Текст книги "Солнце красно поутру..."
Автор книги: Леонид Фомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
На другой день было воскресенье. Ребята давно перепутали все дни, числа и узнали об этом утром от Василия Терентьевича. Учитель сказал, что сегодня к ним придут геологи, привезут сухарей, сапоги, овса для лошадей.
Это всех обрадовало, и ребята готовились к встрече гостей, как к празднику. Прибрали помещение, поставили варить густую кашу, чисто, с мылом умылись. Наташа дольше обычного охорашивалась: два раза почистила зубы, причесывалась, снимала, растопырив пальчики, прилипшие к кофте травинки, украдкой заглядывала в осколочек зеркала.
Но радовались рано…
Василий Терентьевич принес обе половинки рогатины. Подсел к Пете.
– Твоя работа?
– Моя. Ножик-то был вон там воткнутый, я его наточил, привязал…
– На медведя, значит?
– Ага.
– Так, так… – Василий Терентьевич выразительно постукал ногтями по деревяшкам. – А ну-ка все сюда!
Когда ребята подошли, Василий Терентьевич оглядел их, еще раз постукал ло деревяшкам:
– Вот что я вам скажу: действовали вы смело, прямо мужественно, но я не признаю и впредь запрещаю такое геройство. Понятно? Это не геройство, это – авантюра! Вы хоть подумали, какой подвергались опасности? Особенно вот ты! – и ткнул пальцем в Петин лоб. – Да медведь, если бы вы серьезно его ранили, всем вам животы вспорол и сбросал в одну кучу! Понимаете это? Что ему рогатина, топор? Ведь в нем одного только весу десять пудов! Счастье ваше, что молодой, глупый зверь приходил…
Василий Терентьевич швырнул деревяшки к печке. Встал расстроенно:
– Хы, облаву затеяли! Это кто же придумал?
Ребята смотрели в пол.
– Что молчите? Мол, телят спасали? Верно, спасали. Но ведь зверя можно было просто отпугнуть. Криками, шумом. А вы подкрались, обложили, устроили засаду. С рогатиной… А я-то на вас надеялся…
Голос учителя обмяк, потеплел. Он опять оглядел всех и вдруг улыбнулся.
– Ну ладно, победителей не судят. Вообще-то, что ни говори, народ вы отважный. И вовремя хватились. Медведь-то маленько не забрался в сарай. Подрылся уж основательно, бревно одно успел выставить. Наделал бы беды…
Завтрак еще не был готов, и Василий Терентьевич с Гришей-младшим занялись ревизией оставшихся продуктов. Разбирали в углу порожние мешки, вытряхивали из них остатки круп в ведро, сухари ссыпали в один мешок. От сырости намок в рюкзаке сахар, и Василий Терентьевич кружкой перекладывал его еще в одно ведерко. Гриша увлеченно отдирал от затвердевших стенок рюкзаков сахарные корочки и не очень охотно тоже складывал в ведро.
– Мало взяли сахару-то? – интересовался Гриша.
– А что?
– Да та-ак. Кабы больше взяли, то можно было бы эти корочки не собирать…
Василий Терентьевич посмотрел на Гришу с явным участием, и Гриша догадался, что этот его взгляд означает, пожалуй, разрешение отправить одну сахарную корочку в рот, и незамедлительно сделал это. Проглотил, облизнул губы и в свою очередь вопросительно посмотрел на Василия Терентьевича: правильно ли понял?
Василий Терентьевич улыбнулся:
– Валяй еще!
Когда сухари, сахар, крупу разложили куда следует, учитель сказал Грише:
– Все брали в норме, дружок, да вот «белый шаман» подвел. Сам видишь, половину сухарей телятам скормили и задерживаемся не по времени.
Гриша понимающе покачал головой, а затем, над чем-то поразмыслив, спросил:
– А правда, что будут пастушьи вертолеты?
– Это какие ж такие вертолеты?
– Ну вот Натка говорит, что скоро у пастухов всякая техника появится. Чтоб пасти легче было.
– Вон ты о чем! – оживился Василий Терентьевич. – Будут пастушьи вертолеты! Теперь, дружок, во всяком деле человеку машины нужны.
– А телевизоры пастушьи будут?
– И телевизоры! Они-то тем более. Это ведь проще. Чтобы управлять вертолетом, нужно быть летчиком, а телевизор смотреть, наблюдать за стадом – ума много не надо.
Гриша призадумался. Потом решительно возразил:
– Да-а, не надо! Тогда телята должны быть умными, сигналы всякие понимать должны…
Занятый своими думами, он еще долго сидел на мешках, сравнивал, прикидывал: как же будет потом, когда на помощь пастухам придет техника?
Василий Терентьевич не разрешил вставать Вале. Ей уж попало от него за то, что она работала, а еще больше попало Нине – не надо было отпускать больную Валю на улицу. Но попробуй сейчас улежи! Когда Василий Терентьевич выходил из избушки или не обращал на Валю внимания, она приподнималась в постели, заглядывала в низкое окно.
Сегодня утром ребята все глаза проглядели в это окно. То один, то другой подходили к нему и, склонившись, припав к запотевшему стеклу, повторяли одно и то же:
– И утро хорошее, а не идут что-то. Проспали, наверно.
Может быть, поэтому никто не вспомнил о еде, и обычно желанная команда «завтракать» прозвучала маленько неожиданно. Но такая команда была подана, и все потянулись за посудой.
Сидели, где удобнее, и ели, из чего удобнее: из котелков, из чашек, кружек. Сидели за столом, на нарах и разостланных одеялах. Витя Пенкин и следующий за ним везде, словно тень, Миша Калач устроились на седлах и уплетали кашу прямо из ведра. Ели да нахваливали: и жирна-то, и ароматна, и густа!
Перед девочками на нарах стояла закоптелая эмалированная кастрюля. Эту емкую посудину припасла для Наташи ее мама. Она положила в рюкзак дочери еще и две ложки – обыкновенную, алюминиевую, и глубокую, похожую на половник, деревянную. Положила и наказала: «Из артельного котла не стесняйся, ешь…»
Много было смеху, когда Наташа рассказала про эту мамину «заботу». С первого дня путешествия фасонистая, разукрашенная петухами деревянная ложка служила незаменимым черпаком…
Неожиданно за дверью послышался лай собаки. Сидевший у порога Витя Пенкин распахнул дверь.
– Приехали! – возгласил он и выбежал, чуть не свалив ведро с кашей. Белая, как песец, собака с мокрым брюхом беспокойно топталась у дома. Оскалив зубы, она уркнула на ребят и помчалась своим следом через ельник к Цепёлу. Растревоженным роем сыпанули ребята за ней.
По лугу шли люди и вели на поводу трех навьюченных лошадей. Впереди, в плаще нараспашку, в высоких сапогах, шагал коренастый бородач. Собака уже вертелась у его ног.
– Вот тот, первый, наверно, главный, – определила Нина. – Василь Терентьич говорил, что у них он один с бородой.
Бородач махал издали рукой.
– Кто здесь старший? – спросил он, когда ребята подбежали.
– Василий Терентьевич… сейчас придет… – вдыхая всей грудью, ответила Нина. – А вы – геологи?
Нина, конечно, не сомневалась, что пришли геологи, и спросила скорей потому, что не придумала ничего сказать лучше при встрече. Помедлив и опять ничего не придумав, она повторила вопрос:
– Геологи, да?
– Они самые! – весело прогудел бородач. – Прибыли в ваше распоряжение!
Ребята с любопытством и восхищением рассматривали гостей. Только Гриша-младший не находил ничего особенного. Самые обыкновенные люди и одеты как все. А высокий рыжий парень просто разочаровал Гришу – парусиновая куртка мала ему, рукава до локтей, из-под них высовываются закатавшиеся обшлага рубахи… Ни биноклей, ни подзорных труб, даже молотков геологических с длинными ручками у них нет… Ну что за геологи!
Василий Терентьевич встретил гостей у сарая. Пожав каждому руку, кивнул на луга:
– Спускает снег-то! Зря, пожалуй, я оторвал вас от дела.
– Это неплохо, что снег спускает, – отозвался Семен Николаевич. – Ну, а раз пришли – принимайте. Далековато же до вас!
Возле дома геологи отвязали от седел вьюки, сняли и седла. Лошадей привязали к вкопанным в землю ножкам стола, рыжий парень дал им в брезентовых ведрах овса.
«Живут коняги! – не без зависти отметил Витя Пенкин, придирчиво оценивая сытых, поблескивающих шерстью лошадей. – Нашим бы овса-то. Буланке бы…»
Семен Николаевич снял плащ, бросил его на стол, расстегнул бушлат и грузно прошелся, поглядывая на ребят.
– Так вот вы какие, оказывается! – произнес задумчиво. Остановился около Пети, посмотрел на его бродни. Петя перед ним, здоровенным и сильным, казался совсем щупленьким. Просторный ватник с обгорелыми полами покато обвис на плечах…
Мальчик стеснительно потупил глаза и приступил одной ногой другую – прятал развалившийся правый бродень.
– Это как же ты в них ходишь по снегу? – с горьким удивлением спросил Семен Николаевич.
– А ничего, я их починю! – бодро ответил Петя.
– Подожди-ка, подожди, сейчас мы что-нибудь придумаем. – И Семен Николаевич заторопился, схватил со стола мешок, бросил, схватил другой, быстро прощупал его, развязал тесемки.
– Идем со мной! Идем, братец!
В избе геолог вытряхнул из мешка несколько пар новеньких резиновых сапог.
– А ну – выбирай по ноге!
– Да они у меня еще ничего, – заупрямился было Петя.
– То-то и оно, что ничего. Примеривай!
Петя поднял с пола сапог поменьше, деловито осмотрел его, понюхал. Пахнет лаком, что ли? Нашел пару. Закатал голенище, нагнетая воздух, – не шипит.
– Ну как? – подмигнул Семен Николаевич.
– Добрые, не промокают.
– Сначала поноси, потом скажешь.
– Воздух-то не проходит – значит, без дыр.
– Смотри-ка, знаток! – удивился Семен Николаевич.
Бородач под шутки ребят помог Пете стянуть словно присосавшиеся бродни, бросил в угол. – Портянки есть?
– Одни у меня, – сказал Петя и опять застеснялся, подгибая на ноге голые растертые пальцы. – Худые больно…
Семен Николаевич повернулся к рыжему парню с большими руками.
– Малышок, достань-ка из моего рюкзака носки.
Ребята переглянулись, и у Вити Пенкина скользнула по губам улыбка: «Ничего себе Малышок! Уж лучше бы Дядя Достань Воробушка»!
Семен Николаевич заметил веселое оживление на лицах ребят.
– Неподходящее, скажете, имя! Ну-ка, Малышок, растолкуй, почему мы так тебя зовем.
– А кто вас знает! – засмущался парень. – Придумали – вот и все…
– Подожди, подожди… – Семен Николаевич прижал руки к груди радиста, как бы успокаивая его, и ласково выпроводил за дверь. Потом заговорщически, плохо получающимся шепотом начал рассказывать:
– Тут история целая, братцы. В полевую партию его не брали. Говорят в управлении: малыш еще. Ну, несовершеннолетний. Вот хоть тресни – не берут! Даже удостоверение радиста не помогает. Тогда он разузнал, что мы отправляемся на Приполярный Урал, – и к нам. Чуть не со слезами просится, в грудь себя кулаками бьет, руки показывает, дескать, вот какие они у меня здоровенные, все могу делать! Так почему, спрашиваю, тебя все-таки не берут? Малыш, отвечает, я, семнадцати лет нету… Тут он всех и рассмешил, тут и прилепилось к нему это… В Малышка-то его уже здесь, в партии, переиначили. Вот так. А настоящее имя у него – Володя…
Малышок-Володя принес длинные, как гетры, шерстяные носки.
– Вот-вот, они самые! – обрадовался Семен Николаевич. – В этих теплее будет.
Петя не спеша обулся, прошелся по избе, притопнул пружинистым каблуком:
– Порядок!
Новые сапоги достались и Вите Пенкину. Правда, у него подюжили бы еще и свои, хоть и много раз клеенные, но совсем пали сапоги у Миши Калача. А так как Миша мог без труда всунуть в любой из сапог геологов сразу обе ноги, то новые надел рослый Витя, а свои отдал донашивать другу…
Ребята с гостями пошли на луг, а Василий Терентьевич и Семен Николаевич задержались около Вали.
– Ну что, снегурочка, пригорюнилась? Солнышко пугает? – шутил Семен Николаевич, присаживаясь на нары. – Ничего, не растаешь! Дай-ка руку.
Он взял руку девочки, сосчитал пульс.
– Температура у тебя, конечно, есть. Что болит-то?
– Ничего не болит, голова только кружится.
– Ну и хорошо! Недолго осталось здесь лежать. Не сегодня завтра прилетит вертолет – и будешь дома. А дома и голова перестанет кружиться…
Когда они вышли, Семен Николаевич сказал учителю:
– Плохой из меня лекарь, боюсь что-либо советовать. Но мы привезли аптечку, пока располагайте ею, как умеете.
Василий Терентьевич положил руку на широкое плечо бородача:
– Спасибо за все. Главное, что пришли. Вон как ребята приободрились! А девочку теперь убережем.
12Сегодня на лугу вовсе на лад шло дело. То ли тому причиной было теплое, обещающее устойчивую погоду утро, то ли приезд геологов. Над поляной не умолкали веселые переклики, смех. Когда накатывали большой, чуть не в рост снежный ком, звали на помощь Семена Николаевича.
– Лечу! – немедленно откликался он. Но совсем не летел, а вразвалку, неторопливо подходил к ожидавшим ребятам, просил всех разойтись, подбирался ручищами под тяжелый, облепленный травой снежок и резким толчком сворачивал его с места.
От Семена Николаевича ни на шаг не отходил Малышок. Точно так же, как от Вити Пенкина – Миша Калач. Без шапки, в расстегнутой куртке, которая жестко коробилась на длинной спине, Малышок, где только мог, старался помочь своему начальнику. И подражал ему во всем. Так же, как и Семен Николаевич, кричал ребятам «разойдись», обхватывал снежный ком и… падал, сопровождаемый взрывом смеха.
А погода уверенно шла на поправку. Дул и дул над лугами теплый ветерок. Он подтачивал толстые залежи снега на косогорах, быстро и начисто собирал его на раскатанных дорожках. Да и так уже на лугах все больше появлялось проталин. Тучи редели, поднимались выше и, клочковатые, вытянутые, похожие на больших сизых птиц, разбродно парили над ширью Кваркуша. Иногда меж ними прорывалось горячее, ослепительное солнце. Тогда от лучей яркими бликами вспыхивали и сверкали ручьи.
Василий Терентьевич взбежал на бугорок, выпрямился, долго смотрел на луга. Телогрейка и брюки на нем – в лохмотьях, заросшие до неузнаваемости щеки запали. А глаза блестят радостно.
– Шабаш, ребята! Сегодня телят накормим, а завтра… завтра снегу не будет!
В окружении мальчишек к Василию Терентьевичу подошел Семен Николаевич. Молча оглядел его и спросил:
– Сколько дней вы так старались?
– Как вышли из Кедрачей. Две недельки, в общем…
Ребята уже привыкли к тому, что Семен Николаевич все шутит, но в этот раз не услышали шутки. Он попробовал отжать полы своего бушлата, но неожиданно и порывисто наклонился к Грише-младшему, сильно подхватил его под мышки, поднял над головой и восторженно проговорил:
– Эх, людишки вы, муравьишки! Ведь вам в пионерском лагере надо быть! В Артеке!
Гриша ящеркой вывернулся из рук бородача.
– Муравьишки, а спасли ведь стадо! – вставил Василий Терентьевич. – Честное слово, спасли! Ура, ребята!
Испугался, метнулся прочь от дружного многоголосого «ура!» пролетевший над лугом сокол, на Цепёле откликнулось эхо. Всех охватило озорное веселье, и Гриша-младший картаво заприпевал, прыгая по поляне, выбивая каблуками брызги:
Мы не давом шли,
мы телят спасли…
Остальные ребята тоже не могли стоять так просто, бросали вверх шапки, приплясывали, приговаривали:
Мы телят спасли,
холод-снег перенесли…
Неяркое теплое утро незаметно перешло в сверкающий, звонкий день, и уже сам день начал притухать, блекнуть, клониться к ночи. Что время идет к ночи, по солнцу трудно определить – здесь, на севере, оно даже в июне не поднимается высоко. Об этом напомнили как-то сразу притихшие птицы, закрывшиеся, как бы ушедшие в себя цветы марьина корня, синие тени, исчертившие полосами дальние склоны гор. Телята и кони уже не жадничали, неторопливо месили ногами разжиженный снег, выбирали травку помягче. И вот наелись, стали ложиться.
– Не-ет, так не пойдет! – забеспокоился Василий Терентьевич. – Земля сырая, холодная, чего доброго, обезножат!
Ребята теперь только тем и занимались, что поднимали телят, а те все ложились и ложились.
– В сарай их! – скомандовал Василий Терентьевич. – Хватит на сегодня!
Наташа с Ниной варят прощальный ужин – утром геологи уйдут. Жирный суп из свиной тушенки бурлит и пыхтит в ведрах на красном железе теплушки, будоража аппетит. Некоторые ребята уже держат в руках кружки и котелки. Наиболее терпеливые и любознательные окружили Семена Николаевича, расспрашивают про все самое интересное.
– Это, конечно, неплохо – насчет вертолетов пастушьих, – соглашается он. – И телевизор походный для такого дела не мешает…
Семен Николаевич сидит у самой печки, раздетый до пояса, просушивает свитер. Мальчишки восхищаются его мускулатурой, которая так и играет при каждом движении на витых руках и бугристой спине. Рядом – Малышок. Он тоже снял рубаху, выпячивает худую грудь…
– Конечно, легче будет пастухам с техникой, – повторяет геолог, встряхивая на жару свитер. – Пошли не туда телята – ты на вертолет и за ними – облетел, заворотил…
На куче полешек, ближе других к Семену Николаевичу, – Гриша-младший. Он не сводит с геолога глаз и не пропускает ни одного его слова. Шибко все это интересно – и про вертолеты, и про технику всякую. Значит, верно Натка говорила…
– А правда, что к нам сюда прилетит вертолет? – выбрав минутку, спросил Гриша.
– Правда.
– А можно тот, который прилетит, переделать на пастуший?
Семен Николаевич озадаченно поскреб бороду, усмехнулся:
– Это, братец, надо узнать у летчиков. Вот прилетят – и спросишь.
– Вот бы здорово! Тогда бы никуда отсюда не поехал!
В эту ночь Гриша-младший долго не мог уснуть: все думал, как переделать вертолет на пастуший, где там поставить телевизор. Многое было непонятно. И непонятно, наверно, потому, что на вертолетах Гриша никогда не летал.
Несколько раз мальчик приподнимался, хотел кое-что выяснить у Семена Николаевича. Но тот лежал далеко, и ползти к нему через спящих Гриша не решался.
«Ну, ладно, утром все расспрошу», – решил он и натянул на голову одеяло.
13А утром, когда Гриша проснулся, геологов уже не было. На столе лежал пакет, завернутый в полиэтиленовую пленку, на пакете – записка:
«Ребята, здесь письма. Как будете дома, унесите их на почту. Счастливого полета!»
Не было в избушке и Василия Терентьевича: ушел, видать, провожать геологов.
– Ух, проспал! – досадливо почесал Гриша затылок. Подбежал, заглянул в окно.
Мимо плыли клубчатые пряди тумана. За ними то видно было изгородь у сарая, то не видно, и Гриша с минуту всматривался в эту завесу, под которой вилась к изгороди тропинка. Нет никого, ушли.
– Проспал! – горестно повторил Гриша.
Обулся, вышел на улицу. Возле дома бродил по луже в новых сапогах Петя. Осматривал глянцевитые голенища, любовно хлопал по ним ладошками. На лавке у стола сидел Миша Калач.
– Давно ушли? – спросил Гриша.
– В шесть или семь, – неопределенно ответил Петя, продолжая разглядывать сапоги.
Гриша присел к Мише Калачу, обидчиво напомнил и ему:
– Уж не могли разбудить!
Миша не ответил. Он наблюдал, как Петя «плавает» по луже.
– Не промокают? – любопытствовал Миша.
– Хоть бы капля! Вчера весь день в воде, сегодня…
– А я вот как знал, что мне эти придется донашивать, – сказал Миша и стал разуваться – Все клеил, клеил за Витьку…
Стянул один сапог, сунул в него руку. Портянка с ноги сползла, и Петя с Гришей увидели на пятке у Миши большой волдырь.
– Что у тебя?
– Мозоль, не видите? Подкладка там мешается.
Петя сдвинул белесые брови, прикусил губу. Подошел ближе, еще раз посмотрел на Мишину мозоль и стал разуваться.
– Скидывай другой сапог!
– Зачем?
– Скидывай, раз говорят! – И, не дожидаясь, когда Миша проморгается, надел его заклеенный сапог.
– Будешь носить новые, они не трут…
Было еще рано, но солнце уже выбралось из-за гор, обрушило потоки дымных лучей на луга. Туман заволновался и, редея, потянул в скрытую от солнечного света долину Цепёла. Там он устоится и в полдень всплывет над Кваркушем новым облаком. Так и рождаются здесь облака.
День начинался блеском, птичьим гомоном, звоном ручьев.
Вышли из домика и Нина с Наташей. Прежде чем сесть, Наташа провела пальчиком по скамейке – нет ли чего мазучего – и лишь после этого осторожно присела, поддернув на коленках брюки.
Нина посмотрела из-под ладони припухлыми со сна глазами на прозрачную светлынь утреннего неба, на дымящиеся от солнечных лучей луга, сказала печально:
– Только разведрилось – и уезжать. Обидно как-то…
– Куда это ты собралась? – подозрительно прищурился Петя.
– Как куда? Сегодня прилетит вертолет и увезет нас домой. Погода-то ведь летная!
– Летная… А телят кто за тебя пасти будет?
– Телят… – Нина об этом не подумала. – Тогда-тогда никуда я не полечу… Пускай летит Валя. И еще кто соскучился по дому.
Наташа тряхнула кудряшками, испытующе посмотрела на Нину.
– А сама не соскучилась?
Нина ответила не вдруг. Потеребила зубами петельку фуфайки, села рядом с Наташей.
– Если говорить по правде – здорово соскучилась. Но телушек я не брошу, пока не придут пастухи. А ты?
Наташа не ожидала такого вопроса, опустила глаза. Тонкие губы ее дрогнули.
– А я хочу домой… Мама у меня хоть и смешная, а хорошая… Все думаю о ней.
– Эх ты, неженка! – неожиданно вскипел Миша Калач. – «Думаю, думаю»! Правда, что тебе только в артистки, а не телят пасти! – И, все больше распаляясь, Миша понес без остановки: – Ну и уматывай, никто не заплачет! Правильно говорил Витька, нечего было с девчонками связываться…
Далеко за лесом глухо застрекотало.
– Летит! – прошептала Нина.
– Летит! Летит! – забыв Мишины упреки, закричала Наташа.
Все, кто оставался в домике, высыпали на улицу. До нытья в ушах прислушивались к слабому стрекотанию, но оно не приближалось. А вскоре и совсем затихло.
– Вот тебе и «думаю», – передразнил Миша Калач Наташу.
Ребята приуныли. Не ослышались ли? Увидев учителя, побежали навстречу.
– Да-да, вертолет, – подтвердил Василий Терентьевич. – Другим курсом заходит. С той стороны, откуда он летел, самый крутой подъем к полянам.
Второй раз услышали вертолет, когда уже выгнали на луг телят. Хоть и ждали этого звука, а возник он так неожиданно и так отчетливо, что даже телята и лошади пугливо запрядали ушами. Ровное гудение росло, ширилось, заполняя гулкие долины.
– Сюда! Сюда! – кричал Гриша-младший, размахивая над головой шапкой.
Издали низко летящий вертолет до смешного походил на головастика – брюхатого, с длинным тонким хвостом. Ребята видели в воздухе вертолеты не раз, но чтобы вот так низко – не приходилось. И не отрывали глаз от быстро приближающейся машины.
Облетев поляну, «головастик» повис над избушкой, покачиваясь, чуть приспустив хвост, словно бы разглядывая, куда присесть. Вращающиеся лопасти подняли ветер, и тот разметал вывешенные на просушку порожние мешки, одежду. Телята сумасшедше бросились к Цепёлу.
– Ни шагу к дому, пока вертолет не сядет! – приказал Василий Терентьевич. – А ну, поворачивать телят!
Не очень-то хотелось в такую минуту бежать за телятами, но Василий Терентьевич уже мчался им вслед, махая вицей. За учителем кинулись Витя Пенкин, Миша Калач. И вот уже все ребята бегут заворачивать животных, растекаясь широким полукружием, огибая стадо с боков и спереди.
Вертолет приземлился, сбавил газ и, почихав, заглох. Открылась бортовая дверь, на траву выпрыгнули люди. Ребята неслись к домику, не чуя под собой ног, далеко позади оставив Василия Терентьевича. Зеленый тупоносый головастик, утомленно свесив лопасти, стоял, просев колесами в сырой грунт, в двадцати метрах от избушки. Сильным завихрением воздуха от винта приподняло и скособочило левый скат ветхой крыши.
Летчики в черных тужурках, в фуражках с серебристыми кокардами уже расспрашивали о чем-то Наташу – она оставалась с Валей. Перепуганная, бледная Наташа бестолково твердила, показывая на крышу:
– Как затрещит, как затрещит!..
– Привет полярникам! – приложив к козырьку руку, энергично поздоровался с ребятами стройный, как гимназист, летчик с веселыми глазами и тонкими усиками-стрелками по краешку губы. Кажется, он считал подбегавших ребят. – Сколько же вас здесь?
– Много, двадцать три человека! – засмеялась Нина, снимая шапку и поправляя рассыпавшиеся волосы. – И еще Василь Терентьевич.
– Учитель?
– Ага.
– А сколько больных?
– Больных… – Нина поискала кого-то глазами, – больных – одна Валя. Она простудилась.
Подошел Василий Терентьевич.
– Рад… вас видеть, – сказал он с сильной одышкой. – А то мы… уж к геологам подались. Чертовски нас тут погода прижала…
– Знаем, Василий Терентьевич, – сказал летчик с усиками. – Двое суток дежурили в порту, не могли вылететь. От телефонных звонков устали…
И протянул письмо.
Быстро прочитав его, Василий Терентьевич непонимающе посмотрел на летчиков:
– Так это что же получается? Мы, значит, поехали, а телята с кем?
– Завтра в Кедрачи зайдет другая машина, возьмет на борт пастухов. А пока готовьте двенадцать-тринадцать человек.
В это время, к немалому изумлению ребят, из дома, в белом халате поверх пальто, с саквояжем в руке, вышла врач.
– Девочку перенесите в машину. Потеплее укутайте. У нее явные признаки пневмонии… Есть еще больные?
Ребята растерянно заоглядывались друг на друга.
– Ну-ка, герой, покажи доктору свое плечо, – Василий Терентьевич нацелился взглядом в Петю. – С медведем тут воевали…
Пока врач осматривала распухшее Петино плечо и накладывала на синяк чем-то пропитанный пластырь, ребята рассказывали о ночном происшествии. Вспоминая подробности, они смеялись, а летчики и врач – нисколечко. Когда Петя с помощью Наташи натянул рубаху и телогрейку, врач подвязала его больную руку на широкий бинт.
– Вот так и держи до самой больницы, – строго наказала она. – Ни в коем случае не снимай повязку!
Потом подошла к Василию Терентьевичу.
– Неужели этот мальчик не жаловался на боль?
– Не жаловался, но я знал, что рука у него болит.
– И работал?
– Работал.
Врач покачала головой:
– Удивительно! Просто удивительно! И это. – дети!..
Настало время занимать места в вертолете. Кто полетит? Нина, ни на кого не глядя, пошла к телятам.
– Ты куда? – обернулась Наташа.
– Белке трилистника давно собираюсь нарвать. Забываю все…
– А я путо с ноги у Буланки забыл снять, – вдруг вспомнил Витя Пенкин и пошел за Ниной.
Заторопился куда-то Миша Калач, тоже вспомнив про что-то важное. Сторонкой, по-за домом, направился к телятам Гриша-старший. И, может быть, все так и ушли бы, придумывая причины, если бы не Василий Терентьевич.
– Ну-ка, назад! Полетишь ты, ты и ты… – указывал он на Петю, Наташу, Гришу-младшего, Мишу Калача и еще восьмерых. – Живо собирайте рюкзаки – и в вертолет! Остальные – к стаду!
Миша Калач появился на пороге с рюкзаком и одеялом, свернутым в трубку, уныло посмотрел на луга, в которые уходил Витя Пенкин, и неуверенно попросил:
– Можно я останусь, Василий Терентьевич? Я же с Витей…
– Нет, не останешься! Я знаю, кому надо домой в первую очередь.
Василий Терентьевич никогда не менял своих решений, и Миша, зная это, пошел на последнее:
– Тогда можно я сбегаю к ребятам и… быстро вернусь?
– Валяй! Только сейчас же обратно!
Миша бросил у порога рюкзак и одеяло, хлюпая большими сапогами, кинулся за ребятами. Догнал Гришу-старшего, остановил его. Прыгая на одной ноге, придерживаясь за Гришу, начал стягивать сапог.
– Разувайся!
– Ты что? – удивился Гриша.
– Давай быстрей, некогда.
– Дак, дак… – растерялся Гриша-старший, – мои сапоги еще хорошие.
– А мои – новые. Снимай давай! Петькины ведь это утром были!
И Гриша-старший, повинуясь настойчивости Миши, разменялся с ним сапогами.
Летчики поторапливали, и вскоре все, кто улетал, расположились в вертолете. Валю усадили на откидное сиденье, набросили на плечи одеяло, ноги укрыли шубой. Двое летчиков поднялись в кабину, а тот, что с усиками, – это был бортмеханик – и врач остались с ребятами в салоне. Бортмеханик накрепко закрыл дверь на защелки.
Ребята помахали Василию Терентьевичу. Он тоже поднял руку.
Взвизгнув, зарокотал мотор, завертелся, набирая скорость, винт. На земле замелькала от него мельничным ветряком тень. Все быстрее, быстрее раскручивался винт, машина начала мелко подрагивать и наполняться тягучим гулом. В круглые окна-иллюминаторы было видно, как от скорости вращения словно расправляются мощные лопасти, как полощется вокруг трава.
Василий Терентьевич отступил к самой стене дома, придерживая фуражку.
Дрогнув, качнулась лобастая махина, приподнялась, осела, будто разминая ноги перед прыжком, и плавно стала набирать высоту. И все как-то сразу переменилось, отодвинулось, измельчало. Убегающий домик сделался похожим на спичечную коробку, а телята на лугу – как букашки. Ребята – того меньше. Стоят с поднятыми руками, должно быть, машут, но движений уже не различишь. И только альпийские луга – покатые, взгорбленные, выгнутые в лощины, лишь кое-где разделенные куртинами овражного леса – по-прежнему удивляют и поражают своими необжитыми, суровыми пространствами.
Но вот уже и луга позади, вертолет летит над тайгой. Машину плавно покачивает, звеняще стрекочет над головой винт. Необыкновенную легкость чувствуют в себе ребята. Словно, оторвавшись от земли, они оставили на ней и все тяготы многотрудного похода. Так и хочется вздохнуть поглубже, посвободнее.
Уже все освоились в новой обстановке и никто не чувствует той скованности, какую испытывали в первые минуты полета. Бортмеханик только что объяснил Грише-младшему, что вертолет вполне можно приспособить под пастуший, и даже показал место за желтым бензобаком, куда удобнее всего поставить телевизор…
Ребята не отрывали глаз от иллюминаторов. Благодать-то какая – смотреть на горы сверху! Среди хребтов и отрогов, в глубоких распадках, синими лентами обозначились реки. С такой высоты они и на реки не похожи, будто ручейки какие. И тайга – не тайга, травушка-муравушка, да и только! Не верится, что там, внизу, – нехоженый дикий лес, с буреломами, болотами, медведями…
Наташа, осторожно запрятав под шапочку кудряшки, прижалась лбом к холодному стеклу и все старалась разглядеть внизу выруб, по которому гнали на поляны телят. Иногда она мельком посматривала на Петю. Он никак не может приноровиться к собственной руке, непривычно висящей на бинте, поворачивает ее так и этак.
Петя, Петя! Ничего-то ты не знаешь! Все бы только что-то мастерил да придумывал. А того и не подозреваешь, как хотелось Наташе сходить в поход именно с тобой. И как переживает она всегда, когда ты, Петя, не замечаешь ее, не обращаешь внимания…
Смутное, непонятное ей самой желание сказать ему что-то очень-очень важное все чаще овладевает Наташей. А сейчас, когда они летят, и вовсе. Но ведь опять получится шутка, и опять Петя смутится… Нет, пусть уж будет все как есть…
Валя сидит напротив и смотрит в одно окно с Гришей-младшим. Гриша держит на коленях пакет с письмами геологов. Очень скоро, может быть, через час, он унесет письма на почту. Гриша чувствует горячее Валино дыхание на своей щеке. Он тоже ищет глазами выруб. Нет, не видать его. То ли потому, что летят над другими местами, то ли оттого, что уж шибко большая эта тайга-парма. Хоть куда, хоть сколько смотри – ни конца ей нет, ни края.
– А почему наша тайга называется пармой? – повернувшись к Наташе, спрашивает Гриша.
Наташа помедлила и, вспомнив, ответила Ниниными словами:
– Парма – это горная тайга, непроходимая… ну, опасная, что ли…
