Текст книги "Вчерашний шпион"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Но я не упал на площадку. Внизу меня подхватили двое и так швырнули к окну на площадке, что у меня перехватило дыхание.

– Давай-ка посмотрим на него. – Один из них неожиданным тычком пригвоздил меня к стене.

– Подожди минутку, – произнес второй голос. И они обыскали меня с компетентностью и тщательностью, присущей опытным полицейским в городах, где самое распространенное оружие – складной нож.

– Отпустите его! Я знаю, кто это, – услышал я третий голос. Я узнал его – он принадлежал Клоду-адвокату. Они повернули меня, очень медленно, так примерно ветеринар обращается со свирепым животным. Теперь я мог их разглядеть. Их было четверо: трое цветных и Клод, все в штатском.

– Это ты звонил Френкелю, не так ли? – я наконец обрел голос.

– Это было настолько очевидным?

– Серж пустился в чрезмерно долгие рассуждения насчет вдов коллекционеров…

Клод всплеснул руками и с шумом шлепнул себя по бедрам.

– Серж! – воскликнул он. – Должен же кто-нибудь за ним присматривать и заботиться о нем!

– И ты занимаешься именно этим?

– Чарльз, он нажил себе столько врагов!

– Или думает, что нажил.

Клод бросил взгляд на французских полицейских в штатском.

– Спасибо. У нас теперь все будет нормально. – Он посмотрел на меня, произнес с особой интонацией: – Правда ведь?

– Идиотский вопрос. Это же вы на меня набросились. Может, припомнишь, как это случилось? И чего ты от меня теперь хочешь, чтобы я еще и принес свои извинения?!

– Все, все, ты прав, – отозвался Клод. Он поднял руку, как бы стараясь успокоить меня. Затем он жестом пригласил меня пройти из подъезда на улицу. Полиция Ниццы выделила ему свой опознавательный знак, и теперь белый «БМВ» Клода, нахально заехав колесом на тротуар, расположился прямо под знаком «Стоянка автотранспорта запрещена». – Я тебя подброшу, куда надо.

– Не нужно, спасибо.

– По-моему, нам надо поговорить.

– Как-нибудь в другой раз.

– Ты вынуждаешь меня предпринять действия к тому, чтобы наш разговор состоялся на официальной основе.

Я ничего не ответил, но влез в машину. В моей душе снова закипал гнев, замешанный на чувстве безысходности и унижения, стоило лишь вспомнить о предательстве Клода во время войны.

В машине на несколько минут нависло молчание. Клод нарочито медленно поискал свои сигары с обрезанным концом, надел очки, похлопал по карманам своего поистине джентльменского, с иголочки костюма, как бы проверяя, все ли в порядке. Я же раздумывал, встречался ли он и беседовал ли с другими, рассказали ли они ему о том, что я вряд ли буду поздравлять его с тем, что он заработал себе награду и пенсию.

Он улыбнулся. Мне всегда казалось, что слишком много и часто Клод улыбается.

– А мы говорили между собой, что ты ни за что не выдюжишь, – сказал он. – Когда ты впервые появился, мы даже заключали пари, спорили, что тебе не выдержать до конца.

– Во время войны?

– Конечно, во время войны. Ты оставил нас в дураках, Чарльз.

– Я не один такой. Добро пожаловать в наш клуб.

– Туше. – Он опять засветился улыбкой. – Нам казалось, что ты слишком упрям и своеволен, слишком прямолинеен, слишком прост, как говорят французы, прост как сама простота.

– А теперь?

– Мы скоро поняли, что ты далеко не прост, друг мой. Очень редко можно встретить человека, который предоставляет всему свету считать его каким-то неловким, необразованным деревенщиной, а на самом деле мозг его как машина просчитывает любые возможные варианты в каждой возможной ситуации. А уж насчет своеволия! И как нам только в голову пришло такое!

– Век бы тебя слушал, сказочник, – съязвил я.

– И все же в одном наши первые впечатления оказались верными, – продолжал Клод, не обращая внимания на мои реплики. – Ты очень беспокойное создание. В том смысле, что «после драки» ты донельзя мучаешься и терзаешься. Если бы не это, ты был бы лучшим из лучших.

– Мухаммед Али в мире шпионажа, – подхватил я. – Мне нравится эта идея, очень заманчиво. Серж буквально только что говорил мне, что он чувствует себя, как Мухаммед Али в мире филателистов, только он назвал его Кассиус Клей.

– Я знаю, что ты находишься здесь по поручению своего правительства. Я здесь – по заданию германского правительства. Мы оба охотимся за Шемпионом. У нас общие интересы, и мы могли бы сотрудничать.

Он смотрел на меня, ожидая ответа, но я молчал. Клод отвернулся, устремив свой взгляд туда, где были выставлены для продажи в полной красе инжир, абрикосы и молодой картофель из Марокко, а рядом – апельсины из Яффы. Какой-то парень стащил с прилавка фасолевый стручок и тут же на ходу принялся его есть. Клод обернулся ко мне, будто хотел удостовериться, заметил ли я мелкого воришку. Его реакция была слишком нарочитой. Все это было слишком неестественным и нарочитым. Я глубоко сомневался, что Клода посвятили в мою «игру» – он просто захотел «прощупать» меня вблизи. Вероятно, он рассудил, что если я все еще состою, скажем так, на государственной службе, то я должен буду во что бы то ни стало от всего открещиваться. А если, с другой стороны, я работаю на Шемпиона, то мне будет выгодно дать понять Клоду, что я официальное лицо.

К какому выводу он все-таки пришел, я не знаю. Открыв дверцу машины, я начал выбираться наружу, бросив при этом:

– Я не имею ни малейшего желания принимать участие в дурацком спектакле, изображающем шпионские страсти. Мне эта комедия напоминает телепрограмму для полуночников. Жуть! Если тебе и старику там наверху в своей квартире захотелось вспомнить и заново пережить героические дни вашей молодости – очень хорошо, просто прекрасно, – но меня уж увольте…

– И твоей молодости тоже, – вставил Клод.

– Моего детства, – поправил его я. – Вот почему мне не хочется снова пачкать пеленки.

– Закрой дверь, – сказал Клод, – сядь и закрой дверь.

Я сделал так, как он сказал. Я хотел знать, что последует дальше, что скажет Клод теперь. Ведь если он действительно получил информацию из Бонна, то настал тот самый момент, когда можно швырнуть эти данные мне в физиономию, при этом наблюдая, как они будут каплями стекать у меня по подбородку.

Мне необходимо было знать, потому что если Клод был в курсе дела… тогда Шемпион тоже узнает обо всем, это был всего лишь вопрос времени.

Но Клод молчал.

Время было обеденное. Мы оба наблюдали, как торговцы на рынке складывали и сворачивали свои прилавки и столики, убирали непроданные фрукты. Как только кто-нибудь из них уходил, на освободившееся пространство тут же мчался какой-нибудь автомобиль, чтобы занять место стоянки. Последние полчаса множество машин кружили вокруг Кур Салейя в расчете на парковку. Между водителями постоянно возникали ожесточенные споры за место. Подобные сцены давно уже стали развлечением для местного люда. Громилы Клода все еще торчали на дальнем конце рынка. Они купили себе по куску горячей пиццы и жевали, не спуская глаз с автомобиля Клода и окна Френкеля одновременно.

– Они что, на самом деле полицейские? – спросил я его.

– Да, настоящие полицейские. Их называют «арки» – вспомогательные союзные силы, которые в Алжире служили у французов. Вот теперь им заказан путь домой, и французы их тоже не любят.

– Ты прекрасно знаешь, что при виде арабов Сержа Френкеля колотит от ужаса. Если эти парни постоянно околачиваются около его дома, чтобы защитить его в случае необходимости, то можно утверждать с большой вероятностью, что ты превратил его жизнь в сплошной кошмар.

– Ну, во-первых, я велел им не мозолить глаза. И потом, ты уверен, что арабы внушают ужас Френкелю?

– Если ты не знаешь таких элементарных вещей, то ты вообще почти ничего не знаешь, – фыркнул я. – Френкель, некогда убежденный сторонник марксизма, проповедовавший равенство и братство всех людей в мире, теперь предстает совсем в другом свете, он ведет себя, как… Геббельс.

– Фашист, ты хочешь сказать, ведет себя как фашист. Смелее, ты меня не обидишь. Да, сейчас мы сражаемся на другой войне: линии фронта на картах проведены заново. И здесь Френкель – фашист, я стал защитником парламентского строя, ты прилагаешь все усилия к тому, чтобы нанести поражение коммунистам, бок о бок с которыми ты, можно сказать, сражался в той войне, а Шемпион стал ярым антисемитом.

– Антисемитом, вот как?

– Домашнее задание надо выполнять тщательно, Чарльз. Он работает на египтян. Стареешь ты, что ли, притупилось чутье? В нашей работе это немаловажно! – Он улыбнулся, прикоснулся к остаткам волос, аккуратно уложенным на его почти совершенно лысой голове. – Странный народ вы, англичане, – переключился вдруг он и обвел меня испытующим взглядом, как будто хотел найти ответ в моих глазах. – Я работаю в службе безопасности в Бонне. Мы вывернули наизнанку все наши досье, предоставили всю информацию, какая есть, чтобы держать Лондон в курсе событий. Французской службе безопасности мы, как обычно делаем, направили сообщение в установленной форме перед тем, как я прибыл сюда, чтобы «взглянуть» на Шемпиона в непосредственной близости. Французы отнеслись ко всему этому замечательно. Мне выделили офис здесь, в городе, в полицейском управлении. Они меня обо всем информируют и, наконец, дали мне в помощь своих людей, вот этих «арки». А вот вы, англичане, до чего же вы высокомерные и надменные! Вы никогда не будете частью Европы. Вы не отвечаете на наши запросы. Ваши люди являются сюда без соответствующего официального разрешения французских властей. И теперь, когда я выложил карты на стол и предлагаю сотрудничество, ты принимаешь надменный вид. Ну что еще ждать от англичан?!

– Ты воспринимаешь все в искаженном свете, Клод, – сухо ответил я. – Не работаю я в британской разведке. И вообще не имею ничего общего с какой-либо службой безопасности. И ваши перипетии с Лондоном меня не касаются. И, ко всему прочему, меня не интересуют твои чрезмерно упрощенные обобщения относительно национальных черт и особенностей британцев.

– Я хочу, чтобы ты знал, что Шемпион подкупал германских правительственных чиновников и офицеров высокого ранга. Он угрожал офицеру полиции. Тайно ввозил оружие в Федеративную Республику и подделывал официальные документы. Через неделю, самое большее через десять дней, он будет арестован, и ему даже нет смысла скрываться, потому что с теми обвинениями, которые мы выдвигаем, любое государство в Европе, а также США немедленно выдадут его нам.

В это время из-за угла, едва вписавшись в поворот, вылетела машина. Мы оказались у нее на пути. Водитель дал несколько сердитых гудков, но, увидев полицейский опознавательный знак Клода, умчался.

– Я ясно выразился? – спросил Клод, проводив ее глазами.

– Вполне ясно и недвусмысленно, – кивнул я. – Ты намекаешь, что тебе было бы желательно, чтобы Шемпион исчез, иначе ты возьмешься за него всерьез, начнешь добывать и сопоставлять несомненные улики. Если же это произойдет, то некоторые из подкупленных Шемпионом высокопоставленных официальных лиц могут, скажем так, рассердиться и предпринять ответные действия, пока они еще занимают достаточно высокие посты. А при таком раскладе тебе и некоторым твоим коллегам не поздоровится.

– Ты защищаешь Шемпиона! – воскликнул Клод.

– Ему не требуется защитник, Клод. Ты уяснил это еще во время войны, когда вы бросили его в Рок и отрезали кончики пальцев, но он все равно никого не выдал.

Мне показалось на какое-то мгновение, что Клод собирается продолжить спор, но он подавил вспышку гнева.

– Значит, Шемпион до сих пор неотразим в своем обаянии, а? Во время войны все мы безоговорочно, даже с удовольствием подчинялись ему, а ты и сейчас у него полностью в руках.

– Я хочу растолковать тебе кое-что, Клод, что ты должен знать, – я вложил в свой голос как можно больше сарказма. – Я работаю на Шемпиона. Он регулярно, каждый месяц мне платит, и я на него работаю. Ясно?! Запиши это в свой блокнот, а второй экземпляр сего примечательного документа отправь в свою контору в Бонне, чтобы они могли приложить его к материалам досье в своих секретных архивах. Не забудь только написать свой обратный адрес, а вдруг они захотят наградить тебя еще одним Железным Крестом.

Я повозился с хитрым замком в дверце, наконец сообразил, как его открыть, и на этот раз все-таки вылез из машины.

– Френкель устроит покушение на Шемпиона, – услышал я брошенные вслед слова Клода. – Так и передай своему боссу.

Опершись одной рукой о крышу, я нагнулся, и Клод торопливо открыл боковое стекло.

– А ты веришь всему, что говорит Френкель, – спросил я, – или ты выбираешь то, что тебе хочется слышать?

– Я забочусь о старике, – упрямо повторил Клод.

– Угу, только где кончается твоя так называемая забота и где начинается домашний арест? – я старался говорить ровным, спокойным тоном. – Сам посмотри, ты расставил своих людей у его дверей – причем темнокожих громил, которые внушают ему ужас, ты подслушиваешь его телефонные разговоры и ты, ко всему прочему, допускаешь грубости по отношению к его посетителям. – Я ожидал, что Клод будет все отрицать, но он и не думал отпираться.

Он не желал обсуждать ничего, связанного с Сержем Френкелем, его интересовал только Шемпион. Он горячо произнес:

– Шемпион – арабский террорист. И сколько бы раз ты ни повторял мне, на чьей стороне он сражался во время войны, все равно его будут рассматривать как арабского террориста. Он ведь даже не может заявить, что является каким-то там борцом за идеалы, пусть и в извращенной форме, его идеал – только деньги.

– Но, Клод, мы все занимаемся тем, чем занимаемся, ради денег и за деньги. Я что-то не помню, когда я в последний раз встречал добровольца, горящего энтузиазмом на общественных началах.

Вплоть до этого самого момента я как-то не осознавал, что ведь и Клод тоже должен относиться ко мне с тем же чувством горечи и презрения, что и я испытывал к нему. Только сейчас, увидев, как он закусил губу, я ощутил, что в душе Клода война оставила свои незаживающие рубцы. Он получил свои раны после капитуляции Германии, когда вынужден был сотрудничать с победителями и узнал, что такое апартеид преступности, узнал то, что волей-неволей узнали все немецкие полицейские за время оккупации союзников. Но от того, что были получены не в окопах войны, раны его ныли и саднили не меньше, чем телесные. «Сначала меня назвали фашистом, – вероятно, думал он, – теперь – наемником. А я должен улыбаться и терпеть, но должен ли?» Его сжатый кулак с такой силой опустился на руль, что мог бы сломать его, если бы немцы не делали свои машины такими качественными и надежными.

– Ну вот что, – сквозь зубы выдавил он, – я никогда не был нацистом – никогда! Я их ненавидел. Но я немец, и я выполнял свой долг тогда и выполняю сейчас.

– И если бы ты жил на несколько миль подальше к востоку чем сейчас, ты бы выполнял свой долг по отношению к коммунистам, так я понимаю?

Клод все-таки улыбнулся снова.

– Помню я, как иногда ночами во время войны ты рассказывал нам, как замечательно относишься к теоретическому коммунизму.

– Верно, – подтвердил я. – Но самое интересное – практически каждый является сторонником теоретического коммунизма. Может быть, даже эти ублюдки в Кремле.

Глава 18

На картах в атласе Марсель и Ницца обозначены как две совершенно одинаковые точки. Но Марсель – это раскинувшийся вольготно на берегу Содом-на-Море, где можно столкнуться с чем угодно, начиная от района трущоб и кончая расовыми волнениями, город, где царит средневековая неразбериха, где единственно что хорошо организовано – это преступный мир.

Ницца же, напротив, город чопорный, подтянутый и аккуратный, который при всем желании не может выбраться за пределы живописной долины между холмов, что приютила его с самого начала существования. Здесь полицейские вежливо раскланиваются с местными дамами, а Королева Виктория потрясает каменным кулаком в сторону моря.

В ту пятницу небо отливало ярчайшей голубизной, и первые отчаянные яхтсмены уже взбивали морскую пену недалеко от берега, борясь с пронизывающим встречным ветром.

Мне предстояла встреча со Шлегелем. Как было оговорено заранее, для контактов, я позвонил в контору одного неприметного учреждения, расположенного у железнодорожного вокзала Ниццы, естественно не предполагая найти его там. Я знал, что в его теперешней роли он будет держаться подальше от такого маленького городка, как Ницца. Еще задолго до того, как секретарь передал мне, что Шлегель срочно хочет меня видеть, я догадался, что он нашел себе пристанище там, в ресторане Эрколя – «живописные окрестности, тишина и покой, незабываемая кухня», – потому что это было единственное место, где мне страшно не хотелось появляться.

Старый Эрколь, приветствуя, будет крепко, по-медвежьи, сжимать меня в объятиях, расцелует в обе щеки и – боже мой! – он заведет разговор, как водится, о былом, и будет поглядывать на стену за стойкой бара, где под стеклом находится предмет его гордости: документ с упоминанием в приказе и благодарностью командования. И где в серебряной рамке сам Эрколь застыл в бесконечном рукопожатии с непреклонным генералом Де Голлем.

Моя догадка вовсе не была верхом проницательности. Заведение Эрколя было самым подходящим местом, где мог укрыться Шлегель, находясь в то же время поблизости. Сейчас, в межсезонье, там не будет отдыхающих, которые снимают комнаты на все время отпуска, лишь изредка случайные «залетные птички» просят ненадолго номер, а расплачиваясь за него, не смотрят в глаза. Эрколь до сих пор числился в нашем департаменте в списках людей, допущенных к совершенно секретной работе. Для Шлегеля же немаловажным фактом было то, что заведение Эрколя было не только укромным, но и со всеми атрибутами для роскошного отдыха и времяпрепровождения, как и любое другое здесь на побережье. Если бы я был компьютером, я бы поместил Шлегеля в данных обстоятельствах только туда и никуда больше. Но я не компьютер, и как я ни старался, я не смог пересилить себя и полюбить старого Эрколя, а также не мог заставить себя доверять ему полностью.

Все шло в точности так, как я и предполагал. Даже короткая, быстрая поездка по большому Корнишу – даже она была в точности такой же, какой я мысленно представлял ее, до мелочей. Эту похожую на красочную картинку горную дорогу всегда показывают по телевизору, когда на экране мелькают титры документальных фильмов, повествующих о «французском чуде», – дорога большого Корниша, быстрая смена кадров, и – сразу – экономист, разглагольствующий перед буфетом с морожеными продуктами.

Все эти деревушки, расположенные на верхушках холмов, наводят на меня жуткую тоску. Либо на них наложили лапы магазины сувениров и ресторанчики с домашней кухней и меню на немецком языке, либо, как это селение, куда я направлялся, они медленно умирают, влача жалкое существование.

Ветер стих. Там, у морского горизонта, парусники, схожие сейчас с аккуратно сложенными носовыми платочками, еле-еле двигались. Я запарковал машину у давно пересохшего фонтана и неторопливо зашагал по главной и единственной улице деревушки. Дома были заколочены, краска на них поблекла и облупилась, за исключением собственности коммунистической партии с ярко-красным фасадом.

Было чертовски жарко. В сонном до одури воздухе не чувствовалось никакого движения. Булыжники на мостовой обжигали ступни, а до раскаленных стен из грубо обработанного камня невозможно было дотронуться. Над головой пронесся реактивный лайнер компании Эйр Тунис, послушно следующий указаниям авиадиспетчеров Ниццы. С высоты той точки, на которой я находился, казалось, что я мог дотянуться до лиц пассажиров, выглядывающих из окон. Лайнер развернулся над морем, и звук моторов замер вдали. В наступившей тишине мои шаги эхом отзывались между стен.

Дорогу в ресторан Эрколя указывал свежеразрисованный плакат. Он был прилеплен к стене развалюхи с провалившейся крышей. Из открытых дверей этой хибары выскочил тощий пес, вслед ему полетело что-то тяжелое, сопровождаемое старческим проклятием, которое прервалось, когда стариком овладел надсадный бронхиальный кашель. Я поспешил дальше своей дорогой.

Деревушка, целиком построенная из камня, добытого здесь же, в горном крае, выглядела такой же унылой и скучной, как и сам холм, лишенный растительности, на котором она возникла. Но вершину холма венчал ресторан Эрколя. Сквозь заросли кустарника и цветов видны были его выбеленные стены.

Откуда-то доносились звуки, сопровождающие обычно игру в теннис – пыхтенье, возгласы, громкие, звонкие удары. Я узнал голоса Шлегеля и внука Эрколя. Характерный аккомпанемент сопровождал и приготовление пищи на кухне. Сквозь открытое окно поднимался пар, и я расслышал, как Эрколь говорил кому-то, что принятие пищи – это не просто так, а разговор между человеком, который ест, и шеф-поваром. Я зашел в помещение. Увидев меня, он прервал себя на полуслове. Чего я боялся, то и случилось – бурный восторг, приветствия, объятия – преувеличенное проявление якобы переполнявших его чувств.

– У меня было такое ЧУВСТВО… я ВЕСЬ день сам не свой… что ТЫ наконец-то приедешь сюда, ко мне. – Он засмеялся счастливым смехом, обнял меня за плечи, крепко сжал в объятиях. – До чего же я НЕНАВИЖУ этого человека! – объявил он громким голосом всему свету. – Я его ненавижу! Вот он приезжает сюда, и что, первым делом навестил старого Эрколя?… Ничего подобного… чем я ПРОВИНИЛСЯ? Это твой дом, Чарльз. Ты же знаешь, это твой дом.

– О господи, Эрколь! Что это, черт побери, за кошмарные славословия? – Это был Шлегель, и я вздохнул с облегчением. – А вот и ты, малыш. Мне передали, что ты звонил. Все о’кей?

Я не стал говорить ему, все ли о’кей или не все о’кей.

– Останешься на ужин?

– Не уверен. Даже не знаю, как поступить, – сказал я. – Я обещал, что к вечеру вернусь. – Но Эрколь снова разразился потоком слов, и я решил, что не стоит слишком уж нервозно реагировать, когда дело касается Шемпиона, а то как бы в голове его не возникли те самые подозрения и мысли, которые я старался не разбудить.

– Принеси нам что-нибудь выпить, Эрколь. На всех парусах!.. Правильно?

– Правильно, – с энтузиазмом подтвердил я. Шлегель время от времени выкапывал и заучивал староанглийские афоризмы. И когда он щеголял такими вот фразочками, от окружающих требовалось проявить должный восторг.

– Конечно, конечно, конечно, – пропел Эрколь.

Я оглядел пустой обеденный зал. Скоро он будет заполнен. У Эрколя был приличный доход, в этом можно было не сомневаться. Он снес старые здания и пристройки и возвел все заново, не поскупившись на дополнительные расходы, чтобы его детище выглядело под старину.

На дальнем конце зала два молодых официанта накрывали стол для вечеринки на пятнадцать человек. Стаканы и фужеры еще раз, с особым старанием, полировались до блеска, а на крахмальную скатерть ставились специально подобранные для этого случая букеты цветов и написанные от руки карточки табльдота.

Эрколь наблюдал за ними, пока они не закончили.

– Да, выпить, выпить, выпить, – произнес он. – Аперитив? Виски? Что сейчас пользуется особым спросом в Лондоне?

– Я не знаю, что сейчас модно в Лондоне, – я не стал добавлять, что если бы знал, то «взял бы на заметку» и не стал употреблять этот напиток. – Но я с удовольствием выпил бы пива.

– Значит, два пива и «Ундерберг» с содовой для полковника, – махнул рукой одному из официантов Эрколь.

– Принесите нам к бассейну, – добавил Шлегель. Он ткнул в меня пальцем. – А ты, пошли со мной, поплаваем.

– У меня нет с собой плавок, – возразил я.

– Человек, который там ремонтирует фильтр, все тебе покажет, – горячо поддержал Шлегеля Эрколь. – Есть и плавки всех размеров, и масса полотенец.

Я все еще колебался.

– Бассейн с подогретой водой, – настаивал Шлегель.

Я понял, что он выбрал бассейн как самое подходящее место для того, чтобы мы могли спокойно и без помех поговорить.

Прибыли наши напитки. Шлегель переоделся в нейлоновые плавки с расцветкой под шкуру леопарда. Он рассчитал все так, что его сальто с разбега с небольшого трамплина в воду в точности совпало во времени с моим появлением из раздевалки, я при этом выступал в курьезном розовом костюме размера на два больше, чем надо.

Казалось, забыв обо всем на свете, Шлегель весь отдался процессу плавания. Точно так же он в большинстве случаев безраздельно посвящал всего себя тому, чем занимался в данный момент. Для меня же бассейн просто предоставлял возможность размять руки и ноги, а мысли мои крутились вокруг Шемпиона и его дел. Но наконец даже Шлегель утомился и вылез из воды. Я пересек бассейн и добрался, барахтаясь, до того места бортика, где он расположился. Я поплескался еще немного в теплой приятной воде, слегка подгребая руками, а он приложился к своему стакану.

– Как я давно не плавал. – Меня даже охватило чувство приятной расслабленности.

– О-о-о, теперь это называется «плавать»? – высказался Шлегель в своем духе. – А я было подумал, что ты отрабатывал способ утонуть в горизонтальном положении.

– Еще мне не хватало уроков плавания… – Я был не в том настроении, чтобы позволить Шлегелю оттачивать на мне свое остроумие. – Ну так что?

Шлегель взял с бортика пачку сигар «шерут» с обрезанными концами, которые он заранее положил на краю бассейна. Он выбрал из пачки одну, чиркнул спичкой, медленно прикурил. Затем швырнул погасшую спичку в кусты.

Эрколь посадил быстрорастущий бамбук, но он не вытянулся еще в высоту настолько, чтобы скрыть маленькое деревенское кладбище с семейными надгробными памятниками, выцветшими фотографиями и засохшими цветами. Среди могил бродила маленькая девочка, она собирала в жестянку цветы и напевала про себя.

Была только еще середина дня, полдень, но в долине уже собирался туман. Из-за этого ландшафт казался каким-то размытым, лишенным красок и объема, совсем как декорации в театре на заднем плане.

– Кучевые грозовые облака. Это на всю неделю, – пророчески изрек Шлегель. Он втянул в себя воздух – у него на такие вещи был нюх, как у настоящего авиатора, – оглядел по очереди облака на небе.

Я ждал.

И Шлегель перешел к делу.

– Завтра вечером в Марсель из Александрии приходит панамское грузовое судно. Швартовка назначена на причале для опасных грузов. Там его уже ждут пять грузовиков с прицепами, чтобы принять содержимое трюмов. Эти грузовики принадлежат компании Тикс, то есть, другими словами, машины Шемпиона… – Он затянулся сигарой. – Слышал что-нибудь об этом?

– Нет, – ответил я. – Но если вас что-либо беспокоит, примите меры, и полиция в порту перевернет все вверх дном.

Он покачал головой.

– О-хо-хо, в том-то и дело! Дипломатический груз. Предназначается для посольства в Бонне. Все будет опечатано. Если вскрыть, то надо обнаружить что-нибудь эдакое, типа Гитлера в его бункере, а иначе не сносить головы. Этот груз имеет такое же прикрытие, как дипломатическая почта.

Я пересказал Шлегелю свои беседы с Сержем Френкелем и Клодом.

– И ты сейчас хочешь мне поведать, что Шемпион собирается запихать в эти грузовики атомную бомбу, – Шлегель смотрел на меня с откровенной насмешкой.

– Я только докладываю вам, что рассказал Френкель, – ответил я. – А мы знаем, по какому маршруту будут двигаться грузовики?

– Не капай мне на мозги! Тоже умник выискался! – гаркнул Шлегель. – Мы уже проверяем все возможные объекты вдоль дорог. Включая аэродромы, где складировано ядерное оружие, – немного успокоившись добавил он. – Но Шемпион охотится не за атомной бомбой, здесь что-то другое!

– Откуда у вас такая уверенность?

– Ох! Если бы ты когда-нибудь видел вблизи ядерное устройство, ты бы знал как, откуда и почему. Это бомбы больших калибров, они перевозятся на специальных машинах с грузовыми платформами, укрытых свинцовыми пластинами, на каждом шагу люди в защитной одежде… Даже, допустим, Шемпиону удастся заполучить одну такую штуковину, что он будет делать?! Рванет с ней по шоссе на грузовике с прицепом?!

– При этом угрожая ее взорвать, – вылез я со своим предположением.

– Ты принял чрезмерно опасную дозу Сержа Френкеля и его идей, – обреченно вздохнул Шлегель. – Да откуда нам знать, может, он вообще на стороне Шемпиона в этой игре.

– Френкель – еврей, – запротестовал я.

– Не надо мне петь сентиментальных еврейских песенок, я забыл свою скрипку в других брюках. Ну, ладно, допустим. Но как они смогут перевезти ее?

– Угнать бомбардировщик с ядерными боеприпасами.

Он уставился на меня не мигая.

– Итак, ты намерен заставить меня всерьез поверить в эту идею, так я понял? – Он с силой ударил пяткой по воде, и на меня обрушился фонтан брызг.

– Это единственное объяснение, которое у меня есть, – сказал я, вытирая капли воды с лица.

– Бомбардировщики с ядерными бомбами охраняются, как… – не в силах найти подходящего сравнения, Шлегель затряс головой. – Я сделаю все необходимое, приму меры, – пообещал он. – Предупредить и, следовательно, заставить держаться настороже людей, которым поручено охранять ядерное оружие, не составит особого труда.

– Мне знакомо это чувство, – согласился я.

Шлегель кивнул.

– Приезжай в город в воскресенье утром, когда Шемпион отправится к обедне. Встретимся в порту, на яхте Эрколя, «Джульетта» называется. Договорились?

– Постараюсь.

– Будем надеяться, что к тому времени дымовая завеса приподнимется, – подвел итог Шлегель. Он завернул свои солнцезащитные очки и сигары в полотенце, а сверток протянул мне. – Заберешь мои вещи с собой? Ты ведь пойдешь обратно к раздевалке по берегу, а я поплыву. – Шлегель отдавал распоряжение в американском стиле, как бы вежливо расспрашивая об определенных аспектах душевной болезни.

Я ничего ему не ответил и не взял его полотенце.

– Что-нибудь еще? – спросил он.

– Я хочу видеть отчеты, рапорты Мэлоди Пейдж, ее контакты, вообще все наши материалы за месяц, предшествующий ее гибели. Я сам хочу их просмотреть.

– Зачем? Конечно, ты их получишь, но зачем они тебе?

– Убийство девушки – единственный поспешный и необдуманный шаг Шемпиона, и совершенно не в его духе, ко всему прочему. Почему-то у него сдали нервы, что-то заставило его решиться на этот поступок! И это «что-то» может быть как раз то, что обнаружила Мэлоди.

Шлегель кивнул.

– Еще что-нибудь?

– Выясните, что сможете, о малышке Топаз.

– О’кей, – он всунул полотенце мне в руку и нырнул, на поверхности воды осталась лишь легкая рябь. Он плыл под водой, едва поворачивая голову, чтобы глотнуть воздуха. Я завидовал ему. Завидовал не только его умению плавать легко и наслаждаясь, как акула, но также его постоянной «стартовой» готовности нажимать на кнопки, приводить в движение, принимать меры и бросаться в глубокий омут жизни уверенно и решительно, в то время как люди, подобные мне, тонули в нерешительности, воображаемых привязанностях и боязни. И если Шемпион был вчерашним шпионом, то Шлегель – завтрашним. И не могу сказать, что я с нетерпением ожидал наступления такого вот завтрашнего дня.