Текст книги "Солнечная сторона улицы (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Приметы

Сашка верил во все приметы: в черную кошку, перебежавшую дорогу, в птицу залетевшую в комнату, в страшный тринадцатый понедельник. Перед контрольной в школе Сашка клал в ботинок пятак или съедал пятилепестковый цветок сирени, а то и трамвайный билет со счастливым номером. Я тоже верил в эти приметы, но не так сильно, как Сашка. Сильно я верил только в примету про свист.

Мать постоянно мне твердила:

– Не свисти дома, у нас не будет денег.

А все старушки, и особенно гадалка Василиса Герцоговна, предупреждали:

– Свистом созывают чертей.

А я все время забывался и насвистывал. Причем в свисте достиг немалых успехов, можно сказать стал мастером художественного свиста. Возможно, именно поэтому в нашей семье постоянно не хватало денег, и мать еле сводила концы с концами. Но однажды из-за меня, свистуна, у нас появились и черти.

Это произошло ночью. Накануне я особенно рассвистелся: весь вечер, пока отец не вернулся с работы, а мать у подъезда что-то обсуждала с матерью Сашки, выдавал залихватские трели, а когда опомнился было уже поздно.

Ночью передо мной явились черти. Скорчив рожи, они запрыгали перед кроватью, а один вдруг вцепился мне в горло и стал душить. От моего крика проснулся весь дом, жильцы подумали: пожар, грабители! Мое горло распухло и было жутко красным. Хриплым голосом я с трудом объяснил, в чем дело, но мне никто не поверил.

Утром мать повела меня в поликлинику, и мы записались на прием к врачу.

В коридоре в ожидании приема я взглянул на стенд, где за стеклом виднелись пластмассовые ухо, горло, нос, – все было как настоящее и мне стало страшно, я подумал – вот и меня сейчас разрежут на части.

Ну, а потом мы зашли к врачу, он осмотрел мое горло и сказал матери, что у меня сильная простуда, хотя стояли жаркие дни и я нигде не мог простудиться. Об этом и сказал матери, а она хмыкнула:

– Я тебе сто раз говорила, что в жару можно простудиться сильнее, чем в холод. Но ведь ты никого не слушаешь. Набегаешься под солнцем, перегреешься и пьешь холодную воду из крана. Вот тебе и результат.

И тут я вспомнил, что последние дни с утра до вечера гонял во дворе мяч и время от времени разгоряченный пил холодную воду. Но не из крана, а из шланга дворника дяди Жени. И не только пил, но и весь обливался. Из шланга била мощная и прямо-таки ледяная струя – она приятно охлаждала тело, до мурашек.

Реставратор

Время от времени по нашим окраинным дворам ходил человек с огромным мешком. В наутюженном костюме, в пенсне и шляпе, всегда предельно серьезный, он был похож на ученых, портреты которых висели в коридоре школы, но в свой мешок «интеллигент», как о нем насмешливо отзывался дворник дядя Женя, собирал всякую ерунду: битую посуду, сломанные будильники и игрушки, разные коробки и этикетки. Некоторые взрослые считали необычного собирателя «старым чудаком», кое-кто пугал им малышей:

– Будешь плохо себя вести, дядька посадит в бездонный мешок и унесет.

Мы с Сашкой были уверены, что странник никто иной, как разбойник, маскирующийся под ученого. Однажды мы выследили его.

Он жил на центральной улице, в обычном доме на втором этаже. Напротив его окон возвышались липы – одна из них была удобным наблюдательным пунктом. Несколько дней подряд мы вглядывались в окна, и вот что заметили: каждый раз вернувшись из похода по окраине, мужчина подолгу разбирал мешок с хламом, все штуковины отряхивал от пыли, протирал, аккуратно расставлял на столе; некоторые дотошно разглядывал через лупу и склеивал, другие выпрямлял, ремонтировал и выносил на балкон.

Как-то с балкона мужчина увидел нас, нахмурился, но поманил. Мы слезли с дерева, мужчина перегнулся через оградительную решетку и озабоченно проговорил:

– Заходите, покажу кое-что интересное.

Не без страха мы вошли в его квартиру. Что сразу поразило – комната напоминала лавку утильщика. Чего только там не было! Дырявые кастрюли, чайники и самовары, погнутые абажуры, сломанный подсвечник, облезлая деревянная лошадь, треснутый пластмассовый попугай…

Мужчина спросил наши имена, представился Валерием Алексеевичем и показал на диван:

– Устраивайтесь, не стесняйтесь. Я люблю гостей, но, к сожалению, у меня почти никто не бывает, – он сел за стол, закурил трубку. – Вас страшно интересует, чем я занимаюсь, верно? Я, дорогие мои, реставратор. Слышали про такую профессию? Нет? Это люди, которые дают вещам вторую жизнь… Работаю в краеведческом музее, а дома… это просто увлечение. Вот недавно нашел собаку.

Валерий Алексеевич взял с полки тряпичного пса.

– Собачка была одноглазая, без уха, вся грязная. Я ее отмыл, сделал ей пластическую операцию: пришил глаз и ухо, теперь, видите, улыбается, – Валерий Алексеевич, довольный, шмыгнул носом, поправил пенсне. – Так что, если у вас сломается какая-нибудь вещь, приносите, починю… Понимаете, дорогие мои, огромное удовольствие чинить вещи. Угадываешь мысли мастеров, которые их делали, представляешь этих мастеров… Некоторые люди ничего не ценят. Чуть что поломалось – выбрасывают. А ведь кто-то вложил труд в эту вещь. В каждой вещи частица души мастера… Надеюсь, вы бережно относитесь к вещам. А если что и поломалось, починить можете, – Валерий Алексеевич внимательно посмотрел на нас и улыбнулся. – Наверняка, вы рукастые ребята, я угадал?

Мы с Сашкой кивнули, и Сашка рассказал, как клеил дирижабль, а я рассказал, как строил мосты.

Кем стать?

Прежде чем я решил стать капитаном, в моей душе был полный разброд. В то время все ребята прекрасно знали, кем будут, когда вырастут, а я никак не мог выбрать себе профессию.

Вначале я хотел стать дворником. Посмотрел, как дворник дядя Женя поливает асфальт водой и сразу понял, чем интересней всего заниматься. В те дни гибкий шланг, мощная струя, сверкающие потоки снились мне даже во сне. Но осенью, когда улицу засыпали листья и появилась грязь, когда дяде Жене приходились и утром и вечером чистить улицу, мне расхотелось быть дворником. А зимой, когда дядя Женя в поте лица работал лопатой, да еще скребком и ломом, я понял: дворник – самая скучная профессия на свете.

Отец и мать уходили на работу в семь часов, а мне, чтобы я не опаздывал в школу, заводили будильник на восемь. Как-то будильник сломался и несколько дней меня не будил назойливый звон. Я приходил в школу ко второму уроку, говорил:

– Мать заболела.

И мне все сходило с рук – еще бы! – больная мать – это нешуточная причина для опозданий. Но потом обман раскрылся, а поскольку к этому времени я уже нахватал кучу двоек, отец в наказание запретил мне играть в футбол и ходить на рыбалку, а мать дала подзатыльник и безжалостно отчеканила:

– Бери будильник, иди в мастерскую к дяде Володе, пока не починит не возвращайся!

Часовая мастерская находилась на соседней улице и напоминала музей: в ней красовались напольные часы – огромные как шкафы, с тяжелыми гирями и маятником, размером с тарелку; всякие настенные – от ходиков с кукушкой до современных, в виде одного циферблата со стрелками; настольные и каминные всевозможных форм и расцветок; ну и конечно, будильники, карманные и ручные – даже такие крохотные, что было не слышно, как они тикали.

Когда я принес будильник, дядя Володя чинил карманные часы – перебирал пинцетом маленькие колесики и винтики.

– Что, барахлит механизм? – бросил он, мельком взглянув на будильник.

– Не звенит, – буркнул я, втайне надеясь, что дядя Володя никогда его не починит; настроение у меня было отвратительное.

– Ну оставляй. Приходи завтра. Оживим механизм, – дядя Володя снова склонился к колесикам и винтикам.

– Мать сказала, чтоб не возвращался, пока вы не почините.

– Во-он оно что! – удивился дядя Володя. – Ну, тогда надо делать прямо сейчас, – он отложил карманные часы в сторону и взял будильник. – А за что это тебе такое наказание? Небось, выкинул какой-нибудь номер, а?

– Да, так, – уклончиво выдавил я.

– Давай рассказывай, что стряслось?

Я рассказал про дела в школе.

– Да, натворил ты чудес, – покачал головой дядя Володя, продолжая копаться в механизме будильника. – Надо, конечно, постараться, чтоб нахватать столько двоек… Ну, а как у тебя обстоят дела с литературой? Сколько имеешь по литературе?

– По литературе четверка, – оживился я.

– Уже неплохо… Стихи наизусть знаешь?

– Угу.

– Ну, прочитай. Что-нибудь веселое.

Я шмыгнул носом.

– Не хочется что-то.

Дядя Володя вздохнул и вдруг тихонько начал:

 
Люблю грозу в начале мая
Когда весенний первый гром…
 

После этих слов я не выдержал и громко продолжил:

 
Как бы резвяся и играя
Грохочет в небе голубом…
 

Я прочитал стихотворение полностью, а когда закончил, мне стало как-то легко и весело, и главное, захотелось что-нибудь делать. Что-нибудь полезное. Например, стать часовщиком и чинить разные механизмы…

– А где учатся на часовщика? – внезапно выпалил я.

– Где-где… У меня, – ухмыльнулся дядя Володя. – Приходи, научу. Но вначале исправь двойки. Сам понимаешь, без знаний никогда не разберешься в механизмах. Тем более, таких тонких, нежных, как часы, – он уже починил будильник, протянул его мне, и вновь принялся за карманные часы.

Вскоре я решил стать чистильщиком. На углу нашей улицы, за ящиком со щетками для чистки обуви важно восседал парень по фамилии Серьезный. На самом деле парень был совершенно не серьезный – вечно болтал какую-то ерунду. Мы его звали Гуталин, потому что он хвастался, будто сам варит кремы для обуви и рецепты этих кремов не знает никто, кроме него. Взрослые говорили, что он врет, и покупает банки с кремом у цыган, но мы верили. Да и как было не верить, если нам Гуталин рассказывал о вареве подробно, рассказывал про специальную печь и специальную кастрюлю, про какое-то немыслимое топливо, которое выделяет ядовитый дым – про что угодно, но о составе крема умалчивал. На все наши вопросы отвечал напыщенно, с каким-то черным юмором:

– Рецепт скажу только перед смертью.

Чародейство Гуталина не на шутку разжигало наше любопытство. Кажется, втайне мы даже желали ему смертельной болезни, чтобы услышать рецепт, но Гуталин имел богатырское здоровье.

Угол дома, где сидел Гуталин, был размалеван пробными мазками кремов: на одной стене – желтыми и оранжевыми – ее Гуталин называл «стеной радости»; на другой – «стене печали» – коричневыми и черными.

Много раз, когда Гуталин кому-нибудь чистил обувь, я наблюдал за его работой. Вначале он маленькой щеткой ловко намазывал башмак или туфлю ваксой, затем двумя щетками с длинной щетиной быстрыми движениями доводил обувь до блеска, в заключение проводил по ней бархоткой и блеск переходил в зеркальный глянец.

По вечерам Гуталин катал на велосипеде девушек, причем, постоянно оттачивал технику вождения: возил даже двоих сразу – одну на раме, другую на багажнике.

Наблюдая за Гуталином я втайне тоже мечтал стать чистильщиком. Как-то даже сколотил ящик, взял щетку, и пристроился рядом с Гуталином.

– Ты чего это вздумал? – у Гуталина глаза полезли на лоб.

– Дай немного крема, я тоже хочу чистить, – протянул я.

На минуту Гуталин оторопел, потом прорычал:

– Ишь, додумался! Марш отсюда! Клиентов мне распугать хочешь?!

Я оскорбился, взял ящик и побрел домой. По пути, просто так, от нечего делать, заглянул в подвал к истопнику дяде Коле.

Подвал освещала тусклая лампочка, но я разглядел кирпичную кладку и чугунные дверцы топки, бак с водой и толстые трубы с кранами. В топке бушевало яркое пламя: красные языки бежали наверх, переплетались, и облизывали брюхо бака, и дрожали, и таяли. В котельной стоял такой горячий воздух, что перехватывало дыхание.

Дядя Коля совковой лопатой забрасывал уголь в топку и шуровал его длинной кочергой. Иногда раскаленный уголь выпадал из топки и дядя Коля брал его рукой – без всякой перчатки – и забрасывал обратно в топку. И не обжигался! У него были огнестойкие руки. Большие, мозолистые и огнестойкие.

Когда-то дядя Коля служил на корабле кочегаром. Он и на суше оставался бывалым «морским волком» и частенько отдавал нам команды кочегарским басом:

– Сбегай за папиросами! И живей!.. Принеси банку воды! И веселей!

Очутившись в котельной, я сразу представил себя на корабле, и не на простом, а на пиратском – ведь по стенам котельной бродили огромные тени, один к одному похожие на пиратов. Морские разбойники угрожающе размахивали саблями и пистолетами, и всем своим видом давали понять – пощады никому не будет.

Я схватил палку и стал сражаться с пиратами, но вдруг услышал кочегарский бас:

– Чтой-то ты за ящик принес?

С минуту я размышлял, что сказать. Потом нашелся:

– Принес сжечь.

– У-у, отличное топливо, пробасил дядя Коля. – Кидай его в топку! Выполняй! И веселей!

Я закинул ящик в топку, он заполыхал, стало светло – пираты тут же обратились в бегство. В этот момент я твердо решил стать кочегаром на корабле и объявил об этом дяде Коле.

– Одобряю! – кивнул дядя Коля и крепко пожал мне руку своей кочегарской огнестойкой лапищей.

Будущую специальность я начал осваивать с огня: разводил под обрывом костер и совал в него пальцы – хотел сделать руки огнестойкими. Потом чернилами нарисовал на груди якорь, и стал зубрить морские словечки, но внезапно произошло одно событие.

Наши соседи решили сделать из своей открытой террасы застекленную веранду. Кажется, их планы простирались и дальше – они вздумали устроить дополнительную комнату и на лето сдавать ее тем, кто жил в центре города, в «каменных джунглях», а у нас на окраине местность была почти дачная.

Так вот, к соседям пришел стекольщик, этакий весельчак с ящиком стекол – он все время напевал какую-то зажигательную песню, – и стал рулеткой замерять рамы. Такое важное событие я не мог пропустить, залез на террасу и увидел: в ящике стекольщика лежали разноцветные стекла! До этого я и цветную бумагу-то не видел, а тут стекла! Оказалось, по замыслу соседей, на веранде поверх обычных стеклянных рам должен был идти орнамент из цветных стекол. По-видимому, соседи за такую красоту намеревались брать дополнительную плату.

Стекольщик работал под зажигательную песню и мой восторженный взгляд. Положит стекло на стол, проведет по нему алмазом, с обратной стороны постучит и стекло со звоном обламывается – ровно, без единой трещинки. Нарезав таким образом множество разноцветных треугольников, стекольщик начал вставлять их в переплет рамы и закреплять маленькими гвоздями. На минуту прервал пение и повернулся ко мне.

– Ты как, слабак или не очень? Замазку сможешь размять? – он кивнул на кусок замазки в ящике и снова затянул песню.

Я стал разминать коричневый куб – а он твердый, поддается с трудом, – но тут уж речь шла о моем престиже и я нашел в себе силы, размял весь огромный кусок.

– Вижу, ты не слабак, – вновь оборвал песню стекольщик. – А кем решил стать?

Я пожал плечами.

– Не решил еще.

– Пора бы решить. Уж небось в школу ходишь?

– Уже в третий класс пойду! – выпалил я, слегка обидевшись.

– Тем более! – тоже повысил голос стекольщик и, помолчав, протянул: – Эхе-хе, твоя заблудшая душа, – и опять затянул песню.

– А где у вас простые стекла? – ввернул я, заметив, что в ящике их нет.

– Вставлять простые стекла – не нашего с тобой ума дело, – откликнулся стекольщик. – Хозяева заявили: «Сами вставим». Наше дело – художественное оформление. Я, понимаешь ли, мастер по витражам… А вставить простое стекло – пара пустяков, каждый дурак может. Нарезал в мастерской и вставляй. Цветная мозаика – дело посложней, тут вкус нужен, взгляд художника…

Стекольщик еще не закончил работу, но от его цветной мозаики уже захватывало дух – казалось, смотришь в гигантский калейдоскоп. Я встал на табуретку и взглянул на улицу через красное стекло; и ту же вся улица стала красной, словно начался пожар. Потом посмотрел в синее стекло – все сразу посинело, точно спустился вечер. Перевел взгляд на желтое – все моментально наполнилось солнцем, хотя день был довольно пасмурным.

В тот день я без колебаний решил стать мастером по витражам, и уже представлял собственный ящик с цветными стеклами, алмаз, рулетку; даже нарисовал несколько красочных витражей… Вот только песню стекольщика никак не мог вспомнить.

А потом я захотел стать вагоновожатым – просто спал и видел себя в кабине ярко-красного вагона… После вагоновожатого загорелся работой слесаря водопроводчика, и наконец, остановился на двух профессиях: музыканта и плотника. То есть решил стать одновременно и тем и другим.

Как музыкант я играл на губной гармошке «Во поле березка стояла», а как плотник ходил по дворам с молотком, подбивал расшатанные заборы, петли на калитках, почтовые ящики, чем заслужил массу благодарностей.

Стояло лето и мой день проистекал так: с утра я недолго дудел на гармошке, затем в каком-нибудь палисаднике прибивал пару досок, потом снова брал гармошку, а там уже и ребята футболисты появлялись – с ними до вечера и гонял мяч.

Уже через несколько дней я убедился, что иметь две специальности очень удобно: надоела одна, взял и бросил ее на время, занимаешься другой. А у меня и вовсе получалось как нельзя лучше, ведь известно – умственную работу полезно чередовать с физической.

Но вскоре я заметил, что для серьезных занятий музыкой необходимо изучать ноты, а заколачивая гвозди отбил все пальцы, ведь попадал не только по шляпке гвоздя. Спустя неделю мне расхотелось становиться и музыкантом, и плотником.

Снова я стал думать: кем стать, чем заняться? Целыми днями слонялся по улице и все думал. И вдруг пришел к замечательному открытию. Оказалось лучше всего было вообще ничего не делать. Я просто гулял, играл в футбол, ходил от одного приятеля к другому, смотрел, чем они занимаются, давал им ценные советы.

Вначале заходил к Антону и смотрел, как он раскладывает марки в альбоме. Антон называл себя филателистом. В самом деле, он был просто помешан на марках: все время встречался с такими же, как он, заядлыми собирателями; они обменивались марками, хвастались отдельными заграничными экземплярами, рассматривали их в лупу, о чем-то шептались… Антону я советовал устроить выставку своей коллекции, после чего он долго тряс мою руку, бормотал как признателен за участие в его жизни и прочее.

От Антона я отправлялся к Витьке, который хотел стать боксером и целыми днями дубасил подушки, пуфики на диване и вообще все, что попадало под руку. Худой, низкорослый, но решительный и жесткий Витька на улице то и дело вставал в стойку, делал выпады, пригибался, вскрикивал, хрипел и сопел – боксировал с воображаемым соперником. А иногда и не с воображаемым. Как-то увидел меня и завопил на всю улицу:

– Защищайся! – и набросился на меня с кулаками.

Я попробовал отбиться, но он сразу же дал мне в поддых, и я свалился, корчась от боли.

– Готов! – хмыкнул Витька. – Нокаут!

Отдышавшись, я закричал:

– Ты что, спятил? Ни с того, ни с сего лезешь драться? Что я тебе сделал?

– Это бокс! – важно объявил Витька и, стиснув зубы, ударил воздух.

Я приходил к Витьке, смотрел, как он колошматит подушки, поднимает гантели, но как только он предлагал мне быть спарринг-партнером, тут же направлялся к двери.

– Запишись в секцию бокса! – бросал ему перед уходом.

Больше всех я советовал Кольке – ему я дал массу отличных советов. Колька собирался стать художником и целыми днями рисовал как одержимый. А уж в рисовании я разбирался, ведь до этого хотел быть мастером по витражам, и не раз делал эскизы витражей.

Вот так я все ходил, смотрел и советовал. И размышлял: «Я-то еще успею выбрать себе профессию. Я способный, и чем угодно могу заниматься. Мое время еще придет». А время, как назло, тянулось медленно. И главное, я почему-то сильно уставал от безделья. Даже больше, чем когда занимался чем-то.

Потом Антон получил премию на выставке филателистов и стал таким известным, что его приветствовали даже собаки на улицах. Витьку приняли в секцию бокса и там он одерживал одну победу за другой. А Колька поступил в художественную школу и вскоре уже вовсю расписывал вывески на лотках, за что получал вознаграждения овощами и ягодами. Понятно, теперь мне уже нечего было им советовать. Теперь они мне советовали; от них просто сыпались советы.

Антон обнимал меня и доверительно шептал:

– Становись коллекционером. Мы не просто собираем марки, у нас особая жизнь, мы путешествуем по странам.

– Ты хоть немного тренируйся, – без устали повторял Витька. – Укрепляй мышцы. Пораскинь мозгами – ты парень или кисейная девчонка?

Но самый дельный совет мне дал Колька:

– Ты не разбрасывайся, выбери что-нибудь одно. Ну, например, когда ты чинил заборы, у тебя все неплохо получалось. Возьмись снова за это дело.

В те дни я чувствовал себя самым несчастным на свете. Все ребята уже добились огромных успехов, а я никак не мог найти себя; целыми днями слонялся без дела и настроение у меня было – хуже нельзя придумать.

Как-то я брел по улице, где ходил трамвай. Поравнявшись с двухэтажным домом, увидел в окне первого этажа бледного, страшно худого мальчишку. Я и раньше его видел; он обычно сидел за столом и рассматривал трамваи или листал книгу. «Какой-то маменькин сынок», – думал я.

Вот и в тот день мальчишка пялился на улицу; только если раньше окно было закрытым, то на этот раз – открытым. Заметив меня, мальчишка разулыбался и махнул рукой, подзывая к окну.

Я подошел.

– Чего тебе?

– Представляешь! В одном трамвае с утра катается старичок. Туда-сюда, туда-сюда.

– Ты, небось, обознался.

– Нет, точно! – мальчишка вытаращил глаза. – Вот сейчас пойдет двадцать четвертый. Там вожатая в платке. И увидишь, старичок сидит на первом месте.

В самом деле, через некоторое время показался трамвай, в котором на первом месте сидел старичок – он с любопытством разглядывал все, что появлялось по сторонам.

– Наверное, турист. Или иностранец, – предположил мальчишка.

– А может, шпион, – ввернул я.

– А сейчас пойдет тридцатый. Там вожатый молодой, с усами. Он мне обязательно позвонит.

– Ладно врать-то.

– Вот увидишь.

Действительно, когда подъехал тридцатый, усатый вожатый помахал мальчишке рукой и выдал целый каскад звонков. Мальчишка заулыбался, помахал в ответ и покраснел – так ему было приятно внимание вожатого… Тут я заметил, что он сидит в кресле, обложенный подушками.

– Ты как король, на подушках, – усмехнулся я, не скрывая своего презрения.

– Ага! – краска с лица мальчишки сошла и он вновь стал бледным.

Я приподнялся на носки и вдруг увидел рядом с креслом… костыли. И спросил:

– Ты что, ногу сломал?

– Не-ет, – мальчишка глубоко вздохнул. – Я не могу ходить… Есть такая болезнь полимиелит, – он опустил голову, его губы задрожали. – Уже три года не выхожу на улицу.

– А когда ты вылечишься?

– Не знаю. Врачи говорят надо лечиться… долго… Но я каждый день делаю гимнастику и уже могу вставать на ноги. Вот смотри! – мальчишка отжался от стола и попытался забраться в кресло с ногами, но у него не получилось.

– Сейчас, сейчас! – пробормотал он, надуваясь и краснея; его лицо покрылось каплями пота.

После нескольких попыток ему все-таки удалось забраться и встать на колени.

– Вот! – он радостно вскинул руки, и отдышавшись, снова опустился в кресло. – Я думаю, все же вылечусь и смогу ходить… Может даже… смогу поиграть в футбол.

Позднее я подружился с мальчишкой. Его звали Игорь. Я приходил к нему и он учил меня играть в шахматы и собирать модели парусников.

А в тот день, отойдя от окна, я почувствовал жгучий стыд за то, что могу бегать и прыгать, и вообще не знаю, что такое болезни, но все не найду себе занятия. Я вспомнил совет Кольки и решил по-настоящему освоить плотницкое ремесло, и вновь несколько дней усердно чинил заборы, но потом Игорь дал мне прочитать книгу про мореплавателей и я окончательно и бесповоротно решил стать капитаном, и непременно – капитаном дальнего плавания, чтобы бороздить океанские просторы, с тайной надеждой открыть какой-нибудь еще не открытый остров.