Текст книги "Солнечная сторона улицы (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Сима

Кошка Сима была в почтенном возрасте, ей исполнилось двенадцать лет, и за все эти годы она ни разу не покидала квартиру. Случалось, когда хозяева уходили на работу и открывали дверь, Симе удавалось заглянуть в коридор, но ничего интересного она там не замечала – всего лишь коробки, лыжи, санки; иногда появлялся кто-нибудь из соседей.

Будучи сугубо домашней кошкой, Сима никогда не была во дворе, не видела ни своих собратьев, ни каких-либо других животных – разве только птиц за окном, но и тех не отчетливо – окна закрывали занавески.

Квартира была уютной, хозяева Симы – бездетные супруги – любили свою питомицу, но уделяли ей мало времени, поскольку с утра уходили на работу и возвращались поздно, уставшие. Когда она была котенком, они с ней изредка играли – кидали на пол шарики из бумаги – Сима прыгала на них, подкидывала, ловила и снова катила к хозяевам. Когда Сима подросла с ней перестали играть – ей только и оставалось, что гоняться за мухами.

Симу хорошо кормили, иногда брали на руки, гладили; спала она с хозяевами на одной тахте… Многие бездомные кошки позавидовали бы ее благополучной жизни, но с другой стороны, в этой спокойной, ничем не примечательной жизни ничего не происходило. За долгие годы Симу ни разу не вывели во двор, она не испытала никаких приключений, любви, не стала матерью, можно сказать, она была кошкой без биографии. От однообразной, малоподвижной жизни под старость Сима превратилась в нескладную, вялую толстуху, которая большую часть суток спала на тахте.

Однажды хозяевам предстояла долгая командировка на все лето за границу, и они стали обзванивать знакомых, чтобы пристроить Симу на время их отъезда. Но у одних знакомых были свои животные – кошки, собаки (у некоторых и попугаи, хомяки, морские свинки), и, вполне понятно, эти люди опасались, что их питомцы встретят новую квартирантку не очень-то доброжелательно. Другие знакомые никогда не держали животных и боялись брать на себя такую ответственность. Третьи уже запланировали провести летний отпуск у моря, четвертые попросту не хотели лишними заботами усложнять свою жизнь.

Выручил хозяев Симы одинокий писатель Анатолий Анатольевич. Он был пожилым человеком, страдающим от повышенного давления. Хозяева Симы почти не надеялись на то, что писатель согласится взять кошку, да еще на целых три месяца, но неожиданно он сказал:

– Я с удовольствием возьму вашу Симу. Я собираюсь все лето работать на даче, и вдвоем нам будет веселее. К тому же, врачи говорят, что надо каждый день, хотя бы полчаса, гладить собаку или кошку – это снижает давление. Вдруг, действительно, поможет.

Писатель повез кошку на дачу в большой корзине с привязанной картонной крышкой. Всю дорогу Сима нервничала, мяукала, скребла прутья корзины – пыталась выбраться. Еще бы! – впервые ее посадили в какую-то тесную клетку и везли неизвестно куда. Анатолий Анатольевич ее успокаивал:

– Потерпи немного, Сима. Скоро приедем на участок, там тихо, спокойно, тебе понравится.

Когда они прибыли на дачу, писатель вынул кошку из корзины, и посадил на террасу.

– Ну вот, Сима, мы и на месте. Сейчас открою дом, приготовлю нам с тобой обед, а ты пока осваивайся, погуляй по участку.

Но Сима не сдвинулась с места; открывшийся перед ней огромный красочный мир – березы и ели, кусты смородины, цветы и травы – все это зеленое царство, наполненное шелестом, гомоном, писком, стрекотаньем, копошеньем, так ошеломило ее, что она прижалась к корзине, и только пугливо озиралась по сторонам. Она даже отказалась от еды, и так и просидела около корзины до темноты, пока писатель не отнес ее в дом.

Ночью Сима не спала. Анатолий Анатольевич понимал, что на нее свалилось слишком много впечатлений и подумал – как бы у старушки не случился нервный срыв. Он брал ее к себе в постель, поглаживал, почесывал за ушами, но как только засыпал, Сима перебиралась к открытому окну и всматривалась в темноту, прислушивалась к ночным звукам… Утром Анатолий Анатольевич так и застал ее у окна, глазеющую на участок.

И все же утром Сима немного поела, потом осторожно переступила порог дома. Весь день она вновь просидела на террасе, с тревожным любопытством рассматривая все окружающее. Несколько раз она подходила к ступеням, принюхивалась к цветам; к одному принюхалась, а цветком оказалась… бабочка – она взлетела, а Сима озадаченно проводила ее взглядом. В другой раз на перила террасы опустилась стрекоза; Сима потянулась к ней, чтобы получше разглядеть диковинное существо, но стрекоза оторвалась от перил, зависла над головой Симы и так громко застрепетала, что Сима испуганно попятилась.

Из всех насекомых Сима знала лишь мух, но над террасой, кроме обычных, домашних мух, вились и большие, с металлическим блеском, да еще осы и шмели, которые угрожающе жужжали, так что Симе все время приходилось быть начеку. На всякий случай она держалась поближе к двери, чтобы в случае чего спрятаться в доме (погода стояла жаркая и писатель даже на ночь не закрывал не только окна, но и дверь).

На третий день Сима отважилась спуститься с террасы и пройтись до сарая. Первой, кого она встретила, была лягушка… Сима долго пялилась на пучеглазую особу, даже попыталась потрогать ее лапой, но не тут-то было! – лягушка сделала такой прыжок, что Сима от страха отскочила в сторону. Затем она понюхала одуванчик, после чего долго чихала и трясла головой, стряхивая пух. Она уже подошла к сараю, как вдруг где-то в ветвях березы оглушительно затрещала сорока, подлетела к Симе и чуть не клюнула ее в хвост – Сима еле увернулась и прыжками бросилась в дом.

В доме Сима чувствовала себя в безопасности. Она довольно быстро обследовала все закутки жилища, даже забралась по крутой лестнице на второй этаж, где работал писатель.

Когда она впервые появилась в «рабочем кабинете», Анатолий Анатольевич воскликнул:

– Это кто ко мне пожаловал?! Сима, заходи, заходи, дорогая! Я вижу, ты смелая бабуся – залезла так высоко… Ну, что скажешь, подружка? Как тебе наша обитель? А как участок? Это встреча с прекрасным, верно?

Но на первом этаже Симе нравилось больше. И потому, что там стояла широкая тахта – на ней всегда можно было подремать, и потому, что с комнатой соседствовала кухня со множеством приятных запахов, а под столом стояли ее, Симины, миски: одна с едой, другая с водой.

Спустя неделю Сима более-менее ознакомилась с участком: обошла вокруг дома и сарая, и на углах строений оставила метки – покорябала доски когтями. Особенно ей понравился солнечный пятачок у забора, где росли высокие спутанные травы. Именно там Сима увидела первого кузнечика и первую ящерку.

Кузнечик привел ее в особо приподнятое настроение. Он стрекотал в траве и так увлекся своей музыкой, что подпустил Симу на расстояние вытянутой лапы. Некоторое время она разглядывала зеленого крылатого музыканта, потом все же решила его поймать, но промахнулась – кузнечик взвился в воздух и, перелетев через Симу, словно посмеиваясь над ней, застрекотал у нее за спиной. Сима немного разозлилась, и снова попыталась поймать музыканта, но у нее опять ничего не получилось. Так продолжалось до тех пор, пока Симе не надоела эта чехарда.

Ящерку Сима увидела на следующий день – она неподвижно грелась на горячем от солнца камне. Увидев ее – красивую, изящную, Сима прямо-таки воспламенилась; внезапно в ней проснулся азарт охотника – изловчившись, она прыгнула и цапнула хвостатое существо. Но произошло нечто поразительное – в Симиных лапах остался только виляющий хвост, а сама ящерка исчезла.

И все же свой первый трофей Сима принесла в дом и, желая им похвастаться, положила у ног писателя. Но Анатолий Анатольевич не только ее не похвалил, но еще и отругал:

– Этого еще, Сима, нам не хватало! Ты – домашняя, интеллигентная кошка или дикая зверюга? Тебе что, есть нечего? Вон в миске каша с печенкой!.. Так что утихомирь инстинкты своих предков и больше не трогай замечательных животных, иначе посажу тебя на поводок.

Больше писатель не видел Симу с добычей, но, естественно, не потому, что ей стало жалко «замечательных животных» или она испугалась поводка – просто-напросто эти самые животные почувствовали появление хищника на участке и стали более осмотрительны.

С каждым днем Сима все больше изучала участок. Через месяц она уже настолько освоилась в новой обстановке, что почувствовала себя хозяйкой огромных владений, вот только за калитку не решалась выходить – по улице время от времени пробегали собаки. Сима заметно похудела, помолодела, от ее прежней вялости не осталось и следа, а в ее, прежде тусклых, глазах появились горящие искорки.

Теперь по утрам, после завтрака, Анатолий Анатольевич поднимался в свой «кабинет», а Сима выскакивала на террасу, щурясь от солнца потягивалась и совершала резвую пробежку вдоль забора, при этом перепрыгивала через корни деревьев и упавшие ветви. Как-то, заметив эти прыжки, Анатолий Анатольевич удивился:

– Ого! Я вижу, Сима, твои спортивные достижения растут день ото дня. Если дело так пойдет и дальше, станешь мировой рекордсменкой среди кошек преклонного возраста.

После пробежки Сима обследовала что-нибудь еще неизведанное на участке; это могла быть поленница дров, бочка с водой или темное пространство под сараем, или какой-нибудь раскидистый куст, или вьюнок с пахучими цветками-граммофонами – на том неухоженном, заросшем участке было много всякого, заслуживающего внимания кошки.

В жаркий полдень Сима обычно отсиживалась в доме – там было прохладней. Чаще всего она отдыхала после бурно проведенной первой половины дня, а если писатель готовил обед, то терлась о его ноги, теребила лапами и нетерпеливо мяукала, а иногда вдруг ни с того ни с сего затевала игру с его ботинками – пыталась вытащить из них шнурки. И опять Анатолий Анатольевич удивлялся:

– Похоже, Сима, у тебя началась вторая молодость! Или ты, как некоторые старички, впала в детство?

А по вечерам, после ужина, Сима с писателем слушали по радио музыку. Анатолий Анатольевич включал приемник, усаживался в кресло и закуривал трубку. Сима впрыгивала к нему на колени, устраивалась поудобней и, под музыку и поглаживания Анатолия Анатольевича, тихо мурлыкала.

– Ну вот, Сима, и закончился еще один день, – вздыхал Анатолий Анатольевич. – И поработал я, доложу тебе, вполне плодотворно… И ты, судя по твоему виду, насыщенно провела время. Теперь мы имеем полное право на отдых, как ты считаешь?

В те вечерние часы Сима была просто счастлива. Во-первых, радиоприемник ей нравился гораздо больше телевизора хозяев – в телеящике все время что-то мелькало, кто-то постоянно тараторил; а из маленькой коробки писателя лились умиротворяющие звуки. Во-вторых, в отличие от хозяев, которые всегда говорили много и громко, и только между собой, Анатолий Анатольевич говорил мало и тихо, и только с ней, Симой. Да что там! Даже дым от трубки писателя был более ароматный, чем дым от сигарет хозяина.

В свою очередь Анатолий Анатольевич в те вечерние часы был счастлив потому, что испытывал приятную усталость, после интенсивной работы; и потому, что впервые за долгие годы мог с кем-то поговорить перед сном; и потому, что убаюкивающее мурлыканье Симы, как ничто другое, снимало дневное напряжение.

К сожалению, эта вечерняя идиллия вскоре нарушилась.

В середине лета к Симе неожиданно стали наведываться поклонники. Первым явился соседский рыжий кот Персик. Уже пожилой, скромный, даже застенчивый, он особенно не досаждал Симе: подлезал под калиткой, нерешительно делал несколько шагов в сторону дома, усаживался под каким-нибудь кустом и издали наблюдал за новоявленной соседкой. Сима тоже замечала пришельца и некоторое время заинтересованно разглядывала его, потом все же убегала в дом.

Затем объявились еще два «дачника»: самоуверенный здоровяк Кузя и холодный красавчик Иннокентий. Эти типы вели себя довольно развязно. Кузя сразу пересек весь участок, сделал пару меток на деревьях, а увидев Симу около террасы, подошел, развалился в двух шагах и стал сверлить ее взглядом. Иннокентий тоже подошел, но не так близко, и присев, уставился на Симу. Сима не выдержала их взглядов и вновь спряталась в доме.

Последним притопал кот сторожей Семен. Вечно грязный, со сбитой шерстью, Семен по праву считался властелином поселка, и слыл грозой мышей и отчаянным драчуном. При его появлении «дачники» удрали на свои участки, а он, принюхиваясь к следам Симы, забрался на террасу и так и норовил проникнуть в дом, но все же не решился. Спрятавшись за углом дома, он подождал, пока Сима не вышла на очередную прогулку, тут же подскочил и стал нахально ее обнюхивать. Сима настолько растерялась, что даже не успела убежать, только отчаянно завопила и, готовясь защитить себя, выпустила когти. На ее вопль из дома вышел писатель и прогнал Семена.

На следующий день Семен все же вошел в дом, и не найдя Симы – она в тот момент нежилась на солнечном пятачке, – слопал ее кашу с печенкой. Затем отправился на поиски «невесты» на участок.

Для Симы начались беспокойные дни. Один за другим коты приходили с раннего утра и следили за каждым шагом Симы, и всюду подкарауливали ее, подбегали, выгибались, прыгали перед ней – показывали, какие они красивые и ловкие. Сима делала вид, что не замечает эти трюки, но явно нервничала – урчала, раздраженно виляла хвостом и спешила в ближайшее укрытие.

Но самое отвратное начиналось с наступлением темноты, когда коты устраивали меж собой состязание – кто кого переорет. Здесь уж Сима не выдерживала – с воем выбегала из дома и пыталась разогнать настырных ухажеров. Но они только отбегали от разъяренной особы, но совсем уходить не собирались. Бывало, эти спектакли продолжались до рассвета. Не раз Анатолий Анатольевич звал Симу домой, но где там! – она так возбуждалась, что ей было не до сна.

В конце концов, вероятно, чтобы отвадить других поклонников, Сима выбрала скромника Персика и разрешила ему сидеть с ней на террасе. С той поры на участке воцарилась тишина.

С «посиделок» Сима возвращалась под утро и Анатолий Анатольевич ее стыдил:

– Сима, ты настоящая гулена! В твоем солидном возрасте надо созерцательно относиться к жизни, а ты завела кавалера! Что за любовь на старости лет? Побереги свое сердце!

Между тем, конечно, отношения Симы с Персиком нельзя было назвать любовью. Их отношения были ничем иным, как дружбой, искренней дружбой двух пожилых соседей, что, как известно, не менее ценно, чем любовь. Впрочем, к концу лета слово «пожилая» к Симе уже никак не подходило – она выглядела очень даже моложаво.

Не меньше Симы преобразился и Анатолий Анатольевич. Самое главное – его перестало мучить давление. Ну, и что тоже немаловажно, на его, обычно угрюмом, лице появилась приветливая улыбка. Похоже, общение с кошкой затронуло в душе писателя какие-то дремавшие струны. Возвращая Симу хозяевам, он сказал:

– Мы с Симой так подружились, что теперь я буду по ней скучать. На следующее лето, если не возражаете, мы с ней снова поживем на даче. С ней мне работалось, как никогда, хорошо.

Чижуля

В детстве мне подарили кенара, известного певуна, стоящего в табеле о рангах среди певчих пернатых на втором месте после соловья. Пичуга была меньше воробья, но по окрасу и изяществу намного превосходила вездесущую серую птаху. Желто-оранжевый, с коричневыми пестринками на крыльях, кенар выглядел как артист во фраке. Собственно, он и был артистом, неиссякаемым певцом, влюбленным в исполнительское искусство, – с утра до вечера он распевал песенки, и довольно сложные: этакое многоколенное верещанье, которое то переходило в свист, то рассыпалось в мелодичных переливах. Я прямо-таки заслушивался его концертами.

Мой кенар жил в прекрасных условиях: имел просторную клетку с двумя жердочками – одна неподвижная (ветка-насест), другая (карандаш на бечевке) служила качелями, – клетка стояла на подоконнике, то есть из нее был отличный обзор всего двора; кормил я своего дружка отборными семечками и постоянно разговаривал с ним. К тому же у нас жила собака Вета, которая проявляла к кенару повышенный интерес: то и дело подходила к клетке, принюхивалась, виляла хвостом, повизгивала, всячески показывала, что ей нравятся песенки маленького артиста. Так что недостатка в общении кенар не испытывал. Но главное – я часто оставлял клетку открытой и кенар мог свободно летать по комнате. Позднее, когда он привык к новому жилью, я время от времени открывал и форточку – кенар вспархивал на раму окна и голосисто выдавал трели на весь двор, а иногда и совершал облет тополя напротив нашего окна – сделает круг и возвращается в свою обитель – все-таки дома было спокойней и надежней, чем в огромном шумном пространстве за окном, где грозно каркали вороны, вдоль подвала шастали кошки, а на асфальтированном пятаке гоняли мяч мальчишки, стучали костяшками доминошники и кто-нибудь непременно выбивал ковер или заводил мотоцикл.

Кенара я назвал неудачно – Чижуля, и все потому, что меня ввел к заблуждение приятель. Он принес пичугу и сказал:

– Вот, дарю тебе чижика. Купил на рынке, да мать не разрешает дома держать. Он начинает петь, как только взойдет солнце и мать все время не высыпается. Можно, конечно, клетку закрывать тряпками – в темноте он не поет, – но ведь жалко его.

Так и появился у меня Чижуля. Спустя месяц к нам зашел мой всезнающий дядя и авторитетно заявил, что птица в клетке вовсе не чижик, а самый что ни на есть кенар; но поскольку Чижуля уже откликался на свою кличку, я решил оставить все как есть, не придумывать кенару новое имя, не сбивать его с толку.

Чижуля оказался на редкость сообразительным. Когда я разговаривал с ним, он внимательно слушал, не отрывая глаз-бусинок от моего лица, и то кивал, в знак согласия, то раскрывал рот от удивления. Во всяком случае, когда на меня сваливались неприятности и я с горечью в голосе произносил: «Плохи дела, Чижуля!» – он садился на насест, склонял голову набок и опускал крылья – всем своим видом давал понять, что огорчен безмерно. Когда же у меня случалась удача и я восклицал: «Дела, Чижуля, идут как нельзя лучше!» – он приподнимался на носки и заливался радостным пением. Но все это мелочь, в сравнении с тем, что Чижуля умел делать.

Как только я входил в комнату и посвистывая спрашивал: «Чижуля, где ты?» – он тут же откликался – звонко тренькал. Я говорил: «Чижуля, покачайся!» – он прыгал на качели и раскачивался. Стоило мне сказать: «Чижуля, спой!» – как он исполнял весь свой репертуар. Но и это еще не все. Чижуля по команде открывал клетку! Я бросал клич: «Чижуля, открой дверцу!» – и чем бы мой пернатый друг в это время ни занимался – клевал ли семечки, качался ли на качелях, – мгновенно забрасывал свое занятие, и спешил к дверце клетки; клювом поворачивал крючок и выталкивал дверцу наружу. «Чижуля, ко мне!» – говорил я, протягивая руку, и мой дружок выходил из клетки и вскакивал на ладонь. «Сюда!» – я хлопал себя по плечу – Чижуля взлетал на плечо и клювом дотрагивался до моего уха, как бы говорил: «Вот какой я умный, талантливый!» Если при этом ко мне ласкалась Эта, Чижуля на нее посматривал свысока – и в прямом и в переносном смысле, мол: «Я ближе к хозяину, и наша дружба значительней и крепче». Чтобы не вызывать у Веты ревности, я одной рукой поглаживал ее, а другой – легонько Чижулю.

Надо отметить – все наши «цирковые номера» Чижуля проделывал с невероятной готовностью – он был очень исполнительный, старательный артист. Разумеется, в награду за каждый «номер», я давал ему ядрышко семечка.

Частенько мы с Чижулей играли в «кошки-мышки»: я привязывал к нитке дохлую муху и «водил» ее по столу, а Чижуля смешно гонялся за ней, раскинув крылья. Или я делал бумажного голубя и пускал его по комнате, а Чижуля с негодующим писком летал за ним и все норовил клюнуть непонятного гостя. И с собакой Чижуля любил поиграть: когда Вета спала, он осторожно подкрадывался к ее хвосту и щипал за шерстинки.

Поиграю я с Чижулей, послушаю его песенки и говорю: «Ну все, Чижуля, иди на место, в клетку». И он моментально летит в свою «квартиру». Как-то я подсчитал – Чижуля выполнял целых восемь команд! Ко всему прочему, он научился пить воду из крана – ну, конечно, при слабой струйке – сильной побаивался. И какие там условные рефлексы?! Он явно понимал, что я говорил, отдавал отчет своим поступкам. Ну не могли же его предки открывать дверцы клеток, или пить из водопроводного крана, или играть с бумажными птицами?! И ладно б все это делала собака или кошка, а то ведь пичужка! И как в такой крохотной головке появлялись столь сложные мысли?!

Однажды весной Чижуля как обычно вылетел в форточку, обогнул тополь, но в комнату не вернулся, а уселся на соседнем подоконнике. Потом и с подоконника вспорхнул и понесся к домам напротив. Я выбежал во двор.

– Вон он! На балконе! – закричали мальчишки.

Чижуля сидел на балконе противоположного дома. Посвистывая я позвал беглеца. Он нехотя подлетел ко мне, сникший, печальный. Тут до меня и дошло – ему нужна подружка.

Канарейку я купил на птичьем рынке. Внешне она выглядела малопривлекательно, была вся какая-то взлохмаченная, с нелепым черным пером на боку. И характер у нее оказался не подарочек: как только я впустил ее в клетку, она нахохлилась, что-то забубнила, затопала ножками на Чижулю и начала гонять его по клетке. В конце концов загнала его в угол, по-хозяйски прошлась по клетке, съела все семечки, попила воды из блюдца, забралась на насест, почистила клюв; затем немного покачалась на качелях, снова вспрыгнула на насест и, зевнув, приготовилась ко сну – взъерошилась, превратившись в пушистый шарик, закрыла глазки и спрятала головку под крыло. Чижуля вышел из угла и встряхнулся, чтобы прийти в себя от неожиданного потрясения, потом немного покрутился в нерешительности, со страхом поглядывая на вздорную особу, почесал затылок лапкой, как бы прикидывая, что делать в сложившейся ситуации; наконец наметил план действий – стал прихорашиваться, разглаживая клювом перья, а когда привел себя в порядок, впрыгнул на насест и расположился на безопасном расстоянии от задремавшей канареихи. Выдержав паузу, он с величайшей предосторожностью, переступая по жердочке, подкрался к «невесте» и легонько клювом дотронулся до нее. Канареиха встрепенулась и опять набросилась на Чижулю; согнала его с насеста и, недовольно бурча, вновь погрузилась в сон.

Так продолжалось с неделю и все эти дни канареиха измывалась над моим Чижулей. Но в один прекрасный день, вернувшись из школы, я обнаружил клетку открытой; Чижуля сидел на распахнутой форточке и с особым подъемом давал концерт на весь двор; у него был прямо-таки ликующий вид. Когда я подошел к окну, он вспорхнул на мое плечо и затараторил в ухо: «Слава богу, избавился от этой сварливой дурехи!»