Текст книги "Рассказ о шпионе"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

«Старший офицер-посредник осуществляет управление в начале игры. О замене посредника должно быть заблаговременно в письменной форме сообщено противоборствующим сторонам и всем другим командирам. Решение посредника – окончательное».

Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.

Вы можете думать, что знаете своего начальника, но на самом деле это не так. До тех пор пока не увидите его в воскресенье в домашней обстановке.

В воскресенье в Литл Омбер отправлялись всего три поезда. Тот, в котором поехал я, был почти пуст, если не считать пару, возвращавшуюся с субботней пирушки, да шестерых родителей, везущих своих чад к бабушкам, еще двух священников, направляющихся в семинарию, и полдюжины солдат.

Литл Омбер находится всего в тридцати пяти милях от Лондона, но городок этот провинциальный, благовоспитанный: мороженая рыба, мозаичные окна контор молодых клерков.

Я ждал на пустынной железнодорожной станции. Я был едва знаком с Чарлзом Шлегелем-III, полковником в отставке авиационного крыла Корпуса морской пехоты США, поэтому ожидал увидеть любой автомобиль – от малолитражки до «ровера» с шофером. Его приняли в Центр всего за десять дней до того, как я ушел в последний поход, и наше знакомство свелось к рукопожатию да к мимолетному взгляду на галстук Королевского аэроклуба. Но за это время он успел перепугать уже половину сотрудников от оператора коммутатора до ночного сторожа. Ходили слухи, что его прислали в Центр, чтобы он нашел причины закрыть заведение. В подтверждение этих слухов цитировались слова, авторитетно приписываемые Шлегелю: «Допотопная благотворительность, дающая возможность отставным английским адмиралам выигрывать за столом на карте сражения, которые они проиграли в жизни».

Мы все обиделись на эти слова потому, что они были неучтивыми и задевали всех нас. Нас интересовало, как он мог такое сказать.

Ярко-красная экспортная модель ХКЕ – и как я не догадался. Он выскочил из машины, как олимпийский чемпион в барьерном беге, мягко пожал мне руку, взяв за локоть так, что я не мог ответить на рукопожатие.

– Поезд, должно быть, пришел раньше расписания, – обиженно сказал Шлегель. Он посмотрел на свои большие часы с несколькими циферблатами. По таким часам можно засекать время подводных соревнований. На нем были черные брюки, башмаки ручной работы, шерстяная рубашка, точно цвета его автомобиля, и блестящая зеленая развевающаяся куртка с большим количеством изображений Мики Мауса на рукавах и на груди.

– Я испортил вам воскресенье, – сказал он. Я кивнул. Он был небольшого роста, полноват, грудь выпирала как у всех атлетов такого роста. Красная рубашка и манера склонять набок голову делали его похожим на огромную хищную красногрудую малиновку. Он обошел машину и, улыбнувшись, открыл мне дверцу. Извиняться Шлегель явно не собирался.

– Заедем домой, съедим по сэндвичу.

– Мне надо возвращаться, – неуверенно возразил я.

– Только по сэндвичу.

– Хорошо, сэр.

Он выжал сцепление и стал газовать на манер гонщиков. Он относился к машине так же, как, по моему мнению, относился к своим Ф-4 или Б-52, или к каким-то другим самолетам, на которых летал до тех пор, пока его не напустили на нас.

– Рад вас видеть, – сказал он. – Знаете, почему я это говорю?

– Изучаете кадры?

Он одарил меня улыбкой, говорящей: «Ты угадал, парень».

– Я рад вас видеть, – объяснял он медленно и терпеливо, – потому, что у меня не было возможности поговорить с вами или с Фоксуэллом о выполненном задании.

Я кивнул. Мне понравилось его заявление о том, что он рад меня видеть. Вы оцените заявление любого, кто заставит вас совершить путешествие в пустом поезде из Лондона в Литл Омбер в воскресенье.

– Чертов недоумок, – выругался он, обгоняя машину, идущую по разделительной полосе: водитель болтал с сидящими на заднем сиденье детьми.

Теперь, сидя рядом со Шлегелем, я видел, что искусственный загар был нужен, чтобы скрыть следы сложной хирургической операции на челюсти. То, что на расстоянии могло показаться следствием воспаления, оказалось крошечными шрамами, которые придавали одной стороне лица хмурое выражение. Иногда его лицо сморщивалось в любопытной, лишенной юмора улыбке, при этом обнажались зубы. Сейчас у него была именно такая улыбка.

– Могу представить, – начал он, – что говорят у меня за спиной: американский головорез, сотни операций во Вьетнаме. Возможно, даже говорят, что я был наемным убийцей. – Он сделал паузу. – Ведь говорят?

– Шепотом.

– А о чем еще шепчут?

– Говорят, что по очереди изучаете и оцениваете всех сотрудников. – Насколько я знаю, об этом не говорили, но мне была интересна его реакция.

– Как в данном случае?

– Поживем – увидим.

– Ха, – опять появилась его кривая усмешка. Мы проезжали деревню и он сбросил скорость. Деревня была классически английской: пять из шести магазинов продавали недвижимость. Такую истинно английскую деревню могли позволить себе только немцы, американцы и владельцы недвижимости. На дальнем краю деревни нам повстречались четыре местных жителя в воскресных одеждах. Они провожали нас взглядом. Шлегель лихо как в старых английских военных фильмах, отсалютовал им. Они кивнули и улыбнулись. Мы свернули с шоссе у пластикового указателя с надписью, выполненной старым английским шрифтом: «Вилла „Золотой акр“. Шлегель». Машина поднималась по крутому проселку, разбрызгивая из-под протекторов гравий и землю.

– Прекрасное место, – сказал я, но, казалось, Шлегель читает мои мысли.

– Когда я уходил в отставку, мне сказали, что я должен жить в пределах быстрой досягаемости НАТО по борьбе с подводными лодками, то есть здесь, вниз по дороге в Лонгфорд Магна. Ваше правительство не дает нам, американцам, покупать землю под жилье – и все по закону, по закону! А половина графства находится в руках одного англичанина, который у меня как бельмо на глазу. – Он нажал на тормоз и мы остановились в нескольких дюймах от входной двери. – Проклятый землевладелец!

– Вам еще не надоели жалобы Чеса на землевладельца, я надеюсь, – сказала появившаяся в дверях женщина.

– Моя жена Хелен. Где-то в доме еще две дочери и сын.

Шлегель припарковал машину у большого, крытого соломой коттеджа из бревен, белых от свежей штукатурки. Над дверью коттеджа висело неизвестное мне сельскохозяйственное орудие, а на клумбе перед домом стоял однолемеховый плуг. Дочери хозяина появились, когда я не прошел еще и половины пути от машины. Стройные, розовощекие, обтянутые джинсами и цветастыми свитерами из овечьей шерсти. Было трудно отличить мать от дочерей-подростков.

– Как здорово уложена солома на крыше, – восхитился я.

– Это пластик, – пояснил Шлегель, – настоящая солома собирает паразитов. Пластик чище, быстрее укладывается и дольше держится.

Вмешалась миссис Шлегель:

– Эй, Чес, ты должен был предупредить меня. Я ничего горячего на обед не приготовила.

– Ничего горячего, Хелен! Ты хочешь, чтобы у него был шок? Эти британцы не представляют себе обед без ростбифа.

– Достаточно будет сэндвича из бекона, латука и помидора, миссис Шлегель.

– Хелен, называйте меня Хелен. Я надеюсь, Чес не был слишком груб, говоря об англичанине-землевладельце.

Юг США – климат и ландшафт там идеально подходят для подготовки пехоты и авиаторов – сыграл свою роль в формировании характера американских военных. И поэтому именно там многие из них и находили себе жен. Но миссис Шлегель не относилась к южным красавицам. Она представляла новое поколение американок, со всей хрупкой свежей уверенностью этого осторожного племени.

– Ему придется быть намного более грубым, если он захочет меня обидеть… Хелен.

В гостиной был большой отапливаемый дровами камин, добавляющий приятный запах в воздух, нагретый центральным отоплением.

– Выпить хотите?

– Не откажусь.

– Чес сделал кувшин «Кровавой Мэри» перед тем, как ехать за вами. – Она больше не казалась молодой, но вы оценили бы этот вздернутый носик и веснушчатое лицо с рекламного проспекта «кока-колы». Девичьи улыбки, порванные джинсы, руки в карманах – все это делало мое пребывание здесь приятным.

– Звучит заманчиво, – сказал я.

– Вы, англичане… этот милый акцент. Такой трогательный. Ты понимаешь меня? – спросила она мужа.

– Мы пойдем в «нору», Хелен. Он принес мне кое-какой «утиль» из «конторы».

– Возьмите с собой выпить, – посоветовала миссис Шлегель. Она налила нам из замерзшего стеклянного кувшина. Я отхлебнул из своего стакана и закашлялся.

– Чес любит покрепче, – пояснила миссис Шлегель. В это время в комнату вошел малыш в рубашке а ля Че Гевара: руки растопырены, на ковер роняет комья земли, плачет. Голосок у него был высокий.

– Чаки! – мягко сказала миссис Шлегель, потом повернулась ко мне: – Думаю, здесь, в Британии, любая мать душу из ребенка вынет за такое.

– Нет, мне кажется, остались еще такие, кто не сделает этого, – возразил я. Мы слышали, как крик удалялся в сад и за дом.

– Мы будем наверху в «норе», – сказал Шлегель. Он уже ополовинил свой стакан, долил его и мне немного добавил. Я прошел за ним через комнату. Потолок пересекали деревянные брусья, украшенные медной конской упряжью. Я ударился головой о нижнюю сбрую.

Мы поднялись по узкой деревянной лестнице, скрипевшей под ногами. Наверху оказалась маленькая квадратная комната, на двери которой висела табличка из стамбульской гостиницы «Хилтон». «Не беспокоить», – гласила табличка. Шлегель открыл дверь локтем. Крик ребенка стал ближе. Шлегель замкнул дверь.

Он тяжело опустился в кресло и вздохнул. Лицо у него как бы сделано из резины, что хорошо подходит его привычке мять руками лицо, потирать нос, рот, как будто он хочет убедиться, что все мускулы слушаются его.

– Ненавижу землевладельцев, – сказал он, вперившись в меня немигающим взглядом.

– Не смотрите на меня, – попросил я.

– О, я ничего плохого не имел в виду. Черт, никто не примет вас за землевладельца.

– М-да, – я попытался, чтобы мой голос звучал безразлично.

Из окна «норы» был виден окружающий пейзаж. Вот группа тополей, лишенных листвы, если не считать букетиков омелы и птиц, отдыхающих на ветках, перед тем как спуститься вниз и попировать ягодами остролиста. Ворота на соседнее поле были открыты и была видна дорога, накатанная телегами и блестевшая льдом, уходящая за холм, над которым виднелась колокольня церкви Литл Омбера. Часы на колокольне пробили двенадцать. Шлегель посмотрел на свои часы:

– Эти чертовы деревенские часы тоже спешат.

Я улыбнулся. В этом состояла сущность Шлегеля, насколько я успел понять.

– Что-нибудь стоящее в этот раз привезли?

– Дам вам знать, когда увижу результаты обработки.

– А по горячим следам что можете сказать?

– В одном из походов в прошлом году обнаружили, что русский Северный флот использует новую частоту. Капитан корабля-наблюдателя получил разрешение изменить маршрут и сделать радиоперехват. Русские использовали радиостанции с сорока тремя заданными частотами. Перехват содержит какое-то перечисление.

– И…? – спросил Шлегель.

– Буи. Метеорологические станции, некоторые без названия.

– Но идея была не ваша.

– Я всегда был сторонником осторожных действий.

– Если бы вы служили в морской пехоте, вряд ли бы вы хотели иметь слова в своей служебной характеристике.

– Но я не в морской пехоте.

– И я теперь тоже – это вы имеете в виду?

– Я ничего не имею в виду, полковник.

– Пейте. Если новые данные похожи на анализ, который я читал, то хочу проверить результаты во время военных маневров и подготовить их к следующим летним учениям НАТО.

– Такое предложение уже было.

– Дерзкий план, понимаю. Но, думаю, должен на это пойти.

Если он ожидал бурю аплодисментов, то я разочаровал его.

– Если удастся, Центр получит деньги, вот увидите, – продолжал Шлегель.

– Радостное известие для финансистов.

– И для директора Центра, вы имеете в виду?

– Если мы начнем использовать полученные в походах данные для учений флотов НАТО, увидите, русские сильно засуетятся.

– Каким образом? Для начала их Главком примет передвижения сил НАТО за мероприятия по повышению боевой готовности и поймет, что походы подводных лодок имели целью сбор информации. Он устроит разнос своему заместителю, а тот перевернет с ног на голову весь флот… Как вам такие новости, полковник?

– Считаете, что мы всячески должны избегать этого?

– Вы меня правильно понимаете. Они будут точно знать, что мы имеем лодки на морском дне у Архангельска, и догадаются о патрулировании в районах Амдермы и Диксона. А затем они, может быть, поймут, что мы заходим в Обь. Плохие дела, полковник.

– Послушайте, голубчик, а вы думаете, эти «крошки» не сидят в Норфолке, штат Вирджиния, и не записывают все наши переговоры?

– Полковник, я думаю, они сидят у Норфолка. Насколько мне известно, они доходят по Темзе до Стратфорда и высаживают свободные от вахты расчеты для осмотра достопримечательностей замка королевы Анны в Хатауэй. Но до сих пор обе стороны скромно умалчивали о подобных операциях. Вы положите в основу учений НАТО реальный режим готовности русских, и их Северный флот окажется как на сковородке. Чтобы вернуть жизнь в нормальное русло, им придется поймать одну из наших подводных лодок.

– А вы предпочитаете все делать тихо-мирно?

– Мы получаем информацию, полковник. И не надо посвящать в это русских.

– Нет смысла сейчас спорить об этом, сынок. Решение будут принимать начальники намного выше нас.

– Я надеюсь на это.

– Вы думаете, что я пришел в Центр, чтобы создать империю? – Он махнул рукой. – Думаете, думаете. Не надо отрицать, я вижу вас насквозь. Это же и Фоксуэлла раздражает. Но вы жестоко ошибаетесь. Это не то задание, которое я хотел получить, парень. – Сидя в глубоком кресле, атлетичный полковник морской пехоты был похож на уставшего старого кукольника, который дергает за веревочки и улыбается. – Я здесь, чтобы делать реальное дело, и вам в это лучше поверить.

– Хорошо. По крайней мере мы оба презираем землевладельцев.

Он наклонился вперед и шлепнул меня по руке.

– Молодец, сынок! – Шлегель улыбнулся. Это была тяжелая натянутая гримаса, подходящая для тех случаев, когда человек напрягает глаза, вглядываясь в ледяной ландшафт. Симпатизировать ему будет трудно, но он и не похож на очаровашку.

Он повернулся и пластиковыми щипцами взболтал лед в кувшине.

– Кстати, как вы попали в Центр? – сосредоточился он на размешивании напитка.

– Я был знаком с Фоксуэллом. Мы встретились в баре, когда я искал работу.

– Ну-ну, сынок. Сейчас больше никто не ищет работу. У тебя был год на написание диссертации и на рассмотрение множества довольно хороших предложений.

– Грош им цена, если предложение из Центра оказалось наилучшим.

– Но ты получил степень магистра, изучил другие науки: математика и экономика, убедительное сочетание!

– В свое время не очень.

– Но Фоксуэлл помог устроиться?

– У него много знакомых.

– Я слышал об этом. – И он опять уставился на меня. Фоксуэлл и Шлегель! Похоже, дело идет к неизбежному столкновению характеров. Тому, кто окажется на коленях, не позавидуешь. И к чему эти разговоры о землевладельцах… Ферди не землевладелец, но, без сомнения, он всегда будет для Шлегеля объектом ненависти, пока не появится настоящий землевладелец в золоченой карете. И Ферди выдержит это?

– Он сказал в отделе планирования, что я имею достаточный опыт работы на компьютере. А потом научил меня, что нужно сказать.

– Прямо мистер Все-Улажу-Сам. – Обожания в его голосе не было.

– Я отработал свой хлеб.

– Я не это имею в виду. – Шлегель улыбнулся мне открытой голливудской улыбкой а ля «одобрено министерством здравоохранения». Но улыбка не была ободряющей.

Из соседней комнаты слышались крики детей, заглушавшие звук телевизора. Раздались мягкие шаги, кто-то пробежал по дому, затем дважды хлопнула дверь на кухню и стали бросать крышки от мусорных баков на кучу компоста. Шлегель потер лицо.

– Когда вы и Ферди проводите исторические исследования, кто работает на компьютере?

– Мы не переносим исследования на планшетный стол. Используем десятки плоттеров, записи переговоров, задействуем все дисплеи.

– Не переносите?

– Многие данные представляют собой простое суммирование, которое быстрее обрабатывать на машине, чем вручную.

– Вы используете компьютер как вспомогательное средство?

– Нет, это преувеличение. Я тщательно составляю низкоуровневую программу символов. Затем мы прогоняем ее различными данными и анализируем результаты в кабинете Ферди. Время работы на компьютере небольшое.

– Вы сами составляете программу?

Я кивнул и сделал глоток из стакана.

– Как много сотрудников отдела исследований могут составлять программу и все остальное? – спросил Шлегель.

– Под всем остальным вы подразумеваете умение перевести необходимую информацию в цифры, обработать их и получить результат?

– Именно это я и имел в виду.

– Немногие. Политика всегда была…

– О, я знаю, какой была политика, и именно поэтому я здесь. – Он встал. – Удивлю ли вас, сказав, что сам всего этого не умею?

– Меня бы удивило, если бы умели. Руководителем назначают обычно не потому, что человек умеет работать на компьютере.

– Это я и имею в виду. Хорошо, мне нужен человек, который знает, что происходит в отделе, и который умеет работать на компьютере. Что вы скажете, если я предложу вам стать моим личным помощником?

– Меньше работы, больше денег?

– Не надо говорить мне об этом. Вы же не говорите так Ферди, когда работаете бесплатно почти каждую субботу. Больше денег – может быть, но не настолько много.

Миссис Шлегель постучала в дверь и полковник впустил ее. Она переоделась в короткое приталенное платье, английские туфли, на шее было ожерелье. Темные волосы стянуты сзади в хвост. Шлегель присвистнул:

– Теперь я вижу дань уважения гостю. И не надо биться об заклад, чтобы угадать, что мои дочери тоже одеты в юбки и модные кофточки.

– Ты угадал, – сказала Хелен Шлегель и улыбнулась. Она принесла поднос с сэндвичами из поджаренного хлеба, бекона, салата и помидоров, а также кофе в большом серебряном термосе.

– Прошу простить, что кроме сэндвичей ничего нет, – еще раз извинилась она.

– Не верьте ей, – возразил полковник. – Если бы не вы, она подала бы только ореховое масло и черствые крекеры.

– Чес! – Она повернулась ко мне. – Положила много горчицы: Чес так любит.

Я кивнул. Меня это не удивило.

– Он станет моим новым личным помощником, – похвастался Шлегель.

– Он, должно быть, с ума сошел, – воскликнула Хелен. – Сливки?

– Зарплата будет значительно больше, – поспешил я оправдаться. – Да, будьте любезны, и два кусочка сахара.

– Мне нужны деньги, – сказала миссис Шлегель.

– Она думает, они у меня есть, – объяснил Шлегель и впился в сэндвич. – О, неплохо, Хелен. Бекон от того парня из деревни?

– Я слишком смущаюсь, чтобы продолжать этот разговор. – Она ушла. Было ясно, что на данную тему Хелен разговаривать не хочет.

– Ему нужна была значимость, – сказал Шлегель и повернулся ко мне: – Да, расскажите, чем занимаетесь на командном пункте «синих»… – Он выковырнул кусочек бекона из зубов и бросил его в пепельницу. – Я готов побиться об заклад, что она купила бекон у этого ублюдка из деревни. Мы покрасили комнату, в которой обычно хранятся пленки. Подберите туда мебель. Ваш секретарь пока останется в своем кабинете, хорошо?

– Хорошо?

– Эта работа с Фоксуэллом… Вы говорите, что составляете низкоуровневую программу символов. Зачем мы используем автокод для повседневной работы?

Я понял его замысел. Моя работа в качестве личного помощника Шлегеля будет заключаться в том, чтобы предупреждать его о конфликтах во всех отделах. Я сказал:

– Программирование языка машины требует больше усилий, но компьютер уменьшает время на обработку данных. Мы так экономим уйму денег.

– Прекрасно.

– Также вместе с отделом истории мы почти всегда проигрываем одно сражение несколько раз, изменяя данные, чтобы проверить, что случилось бы, если бы… Вы меня понимаете.

– Продолжайте.

– Сейчас мы занимаемся битвой за Британию… Вначале пропускаем все сражение через правила Ривли…

– Это что такое?

– Масштаб сражения определяет время сражения между боевыми действиями. Увеличение времени отдельных операций не допускается. Используя историческую дату сражения, мы проигрываем его трижды. Повторения обычно делаются, чтобы убедиться, что исход битвы явился более или менее закономерным и не был результатом совпадения ряда случайностей, влияния погоды или других причин.

– Какие меняющиеся величины вы закладываете в программу? – спросил Шлегель.

– Пока только данные по топливу. В период сражения немцы крепили дополнительные баки с горючим к одноместным истребителям, но не использовали их. Если программировать двойной запас топлива для истребителей, то приходится делать изменения в плане бомбовых ударов. Мы можем изменить маршрут, направив самолеты через Северное море. Можем в два раза увеличить дальность действий бомбардировщиков – большее количество городов станет объектом бомбовых ударов, снизятся возможности ПВО. Можно придерживаться обычных маршрутов для бомбардировщиков, но на час увеличить время эскортирования истребителями. Когда в наличии такое количество вариантов, лучше все их запрограммировать, так как в автоматическом режиме время работы на компьютере сокращается на четверть.

– А если вы проигрываете ситуацию только один раз?

– Это случается редко. Один или два раза мы разыгрывали сражения как шахматные партии, и Ферди все время выигрывал. После этого у меня пропал энтузиазм к подобным затеям.

– Конечно, – полковник кивнул, одобряя мое разумное решение.

В доме, как и во всей округе, установилась тишина. Облака рассеялись, открыв большой кусок чистого голубого неба. Солнечные лучи высвечивали зимнюю пыль на строгом металлическом столе, за которым сидел Шлегель. За его спиной на стене висела коллекция фотографий в рамках. Здесь же были и документы, как и фотографии, рассказывающие о карьере хозяина дома. Вот Шлегель кадет летной школы в кабине биплана «Стирман» на каком-то солнечном американском аэродроме во время Второй мировой войны; вот он – улыбающийся пилот истребителя, на фюзеляже которого видны две свежие свастики; а здесь Шлегель уже капитан – только что вернулся с задания с какого-то тропического острова; а здесь – худой, изможденный, – ему помогают выбраться из вертолета. Было также с полдюжины групповых фотографий и на всех в центре Шлегель.

Пока я разглядывал фотографии, послышался отдаленный гул Ф-4. Они были как точки в голубом небе, курс держали на север.

Шлегель предположил, что они летят на полигон вблизи Кингз Линн.

– Они сделают разворот на северо-запад, – пояснил он, и как только эти слова были сказаны, самолеты изменили курс. Я повернулся скорее к сэндвичам, вместо того, чтобы похвалить его. – Я же говорил, – сказал он.

– Ферди не хотел давать никому возможности ссылаться на дороговизну машинного времени как на уважительную причину.

– Да, я слышал, а что, эти исторические исследования вообще стоят машинного времени?

Я не отреагировал на провокацию. Человек не будет расходовать свое свободное время на то, в успех чего он не верит. Я сказал:

– Вы босс, вы и решите.

– Я хочу понять, чего это стоит. Мы не можем позволить поедать сами себя у всех на глазах.

– Центру верят, полковник Шлегель. По договоренности исторические исследования являются частью работы Центра. У нас нет необходимости давать прибыль к концу года.

Он ущипнул себя за нос как летчик, снимающий синусное давление.

– Съешь еще сэндвич, сынок. А потом я отвезу тебя к поезду на два двадцать семь.

– Фоксуэлл – историк, полковник, он посвятил много лет историческим исследованиям. Если они будут прекращены, это негативно скажется на всей группе.

– Это ваше мнение?

– Мое мнение.

– Я буду иметь его в виду при определении цены этих исследований. А сейчас как насчет еще одного сэндвича?

– Только без майонеза, – попросил я.

Шлегель встал, повернулся ко мне спиной и посмотрел вслед улетевшим «фантомам».

– Буду с тобой откровенным, сынок, – начал он. – Ваша работа не закончена, но я могу прекратить ее. «Опекуны» перестали контролировать Центр, хотя и остаются в списках авторского коллектива на обложке журнала Центра и упоминаются в годовых отчетах. Теперь руководство через меня осуществляет тот же комитет по морским делам, что управляет Аналитическим центром ВМС США, вашей Британской школой подводников и группой «Норд» НАТО в Гамбурге.

– Понятно.

– О, ты сможешь продолжать дальше исторические исследования, если это то, чего ты хочешь, но дни лошадей и кабриолетов проходят и тебе бы лучше убедиться, что Фоксуэлл знает это.

– Я уверен, это станет очевидным, полковник.

– Черт, ты прав, это станет очевидным. – Шлегель посмотрел на часы: – Нам лучше одеваться – стоянка поезда очень короткая.