Текст книги "Вчерашний шпион"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 15

Это была моя идея, чтобы Гус – человек Шемпиона в центре Валми – выхлопотал для меня пропуск как для местного подрядчика. Сам Гус сомневался, что из этого что-нибудь получится, но анкета-заявление прошла через все инстанции за семь дней, и в следующий понедельник я получил пропуск. Теперь я мог передвигаться по всей «запретной зоне» вдоль и поперек. А если Гус встречал меня у дверей административного блока, то мне было даже разрешено заходить в здания центра.

С верхнего этажа я видел вспышки от выстрелов орудий далеко на другом конце полигона, и я мог бы заглянуть на дно старого оврага, на краю которого и был сооружен Валми. В дни проведения стрельб над полигоном рыскали желтые вертолеты, разыскивая отстрелянные боевые части и полосатые учебные ядерные снаряды. Они с грохотом перетаскивали через разлом оврага графические наглядные мишени на лужайку перед административным блоком – под лужайкой здесь подразумевался участок земли с какой-то жалкой, иссеченной ветром растительностью, где нашли себе приют два древних полевых орудия, старая ракетная пусковая установка и плакат с надписью: «Вход воспрещен!»

– Французы во всем идут нам навстречу, – звучал у меня над ухом голос Шлегеля.

– Даже слишком, черт бы их побрал, – буркнул я. – Когда разрешение на пропуск было выдано всего через семь дней, этот Гус ни о чем другом и говорить не мог.

Шлегель перестал расхаживать взад-вперед и посмотрел на меня. Он распознал нотки и других невысказанных критических замечаний в моем голосе.

– Но нам необходимо поддерживать связь, – произнес Шлегель, оправдываясь. – А здесь – единственное возможное место.

Я не стал продолжать препирательств. Шлегель был прав. Он взглянул на часы.

– Не хочу слишком долго тебя задерживать, а то наш друг Шемпион может заинтересоваться, где это тебя носит. – Он положил бумаги, которые передал мне Гус, в мою папку для документов и защелкнул замки. – Ничего не стоящая макулатура, – объявил он. – Если Шемпион сможет продать ЭТУ лажу арабам, то можно сказать, что он по́том и кровью заработал каждое пенни, которое получит.

– Может, пробный заход? Просто посмотреть, не выкину ли я какой-нибудь фортель.

– А зачем эта проверка? – рассуждал вслух Шлегель. – Кому ты нужен, взять хоть с той, хоть с другой стороны?! Зачем стараться убедить, что он тебе доверяет – где здесь выгода, в чем?

– Да, правильно, – сухо согласился я.

– Послушай меня, только не обижайся. Ведь Шемпиону ты не нужен, ни ты, ни любой другой «почтовый ящик». Он встречался с Гусом – Гус знает его в лицо – о Господи! Ну какой во всем этом смысл, а?

Я высморкался. Затем подошел к окну и посмотрел на соседние здания. Я уже страдал от первых признаков гриппа, а погода не предвещала ничего, кроме молний, грома и бесконечных потоков дождя. Я положил обе руки на батарею и поежился.

– Отойди от окна сейчас же, куриные твои мозги, – завопил Шлегель. – Ты что, хочешь, чтобы тебя увидел здесь твой приятель Гус?

– И все-таки во всем этом может быть какой-то смысл, – сказал я, послушно отодвигаясь от окна. – Смысл появится, если наклевывается нечто очень серьезное. Нечто, о чем французы не хотят говорить.

Шлегель скорчил страшную рожу и замахал на меня обеими руками, призывая к молчанию.

– Да знаю я, знаю! – досадливо поморщился я и оглядел мягкую мебель, портреты генералов девятнадцатого века и поблекшие искусственные цветы. Подобная приемная, да еще в таком месте, конечно же, была оборудована всякими штучками электронного подслушивания, но я все же продолжал развивать свою мысль.

– Если в ближайшее время через Ателье должно пройти что-то важное, то Шемпион получит это в свои руки.

И Шлегель махнул рукой на то, что большинство официальных лиц в нашем департаменте сочло бы нарушением основного принципа безопасности.

– Ничего подобного, если наш приятель Гус угодит в тюрьму. Я думаю, что они именно так рассуждают.

– А может, и Шемпион надеется, что они будут рассуждать именно так.

Шлегель цыкнул зубом, что у него означало почти что восхищение.

– Да-а-а, у тебя бывают светлые мысли, парниша. А для британца, я имею в виду, даже гениальные. – Он кивнул. – Думаешь, у него здесь может быть двое завербованных агентов?

– Шемпион, к вашему сведению, собаку съел на технике создания двойной разведсети.

– Кому же знать, как не тебе! Вы ведь с ним вместе работали, не так ли? – Он подошел к вазе с пластмассовыми цветками, взял один и, отламывая один за другим лепестки, бросал их в пепельницу. – Но все же вопросов еще очень и очень много. – Он глянул на поломанные кусочки того, что еще осталось от цветка, которые все еще держал в руках, и вдруг выронил их, как будто они обожгли ему руки.

– Я пытаюсь бросить курить, – поделился он. – Тяжело.

– Еще бы! – подтвердил я сочувственно.

Лицо Шлегеля исказила гримаса – он старался сдержаться и не чихнуть, все же чихнул, а затем аккуратно вытер нос. Подошел к батарее – убедиться, включено ли отопление. Но она была холодной.

– Может, дашь мне таблетку этого твоего аспирина? Кажется, я подхватил от тебя вирус.

Я дал ему две таблетки. Шлегель их проглотил.

Затем он сказал:

– Шемпиона произвели в полковники египетской армии.

Я уставился на него недоверчивым взглядом.

– Правда, правда, – подтвердил он, усмехнувшись. – Это нигде не объявляли, об этом не распространяются, конечно, но все вполне официально. Ты же знаешь, как армейские чины любят запускать когти в «многообещающие источники информации».

Я кивнул. Армейские боссы, конечно же, будут стараться заполучить себе такого человека, как Шемпион, им нужно, чтобы он передавал материалы им, а не политическим заправилам. Для этого они нашли самый простой путь – сделать его полковником.

– Полковник отдела пропаганды, вступает в силу с десятого января. – Шлегель свернул свой носовой платок в шарик и помассировал им нос, как будто стараясь подавить еще один чох. – Отдел пропаганды! Подумать только! – Он в изумлении потряс головой. – Как ты думаешь, может, вся эта возня на этом уровне? Может, это все пропагандистские штучки?

– Пропагандистские?! – чуть не задохнулся я от возмущения. – Надувательство настолько неприкрытое, что должно держаться в тайне, вы это имеете в виду? – спросил я с сарказмом.

– Он еще не сыграл свою игру, – покачал головой Шлегель, как будто предчувствуя или предвещая что-то.

– Да уж, – согласился я.

– Тебе пора, – переменил тему Шлегель и злорадно продолжил: – Я знаю, что Шемпион предпочитает, чтобы ты был дома пораньше и успел переодеться к обеду.

– До чего же вы ядовитый субъект, полковник.

– Я уже слишком стар, чтобы менять свои привычки, – ответил он.

На лице Шлегеля так и осталась отметина на том месте, куда я съездил ему кулаком во время шумной потасовки на вокзале Ватерлоо.

– Насчет того дела…

– Это мое Ватерлоо, – сразу понял меня Шлегель. Он улыбнулся своей кривой улыбочкой и пояснил: – Так в шутку назвал наше рандеву Доулиш.

– Все это было совершенно на меня не похоже, как будто я – не я, – произнес я извиняющимся тоном.

– Надо же, как забавно, – услышал я слова Шлегеля. – А вот Доулиш сказал, что это полностью и совершенно в твоем духе.

Глава 16

– И это называется юг Франции, – патетически воскликнул я, когда слуга взял мое пальто. Шемпион, расположившийся в огромном кресле с подушечкой для головы, наклонился вперед и взял полено. Он положил его в камин и только после этого взглянул на меня. Эти «бревнышки» представляли собой цилиндры идеальной формы, заготовленные из молодых деревьев – даже их коснулся тот продуманный до мелочей, «рассчитанный» порядок в доме. Так, три сочетающихся друг с другом античных угловых шкафчика, покрытые черным лаком, с абсолютной точностью вписывались в пространство между стеной и ковром, а цвета полностью гармонировали с картиной над камином и сукном карточного столика. Подобное творение будет вашим, если декоратор получит чек, где не проставлена сумма. А я, проживший всю жизнь в однокомнатных, кое-как, хаотически обставленных квартирах, чувствовал себя в этих обустроенных так, чтобы произвести впечатление, чересчур эффектных покоях не очень уютно. Рядом с Шемпионом, на расстоянии вытянутой руки, красовался графин с виски. Еще утром, когда я уходил, он был полон. Сейчас же – почти пуст.

Билли, растянувшись во весь рост на полу, рисовал монстров в своей книжке о животных. Увидев меня, он поднялся на ноги и подошел, обличающим жестом тыча в меня пальчиком.

– Рыбы не слышат, когда ты их зовешь!

– Неужели? – деланно удивился я.

– Да, потому что у них нет ушей. Я сегодня несколько часов их подзывал, а няня сказала, что они не могут слышать.

– А тогда почему они приплывают ко мне?

– Няня мне сказала, что ты, должно быть, бросал им хлеб в воду.

– Я надеюсь, ты не выдал меня, не рассказал ей, что я их кормил? Она очень сердится, если я не съедаю весь свой хлеб за обедом.

– Да, это-то я знаю, – произнес Билли задумчиво. – Я не скажу ей, можешь не беспокоиться.

Прищурив глаза, Шемпион издалека наблюдал за нашими «дипломатическими переговорами». Наконец высказался:

– Он из-за тебя получит комплекс.

– Что такое «комплекс»? – сразу вцепился в незнакомое слово Билли.

– Неважно, ничего особенного, – ушел от ответа Шемпион. – А теперь отправляйся-ка ты к няне, я скоро поднимусь пожелать тебе спокойной ночи.

Билли посмотрел на меня, затем на своего отца, снова на меня.

– Но мне бы хотелось иметь комплекс, – высказал он пожелание.

– Не беспокойся, Билли, – похлопал я его по плечу. – Я знаю человека, который может доставлять их оптом.

У двери раздался негромкий стук. Вошла Топаз. На ней был белый фартук. На лице никаких признаков макияжа, а светлые волосы стянуты в пучок на затылке. Я знал, что так она выглядит всегда, когда Билли предстоит купание, но сейчас вдруг подумал, что такой облик придает ей сходство с какой-то невозможно красивой медсестрой из фильмов о медиках и больницах.

Она почтительно кивнула Шемпиону и улыбнулась мне. Я встречал эту теплую дружескую улыбку каждый раз, когда наши пути пересекались в доме, но с той самой первой ночи, которую мы провели вместе, она больше ни разу не появлялась в моей комнате.

Кто-то дал определение любви как «желание быть желанным». Что ж, за всю свою жизнь я влюблялся не один раз, посему знал, что вряд ли я был на пороге того, чтобы влюбиться в Топаз. Но я знал также, что первоосновой любви является причудливая смесь страсти и сострадания. И все же вопреки всему, вопреки самому себе, я уже ревновал ее к тому неизвестному мне человеку, которому удалось бы лишить ее этой влекущей неприступности.

Я посмотрел на Шемпиона, затем мой взгляд снова обратился к Топаз. Я наблюдал за ними, всегда пытаясь разглядеть и уловить хоть намек на их взаимоотношения. Но сейчас эта ее только мне предназначенная улыбка больше была похожа на понимающий взгляд, которым обмениваются двое трезвых в присутствии подвыпившего приятеля.

– Пойдем, Билли, – позвала она. Но Билли не сразу последовал за ней. Он подбежал ко мне, ткнулся в меня лицом и обхватил руками.

Я присел, чтобы оказаться с ним на одном уровне. Билли торопливо прошептал:

– Не бойся, дядя Чарли, я не скажу ей про хлеб.

Когда Билли наконец пожелал нам спокойной ночи и Топаз его увела, Шемпион, обогнув комнату, прошествовал к столику у софы. Открыл папку с документами, которые я привез из Валми, нетерпеливым жестом выхватил бумаги и быстро пролистал их без особого интереса.

– Чепуха, – воскликнул он. – Все та же чепуха. Я попозже посмотрю повнимательней, разберусь. Но, по-моему, даже не стоит запирать их наверху.

– А Гус знает, что ты называешь все это чепухой? – поинтересовался я.

– То, что он мне помогает, дает ему ощущение причастности к классовой борьбе, – цинично заявил Шемпион.

– У него может пропасть это ощущение, если он получит десять лет за то, что выдает секреты.

– Ты просто не знаешь его, – усмехнулся Шемпион. – Мне кажется, это его самая заветная мечта.

– Что у нас на обед?

– Она снова готовит эти проклятые рубцы, свое «фирменное блюдо».

– Мне нравится.

– А мне – нет, – передернул плечами Шемпион. – А ты вообще-то думаешь о чем-нибудь, кроме еды? Не хочешь выпить?

– А ты поезди по этой дороге в Валми три раза в неделю на крошечном «фиате», тогда, может, и ты начнешь мыслить так же, в этом же направлении. – Я отмахнулся от предложенного мне графина.

– Ладно. Ты думаешь, что встречи с Гусом – потеря времени. Но нам скоро Гус понадобится, на самом деле будет очень нужен, и я не хочу, чтобы именно тогда его вдруг обуяли бы муки совести.

– Так вся теперешняя возня только для того, чтобы вовлечь его в игру, сделать соучастником?

– Нет, нет, нет. Но я не хочу, чтобы он копался и выбирал. Мне нужен постоянный канал информации оттуда. А я здесь уже сам разложу все по полочкам.

– Довольно опасный способ получения «чепухи», – заметил я холодно.

– Для тебя, ты хочешь сказать?

– А для кого же еще?

– Не забивай свою головушку ерундой. Если они там соберутся захлопнуть «створки раковины», я узнаю об этом. Узнаю даже раньше коменданта. – Он одарил меня широкой самодовольной улыбкой с таким выражением на лице, как будто поздравил сам себя с получением награды. Я до сих пор никогда не видел его пьяным, или, скорее всего, я раньше не знал, по каким признакам распознать это его состояние.

– А, ну тогда все просто замечательно, – развел я руками, но он не заметил сарказма в моем голосе.

Лицо его снова озарилось улыбкой.

– Посмотрел бы ты на Билли сегодня! Ты когда-нибудь видел железные дороги, которые делают немцы? Они прислали специально человека с фабрики установить и наладить игрушку. Там все есть: товарные вагоны, дизели, вагоны-рестораны и локомотивы, и эти составы ездят сами по всей комнате. Локомотивы – с твою ладонь, не больше, а каждую детальку можно разглядеть в подробностях – фантастика! Мы все держали в секрете до последнего, ничего ему не говорили… Надо было только видеть его лицо!

– Он хочет быть со своей мамой, Стив. Ему это необходимо! Слуги, сшитая на заказ одежда, необыкновенные игрушки…. Да ему наплевать на все это.

Стив нахмурил брови.

– Я делаю все это только ради мальчика, – заявил он. – Ты же знаешь.

– Что именно ты делаешь ради него?

Шемпион допил свое виски.

– Он хочет быть со своей мамой! – повторил он с отвращением мои слова. – Черт возьми, на чьей ты стороне?

– Билли, – коротко ответил я.

Он поднялся на ноги лишь чуть-чуть пошатнувшись, но протянутая в мою сторону рука дрожала.

– Держи свое вшивое мнение при себе. – Желая, наверное, смягчить резкость слов и тона, Шемпион улыбнулся. Но эта гримаса мало была похожа на улыбку. – Ради Бога, Чарли! Она и так меня донимает. Сегодня получил еще одно, очередное, письмо от ее адвокатов… Они обвиняют меня в том, что похитил Билли.

– А разве это не так?

– Да, черт возьми, так! И у нее есть два пути заполучить Билли обратно: силой или с помощью адвокатов. Ну что ж, она узнает еще, что я могу позволить себе нанять больше и лучших адвокатов, чем она, а что касается силы… Пусть попробует пробиться сюда сквозь мою «армию». – Улыбка его стала шире.

– И все-таки, Стив, он хочет быть с матерью. Как же ты не понимаешь? Как ты можешь быть так слеп?!

– Делай, что тебе говорят, и не суй свой нос куда не следует.

– Так значит, фирменные рубцы, ага, – сказал я. – Мне нравится, как она их делает. Она кладет туда телячьи внутренности и бычьи ножки – вот это-то как раз и делает соус таким наваристым.

– Ты хочешь, чтобы меня вывернуло, – возмутился Шемпион. – Уж лучше я съем омлет с грибами. – Он обошел вокруг софы и снова открыл папку с документами. Перетасовал ксерокопии, сделанные Гусом с изрядной долей риска. Эта повторная «инспекция» утвердила его мнение. Он швырнул бумаги обратно в папку с галльским презрительным «Пу-у-ф» и вылил остатки виски в стакан.

К своему собственному удивлению, я обнаружил, что подобное пренебрежение и фырканье Шемпиона изрядно меня раздосадовало. Каково бы ни было его отношение к моим собственным опасениям и той побуждающей силе, что двигала Гусом, мы все же заслужили за все наши труды и старания большего, нежели это его презрение и цинизм.

– Да, – я вслух посоветовался со своим внутренним голосом. – В омлеты она добавляет ту самую, замечательную острую приправу. Пожалуй, я тоже начну с омлета.

Глава 17

В четверг у меня день был свободен. Я провел его в Ницце. В то утро я не торопясь прошелся по рынку, вдыхая аромат фруктов, овощей и цветов, съел ранний персик и прикрепил в петлицу синий василек. А совсем рядом с рынком находилась квартира Сержа Френкеля. Увидев меня, он не удивился.

– Сейчас мы будем пить кофе, – поприветствовал он меня так, как будто знал заранее о моем приходе и ждал. Он провел меня в свой кабинет. Там царил обычный беспорядок. Ценные марки были рассыпаны по всему столу, среди стопок старых конвертов, которые я, как настоящий коллекционер, научился с шиком называть «обложками». Каталоги, страницы которых были переложены разноцветными бумажными полосками, громоздились в кресле, а другие, видимо, те, с которыми он сейчас работал, были навалены один на другом в раскрытом виде на столе рядом с записными книжками.

– Я вам помешал.

– Вовсе нет, мой мальчик. Мне полезно передохнуть от работы.

Я оглядел всю комнату тщательно и систематично. Я старался делать это как можно деликатнее, но, вне всякого сомнения, Серж Френкель все понял. Он ждал, пока я заговорю. И я, чтобы замять неловкость, спросил:

– Вы не боитесь грабителей, Серж? Ведь все это, должно быть, стоит целого состояния? – Я обвел комнату рукой.

Приподняв огромную лупу на столе, он вытащил из-под нее несколько смятых марок, с которыми работал до моего прихода. Бережно, с помощью пинцета поместил их в пакетик из прозрачной бумаги и придавил грузом.

– Здесь находится только малая доля того, что я имею. У дилеров, подобных мне, «товар» должен постоянно обращаться среди предполагаемых покупателей. – Он воткнул вилку электрокофейника в розетку на стене. – Сегодня я угощу тебя кофе со сливками. В качестве компенсации за прошлый раз.

– А Стив Шемпион все еще покупает у вас? – Я попытался сразу же направить разговор в нужное мне русло.

Френкель не успел ответить на мой вопрос – зазвонил телефон. Он поднял трубку.

– Серж Френкель, – услышал я, и, прежде чем человек на другом конце провода начал излагать свое дело, Френкель сказал: – У меня сейчас посетитель, деловой разговор, я занят. – Наблюдая за кофейником, он пробормотал несколько лаконичных, уклончивых замечаний и попрощался. К тому времени когда он повесил трубку, кофейник уже закипал, пуская пузырьки. – У дилера, занимающегося марками, – миллион проблем, – медленно проговорил он. – Только одна или две касаются непосредственно филателии, а девяносто девять процентов – чистой воды психология и человеческая натура.

– Даже так?

– Вот, к примеру, эта женщина, – изящным движением пальцев он указал на телефон. – У нее в прошлом месяце умер муж… честный, порядочный человек, работал в типографии… Ну так не могу же я в такое время спрашивать, не хочет ли она продать коллекцию марок своего мужа. – Я понимающе кивнул. – И вот теперь, – продолжил Френкель, – она звонит и рассказывает, что к ним заглянул парижский дилер, узнал, к глубокому своему огорчению, что ее муж умер, предложил ей свою помощь и советы, как лучше поступить с марками, а кончилось дело тем, что он купил все восемнадцать альбомов за пять тысяч франков. – Серж привычным движением пробежал пальцами по волосам. – Всего лишь четверть того, что заплатил бы ей я. Она думает, что ей страшно повезло, потому что ее муж никогда не признавался, сколько он каждый месяц тратит на марки… чувство вины, видишь ли.

– И часто у вас так бывает?

– Обычно наоборот: супруг, имеющий любовницу и оплачивающий квартиру на улице Виктора Гюго. Такие мужчины говорят своим женам, что они покупают марки, тратят на них все свои деньги. И когда подобный типус умирает, передо мной встает неблагодарная задача как можно деликатнее объяснить вдове, что та коллекция марок, продажа которой, как она думала, даст ей возможность заплатить по закладной, совершить кругосветное путешествие и оплатить учебу сыновей в колледжах, – всего лишь набор «наклеек», которые я вовсе не горю желанием купить.

– Значит, такие «коллекционные жемчужины» вам предлагают?

– Да уж. И дилеры из Парижа не появляются случайно, когда в подобной семье случается несчастье и кто-то умирает. А самое худшее – вдовы очень часто подозревают, что я просмотрел альбомы и украл все наиболее ценные марки.

– Тяжела же ты, жизнь бизнесмена-филателиста! – посочувствовал я.

– О, и это еще не все. Я, можно сказать, Кассиус Клей в своем роде, – продолжил рассказ о своей жизни Серж Френкель. – Уверенно стучу кулаком по столу и заявляю, что смело берусь решить все проблемы, с которыми ко мне приходит посетитель. Вы открываете дверь моего кабинета, проходите через эту дверь мне навстречу и… откуда мне знать… вы можете оказаться замечательнейшим специалистом по маркам времен Второй империи или – что еще хуже – по телеграфным маркам или налоговым. Но каждый жаждет, чтобы оценка была произведена немедленно, а заплачено сразу же и наличными. Мне приходится покупать у подобных экспертов, продавать им, да еще умудряться получать прибыль. Это нелегко, скажу я тебе.

– И все-таки вы когда-нибудь продавали что-либо Шемпиону? – вернул я его к интересующему меня вопросу.

– Продавал, в прошлом году. У меня были три очень редких французских обложки. Они были среди почтовых отправлений, которые доставил самолет, выпущенный катапультой с лайнера «Иль де Франс» в 1928 году. Это был первый эксперимент подобного рода по доставке почты. К тому же у них кончились марки, и они делали надпечатку поверх других марок. Так что на этих обложках надпечатка была перевернута… Впрочем, все это ерунда, не так ли? – прервав свое повествование, улыбнулся Серж.

– Очевидно, для Шемпиона – нет. Сколько он заплатил?

– Я уже забыл. Тысяч двадцать франков, или даже больше.

– Это большие деньги, Серж.

– Коллекция авиапочтовых отправлений Шемпиона входит в десятку лучших в Европе: цеппелины, французские дирижабли, почта воздушными шарами и полеты зачинателей воздухоплавания. Ему нравится драматический эффект во всем этом. У него нет тонкого чутья и соответствующих знаний, необходимых для собирания классических марок. Да и вообще он мошенник. Ему, по его натуре, должна нравиться такая коллекция, которую он может прихватить с собой, когда нужно смотаться, заметая следы. И быстро продать. У человека, такого как Шемпион, всегда наготове упакованный чемодан, а в кармане билет на самолет. Мошенником он был, им он и остался, и тебе это известно!

Я не очень-то понимал логику рассуждений Сержа Френкеля. Поскольку я не был филателистом, то по моим меркам мошенник, в любой момент готовый исчезнуть, должен предпочитать классические марки огромной стоимости. И тогда ему просто нет необходимости упаковывать чемоданы. Он может всюду носить свое состояние с собой в бумажнике.

– Вы не говорили ему в прошлом, что он мошенник, – заметил я.

– Не говорил, ты имеешь в виду, когда он устроил засаду на тюремный фургон и освободил меня. Да, я в те дни не знал, что он из себя представляет. – Он допил свой кофе. – Мне только казалось, что знаю.

Он принес кофейник и снова наполнил наши чашки. Добавил пару ложек взбитых сливок в свой крепчайший кофе, а затем постучал ложечкой по краю сливочника, чтобы стряхнуть с нее остатки. То, с какой силой он это проделал, выдало его чувства.

– Что ж, вероятно, ты прав, – неохотно признал он. – Я вынужден отдать должное этому дьяволу. Он спас мне жизнь. Я бы не протянул до конца войны в концлагере, а ведь именно там оказались все остальные.

– Каковы его намерения, Серж?

– Но ты же находишься рядом с ним в его большом чудесном доме, так?

– И тем не менее я не знаю, чем он занимается, чего хочет.

– Ох уж этот нефтяной бизнес, – вздохнул Френкель, – он внесет перемены в жизнь всех нас. – Он взял сливочник со стола и другим совсем тоном спросил: – Тебе добавить сливок в кофе?

Я покачал головой. Нет уж, я не дам ему возможности снова ускользнуть от предмета обсуждения.

– Я уже больше не коммунист, – сказал он. – Ты это осознаешь, я думаю.

– Я заметил некоторое разочарование, – было моим ответом.

– Разве могли цари помыслить о таком империализме? Разве могли гонители евреев мечтать о такой поддержке? Русские преследуют, травят всех нас, Чарльз, мой мальчик. Они подстрекают арабов, чтобы те не давали нам нефть, они передают оружие, бомбы, реактивные гранатометы любой группе сумасшедших, маньяков, готовых жечь и калечить, взрывать аэропорты и угонять самолеты. Они договариваются с профсоюзными деятелями, и по их велению закрываются доки, останавливаются поезда, замолкают фабрики.

Я взял чашку и отпил немного кофе.

– Что, в горле пересыхает? – возбужденно воскликнул Френкель. – От этого – вполне может. Ты осознаешь, что происходит? В сущности мы увидим еще перекачивание богатства в арабские страны подобное тому, как в восемнадцатом веке богатство перемещалось из Индии в Британию. И ведь именно это вызвало к жизни промышленный переворот! СССР теперь является крупнейшим экспортером вооружения в мире. Алжир, Судан, Марокко, Египет, Ливия – я уж не буду перечислять тебе неарабские страны – покупают советское оружие, тут же пускают его в ход и снова покупают. Ты спрашиваешь, помогаю ли я израильтянам! Помощь Израилю может оказаться для Запада единственным шансом выжить.

– А роль Шемпиона во всем этом?

– Хороший вопрос. Действительно, какова его роль! Зачем арабам связываться с дешевым торгашом, как Шемпион, когда все продавцы оружия в мире соревнуются друг с другом, чтобы продать тем все, что только их душе угодно.

– Не держите меня в неизвестности!

– Твой сарказм неуместен, мой мальчик.

– Тогда скажите мне.

– Шемпион пообещал продать им то единственное, что не могут купить их деньги.

– Вечное блаженство?

– Ядерное устройство. Французское ядерное устройство.

Воцарилась тишина, прерываемая только моим тяжелым и неровным дыханием.

– Откуда вы можете знать это, Серж?

Френкель пристально смотрел на меня, ничего не отвечая.

– А если он доставит им это?

– Была упомянута цифра в двести миллионов фунтов стерлингов.

Я улыбнулся.

– Вы рискуете, рассказывая мне… а что если я вернусь обратно и все выложу Шемпиону…

– В таком случае он либо откажется от этого плана – что меня безмерно обрадует, либо приложит все усилия, чтобы воплотить его в жизнь.

Серж пожал плечами.

– Он может изменить план, – заметил я.

– Мне кажется, что в подобном рискованном предприятии вряд ли сразу же окажется наготове альтернативный план.

– Да-а, – протянул я. – Наверное, вы правы. – Я сунул руку в карман, нашел сигареты и спички, неторопливо прикурил. Предложил закурить и Сержу.

Он отмахнулся от предложенных сигарет.

– Ты не сказал мне, что ты думаешь по этому поводу, – он наклонился ко мне, заглядывая в глаза.

– Я как раз думаю, смеяться мне или плакать, – поведал я ему.

– Что ты имеешь в виду? В каком смысле?

– Серж, вы переутомились. Вас беспокоит арабо-израильская война, нефтяной кризис, ваш бизнес, наверное… и вот уже ваши страхи приобретают соответствующую форму. Вы сами изобрели этот кошмар и назначили Шемпиона на роль сатаны.

– И совершенно справедливо, – выпалил Серж, но как только произнес эти слова, он осознал, что они лишь подтверждают мою правоту. Френкель был стар и одинок, у него не было ни жены, ни ребенка, ни близких друзей. Мне стало его очень жаль. Захотелось успокоить, рассеять его страхи.

– Если Шемпиону удастся украсть атомную бомбу, то он достоин того, чтобы получить за нее то, что вы говорили.

– Была упомянута цифра в двести миллионов фунтов стерлингов, – сказал Серж, повторяя слово в слово ту фразу, которую произнес ранее, как будто у него в голове без остановки прокручивались несколько одних и тех же кадров из какого-то фильма.

– Почему именно французская атомная бомба? – спросил я. – Почему не американская, или английская, наконец не русская атомная бомба?

Лучше бы я не спрашивал его об этом, так как он совершенно очевидно нашел для себя ответ на этот вопрос очень давно.

– Французское ядерное устройство, – поправил он меня. – Технология его изготовления проста. Французы создали свою бомбу без чьей-либо помощи, она гораздо проще и, наверное, не так строго охраняется. – Серж Френкель с трудом, сосредоточив на этом усилии все свое внимание, как все, страдающие артритом, поднялся на ноги. Он выпрямился, опираясь на подоконник, где соседствовали медный письменный прибор и дорожный будильник, который неизменно показывал четыре минуты второго. Глядя на его осторожные движения, я подумал, не были ли поражены болезнью и суставы пальцев. А Серж в это время смотрел не на загроможденный подоконник, а в окно, на улицу внизу, живущую своей жизнью.

Словечко «наверное» оставляло мне лазейку.

– Ну вот, Серж, вы же не думаете действительно, что французы будут охранять свое добро хуже, чем кто-либо еще на всем свете! Ну же, Серж!

– Я беру обратно «не так строго охраняется», – бросил он через плечо.

Из окна его кабинета открывался вид на рынок в Кур Салейя. Я подошел к нему, чтобы с того места, где он стоял, разглядеть, на что был направлен его столь пристальный взгляд. Губы его шептали:

– Любой из них, может оказаться, работает на Шемпиона.

Я понял, что он имел в виду темнокожих североафриканцев на рынке, так выделяющихся как среди продавцов, так и среди покупателей.

– Совершенно верно.

– Не надо поддакивать мне, – голос Сержа снова стал пронзительным. – Шемпион дюжинами привозит во Францию арабских головорезов. Алжирцам даже не нужно оформлять иммиграционные документы. Это один из пунктов договора между нашими странами, уступка им со стороны Де Голля.

– Я, пожалуй, пойду, – вздохнул я, поглядев на него с жалостью.

Он не ответил. Когда я уходил, он все еще стоял, уставившись невидящим взглядом в окно, и перед его мысленным взором разворачивались, одному только Господу Богу известно какие, жуткие сцены кровавой резни.

Как только я начал спускаться по каменным ступеням лестницы, я услышал сзади торопливые шаги с площадки этажом выше. Эхо от тяжелых ботинок с металлическими подковками откатывалось от голых стен, и я предусмотрительно шагнул в сторону, когда человек приблизился ко мне.

– Ваши документы! – Это был старый как мир окрик французского полицейского. Я повернулся и посмотрел на него, что меня и сгубило. Он толкнул меня в плечо с такой силой, что я чуть сразу не рухнул головой вниз, еле удержался, но все же потерял равновесие на последних ступеньках лестничного пролета.