Текст книги "Солнечная сторона улицы (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Зависть

Многие мои родственники были завистниками, можно сказать я жил в атмосфере всеразъедающей зависти. Так мать завидовала тете, которая блестяще вязала, лучше всех в нашем городке, а может быть и во всем мире. Тетя не оставалась в долгу и сильно нервничала от зависти, глядя как мать печатает на машинке. Отец, хотя и насмехался над дядей-холостяком, но втайне завидовал его здоровому образу жизни – самому отцу не хватало силы воли, чтобы избавиться от привычки курить и выпивать. Дядя-холостяк в свою очередь не на шутку завидовал славе своего брата-пожарного.

Видимо по наследству, и на меня однажды нахлынула эта проклятая зависть. Вначале это странное чувство не очень мучило меня, вселяло лишь беспокойство и раздражение. Я завидовал Генке, у которого были длинные руки. «Эх, мне бы такие руки, как у Генки, – думал я. – Уж я бы знал чем заняться. Длинными руками можно до всего достать. Свисают, например, из какого-нибудь сада яблоки, другим надо палку, чтобы их сбить, а длинной рукой – раз! Только протянул, и яблоко твое. Да что там яблоки! Все можно достать. С такими руками не пропадешь. Только Генка, дуралей, не догадывается об этом. Он увлечен волейболом – с утра до вечера знай себе по мячу лупит».

А ноги я хотел иметь Венькины. Он бегал как ветер, от всех мог убежать. «Нарву яблок и дам тягу. Попробуй догони!» – мечтал я и посмеивался над Венькой, который ходил на стадион, носился там как угорелый по дорожке. Я называл его «чемпионом мира по бегу среди старушек».

Еще я хотел иметь такие уши, как у Филиппа – большие, музыкальные. Будь у меня такие уши, я уж, конечно, первым заслышал бы сторожа в саду и дал бы драпака. Но Филипп и не подозревал о своих возможностях. Он занимался музыкой – без конца пиликал на скрипке.

«А голову неплохо иметь бы Петькину, – рассуждал я. – Петька, чудак, делает разные самокаты, а ведь с его смекалистой головой ничего не стоит смастерить какую-нибудь заводную машинку для сбора ягод. Пустил ее в малинник; она раз-раз, пособирала все ягоды, подъехала к тебе и ссыпала в карман».

Целыми днями я ходил взад-вперед по улице и всем завидовал. Все представлял, что сделал бы на месте своих приятелей. Обычно меня сопровождало штук пять дворовых собак; они по утрам поджидали меня у дома. Известное дело – дворняги любят тех, у кого полно свободного времени – всегда можно затеять какую-нибудь игру, осмотреть разные закутки, просто повозиться, что я и делал со своими лохматыми приятелями. Собакам же я доверял и свои сокровенные мысли о зависти. И они меня понимали. По-моему даже ухмылялись, когда мы встречали Генку, Веньку, Филиппа или Петьку.

Как-то прогуливаюсь с собаками, вдруг подходит весь взъерошенный Петька.

– Ты чего это все ходишь надутый? – спрашивает. – И все у заборов?

– Так, – говорю. – Смотрю. Думаю.

– Чего смотришь? Над чем думаешь?

– Да так…

– Завидую тебе! – вздохнул Петька. – Мне бы твое свободное время! Я бы многоместный самокат построил! Всем двором отправились бы в путешествие!..

– Все тебя в даль тянет, – хмыкнул я. – А между прочим, и здесь полно интересного. Совсем рядом, – я широко обвел рукой наши дома, сады и палисадники. Этим жестом я приглашал Петьку заняться конкретными делами, как подобает настоящему мужчине, а не какому-то мечтателю, который болтается в облаках. Но Петька не понял моего жеста, обиделся и отошел.

Осенью меня вдруг стала мучить зависть другого рода. Более серьезная, что ли. Эта зависть, словно яд, разъедала всю мою душу. Я завидовал Кольке, у которого была кожаная полевая сумка со множеством отделений. Завидовал Косте – его отец имел мотоцикл. По воскресеньям Костя с отцом отправлялись на рыбалку, и когда они мчали на сверкающей никелем машине, я прямо стонал от зависти.

В школе я завидовал отличнику Вадьке – ему все давалось так легко! Я корпел над учебниками, зубрил, делал шпаргалки, а он – только откроет страницу – уже все знает. Пятерка ему обеспечена!

Но совершенно особую зависть я испытывал, когда встречался с Надькой, той рыжей девчонкой, которой неудачно связал кофту. Эта зависть просто сжигала меня. Надька постоянно улыбалась; улыбка никогда не сходила с ее лица; по-моему, она улыбалась даже во сне. Обычно идет по улице, пританцовывая, что-то напевает, всем приветливо улыбается, со всеми здоровается по три раза на дню. От нее только и слышалось:

– Гена замечательно играет в волейбол. Я так люблю эту игру, – и расплывается в улыбке.

Или:

– Филипп – настоящий талант! Я так люблю музыку, – и пропоет что-нибудь и засмеется, да так, что зазвенит в ушах.

А уж Петьку она вообще считала гением; говорила, что на его самокате готова ехать хоть куда, и что вообще больше всего на свете любит путешествовать. И так постоянно: «это люблю и то люблю». И как не разрывалось ее сердце от такой огромной любви?! Меня прямо бесило ее любвеобилие и веселость.

Взрослые называли Надьку «девочкой с золотым характером»; ребята к ней так и липли – все хотели дружить с ней. От этого внутри меня прямо-таки бушевал завистливый пожар.

У меня с Надькой были сложные отношения. Как не встречу ее – хохочет мне прямо в лицо:

– Это твои телохранители? – кивнет на собак, которые плетутся за мной. – Вот просто интересно, от кого они тебя охраняют? – Потом посмотрит на меня как-то таинственно и добавит:

– Я так люблю собак, но почему они за мной не ходят? Только за тобой. Чем ты их заманиваешь?

– Ничем! – как я мог ей объяснить, что у меня с собаками много общего и что мы вообще понимаем друг друга с полуслова и с полулая. Именно с полулая – ведь я изучил и собачий язык.

Каждый раз после разговора с Надькой, я чувствовал – моя зависть переходит в злость. Из-за этой хохотушки Надьки я нервничал не на шутку.

Однажды при встрече Надька посмотрела на меня особенно таинственно и сказала без всякого хохота, только с легкой улыбкой:

– Завидую тебе! Все собаки к тебе тянутся. Наверно, ты хороший… Животные чувствуют людей…

Я хмыкнул – мне-то это было давно ясно.

– Завтра мама купит собаку, – продолжала Надька. – Поможешь мне ее воспитывать?

Надьке купили маленькую полупородистую собачонку пепельного цвета; ее назвали Ютой. Я, как специалист, подробно объяснил Надьке, чем кормить собаку, когда выгуливать, какие отдавать команды. Надька слушала предельно внимательно, при этом смотрела мне прямо в глаза и улыбалась.

Теперь мы с Надькой гуляли вместе: она с Ютой, а я со своими дворнягами. Как-то незаметно моя злость к Надьке уступила место совершенно другому чувству, еще более жгучему. От этого непонятного чувства я потерял сон, и только и ждал, когда мы отправимся на прогулку. Я по-прежнему завидовал жизнерадостности Надьки, но это уже была совсем другая зависть. Я завидовал ей как-то по-хорошему. Скорее, это даже была не зависть, а желание стать таким, как она.

Все чаще рядом с Надькой я тоже улыбался. Непроизвольно. Да и как было не улыбаться, если она то и дело восклицала:

– Смотри, как воробьишки купаются в пыли! Я их так люблю! Такие отважные птички – не улетают на юг, остаются с нами зимовать! Ну скажи, разве их можно не любить?!

Гуляя с Надькой, я начисто забыл все достоинства Генки, Веньки, Филиппа и Петьки; выбросил из головы полевую сумку Кольки, Вадькины пятерки и даже мотоцикл Костиного отца. Больше того, теперь я был уверен – все достоинства ребят, их способности и богатства – чепуха в сравнении с моими немыслимыми достоинствами. Какими – я не знал, но не зря же Надька проводила со мной все дни напролет?!

Теперь, когда мы с Надькой гуляли в компании собак, ребята кусали губы от зависти. Надька это не замечала, но я-то видел прекрасно. Чтобы ребят заело еще больше, я нарочно широко улыбался, а иногда и насвистывал что-нибудь веселое.

Чудеса, да и только!

В комнате у моей бабушки висела икона. По вечерам бабушка молилась и просила Бога послать здоровье всем родственникам, особенно мне, который, по ее мнению, был самым слабым.

– Бог все может, – говорила бабушка.

– Если он может все, почему ты не попросишь, чтобы он прислал нам денег? – спрашивал я, озабоченный тем, что наша семья жила в постоянной нужде.

Бабушка уклонялась от ответа или начинала туманно объяснять. Очень туманно. Потому я и не верил в Бога. Но однажды шел по берегу реки, рассматривал следы птиц на песке, разные спиральки, галочки, точки и лесенки. «Эх, – думаю, – послал бы сейчас Бог двадцать копеек. Сходил бы в кино или купил бы мороженое». И только об этом подумал, смотрю – передо мной лежит монета.

– Чудеса, да и только! – сказал я домашним, показывая монету.

Мать неопределенно хмыкнула. Отец съязвил:

– Беги туда, ищи еще, монеты обычно валяются кучно.

А бабушка сказала:

– Ничего удивительного. Бог выполняет многие просьбы, но не все. Естественно, не все. Иначе некоторые обленились бы вконец.

В другой раз мне надоела осенняя слякоть и я попросил Бога сделать зиму. Просто так произнес эту просьбу вслух, не очень-то надеясь на волшебство. И вдруг – к вечеру ударил морозец, грязь на дороге закостенела и в воздухе закружили крупные снежинки.

– Чудеса, да и только! – сказал я домашним. – Это я попросил Бога сделать зиму.

– Знаю! – бросил отец. – Он мне уже сообщил.

Мать посмотрела на меня, как на закоренелого вруна и хмыкнула вполне определенно. А бабушка сказала:

– Возможно.

В тот же день в моей голове родилась необычная мысль: «А что если Бог летает над домами и мучительно разгадывает наши желания и мечты?!». Чтобы Всевышний не тратил время на разгадки, я решил написать свои желания на клочке бумаги и прикрепить его где-нибудь перед домом на видном месте.

В то время я хотел завести собаку – это было моей заветной мечтой, которую отец постоянно разбивал.

– Плохо учишься! – говорил. – Не купим!

«Ну и не покупайте, – подумал я, когда в моей голове родилась необычная мысль. – Не покупайте! Бог пошлет». Я написал записку: «Бог! Мне нужен щенок» и прикрепил ее на калитке. На следующее утро чуть свет выбежал из дома и не поверил своим глазам – около забора сидел щенок. Это уже были далеко не простые чудеса – Бог явно прочитал мою записку.

К сожалению, в тот же день щенок сбежал от меня, но этот случай настроил меня на серьезный лад. Я составил большой список необходимых мне вещей: подзорная труба, граммофон, перочинный нож с десятью предметами… Целую неделю список висел на калитке, то и дело к нам заходили всякие любопытные и спрашивали:

– Эти, написанные вещи, продаются? Какова их цена?

Мне приходилось объяснять, для кого висит список. Некоторые относились к моим словам с пониманием, но некоторые недоверчиво улыбались, едко хмыкали и тем самым только злили меня.

Целую неделю висел список, но Бог так и не выполнил ни одной из моих просьб. Разумеется, я на него обиделся и перестал писать записки.

К этому времени я уже нахватал столько троек, что отец со мной не разговаривал, а мать запретила гулять на улице. И все из-за Бога! Ведь я только и думал о подарках с неба, а не о каких-то там уроках! В конце концов засел я за учебники, стал исправлять одну тройку за другой. Чем больше в дневнике появлялось четверок, тем чаще отец похлопывал меня по плечу и обещал подарить одну «штуку», а мать все настойчивее повторяла:

– Иди погуляй! Совсем без воздуха сидишь! Весь зеленый стал!

Когда я исправил все тройки, отец подарил мне – не подзорную трубу, конечно, но пенал – тоже достаточно ценную вещь. Мать сшила мне шорты, чтобы я не просто гулял по улице, но еще и бегал, «закалялся на свежем воздухе», – как она выразилась.

Я закалился хоть куда – никакие простуды меня не брали. И вот в этот самый момент я понял – всего можно добиться, если очень сильно захотеть и потрудиться. Мне даже стало немного стыдно за прежнее безделье и ожиданье «божьих подношений». Закаленный и ловкий, я почувствовал, что все могу! Могу побороть свирепого хищника, справиться с вооруженным бандитом. Сила придала мне уверенность: я ходил по улице расправив плечи, сжав кулаки – этакий добрый молодец, готовый в любую минуту прийти на помощь попавшим в беду. Мне постоянно хотелось кого-то спасти, кому-то сделать что-то доброе. Я вообразил себя – не Богом, конечно, но уж волшебником точно.

Только мне почему-то не везло в моих волшебных делах. Как-то заметил – в стакан киселя упала пчела. «Освобожу ее, – подумал, – покажет мне пчелиное гнездо с медом». Приподнял сластену за крылышко, а она внезапно ужалила меня. Потом решил избавить от привязи Юту, собаку соседки Надьки. «У собак хорошая память, будет меня защищать», – подумал и потянул Юту за ошейник, но она не поняла моего благородного порыва, вцепилась в мою рубашку и чуть не порвала.

– И почему так получается? – поделился я своим невезением с бабушкой.

Она усмехнулась:

– Ты делаешь добро, но прикидываешь, что за это получишь. Так нельзя! Это не добро! Добро должно быть бескорыстным. Вот если бы ты помогал людям, и при этом еще оставался невидимкой! Тогда было бы совсем другое дело. Святое дело. Ты стал бы настоящим волшебником!

После этого разговора я вышел на улицу и, стараясь быть невидимым, направился вдоль забора. «Чего бы такое сделать доброе? – думаю. – Какое-нибудь святое дело. Сделаю, и быстро исчезну».

Как назло, на улице никаких дел не было, и никаких записок не заборах не висело. «Хоть какая-нибудь старушка появилась бы, что ли, – подумал я. – И в руках несла бы две тяжелые сумки. Одну внесла бы в дом, а другую оставила бы у крыльца. Я незаметно внес бы в дом вторую сумку и исчез… Чудеса, да и только! – воскликнула бы старушка».

До вечера ходил по улице, но так и вернулся домой, не сделав святого дела.

А на следующий день у Надьки пропала Юта. Ребята обежали все дворы, облазили все закутки, но собаки нигде не было.

Я подождал, пока ребята и зареванная Надька разбрелись по домам, и вышел на улицу. Легкой, пружинящей походкой, совершенно невидимый, я прокрался мимо домов, словно тень скользнул на соседнюю улицу и очутился около магазина. «Там подвал, и Юта вполне могла в него провалиться, – размышлял я. – Во дворах ее нет, значит там, в подвале».

Чутье волшебника-невидимки меня не подвело. Я только заглянул в проем фундамента и сразу увидел ее, Надькину Юту. Она тревожно смотрела на меня и жалобно скулила. Спустившись в подвал, я увидел – лапы собаки зажаты ящиками из-под фруктов. Раскидать тяжелые ящики в полутемном подвале оказалось не так-то просто, но я все же справился с ними и освободил бедолагу. Юта сразу бросилась лизать мне руки. «Понимаешь, – как бы говорила, – за кошкой погналась и вот… угодила в этот сырой и страшный подвал».

Задворками, незаметно для всех прохожих, я провел Юту к дому Надьки и привязал за перила крыльца; сам спрятался за водосточной трубой, как и подобает волшебнику-невидимке.

Некоторое время Юта нетерпеливо топталась на крыльце, потом начала лаять, царапать дверь. Надька выбежала из дома, расплылась в улыбке, обняла собаку, поцеловала в нос.

– Юта, дорогая! Где же ты была?! – бормотала Надька, вне себя от радости, и вдруг выпрямилась. – Но кто же тебя привел и привязал?! Чудеса, да и только! – Надька задумалась, потом выдохнула:

– А-а, волшебники, точно! Ведь я же их просила!..

Попробуй, поймай ветер!

Среди моих родственников было немало знаменитостей. Бабушка прославилась игрой в шашки, тетя – вязанием, дядя-пожарный – бесстрашием и невероятным чутьем на пожары, но все же, в смысле славы, всем им было далеко до моего деда.

Дед был слесарь-виртуоз. Он мог все! Не только отремонтировать автомобильный двигатель и при этом выточить на токарном станке необходимую деталь, – это само собой, этим он занимался всю жизнь, – дед мог починить любой сложный механизм, в том числе часы всех систем; запаять и залудить самовар или чайник. Во всей нашей округе не было семьи, для которой дед что-либо не сделал. Поэтому на улицах деда всегда почтительно приветствовали.

Главное – дед не брал деньги за работу и все делал ради любви к своему ремеслу и еще потому, что выйдя на пенсию, не мог сидеть без дела. Кстати, у него самого будильник ходил только в лежачем положении и были худые кастрюли.

– Все руки не доходят, – объяснял дед.

Дед жил отдельно от нас (так они решили с бабушкой по взаимному согласию, но бабушка каждый день носила деду еду в судках). Дед жил в ветхом доме, напоминавшем ремонтную мастерскую и одновременно лавку утиль-сырья.

Целые дни я проводил у деда. Когда он что-нибудь чинил, я наблюдал за его работой, подавал инструмент, подбирал гайки к болтам, выпрямлял проволоку. Иногда дед доверял мне ответственные вещи – что-нибудь зачистить напильником или даже нагреть паяльной лампой. Во время работы дед читал мне просветительные лекции.

– …К вещам надо относиться бережно, потому что их сделал мастер. Я имею в виду старые вещи, – дед кивал на единственную ценность в его доме – кресло с витиеватой резьбой и расписной фарфоровый чайник. – А теперешние поделки – грубые, сделаны на скорую руку, для плана, – дед кивал на кухонный стол с алюминиевой посудой. – Суть в том, что эти кружки и ложки сделаны без души, так, тяп-ляп, лишь бы отделаться. Похоже, тот, кто их делал, нарочно стремился к аляповатости и уродству, делал назло людям, которые будут пользоваться такой, с позволения сказать, посудой… Чудовищно низко упало качество вещей. И не только вещей. Возьми дома. Вон старый особняк в центре – это да! Купеческий дом. Сделан добротно, на века. А эти новостройки не успеют сделать, уже ремонтируют. Или дороги. Раньше дороги мостили брусчаткой – камень к камню, клали покато, чтоб вода не собиралась. А возьми вон соседнюю улицу; положили асфальт. Весь потрескался, вспучился, лучше б и не клали…

Дед-то все делал на совесть, с любовью, его вещи люди подолгу рассматривали, поглаживали и их лица светились радостью.

Когда дед не работал, мы с ним ходили к речке, взбирались на бугор и… ловили ветер. Ветер деду был необходим, чтобы испытать «махолет» – так он называл созданный им летательный аппарат – сложную конструкцию с размашистыми крыльями и мотоциклетным мотором. Дед его делал все мое детство и за все мое детство «махолет» ни разу не взлетел. Но дед не отчаивался, постоянно совершенствовал свой аппарат и был уверен в конечной победе. Я тоже был в ней уверен, тем более, что являлся постоянным испытателем «махолета» (по замыслу деда, «махолет» должен был поднять в воздух около пятидесяти килограммов груза – для этого сам дед был слишком тяжеловесен. Разумеется, все испытания мы проводили в глубокой тайне от родителей).

Так вот, мы взбирались на бугор, дед совал мне в руки марлевый сачок и говорил:

– Попробуй, поймай ветер! Ветер нам совершенно необходим. Махолет сможет взлететь только против ветра и ветер должен быть определенной силы.

Если дул приличный ветер, сачок-капкан тут же вытягивался в тугую подушку, если было лишь легкое дуновение или вообще стоял штиль, сачок-капкан беспомощно обвисал, словно флаг сдавшегося войска. В такой день нечего было и думать об испытаниях. Но если ветер все же был, мы измеряли его силу. Для этой цели запускали змея. Если змей метался как заарканенный зверь, это означало, что ветер постоянно меняет направление и такой ветер нам не подходит. Но если змей неподвижно парил в воздухе, мы тут же притаскивали на бугор «махолет» и ставили его против ветра.

– Главное в полете – все время держаться против ветра, подобно тому, как держат лодку против волны, – давал мне дед последние наставления, усаживая на стул между крыльев; потом привязывал меня ремнем и запускал мотор.

Сухой треск наполнял окрестность, дым окутывал бугор, «махолет» начинал махать крыльями, трястись, но от земли не отрывался. Мотор работал изо всех сил, я подпрыгивал на стуле, пытаясь помочь аппарату взлететь, но он только трясся и раскачивался из стороны в сторону, словно раненая птица. Минут через десять дед глушил мотор и тяжело вздыхал:

– Говорят, нельзя построить аппарат с машущими крыльями, но принимать все на веру – не для мыслящих людей. Мы еще внесем в «махолет» кое-какие поправки, и уж что-что, а речку перелетим.

Перелететь речку – было мечтой деда. И моей тоже.

Надо сказать, в глубине души я боялся высоты. Стоило мне только влезть на высокое дерево и посмотреть вниз, как перед глазами начинали плавать какие-то точки, а голова тяжелела. По этой причине я никогда не ходил по бревну над оврагом и мост через речку обходил стороной. Но поскольку я постоянно закалял свой дух, то побороть страх перед высотой считал наипервейшим делом. С этой целью я и помогал деду испытывать «махолет». Ну и, конечно, преследовал более высокую цель – впервые в мире пролететь на подобном аппарате.

Независимо от деда я создавал собственные летательные средства. Однажды склеил из газет гигантского змея и привязал к нему грибную корзину. На этом змее я планировал перелететь через речку, но для первого испытательного полета посадил в корзину соседского кота. Дождавшись сильного ветра, я запустил аппарат.

Некоторое время змей кружил на одном месте, но потом порыв ветра все же оторвал корзину от земли и потащил вверх. Как только корзина достигла метровой высоты, мой пассажир из нее выпрыгнул и с перепуганным видом дал драпака.

Тогда я сам залез в корзину и оттолкнулся от земли. Змей волоком протащил меня к реке – я еле выбрался из топкого вязкого ила.

Однажды на бугре тянул хороший слоистый ветер: у самой земли пахло цветами, чуть выше – речкой и осокой, еще выше – далекими серебристыми ивами. В то утро я бежал к заводи, где на ночь закинул удочки; бежал по ветру, перепрыгивая ложбины, подпрыгивая на кочках. Подпрыгнув на одной кочке, я вдруг заметил, что моя рубашка плотно наполнилась ветром и я стал легким, почти невесомым. Потоки восходящего воздуха подкинули меня вверх, перенесли над голубой от незабудок низиной и плавно опустили около следующей кочки. Пробежав еще несколько метров, я оттолкнулся снова и… пролетел еще дальше. Тогда я свернул к краю обрыва и, разбежавшись посильнее, прыгнул с высоченной кручи; при этом широко в стороны раскинул руки. Я сделал это без всякого расчета, просто подражая птицам, но оторвавшись от земли, неожиданно пролетел над кустом тальника и зарослями лопухов. Я летел так долго, что запомнил свист в ушах и внизу, среди лопухов, успел разглядеть гальку и ракушечник. Это было чудо! Передо мной открылись неведомые человеческие возможности! Приземлившись на песке, я поднялся на бугор и повторил прыжок. И опять пролетел точно так же.

Во время этого второго прыжка я заметил, что ветер дует не с одинаковой силой и что, попадая как бы в «сильную волну», я улетаю дальше. Для третьего прыжка я угадал приближение «сильной волны» и оторвался от края обрыва как раз в тот момент, когда ветер достиг наибольшей силы.

Во время третьего полета я попробовал в воздухе шевелить руками и – удивительно! Смог немного направить свой полет! Во всяком случае, когда меня отнесло в сторону, я все же повернул к отмели – месту намеченного приземления. И что самое странное – в воздухе я совершенно не боялся высоты!

– Ура! Я научился лететь! – вырвалось у меня после третьего управляемого полета. От волнения меня всего трясло.

Через час, совершив еще два-три полета, я решился… перелететь речку!

Мне повезло – ветер усилился, порывы огромной мощи до земли наклонили прибрежные кусты. Я отошел от речки на довольно большое расстояние и начал разбег. В этот разбег я вложил последний запас сил, весь свой закаленный дух. В какое мгновенье оттолкнулся от обрыва – не уловил; подо мной зелено-желтыми пятнами промелькнули кусты, лопухи, галька, ракушечник и вдруг появилась водяная рябь. Я видел ее отчетливо, совсем рядом, до меня долетали отдельные брызги! Я почувствовал, что снижаюсь, хотя до противоположного берега еще было далеко, и отчаянно замахал руками, и почти преодолел огромное водное пространство – упал на мелководье, вернее, плюхнулся, вконец обессиленный.

Домой я возвращался мокрый, ободранный, весь в песке, но счастливый. Я научился летать и осуществил нашу с дедом мечту без всяких крыльев!

У моста я взошел на скрипучие пружинистые доски, перегнулся через перила и впервые передо мной не появилось никаких точек. Перемахнув через перила, я оттолкнулся и спланировал на отмель. Это уже было для меня пустяком.

Вбежав на обрыв, я влез на самую высокую иву, покачался на гибких ветвях, потом спрыгнул вниз и, точно на парашюте, мягко сел в траву.

У дома я влез на сарай, сделал несколько шагов по крыше и… облетев весь двор на глазах у потрясенных ребят, приземлился у своего крыльца.