Текст книги "Дело для трех детективов"

Автор книги: Лео Брюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 9

Когда чай был убран, Стрикленд и Норрис тактично покинули комнату, поскольку было понятно, что во время допроса должны присутствовать только Терстон, Уильямс и я. Вошедший около пяти часов сержант Биф кивнул нам с видом человека, готовящегося скорее к обороне. Несомненно, он чувствовал себя здесь несколько неуместным. Со своим потным красным лицом и свесившимися от жажды усами Биф выглядел так, словно мечтал оказаться сейчас не здесь, а в местном баре. Однако он не выдвинулся на первый план, а уселся на стул с самой прямой спинкой, какой смог найти, вынул свой огромный чёрный блокнот и замер в ожидании.

Затем вошёл Терстон. Я не видел его с предыдущего вечера и, пока Сэм Уильямс представлял нашего хозяина каждому из трёх детективов, глядел на него с тревогой. Терстон пожелтел и выглядел очень несчастным, но при обмене рукопожатиями ему удалось выдавить слабую улыбку.

– Я не хочу оставаться у себя, пока вы, джентльмены, занимаетесь расследованием всего этого, – медленно проговорил он, – поэтому я решил спуститься и сообщить вам всю имеющуюся у меня информацию. И если вы снова захотите меня увидеть и расспросить, я сделаю всё, чтобы помочь вам. Я ценю усилия, которые вы предпринимаете, чтобы прояснить это дело.

– Все мы очень глубоко вам сочувствуем, – сказал лорд Саймон, и его голос прозвучал довольно искренне. Мне понравилось, как он это сказал.

Терстон кивнул.

– Я скажу вам всё, что могу, – сказал он, – и есть некая э-э… семейная история, которую вам следует знать. Я обсудил это с мистером Уильямсом, который не только мой адвокат, но и друг, и мы оба согласились, что вы должны её услышать.

Тишина была нарушена движением сержанта Бифа. Он, с моей точки зрения, довольно бестактно, раскрыл свой блокнот и приготовился записывать.

– Моя жена была замужем до меня, – сказал Терстон, и я вздрогнул. – Я расскажу вам эту историю так, как я её знаю. Она была единственной дочерью глостерширского пастора. – Его голос дрогнул, но он продолжал. – Я не был знаком с её родителями, но наслышан, что они были трудолюбивыми и довольно суровыми людьми, преданными своей дочери. Мэри воспитывалась в среде, которую даже в те довоенные дни было принято называть пуританской. Но она была вполне счастлива, хотя для нынешнего поколения это может показаться странным. Она трудилась, как это делала её мать, в приходе, и, возможно, училась действовать в соответствии с природным бескорыстием. Действительно, кто мог бы её представить в любой ситуации иначе, нежели счастливой и бескорыстной?

Наступила напряжённая, но сочувствующая тишина. Наконец доктор Терстон продолжил.

– Одним из прихожан был богатый местный землевладелец, человек значительно старше её, который нажил состояние в Бирмингеме и недавно удалился в своё глостерширское поместье. За несколько лет до этого он овдовел, а после того, как несколько раз повстречался с Мэри, он старомодно попросил у её отца разрешения сделать девушке предложение руки и сердца. Пастор согласился, но его жена высказала одно возражение, которое следовало разрешить прежде, чем это предложение Мэри будет сделано. Этот почти пожилой человек казался во всех отношениях подходящим мужем. Но у него был сын.

– О Боже! – прошептал лорд Плимсолл.

– Мэри никогда не видела этого сына до того и, насколько я знаю, никогда не видела его потом. Мальчик уже заработал себе дурную славу или, по крайней мере, так сказал её первый муж. Он не жил со своим отцом в Глостершире. Подразумевалось, что он находился за границей, хотя, был ли он мальчиком на учебном судне или взрослым мужчиной в колониях, я не знаю. Однако само его существование сильно встревожило родителей Мэри, и, возможно, именно поэтому она о нём вообще услышала. Вдруг сын вернётся и станет препятствием между Мэри и её мужем? Вдруг он влюбится в Мэри? Ведь её родители были простыми людьми, и их представления о подобных ситуациях были почерпнуты в значительной степени из тогдашних сентиментальных романов.

Во всяком случае, проблема была обозначена и разрешена. Возможно, сегодня вы почувствуете в принятых тогда мерах некоторую долю эгоизма и неосознанной жестокости. Насколько я смог понять, между родителями Мэри и её мужем было решено, что сын не должен стоять на пути новой семьи. Я полагаю, ему назначили содержание, и Мэри однажды сказала, что в последний раз, когда они о нём слышали, а это было довольно давно, он, как полагали, находился в Америке. Но даже тогда она не была уверена, что это не была Австралия.

Терстон говорил очень медленно и задумчиво. Казалось, что его самого нервировало такое подробное описание, но он решил идти до конца. Однако легко было заметить, как он страдал.

– Они были женаты в течение десяти лет, – продолжал он, – и, я думаю, были довольно счастливы вместе. Мэри, конечно, никогда не замечала недостатков своего первого мужа. Или также второго мужа, если уж на то пошло. Она была не той женщиной, которая стремится искать недостатки в любом человеке.

В течение первых лет брака Мэри потеряла обоих своих родителей, и одним из немногих действительно заботливых поступков, совершённых для неё мужем, был переезд из района её отчего дома в дом приблизительно в миле отсюда. В первый раз я встретился с ними, когда навещал его во время инфлюэнцы вскоре после того, как они переехали. Затем началась война, и пасынок Мэри вернулся домой, чтобы поступить на военную службу, и даже сумел отличиться. Но даже во время отпуска в дом отца его не приглашали. Иногда муж Мэри ездил в город, чтобы встретиться с сыном, и отзывался о нём в этот период довольно доброжелательно. Но она никогда не виделась с пасынком.

После войны этот сын, как и очень многие сыновья, которые воевали, снова стал проблемой. Несколько лет за границей на персональном пособии, затем три-четыре года войны – это вряд ли хороший способ воспитать достойного гражданина. Он не был плохим мальчиком, но он был трудным. У него были нормальные недостатки, немного выставляемые напоказ, и я не думаю, что он когда-нибудь проявлял искреннюю привязанность к отцу. Он устраивался на различные работы, но неудачно, и уезжал в разные места. Но время от времени он вновь оказывался в Лондоне. Довольно обычное дело, полагаю.

Наконец отец с некоторой окончательной решимостью отправил его в Канаду. Вскоре после того старик составил завещание, и в сложившейся ситуации я полагаю, что это было достаточно справедливо, хотя и не очень щедро по отношению к сыну. Небольшое пособие для молодого человека должно было продолжать выплачиваться, а остальная часть состояния предназначалась, чтобы обеспечить пожизненный доход для Мэри, а если она умрёт раньше пасынка, то всё должно было достаться ему. На самом деле я не думаю, что Мэри была намного старше своего пасынка, но она никогда не казалась мужу молодой женщиной, потому что на его эгоцентричный взгляд она была его женой и значит, должна была рассматриваться как его ровесница. Поэтому, с его точки зрения, это не было такой уж большой несправедливостью, как может показаться вам. В завещании он выражал надежду, что если его сын наследует деньги, он к тому времени научится их ценить.

Терстон снова сделал паузу:

– Понимаете, мне не оособенно приятно сейчас всё это пересказывать. Но я хочу по возможности облегчить вашу работу. Имеет ли это какое-нибудь значение для расследования или нет, но вы могли бы счесть необходимым всё это выяснить и потратить время понапрасну. Но я уже почти закончил. Я посещал первого мужа моей жены во время его последней болезни. В это-то время мы с ней и потянулись друг к другу. И те из вас, кто её знал, не будут удивлены что в течение года после того, как она овдовела, мы поженились.

Уильямс что-то пробормотал, а доктор Терстон неловко опустился на стул.

– А теперь я должен затронуть нечто ещё более интимное, – сказал он. – У моей жены был доход почти в две тысячи фунтов в год. Мой собственный доход, кроме практики, которую я тогда имел, был существенно, весьма существенно меньше. Я не вхожу в осложнения, которые следуют за женитьбой бедного мужчины на богатой женщине. Но есть некоторые моменты, которые мне хочется прояснить. Прежде всего, сам я был упомянут в завещании моего дяди, и, как я тогда ожидал, должен был вскорости получить сумму, значительно превышающую состояние моей жены. Эти деньги достались мне приблизительно шесть месяцев назад. Отсрочка была связана с некоторыми юридическими тонкостями. Во-вторых, вам будет полезно узнать, как были устроены наши личные финансы. Моя жена сохраняла абсолютно весь свой доход в собственных руках, но по её желанию она несла все расходы по содержанию этого дома. Мои собственные личные расходы были небольшими, и мой маленький доход вполне их покрывал. Однако после того как я унаследовал сумму, о которой я уже упоминал, я не позволил жене тратить её деньги на что-нибудь, кроме её личных нужд. Прочие детали, например, про её собственное завещание, можно узнать у мистера Уильямса.

Следователи подняли головы. Первым заговорил месье Пико.

– И что пасынок? – спросил он.

– Больше не появлялся. Одно время моя жена очень беспокоилась о нём. Она чувствовала, что забрала то, что по справедливости принадлежало ему. Она даже дошла до того, чтобы дать объявление в газеты, но безрезультатно. Можете вообразить, с какой тщательностью она занималась подобными делами. Она была очень щедрой женщиной.

Лорд Плимсолл заговорил явно через силу:

– Вы не будете возражать, доктор, если мы зададим вам один или два вопроса?

– Ни в коем случае.

– Каково было имя первого мужа миссис Терстон?

– Берроуз.

– А название деревни, где она выросла?

– Уотеркомб, около Челтнема.

– И ни у кого нет никаких идей о том, что стало с этим молодым человеком?

– У меня, безусловно, нет.

– В разговор вклинился месье Пико.

– Так, что, héilas [26]26
  Увы – фр.


[Закрыть], – произнёс он, – тот уже мог умереть?

– Возможно, – согласился доктор Терстон.

– Или же, с другой стороны, он может находиться в этом доме, – предположил лорд Саймон.

Доктор Терстон очень слабо улыбнулся:

– Не думаю, что это вероятно. Видите ли, я знаю здесь всех.

– Да, доктор. Но предположим, – конечно, это только простая гипотеза, – предположим, что этот молодой человек случайно объявился вновь. Сколько времени, например, вы знаете Таунсенда? И он поглядел на меня без намека на извинение.

– Приблизительно три года.

– А Стрикленда?

– Пожалуй, дольше.

– А вы помните, как познакомились со Стриклендом?

– Его встретила моя жена. Полагаю, в городе. У неё было очень много друзей. Она пригласила его сюда, и мне он понравился. Безответственный парень, но очень приятный!

– Теперь Норрис, доктор?

– Ну, он также появился благодаря моей жене. Однако я знаю, где она его встретила. Это было в Бэгли, приблизительно в шести милях отсюда. Там мнят себя знатоками литературы и, я полагаю, часто приглашают таких ребят, как Норрис.

– Так, теперь шофёр. Как получилось, что он поступил к вам на службу?

– Всеми слугами занималась Мэри. Она была намного более практичной в таких делах, чем я. – Терстон помолчал. – Но знаете, лорд Саймон, если вы действительно считаете, что пасынок моей жены может быть в доме, притворяясь одним из наших друзей или слуг, должен сказать, что считаю эту идею абсолютно неправдоподобной. Парень исчез несколько лет назад.

Лорд Саймон улыбнулся.

– Вы не должны обращать на меня внимания, доктор. Просто я родился любознательным.

Месье Амер Пико беспокойно заёрзал на стуле и нетерпеливо заговорил:

– Monsieur le docteur [27]27
  Господин доктор – фр.


[Закрыть], – сказал он, – вы ведь извините Пико. Мои слова могут показаться – как у вас говорят – дерзостью. Есть вопрос, который непросто задать. И всё же это необходимо. Вы разрешите? Тысяча благодарностей. Дело вот в чём. Не вспомните ли вы, чтобы когда-нибудь ваша несчастная Madame что-то скрыла от вас? О, я не имею в виду ничего такого, что у вас называют «позорной тайной»! Какая-нибудь мелочь, которую она скрыла, возможно, так же, как люди прячут подарок, намереваясь преподнести его в Рождество, а?

Доктор Терстон воспринял это спокойно. Он, казалось, оценил изящный подход, который продемонстрировал Пико. Он помолчал с минуту, а затем произнёс:

– Только однажды. Я действительно помню один такой случай, но это было давным-давно, вскоре после нашей женитьбы. Мне про него напомнил ваш пример с рождественскими подарками, потому что это было как раз перед Рождеством, и я объяснил себе всё именно таким образом. Я думал, что это был один из тех маленьких незатейливых секретов, который она обожала устраивать с подарками для меня. Правда, когда Рождество наступило, я не смог связать тот случай ни с каким подарком. Но в тот момент я не придал этому никакого значения.

Пико едва сдерживал нетерпение:

– Да, да, Monsieur le docteur? – воскликнул он.

– Однажды днём я вошёл к ней в комнату и застал её за небольшим бюро, за которым Мэри всегда писала письма. Она не слыхала, как я вошёл, но, заметив меня, вздрогнула и быстро разорвала конверт, который надписывала. Я не могу вам даже сказать, насколько невинным всё это было. Ни один по настоящему виновный человек никогда не покраснел бы и не смутился бы так, как она.

– И это всё? – с тревогой спросил месье Пико. – Вам не удалось прочитать, что там было написано?

Доктор Терстон задумчиво посмотрел на него.

– Если я скажу вам, что прочитал имя мужчины, – сказал он, – вам не следует давать волю своему воображению. Пожалуйста, верьте мне, когда я говорю, что моя жена была неспособна к каким-либо интригам. Сама эта мысль покажется абсурдной любому, кто её знал. Но это было имя мужчины, и я могу вам его назвать: Сидни Сьюелл.

– Только имя? Больше вы ничего не разглядели?

– Это было всё. Но в самом деле, не стоит придавать этому какое-то значение. Спросите Уильямса. Он знал мою жену. В чём бы там ни было дело, это не значит, что в её жизни была тайная любовная интрига.

Послышался сочувствующий ропот согласия, и Уильямс сказал что-то в том смысле, что это никогда не подвергалось сомнению.

Терстон мучительно поднялся со стула.

– А теперь, джентльмены, есть ли что-то ещё, о чём бы вы хотели меня спросить? – Он выглядел настолько опустошённым и несчастным, что даже если бы после его ясного и исчерпывающего рассказа такие вопросы остались, сомневаюсь, что кто-то решил бы их задать именно в тот момент.

– Что ж, хорошо, – сказал он, – тогда я пожелаю всем спокойной ночи. Я приказал Столлу предоставлять вам всё, что пожелаете. – С очевидным облегчением он покинул комнату.

Лорд Саймон повернулся к Уильямсу.

– Относительно завещания никаких сомнений? – спросил он. – Всё унаследует пасынок?

Уильямс кивнул.

– Да, – сказал он. – Я всегда знал об этом. Я не был адвокатом старика. Но его завещание именно таково.

– Выглядит довольно плохо для пасынка, кем бы он ни был, – заметил я.

Но отец Смит мягко взглянул на меня:

– Вы не должны так говорить, – заметил он. – Факт, что нечто написано на пергаменте, не означает, что это пророчество. Вы походите на столь многих современных мыслителей. Новое завещание вы стремитесь превратить в Ветхий завет.

– Так, а если ближе к теме, – сказал месье Пико, поворачиваясь к Уильямсу, – существует ли завещание самой леди. Что вы можете об этом сказать?

Довольно неожиданно Уильямс улыбнулся.

– Миссис Терстон, – сказал он, – была в некоторых делах весьма простодушным человеком. Как вам может подтвердить мистер Таунсенд, больше всего она гордилась этим домом. Она старалась изо всех сил сделать его образцовым и надеялась добиться прекрасной работы всех слуг с помощью придуманного ею способа. Она заставила меня составить завещание, по которому всё её личное имущество переходит мужу. Но все деньги, которые у неё имелись бы на момент смерти, должны быть поделены поровну между слугами, находилившимися в штате на момент её смерти. Это было, конечно, уже после того, как её муж получил собственное наследство.

– Но, – сказал я, – поскольку у неё было только пожизненное право...

– Именно так. В этом-то и состояла идея. У неё никогда не было много денег в личном владении. Она получала свои доходы ежеквартально и тратила их или раздавала. Поэтому то, что досталось бы слугам, было фактически равно сумме её кредита в банке на момент её смерти. То есть примерно равно сумме, обычно оставляемой слугам. Но, конечно же, они не должны были этого знать. Они знали лишь, что миссис Терстон богата. И похоже, что план работал, поскольку с тех пор она не меняла штат.

– Другими словами, это была уловка, – сказал отец Смит.

– Едва ли можно её так назвать, – резко ответил Уильямс.

– А уловки могут работать в обе стороны, – заметил маленький священник. – Если вы пытаетесь разыграть над кем-нибудь первоапрельскую шутку после полудня, шутка рикошетом падёт на вас [28]28
  В Великобритании, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке традиционные первоапрельские розыгрыши принято совершать только до полудня. Пошутившего после полудня называют «апрельским дураком».


[Закрыть].

– Я не вижу здесь шутки, – сказал Уильямс.

– Я тоже, – сказал отец Смит. – Я вообще не вижу здесь ничего смешного.

ГЛАВА 10

Когда доктор Терстон оставил нас, несколько гнетущая атмосфера, которая явно ощущалась в его присутствии, сразу рассеялась, и все, казалось, с некоторым облегчением вернулись к захватывающему расследованию. Тяжёлая утрата в таких случаях, как я часто замечал, несколько мешает делу, а значение имеют только поиски преступника. Так что мы с удовольствием принялись за расследование.

Первый человек, который был подвергнут допросу, был техником, посланным телефонной службой для ремонта проводов. Он обнаружил свежий разрез на проводе там, где тот проходил за окном небольшой гардеробной на первом этаже. Техник оказался умным молодым человеком, стремящимся внести свой вклад в следствие.

– Там, на подоконнике, лежала пара небольших садовых ножниц, которыми пользуются при обрезке роз, – сообщил он. – Я считаю в высшей степени вероятным, что это дело сделано с их помощью. Всё, что требовалось, – с энтузиазмом пояснил он, – это открыть окно, высунуться и... чик! – телефон мёртв.

– Были ли исследованы эти столь важные садовые ножницы? – спросил месье Пико. – Возможно, наш добрый Бёф проверил, имеются ли на них отпечатки пальцев?

Сержант закашлялся и выглядел несколько смущённым.

– Нет, я посчитал это излишним, – признался он, – поскольку знаю, кто это сделал.

Месье Пико издал какой-то гортанный галлицизм, но высказался лорд Саймон, который чуть растягивал слова:

– Мой слуга, Баттерфилд, осмотрел эти проклятые штуки. Никаких отпечатков.

Механик не собирался уходить.

– Да, ещё хотел сказать, – добавил он, наклоняясь вперёд с умным видом, – около них была пара старых рабочих перчаток. Кто бы ни перерезал этот провод, он, возможно, надел их, – он сделал соответствующий жест, – перерезал линию и снова снял.

– Voila! – насмешливо бросил месье Пико.

– Нам бы больше помогло, если бы вы смогли сказать нам, когда на станции обнаружили, что линия не в порядке.

– Это я могу сказать. Только этим утром. Но вчера вечером в этот дом никто не звонил, и никто не заявлял о неисправности до десяти часов сегодня.

– Значит, вы знаете, кто приходил?

– Да. Шофёр.

Месье Пико опять поднял голову:

– А известно ли, когда в последний раз телефон был в порядке?

– Я так понял, что был вызов приблизительно в шесть часов вчерашнего вечера. Он был последним.

– Большое спасибо. – Сэм Уильямс отпустил молодого человека дружеским кивком.

– Загадочно, – прокомментировал лорд Саймон. – Весьма загадочно.

– Не понимаю почему, – не смог сдержаться я. – Мне кажется, механик прав. Садовые ножницы, перчатки… у преступника всё было под рукой.

– Я имел в виду не это, – ответил лорд Саймон. – Зачем он вообще взял на себя труд это делать? Какой был смысл временно оборвать связь с внешним миром? Было полно людей в доме...

Сержант Биф вновь откашлялся и выдал залп самого тяжёлого сарказма:

– А вашей светлости не пришло на ум, что убийцы обычно опасаются полиции?

Лорд Саймон холодно улыбнулся.

– Вынужден признать, что мне это в голову не приходило, – парировал он, зажигая новую сигару.

Сержант Биф проворчал:

– Вообще-то о таких вещах все знают, – но развивать тему не стал.

– О чём вы забываете, – пробормотал отец Смит, – так это о том, что есть по меньшей мере нечто общее между человеком, который решает стать убийцей, и человеком, который собирается стать монахом. Каждый из них навсегда оставляет своих друзей и знакомых. И поэтому не удивляют никакие поступки, которые способствуют созданию такой изоляции. Кроме того, общее между ними в том, что каждый в конце концов оказывается в некотором заточении. Поэтому одни люди прерывают знакомства, а другие режут провода. И больше во всём этом ничего нет.

На мгновение воцарилась тишина, и я огляделся. Сама гостиная была столь же весёлой и обычной, как и вчера в это же время, когда мы беззаботно сидели и беспечно обсуждали литературу о преступлениях, а не действительность. Но теперь здесь сидели совершенно другие люди, и это создавало атмосферу иллюзорности, почти жуткую. Лорд Саймон, который в данный момент демонстрировал всем один дюйм тонких шёлковых носков на вытянутых лодыжках, конечно, вполне мог бы быть одним из гостей Терстона, но маленький священник, неряшливо скорчившийся в небольшом деревянном кресле, совсем не подходил к этому светски роскошному фону, да и сержант Биф, что-то усердно записывающий в своём блокноте, производил довольно жалкое впечатление. Миниатюрный месье Пико, прямо сидевший у огня, но наклоняющийся вперёд, чтобы убрать пепел с решётки каждый раз, когда тот туда падал, был очень похож на птичку, которая как будто присела здесь на мгновение, прежде чем вспорхнуть и устремиться куда-нибудь в другое место. Правда, его весьма иностранный вид делал его слишком экзотической птицей для нашего совершенно английского окружения.

Во всех нас была особая сосредоточенность, которой вчера, конечно же, не существовало, и каждый задаваемый вопрос теперь, казалось, повисал в воздухе, как ракета, готовая в любой момент взорваться. Это сделало перекрёстный допрос следующих людей почти невыносимо напряжённым. В сущности, я постепенно почувствовал, что каждый вопрос был не простой вспышкой ракеты, а ослепительно яростно молнией, которую метал кто-нибудь из детективов. Наступала невыносимая пауза, а затем следовал раскатистый гром ответа.

Они выглядели вполне безобидными – эти трое: томный молодой человек, добродушный священник, забавный иностранец. Но они знали о таких вещах, о которых мы не могли даже помыслить, они задавали вопросы, которых мы не могли понять, и пробуждали своими словами страх перед неведомым.

Итак, вы вполне можете представить себе нас, находящихся в комнате. Я и Уильямс были как на иголках, бесстрастный сержант Биф слегка склонился над блокнотом, а три детектива, для которых ситуация была привычной, выглядели спокойными, но глубоко заинтересованными.

Примерно посередине комнаты стоял ещё один стул, и каждый из тех, кто должен был отвечать на наши вопросы, садился именно на него. Стул размещался так, что на сидевшего падал довольно сильный, но не демонстративный свет.

После того как телефонный техник покинул нас, в комнату вошёл кассир из соседнего банка, в котором у Мэри Терстон был открыт счёт. Его приход был целиком заслугой Сэма Уильямса, который, обладая логическим и юридическим умом, понял, что сам не в состоянии предоставить детективам многих сведений, и провёл весь день, стараясь помочь всеми доступными средствами. Он вызвал всех, чьи показания могли представлять хоть малейший интерес для нашего конклава. Я не мог не почувствовать, насколько практичнее были действия Уильямса по сравнению с моими собственными попытками обнаружить убийцу.

Прежде чем был задан хоть один вопрос, мистер Кингсли обратился к нам сам. Это был бесцветный человек лет сорока в щеголеватом, но недорогом сером костюме. Впрочем, я увидел, как лорда Саймона передёрнуло, когда он заметил в галстуке кассира большой гранат.

– Итак, джентльмены, – произнёс мистер Кингсли чопорным, но решительным голосом, – у меня есть разрешение как управляющего, так и доктора Терстона дать вам всю возможную информацию. Что вы хотите знать?

– Сколько у миссис Терстон было денег в банке? – довольно грубо спросил сержант Биф. Казалось, он чувствовал себя обязанным по должности задать хоть какой-нибудь вопрос.

Мистер Кингсли кашлянул:

– Её кредит был очень сильно превышен.

Это вызвало удивлённое молчание, которое продолжалось, пока лорд Саймон не произнёс:

– Так, так. Много взято в последнее время?

– Позавчера, это было в четверг, миссис Терстон договорилась превысить кредит до максимального предела, который мы могли позволить. Она получила наличными двести фунтов.

– В мелких купюрах? – взволнованно спросил месье Пико.

– В банкнотах достоинством один фунт стерлингов, – чётко ответил мистер Кингсли.

– Двести банкнот достоинством в один фунт стерлингов. То, что обычно вы называете странным, не так ли? – продолжил Пико.

– Для многих наших клиентов это было бы так. Но у миссис Терстон в последнее время была привычка брать довольно крупные суммы только в таких купюрах.

– Я так и думал, – заявил Биф. – Шантаж, готов держать пари.

Месье Пико выглядел огорчённым.

– Наш добрый Бёф любит прямоту, – пояснил он мистеру Кингсли. – Но разве это так уж невозможно?

– Не моё дело задавать вопросы, как наши клиенты собираются потратить свои деньги, – напыщенно ответил кассир.

– Вы говорите, что она поступала так довольно регулярно? – спросил лорд Саймон.

– Пять раз. Суммы варьировались от пятидесяти до двухсот фунтов.

– Когда был первый такой случай?

– Приблизительно три месяца назад.

– И она всегда приезжала за этими суммами лично?

– Всегда.

– А помимо этого было ли что-нибудь необычное в её счёте? Ничего такого, о чём стоило упомянуть?

– Совершенно ничего. Все операции проводились вполне регулярно.

– Вы сами были в банке, когда миссис Терстон приходила, чтобы взять эти двести фунтов?

– Да.

– Может быть, именно вы выдали ей эту сумму?

– Да, я. То есть, после того как она пришла и поговорила с управляющим. Он велел мне обменять её чек на указанную сумму. Именно тогда я узнал, что она хотела взять гораздо больше, но мы не могли этого разрешить.

– А теперь – самое важное. В какое время миссис Терстон покинула банк?

– Это не могло быть раньше, чем без нескольких минут три.

– Точно?

– Абсолютно.

– Ещё один небольшой момент, мистер Кингсли, – сказал лорд Саймон. – Не припомните ли вы, появлялось ли когда-нибудь в ваших книгах имя Сидни Сьюелл? Я, конечно, понимаю, очень мало шансов, что вы его вспомните, но мне хотелось бы знать, имела ли миссис Терстон привычку выписывать чеки на имя мистера Сидни Сьюелла.

Кассир чуть заметно фыркнул:

– Этого, конечно, я сказать не могу. Но если этот вопрос важен для вашего... расследования, я завтра узнаю, появлялось ли такое имя.

– Спасибо. Я был бы в высшей степени благодарен.

– Есть ли ещё моменты, по поводу которых я могу вас просветить? – Использование слова «просветить» неприятно поразило меня как некая характерная черта. В ней проявилось всё самомнение людей, жизнь которых проходит рядом с деньгами. Он, вероятно, был убеждён, что ответ на нашу загадку должен был бы найтись в учётных книгах его банка.

Лорд Саймон вопросительно посмотрел вокруг.

– Нет. Думаю, это всё, спасибо, – сказал он, и мистер Кингсли покинул нас.

Сержант Биф облизнул усы:

– Итак, её шантажировали?

Уильямс повернулся к нему.

– Это совершенно дикое предположение, – воскликнул он. – Возможно, у неё были другие причины брать деньги таким образом.

– Какие такие другие причины? – грубо осведомился Биф. – Только букмекеры и шантажисты требуют суммы в мелких купюрах.

– Я хорошо знал Мэри Терстон, – сказал Уильямс, – и я уверен, что в её жизни не было ничего такого, что могло бы дать повод для шантажа. Она была по-настоящему хорошей женщиной.

– Если её шантажировали, – сказал я, – почему она не демонстрировала характерные признаки? Она всегда была довольно весёлой, можно даже сказать – беззаботной.

– Однажды очень храбрый принц также подвергся шантажу, – это произнёс, конечно, отец Смит, – но не показывал вида.

Лорд Саймон ответил на это довольно резко. Я уже знал, что в своих методах он был в высшей степени практичным и не любил подобных экскурсов в сторону.

– Во всяком случае, – сказал он, – возможно, ещё до вечера мы узнаем, шантажировали ли миссис Терстон, и если да, то почему и кто. Поэтому пока мы могли бы оставить этот вопрос. Я намного сильнее стремлюсь узнать что-нибудь по поводу её пасынка и личности мистера Сидни Сьюелла.

Сержант Биф вздохнул:

– Не вижу причин для вашего к нему интереса. Он никак не связан с убийством, кем бы ни оказался.

Лорд Саймон проигнорировал это заявление и сказал:

– Между прочим, Биф, есть тут у вас какие-нибудь люди, приехавшие сюда сравнительно недавно? Кто-нибудь, за кем, по вашему мнению, неплохо было бы присматривать?

Сержант Биф заколебался:

– Не знаю, следует ли мне говорить что-нибудь по этому поводу. Но полагаю, что вам, джентльмены, я могу доверять. Ну, есть некий человек, за которым мне велели присматривать. По имени Майлз. Работает в местном отеле. Как я понимаю, эту работу ему помогла получить миссис Терстон.

Лорд Саймон выпрямился в кресле:

– В самом деле? Вы могли бы раньше сказать нам об этом, Биф. Сколько ему лет?

– Около тридцати.

– Что он делает в отеле?

– Швейцар и чистильщик обуви.

– А почему вам велели за ним присматривать?

– О, у него криминальное прошлое. Несколько отсидок, как я понял. Специализация: кражи со взломом. Но вот уже больше года на него ничего нет. – Он вызывающе посмотрел на лорда Саймона. – А теперь попытайтесь сделать из него убийцу! – бросил он.

– Это, конечно, некий свет, – ответил тот. – Значительный свет.

Очки отца Смита вспыхнули, когда он поднял голову.

– Красный свет светофора – это тоже свет, – произнёс он, обращаясь к потолку.