Текст книги "Солнце красно поутру..."
Автор книги: Леонид Фомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Мне не хотелось встречаться с ним, и я отправился в гостиницу тоже смотреть футбол.
На другой день, выйдя из машины в аэропорту, я вдруг увидел стоявшего ко мне спиной Гошу. Я сразу узнал его по сухопарой фигуре, по седоватым вьющимся волосам. Он изучал красочно оформленные инструкции для авиапассажиров.
Я не успел подойти к нему, Гоша обернулся сам.
– Здорово, земеля! – протянул он обе руки, улыбаясь во все лицо. – Ох и спешил я! Уедешь, думаю, а я и не спросил, как тебя звать…
– Земеля, – засмеялся я.
– Нет, я серьезно, я хочу записать, – и он торопливо зашарил по карманам, отыскивая, наверно, карандаш. Нашел и на мятой папиросной пачке записал мое имя и домашний адрес. Записывал Гоша с таким усердием, переспрашивая и уточняя, что можно было подумать, заполняет он бог весть какую важную бумагу…
– А я – Георгий Иванович Поздняков, – назвался он и опять, как при первой встрече, крепко-крепко пожал мне руку.
– Вот так-то лучше, познакомились наконец, клепать-колотить! – весело подытожил я.
– Послушай, ведь я не один! – спохватился Георгий.
И только он так сказал, сзади – я это почувствовал – кто-то вытянулся на цыпочках и маленькими теплыми ладошками прикрыл мне глаза.
– Угадайте!
– ?
– Угадайте!
– Ну, ну… Петька! – притворно сказал я.
И тут Катька выпорхнула из-за спины, счастливым колокольчиком рассыпала смех, показав заметно подросший за две недели новый зуб.
– А вот не угадали! Это – я!
– Ты все еще сердишься на меня?
– Нет, не сержусь. Дядя Гоша мне все рассказал. Я знаю, вы тоже не любите того дедушку. У-у, бармалей! – округлила она глаза.
Я зарегистрировал билет, до выхода к самолету оставалось еще несколько минут, и мы присели на диване.
– Вспомнил я того толкача-то, – неожиданно сказал Георгий. – Самохвалов его фамилия. Опять приволокся с рыбой – иди продавай. Сам, жук, боится. Сейчас контроль знаешь как шерстит! Отшил я его и предупредил: придешь, говорю, еще – во получишь! И кулак показал. Все, с ворюгами завязано! Хватит с меня!
– Ну, а с работой как? Ездил-то куда?
– Ай! – завертел Георгий руками. Чувствовалось, неинтересно ему об этом говорить, не получилось, видать. – Пока буду на водокачке. Может, пакгаузы возьмусь мыть, тогда полторы ставки пойдет. Пока здесь, – повторил он уныло.
Направляясь к самолету, я в последний раз обернулся. Катя, прикрыв ладонью глаза, смотрела на малиновое в этот вечерний час, как бы подернутое дымкой солнце. Опять, видно, что-то будет с погодой, и юная северянка, зная это, беспокоилась за меня, за мой своевременный вылет. Я крикнул:
– Солнце красно поутру – моряку не по нутру!
И с удивлением услышал в ответ:
– Солнце красно с вечера – моряку бояться нечего!..
Вместо эпилога
Через два месяца я получил от Георгия большое письмо. Вот его текст с сохранением стиля и некоторыми вынужденными сокращениями.
«Дорогой друг Леонид! Спешу сообщить тебе о своем положении.
Работаю я сейчас на буровой Р-7 в бригаде Виктора Терехова. Они тебя знают, передают привет.
Работаю я подсобником по третьему разряду, слесарю заодно, иногда, где потребуется, за сварку берусь, а неделю стоял за верхового – он ногу ушиб, не мог наверху работать. Все идет нормально, потому что в бригаде хорошие ребята, где что не знаю – подскажут, не умею – научат. Правда, Терехов не дает передыху, гоняет за технику безопасности (один раз без каски увидел – что было!), но все равно не обидно, потому что работают так все. Да и грех не работать при таком заработке.
А пригласил меня на буровую сам Терехов, спасибо ему. Зашел в выходной ко мне на водокачку, показывай, говорит, документы. Ну, я то да се, трудовая книжка, говорю, у меня не в порядке, а он все равно – давай. Посмотрел и говорит: «За что схлопотал?» Я и рассказал все, как тебе тогда. Ну ладно, говорит, увольняйся и приходи ко мне. Приму с испытательным сроком. Только запомни, говорит, чуть что – выгоним с треском и еще одну статью впишем. Я запомнил, работаю как надо…
…В общем, живу я сейчас хорошо, хоть и устаю здорово. Главное, совесть чистая стала. Как будто штукатурка какая с меня слетела. Слепня слепней был… Жене написал письмо, извинился перед ней. Должна ведь, наверно, простить дурака, все же муж ей и дочка у нас. Вот о дочке думаю каждый день… С последней получки отправил подарок – шубку меховую, жене тоже кое-что.
А «шкипер»-то тот, старик-то изменник, исчез куда-то. Некоторые говорят – утопился. Может, так оно и есть. Кто против людей, против народа пошел – добром не кончит…
А Катька уехала в пионерлагерь в Крым. Их много уехало, и Терехова сын в той же группе. Сам он не пошел в отпуск, потому что в нашей бригаде наступает самая ответственная работа. Очень осторожно проходим последние метры. Уже был выброс конденсата, а это значит – нефть рядом…»
Вот и конец моей северной повести, истории одной поездки в заполярный город на обских берегах.
ПАРМА
Серафиму Амвросиевичу Борковскому – педагогу
1
…Нина вдруг очнулась. Она только что во сне ловила яркую бабочку, долго гонялась за ней по солнечному лугу и вот схватила за пламенеющие крылья. Схватила и бросила: крылья были обжигающе холодны…
Приподнялась на полу, растерянно огляделась:
– Ой, да тут вода натекла!
В полутьме матово белело запотевшее окно. На противоположной стене от рамы перекрещенным квадратом отпечаталась тень. За окном светлело, а в избушке было мрачно и копотно, как в чулане.
На нарах, на полу, зябко завернувшись в одеяла и телогрейки, спали ребята. Пол мокрый, у железной печурки скопилась вода…
Нина вскочила, взглянула на часы Василия Терентьевича, висевшие на косяке: без четверти шесть. Казалось, только сейчас она прилегла для того, чтобы поймать эту бабочку, а прошло уже пять часов.
«Ну и здорово мы спали! Это с одежды столько воды… Замерзли, наверно, все?»
На узких нарах голова к голове – рядом не уместиться – лежат долговязый Витя Пенкин и маленький, круглый, как калач, Миша. Витя, сонный, стащил с него короткое сырое одеяло, и Миша весь скорчился от холода, подтянул колени к самому подбородку. На других нарах, тоже голова к голове, спят Наташа и Валя. Вот и весь «плацкарт», всего на четверых.
Конечно, на нарах могла бы спать и Нина: это для девочек Василий Терентьевич оборудовал «плацкарт», но Нина сама уступила место Вите. И даже не уступила, а так получилось: ночью, после работы, он присел на нары отдохнуть и заснул. Нина не стала Витю будить – осторожно сунула ему под голову рюкзак и укрыла одеялом. Пускай спит. А Миша Калач забрался на нары уже позднее. Его от Витьки ни днем ни ночью веревкой не оттащишь.
На полу тоже спали ребята, вповалку, где попало. Ближе к окну лежали два Гриши и Петя, дальше остальные. А остальные – ни много ни мало двадцать два человека – из далекого поселка Кедрачи.
– Ой, ведь и Петька на мокром лежит! – испугалась Нина, схватила Петю за оттопыренный ворот ватника и, тяжелого, обвислого, волоком оттащила к нарам. Спит Петька так крепко, что в колокол бей – не добудишься? «А? Что?» – бормочет он, невидящими глазами окидывает стены и снова засыпает.
Среди спящих нет лишь Василия Терентьевича. Только сейчас Нина это заметила.
Переступая через ребят, прошла к порогу, резким толчком открыла дверь. Низкую, тяжеленную, ее просто так, взявшись за скобу, не отворишь. Влажный холод упруго обдал лицо. Слепящая снежная белизна резанула по глазам, и свежий воздух защекотал в горле, будто Нина глотнула родниковой воды.
Щурясь от света, она звонко крикнула в сторону скотного сарая:
– Василь Терентьевич, вы та-ам?
Никто не отозвался.
Сарай и так едва виднелся – стоял под угором, низкий, покосившийся, прикрытый лапами елового подлесья. А теперь все сровняло снегом и не поймешь – то ли сарай там, то ли сугроб? В нем – застигнутые бедой телята. А беда случилась нешуточная: три ночи кряду валил снег. Это в июне-то!
– Василий Терентьевич! – еще раз крикнула Нина и, не дожидаясь ответа, побежала.
Ноги грузли в мокром снегу. Ступишь – дыра остается, такой он плотный да вязкий. Если бы не на горе, то, наверно, была бы уже под снегом вода.
Возле прясел Нина остановилась и тут увидела, что ворота сарая настежь распахнуты и от них на выпасы ведет черный, словно выпаханный след ушедшего стада.
«Да неуж Василь Терентьевич один угнал телушек?!»
Нина всплеснула руками и помчалась обратно к домику, сильно дернув на себя дверь, громко крикнула с порога:
– Вы, засони! Вставайте!
Первым проснулся Витя Пенкин, сел на нарах, бессмысленно вытаращив глаза. Заворочались Наташа и Валя, чмокнул губами Миша Калач. Пружинисто подпрыгнул и суматошно завертелся подвижный Гриша-младший, а Гриша-старший встал не быстро – он никогда не спешил.
Очнувшийся Петя вслепую подполз к остывшей печке, привалился к ней спиной. «А? Что?» – с закрытыми глазами повторил он и опять уронил на грудь бессильную голову.
– Да вставайте же! – снова крикнула Нина, вбежала в избенку и начала тормошить ребят. – Василь Терентьевич давно выгнал стадо, а вы тут… Вставайте!
И ожила изба. Продрогшие ребята вскакивали с сырых лежанок, «продавали дрожжи».
– Опять «снежки» катать? – спросил Гриша-младший, все еще суетясь, мешая другим собираться.
– А ты как думал? Что тебе, взял да и растаял снег сразу? Посмотри вон, сколько его навалило!
– Ничего я не думаю, катать так катать, – согласился Гриша и, затянув поверх телогрейки потуже ремешок, присвистнул простуженным носом: – Айда, ребята!
И ребята, бухая сапогами, выбежали из дома.
2Никто не думал, никто не гадал, что так обернется этот поход. Когда собирались, там, в Кедрачах, было тихо и солнечно. Наступали белые ночи, и солнце лишь ненадолго спускалось за горизонт. Не гасла заря. К середине ночи она только бледнела и широкой светлой полосой перемещалась к востоку.
В селе шли сборы, приготовления к большой дороге. Уже восьмой год сразу после окончания учебы местные школьники уходят на уральские альпийские луга, именуемые здешними старожилами до обидного просто: Цепёлские поляны. Еще называют их Кваркушем. Кваркуш – не просто гора на Северном Урале, а огромное взгорбленное безлесное плато. Склоны его и прилегающие к нему склоны других гор и есть альпийские луга.
Обычно желающих идти на луга много – с первого по десятый класс! Но идут лишь лучшие из лучших, «любимчики», как называют их те, кому дорога на поляны по разным причинам заказана. Ведь это не только поход, а прежде всего работа.
Ребята угоняют на Кваркуш телят и ждут там пастухов. Те поднимаются на плато позднее и пасут животных на сочных травах до конца лета. Осенью гонят домой уже настоящих коров да быков – шутка сказать, ведь они за каждые сутки прибывают в весе по килограмму!
Нынешние участники похода знали по многочисленным рассказам о плохой дороге, о редких красотах Кваркуша, знали и про крутой нрав «белого шамана» – так кто-то назвал неожиданные переломы погоды в горах. Летом там всего можно ожидать: и лютых буранов, и снегопадов, и обложных дождей. Облачность километровой толщины лежит на земле иногда неделями – густая, промозглая, скрывающая все вокруг.
Не знали одного – что на их долю выпадет поход, каких еще не бывало…
Все шло по-старому, как в прошлый и позапрошлый годы, те же сборы, те же хлопоты. В одном была разница: нынче в отряде не только мальчишки. Когда стало известно, что на Кваркуш пойдут три девочки, некоторые ребята запротестовали: «Возиться-то с ними!»
На школьном собрании больше всех возмущался Витя Пенкин: «Не надо брать девчонок, да и малышей тоже!» Витька уже ходил на Кваркуш в прошлое лето и знал, как нелегко порой бывает с мелюзгой.
Эти слова относились и к Мише Калачу. А все знали, как Миша предан Витьке. Везде и всегда следовал за ним, во всем подражал. Даже походку Витькину перенял – неторопливую такую, как бы усталую.
Миша сидел в последнем ряду, почти невидимый за спинами ребят. «Маленький! Ну и что? – с горькой обидой думал он. – Да если я захочу – неделю не буду есть, неделю не буду спать…» Предательские слезы стеклянили глаза, моргни – и покатятся по щекам. Но Миша не ревел. Он только склонился ниже и так стиснул ножки стоящего перед ним стула, что побелели пальцы.
Считались с Витькой, но учитель Василий Терентьевич и в этот раз сказал твердо: «Пойдут те, кто заслужил».
Сухари, консервы, крупу, сахар, котелки, ведра, запасную теплую одежду – все упаковали во вьюки. Василий Терентьевич, ухватливый, не знающий покоя человек, не ради заработка семь лет подряд гонял на дальние пастбища колхозные стада. Так, в порядке помощи, попутно с экскурсией. Василий Терентьевич потерял на фронте правую руку, но это не сделало его инвалидом. И одной левой рукой он умел столько, что иному и двумя несподручно: управлял трактором, метко стрелял из ружья, бросал спиннинг… Он все мог, ему все было доступно.
Поначалу все шло хорошо, как и предполагалось. Долгие дневные переходы по захламленному лесному вырубу, ночевки в тихих долинах речек, кормежки телят на бедных травами береговых лужайках… Все дальше и дальше на восток от родных Кедрачей, все в гору и в гору. Чувствовалась уже высота: исчезли надоедливые комары, лес стал реже, ниже, да такой корявый стал, что и на лес не походил. А ночью – стужа. На землю опускался холодный пар, и из него капало, как из дождевой тучи.
Ребята шли обочинами выруба по бокам растянувшегося стада. Подгонять телят особенно не надо, они и сами бежали, лишь бы передние шли. Глаза нужны были да глазоньки – смотреть за этими сорванцами, следить, чтобы не удрали в стороны, в лес. Удерут – ищи ветра в поле! Здесь хозяин медведь. Он не дремлет.
Впереди гурта шагали тяжело нагруженные кони. За ним и спешили телята. Лошади натужно храпели, высекали подковками из камней искры. То и дело слышался бодрый голос Василия Терентьевича:
– Давай, ребятки! Веселе-ей!
Когда он успевал обежать стадо, побывать и там и тут? Только увидишь его, только захочешь спросить о чем-нибудь, а его и след простыл. И снова слышится, уже с другой стороны: «Давай, ребятки!»
Вскоре лес стал совсем низкий, словно обрубленный по вершинам, чаще начали попадаться травяные еланки. Все радовались, что кончается этот долгий, утомительный путь, не могли дождаться часа, когда выйдут на простор, дохнут вольного горного воздуха. Бежали изо всех сил и телята – тоже надоел им пугающий сумрачный лес!
А учитель был серьезен и чем-то озабочен – все торопил, торопил, хотя телята и без того неслись вперед.
Нина, наверно, уже в сотый раз упала, запнувшись за валежину, хотела встать, а ее подхватила под локоть сильная рука.
– Василь Терентьевич? Спасибо! – И подвернулся наконец случай спросить: – Куда мы спешим?
– Во-он, видишь? – учитель указал концом измочаленной вицы в сторону, куда-то поверх зубчатого окоема горы. – Видишь тучку?
– Ну, вижу.
– Как бы она нам беды не наделала…
Тихо было, над лесом сияло солнышко, и ничем не грозила поднявшаяся над горизонтом иссиня-белая, как взбитый яичный белок, тучка. Так и не поняла Нина в ту минуту, чем обеспокоен Василий Терентьевич, побежала за отбившимся теленком, забыла про тучку.
И вспомнила о ней тогда, когда зловещая темь закрыла солнце. Уже не тучка, а огромная грязно-серая гора тяжелым рыхлым пологом придавила землю. Умолкли, разлетелись по лесным чащобам птицы, перестали звенеть насекомые. Холодно стало.
Почуяв неладное, задурели телята. Путались, сбивались с хода, поворачивали назад. Головные часто и без причины останавливались, задние напирали, те, что посредине, в давке прыгали друг на друга, падали, глухо мыча, не обращая внимания на ребячьи окрики, не увертываясь от ударов виц.
Вдруг животные, задрав хвосты, устремились в стороны, ошалело прыгая через колодины. Ребята без устали носились за одуревшими телятами, заворачивали их на выруб, поднимали упавших и тоже, как Василий Терентьевич, кричали:
– Давай, ребятки! Веселе-ей!
Уже поздно вечером удалось утихомирить стадо. И телята опять заторопились, опять побежали вперед, поспевая за добросовестными лошадками.
Как ни старался Василий Терентьевич, как ни спешил, «телячий бунт» отнял много времени, и засветло выйти на поляны не удалось. Ночь накатилась внезапно, будто на тайгу мягко и неожиданно прыгнул исполинский черный зверь и прикрыл лохматым сырым брюхом лес, выруб, стадо. Тут уж некогда было выбирать место для ночевки. Кое-как сгрудили телят на крохотной лужайке, разложили костры, много костров. Это – страховка от медведей. Они чуют животных и идут следом. Голодные после зимней спячки, бродят они по лесу в поисках пищи, а тут такая приманка! Витя Пенкин, возвращавшийся утром за оставленным на переправе ведром, рассказал, что лошадь его все время фыркала и шарахалась от каждого куста – чуяла близко зверя.
Костры горели с разных сторон стада, ребята группами собрались возле них, просушивали одежонку. Нина, закрываясь рукой от пламени, прутиком помешивала в ведре варево. Она была высокая, ладная. То ли от огня, то ли от здоровья пылали румянцем ее пухлые щеки, горели жаром губы. Трикотажный лыжный костюм, узкие в голенищах резиновые сапоги, туго обтянувшая грудь телогрейка…
Ночью повалил снег. Вначале легкие, как белые мотыльки-поденки, запорхали над вырубом снежинки. Затем полетели гуще, дружней, и вот все ожило, зашелестело, задвигалось. В белом месиве все кружилось, летало и плавало.
Спать не пришлось. Ребята подкармливали телят ветками рябины, обметали с них снег. Телята вдруг присмирели, сбились в тесную кучу, обреченно опустили головы. Желтая снежная кашица под их ногами все прибывала, скрыла копыта…
Утром не встала одна телка. Василий Терентьевич долго озабоченно прощупывал у ней бока, зачем-то дергал за ноги, смотрел язык. Стадо ушло, а телка лежала прямо на снегу, зябко подобрав ноги.
Несмотря на все усилия ребят, она так и не поднялась. Тогда Василий Терентьевич сказал девочкам:
– Я пойду, мне надо быть у стада, а вы оставайтесь здесь. Поляны близко, я скоро вернусь, а теленка придется зарезать…
Девочки испуганно уставились на учителя.
– Что вы?! Она встанет… она пойдет. Белка! – торопливо, срывающимся голосом заговорила Валя, присела на корточки, обняла Белку за шею.
– Она встанет, вот увидите, встанет! – взмолилась Нина.
– Ладно, там посмотрим, – неопределенно ответил учитель.
И внимательно оглядел девочек.
– Останетесь одни, мальчишки уже далеко. Если Белка поднимется, гоните по нашему следу, не поднимется – ждите. Будьте осторожны. Не забывайте, что до первого поселка – сто с лишним километров, кругом парма. Кто из вас стрелял из ружья?
– Я, – несмело сказала Нина, вспомнив, что однажды с братом ходила на охоту, караулила в засидках уток. – Я уток стреляла.
– Вот и отлично!
Василий Терентьевич ловким движением снял закинутое за спину ружье, протянул Нине.
– Это на всякий случай. Жгите костры и поодиночке в лес не ходите. Боитесь?
– Нет! – решительно ответила за всех Нина.
– Добре! – сказал учитель, подал Нине патронташ и быстро зашагал вдоль выруба.
Девочки остались. Еще долго они слышали удаляющиеся шаги Василия Терентьевича, отдаленные крики ребят. Потом все смолкло. Только Белка, вздрагивая, шуршала обстывшей шерстью да тонюсенько, волосяным голоском ныла в костре подмоченная дымная головешка.
Неправду сказала Нина, что не боится. Страшно стало уже тогда, когда ушли ребята и стадо. А сейчас и вовсе. И все равно она сказала бы так, потому что некому было оставаться. Не бросишь же теленка. Затем и пошли, чтоб без потерь пригнать на альпийские луга стадо.
Совсем тихо стало. Ни голоса птицы, ни писка комарика. С неба по-зимнему сыпалась серебристая пыль. Ветки деревьев прогнулись под тяжестью снежной кухты. Ажурной тюлевой вязью белели кустарники, придавленные снегом травы. Девчонки напряженно вслушивались в лесную тишину.
И вдруг:
– Тук-туку-тук! Тук-туку-тук!
Наташа присела.
– Дура, чего испугалась? – засмеялась Нина. – Это же дятел!
– Тук-туку-тук! Тук-туку-тук! – дробно отстукивал дятел по звонкой сушине, будто маленький дровосек без устали тюкал топориком по упругому дереву.
Нина туго опоясалась патронташем.
– Ты не бойся, это только сначала страшно, а потом привыкнешь, – сказала она Наташе. – Я вот ни капельки не боюсь…
– Какая ты смелая, Нинка! – с откровенным восторгом проговорила Наташа, и ее серые, широко расставленные глаза заискрились надеждой. – Мне с тобой и правда не страшно…
Наташа старательно собрала оставшиеся с ночи дрова, бросила на костер. Направилась было к другому, самому дальнему костру, но вспомнила предупреждение Василия Терентьевича не ходить в одиночку и остановилась. Неведомой и жуткой казалась запорошенная снегом тайга. Она вплотную обступила костры и тысячами темных глазниц следила отовсюду – из-под корневищ вывороченных елей, из-под косматых бровей свисающего с сучьев мха, из глубоких провалов между ветвей – следила за людьми, за Белкой, словно ждала: что же они будут делать дальше?
Наташа бегом вернулась к костру.
– Скажи, Нина, что такое парма?
– Как будто не слышала!
– Ну, слышала, а все-таки…
Нина и сама не знала, как толком объяснить, как рассказать про парму, но чувствовала в этом слове, теперь уже редко употребляемом в их селе, нечто тревожное, настораживающее. В это слово старожилы вкладывали свой, особой значимости смысл.
И Нина сказала:
– Парма – это горная тайга, непроходимая… ну, опасная, что ли…
Валя, невысокая, тоненькая, закутанная в пушистый вязаный платок, сидела возле телки, гладила ее по ворсистому лбу, что-то шептала. Она не видела и не слышала вокруг себя никого, кроме этого безропотного и беспомощного существа.
– Давайте приподнимем Белку и травы подложим, – Валя обхватила шею телки, попыталась поднять, но руки от натуги разжались, и девочка мягко шлепнулась в снег.
Нина пошла и наломала стылого лабазника.
– Поешь, Белка, – просяще сказала Валя и поднесла к мокрой мордочке телки хрупкие свернувшиеся листья. Белка почти понимающе посмотрела на девочку дымчатым глазом и лизнула шершавым языком ее красную руку.
– Поешь, милая, – ласково повторила Валя и по листику стала класть лабазник прямо на язык телки.
– Ее, наверно, намяли, – заметила Нина, подавая Вале новый пучок травы. – Эти бычищи кого хочешь затопчут. Ешь, хорошая, да пойдем!
Так, листик за листиком, с ласками да с приговорами Белка съела несколько пучков лабазника, а когда девочки вместе побежали еще за травой, забеспокоилась, призывно замычала и – встала. Вихляясь, пошла следом.
– Белка встала! – радостно закричала Нина, бросила траву, поспешила навстречу.
Девочки окружили телку, обнимали ее, расхваливали на все лады, а она тянулась за травой к Наташиной руке, дружелюбно махала хвостом.
– Пошли, Белка, – позвала Валя и попятилась, заманивая телку травой.
Наташа легонько подталкивала Белку. Нина замыкала шествие, шла с ружьем наперевес, держа его стволом назад – из предосторожности.
Телка едва передвигала ноги, часто останавливалась, ложилась. Но девочки все же ухитрялись поднять ее и снова двигались в том же порядке.
Потеплело. С веток закапало, снег посинел и осел. Перемешанный на вырубе с грязью, он противно чавкал под ногами, сапоги подкатывались.
Нина осмотрелась.
– Ой, парма-то какая смешная!
Тут и Валя с Наташей увидели, что леса-то, по существу, нет, одни коряги, да и те растут вкось и вкривь, а то и совсем лежа.
– Ничего удивительного, это субальпийский лес, – важно объяснила Наташа тоном учительницы географии. – Скоро начнутся альпийские…
Она осеклась: впереди сухо щелкнула хворостина, и все заметили, как мелькнуло и тотчас скрылось за поворотом выруба что-то огромное, темно-бурое. Наташа ойкнула и замерла с полуоткрытым ртом. Валя выпустила из рук траву, бросилась к Белке, крепко прижала к груди ее голову.
Нина проворно развернула ружье, с усилием взвела тугой курок.
Что, если зверь повернет в их сторону?! Еще ни разу в жизни опасность не была такой близкой и такой ощутимо реальной, как сейчас. Уж не сон ли? Ружье ходуном ходило в непослушных Нининых руках, а в душе поднималось, росло унизительное желание закричать.
«Трусиха!» – мысленно обругала себя Нина и шагнула вперед.
– Стойте здесь. Я сейчас.
– Кто там?! – белея от страха, прошептала Наташа и, ожидая, что Нина вот-вот выстрелит, прикрыла ладошками уши.
С трудом переставляя ноги, словно подталкиваемая в спину, Нина прошла до поворота. Остановилась – впереди все тот же пустынный, взрыхленный копытами телят выруб. Окинула взглядом обочину – и похолодела: по левую руку от выруба, в редком молодом осиннике, стоял белоногий бык.
Не сразу Нина сообразила, что видит лося. А когда убедилась в этом, рассмотрела его короткое покатое туловище, мощную длинную шею с большой горбоносой головой и навостренные уши – отлегло от сердца.
– Ух, как здорово ты меня напугал! – выдохнула Нина и села на торчащий из снега камень. Разом ослабла, ружье показалось невероятно тяжелым, и она привалила его к камню рядом с собой.
– Идите сюда! – крикнула Нина подругам.
Но лось не стал ждать, когда подойдут девочки, сорвался с места и крупной рысью побежал в чащу.
На вырубке показались два всадника. Впереди на веселом буланом жеребчике ехал Василий Терентьевич, за ним – Витя Пенкин. Наташа поспешила навстречу и принялась возбужденно рассказывать о только что пережитом.
– Лосей тут побольше, чем наших телят, – сказал Василий Терентьевич. – Бояться их нечего. И потом, ведь с вами была Нина…
Нина опустила глаза.
Учитель спрыгнул с лошади, передал повод Наташе, шагнул к телке.
– А ведь правда подняли вы свою Белку. Смотри-ка, даже жуется! Что же, тогда вперед!
Первая альпийская поляна оказалась совсем рядом, и через полчаса небыстрого хода отряд был на ней. Девочки невольно засмотрелись на обширную луговину, густо утыканную, точно вениками, раскидистыми кустами чемерицы. Вдали сквозь туманы неясно проступали пологие скаты гор, тоже свободные от леса и тоже засыпанные снегом.
Просторно и вольно было здесь, в заоблачной высоте, непривычно для глаза после тайги, столько простора и света! Но сердце не ликовало – его сжимала тревога. Неужели на погибель гнали сюда ребята колхозное стадо? Вот ты какой коварный, далекий Кваркуш! Весь белый, холодный, как Антарктида.
