сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Сейчас все эти мысли смешны. И где-то глубоко притаилась боль, которая наложила отпечаток на светлые чувства при встрече. Я догадываюсь, что не смогу сказать ни слова. И в моих мечтах не было слова «Работа», мы не говорили о работе.
— А ты? — спрашиваю я. — Почему ты летишь в южную сторону?
— Я... живу в Лэйквей сейчас. Это недалеко от Остина. Я подумала, что могу работать поближе к моей бабушке, чтобы приглядывать за ней, — она поднимает голову и мягко смеется. — Но, думаю, что это она приглядывает за мной.
Я сдержано улыбаюсь, но что-то продолжает сжимать сердце у меня в груди. Я не знаю, почему, но то, что она живет в Техасе сейчас, ударило по мне очень сильно. Наверное, потому, что я понял, что не являюсь больше частью ее жизни. Я даже не знал, где она жила.
— Я навещала своих друзей здесь, — добавляет она
Это тоже ударяет по мне — я не являюсь ее другом, которого бы она хотела навестить. И я не знаю, каких друзей она навещала. Ее друзья раньше были нашими общими друзьями. Хотя, конечно, она могла завести новых друзей за этот год. Я киваю головой.
— Ты продолжаешь жить в Аве? — спрашивает она.
— Да, — отвечаю я, хватаясь сзади за шею, наверное, это нервная привычка.
Она задерживает дыхание, словно набираясь сил.
— Как все?
Опять она спрашивает, будто бы ей не безразлично. Почему она так себя ведет? Я пытаюсь не представлять ее рядом со старым кленом, смотрящую мне в глаза и говорящую мне, как сильно она меня любит. И то, что она так себя ведет сейчас, не помогает мне избавиться от наваждения.
Очередь вдруг начинает двигаться вперед, и я замечаю, что уже образовалось значительное пространство между мной и человеком впереди.
Эшли улыбается и опускает руку на ручку сумки.
— Они в полном порядке, — с трудом говорю я. — Уверен, что все по-прежнему с тех пор, как ты нас покинула.
Я замечаю, как дрогнула ее челюсть от быстрого вздоха после моих последних слов. Я не хочу ее ранить, но факт остается фактом — она ушла очень быстро. Никто не уходил из наших мест, и уж точно они все делали медленно. Но, возможно, я бы тоже ушел также быстро, если бы был на ее месте.
Очередь двигается слишком быстро, я встаю перед стройной женщиной в форме авиакомпании, проверяющей билеты. Она приветливо улыбается мне, и я учтиво улыбаюсь ей в ответ, передавая свой посадочный талон.
Она его сканирует, и я медленно вливаюсь в новую очередь в посадочном туннеле.
Люди передо мной вдруг останавливаются, и я оглядываюсь посмотреть на Эшли. Она в этот момент подает свой билет для сканирования. И через мгновение уже присоединяется ко мне.
— Это весь твой багаж? — замечает она, складывая руки на груди.
Я смотрю на свой рюкзак, который без усилия удерживаю кончиками пальцев.
— Я с некоторых пор стараюсь не тратить время на получение багажа.
Она смеется, опуская свою голову.
— Я тоже.
Я вздыхаю и смотрю на ее небольшую сумку. Сегодня я бы не возражал ждать свой багаж, если бы она была рядом. Черт, мне не следует думать об этом.
— Какое у тебя место на билете? — спрашивает она.
Впервые за сегодняшний день я смотрю на свой билет, так как до этого момента мне было все равно, где я буду сидеть.
— 15С, — говорю я.
— У меня 11, — она смотрит вниз на билет, — 11А.
Эшли переводит взгляд на меня, и что-то мелькает в ее глазах. Что-то недосказанное, и я отдал бы все, чтобы узнать, что именно.
— Знаешь, если место рядом со мной будет свободным, ты мог бы сесть там, — предлагает она очень мягким и не слишком уверенным тоном.
Я киваю и улыбаюсь.
— Хорошо, договорились.
Она прикусывает свою нижнюю губу, а я начинаю молиться, чтобы место возле нее не было занято.
— Прошло так много времени, — произносит она, возвращая меня из своих мыслей.
— Да, — соглашаюсь я. — Ты по-прежнему работаешь в издательстве?
Она кивает.
— Да, я и сама стала немного писать, — говорит она, улыбаясь шире.
— Правда? — переспрашиваю.
— Правда, — отвечает она, теребя свой пиджак. — Совсем немного.
— Здорово, — говорю я. Это неожиданно, но я очень рад за нее. — Это же классно!
Все опять весьма быстро начинают двигаться на посадку, и вот мы уже стоим перед входом в самолет, и стюард вопросительно смотрит на меня. Я подаю свой посадочный талон и продвигаюсь по заполненному салону. Восемь. Девять. Десять. Одиннадцать.
Черт. Два парня уже сидят на одиннадцатых местах. Я оглядываю их — два молодых симпатичных парня, примерно нашего возраста. Я сразу же начинаю ревновать ее к ним, не знаю, почему, ведь она больше не моя. Я останавливаюсь и помогаю Эшли положить ее сумку в багажный отсек. Я стараюсь вести себя как обычно, и в то же время пытаюсь встретиться взглядом с парнями — им не нужно знать, что она больше не моя.
— Спасибо, — благодарит она.
Я киваю.
— Ладно, — говорит она, глядя на свое место, — в случае, если мы больше не увидимся после посадки.
Она останавливается, и опять что-то появляется в ее глазах. Я должен сказать что-нибудь, должен был пригласить ее в ресторан на обед.
И в это время парень позади нас громко кашляет, намекая, чтобы мы освободили проход, и я недовольно смотрю на него.
— Хорошо, если я не увижу тебя позже, — начинает она снова, — я была очень рада увидеть тебя вновь, Рэм.
В последний момент я останавливаю слова, уже готовые вырваться, и просто говорю:
— Да, я тоже был рад тебя увидеть.
Она улыбается мне и садится в свое кресло. И после еще одного глубокого вдоха я заставляю свои ноги двигаться дальше по проходу к своему месту.
Возле окна сидит женщина с ребенком. Я сажусь в свободное кресло и тупо смотрю перед собой, обдумывая то, что только что произошло.
Я не видел Эшли Уэскотт больше года, это первая наша встреча.
Она все также прекрасна, как в тот день, когда я впервые ее увидел. Я все так же хочу ее, и это также неоспоримо, как эта стена сбоку. Но я знаю, и она знает. И это держит нас на расстоянии.
Я стараюсь увидеть ее в просвете между кресел, но ничего не могу рассмотреть и, в конце концов, сдаюсь. И затем я опять отправляюсь блуждать по воспоминаниям двухлетней давности. Я думаю о том времени, когда мы были вместе, я вспоминаю наш первый танец и наш последний день вместе. И я останавливаюсь, ругая себя, что многое не сказал ей тогда, но тут же понимаю, что это не изменило бы ничего, — она все равно бы ушла. Я опять ругаю себя, что ничего не сказал сегодня, мое сердце больно сжимается в груди от осознания, что все останется так, как есть. За всеми этими мыслями я не замечаю, как проходит час и сорок пять минут, наш самолет начинает заходить на посадку. Голос в динамике просит всех убрать свои столики, поднять кресла и пристегнуть ремни. Уставившись в окно, я рассматриваю крыши зданий. Неужели мы летели почти два часа? Мои мысли вновь возвращаются к ней. Не знаю, увижу ли я ее в аэропорту, возможно, будет лучше, если я ее больше не увижу.
Наконец-то самолет приземляется, и через некоторое время открываются двери. Все пассажиры мгновенно заполняют проход впереди и позади меня. Обычно я сижу и жду, когда все пройдут, и только потом неспешно выхожу. Но не в этот раз. Сегодня мое сердце бьется в сумасшедшем ритме из-за девушки, которая никогда не любила меня. И я должен сделать все, чтобы увидеть ее еще один раз. Зажатый в ловушке, я не могу придумать, что делать дальше. Я перевешиваю рюкзак поудобнее и жду, когда люди впереди меня покинут самолет. Я подхожу к ее месту, но Эшли там уже нет. Выходя, я дотрагиваюсь до козырька кепки, чтобы поблагодарить стюардов, и покидаю самолет. Пару минут в туннеле, и вот я уже перед паспортным контролем. Я пытаюсь увидеть в толпе платиновые волосы. И вдруг замечаю ее — она что-то ищет в сумочке, наклонившись к сиденью. Мое сердце сразу же подпрыгивает в груди. Я рад увидеть ее, хоть и наблюдаю за ней всего несколько секунд. Было время, когда я называл ее своей. Я обычно шел позади нее, мои руки обвивали ее талию, и я целовал нежную кожу ее шеи. И я был единственным мужчиной в мире, кому позволялось это делать.
Я был. Я мог.
«Это самые грустные слова в английском языке», — говорил мой дед. И только сейчас я понял, почему.
Я чувствую, как моя улыбка начинает увядать, и понимаю, что упустил момент, пока смотрел на нее, не зная, что предпринять. Она заканчивает копаться в своей сумке, несколькими секундами позже поднимает голову и, встретившись со мной взглядом, улыбается мне. Все мое тело сковано от нерешительности — наверное, это какой-то сбой, так как мои ноги отказываются подчиняться и двигаться в ее сторону. Я хочу к ней подойти, но не могу, и она это понимает.
Один Миссисипи.
Два Миссисипи.
Я не могу не смотреть на нее даже тогда, когда ее улыбка становится очень печальной и уголки ее губ опускаются вниз. И затем она машет мне рукой. Простое движение рукой, которое я начну ненавидеть с этого момента, потому что оно означает «Прощай».
Я беру себя в руки и машу ей в ответ. Она смотрит на меня в последний раз и, повернувшись, уходит прочь от меня. Через мгновенье ее платиновые волосы теряются в толпе.
Я стою и смотрю, смотрю, как она удаляется.
И все это время мое сердце кричит разуму, требует догнать ее, но я ничего не делаю, просто стою и смотрю. После того как я теряю из виду ее светлые волосы, я делаю пару шагов, но потом опять останавливаюсь. Мне нужна остановка. Весь мир замедляется, но только моему сердцу плевать — оно отчаянно колотится в груди. Боль отдает в каждую кость, в каждый мускул в моем теле. Я делаю глубокий вдох и выдох, пытаясь привести себя в чувство. Это помогает, сердце замедляет свой ритм. Проходит еще пару мгновений, и я, перевесив рюкзак на другое плечо, шагаю в другую сторону.
Это как в каком-то дурацком кино, я не оборачиваюсь и не знаю, оборачивается ли она.
Любовь вернулась в мою жизнь ровно на один час и сорок пять минут. Все было абсолютно не так, как я себе это представлял. Ничего общего с моими мечтами. Но так и должно быть. Все так, как должно быть.
Глава 9
Прошлое — два года назад
Рэм
— Итак, вот оно, — говорю я, широко разведя руки. — Таймс-сквер Авы. Знаю, от всех огней и красок у тебя, скорее всего, рябит в глазах. Просто постарайся не смотреть на все сразу.
Она дарит мне ласковую улыбку.
Это наше первое свидание. Я адски нервничаю, но она выглядит так свежо, как обратная сторона подушки. Мне бы ее смелость. Я оглядываю толпу, собравшуюся у лотка, где на гриле готовят хот-доги и продают дешевое пиво.
— Можно, я скажу то, что ты, наверное, и так уже знаешь? — спрашиваю я.
Она смотрит на меня снизу-вверх.
— Конечно.
— Хорошо. Ну, это здесь, — произношу я, указывая на землю у нас под ногами, — скорее всего, это единственное место в Аве, где можно провести вечер пятницы.
Она кивает.
— Я так и поняла.
Ее взгляд скользит по толпе.
— Здесь все?
— Почти, — отвечаю я, охватив взглядом людей, уличного торговца и освещенный тротуар. Мы в центре города. Все называют его Солнечной площадью. Большинство людей не знает, откуда пошло это название. Но я помню. Бабушка когда-то давно рассказывала мне об этом.
— Можно я расскажу тебе о том, чего ты еще не знаешь?
— Конечно, — снова соглашается она, на этот раз широко улыбаясь.
— Это место получило свое название много лет назад, когда здесь был фермерский рынок и его использовали в качестве театра для дневных спектаклей, — я указываю в сторону большой стеклянной двери в дубовой раме под черно-белым навесом. — Ты не поймешь этого сейчас, потому что темнеет, но в полдень это солнечная сторона дома. Следовательно, Солнечная площадь.
Казалось, она едва сдерживает смех.
— Это звучит очень… логично.
— Ну, мы простые люди, мисс Уэскотт.
Она склоняет голову и кивает, и мы продолжаем прогулку, проходя мимо Джо Кимпера, продающего свой знаменитый попкорн.
— Подожди, ты должна это попробовать, — говорю я, возвращаясь и останавливаясь у лотка. — Можно мне пакетик, Джо?
Он кивает и протягивает длинный белый бумажный пакет. Я тут же предлагаю ей, и она принимает.
— Итак, я знаю твое имя и откуда ты, — начинаю я. — И знаю, что ты появилась здесь несколько месяцев назад. Еще я знаю, что ты чертовски красивая. Но больше я ничего о тебе не знаю.
Она немного приподнимает голову, как раз настолько, чтобы взглянуть на меня сквозь темные ресницы. Клянусь, она пытается скрыть румянец на щеках.
— Хорошо, что ты хочешь знать?
Она берет в рот немного попкорна, и на мгновение мой взгляд останавливается на ее чудесных розовых губах.
— Все, — говорю я.
— Все?
— Да, — я киваю. — Мне хочется узнать тебя лучше, чем я знаю этот город.
— Хммм, — тянет она.
— Я думаю, что все будет позже, хорошо?
— Довольно много, — соглашаюсь я.
Она закидывает еще одну горсть попкорна в рот.
— Ну, могу тебе сказать: мне нравится этот попкорн.
Я широко улыбаюсь. Знаю, что так и будет. Она хихикает и быстро прикрывает рот рукой. Выглядит это так, будто она пытается удержать вываливающуюся изо рта еду.
— Хорошо, — говорю я, сдерживая смех, — как насчет… самого яркого воспоминания из твоего детства?
— Моего что? — она глотает еду и снова тянется к пакету.
— Твое самое яркое воспоминание — то, что ты помнишь о детстве. Ну, ты понимаешь? То, что ты не сможешь забыть, даже если попытаешься.
Она смотрит на меня, скривив губы.
— Звучит так, будто ты на меня давишь.
Я пожимаю плечами, предлагая ей не уходить от ответа. Она закидывает голову назад и смотрит вверх, в темнеющее небо, после чего переводит взгляд на меня.
— Оно должно быть у всех?
— Да, — я утвердительно киваю. — О человеке можно многое рассказать по дорогому его сердцу воспоминанию.
— Ты это можешь?
Я смеюсь.
— Ну, моя бабушка так всегда говорила.
— Хорошо, — соглашается она. — Ну… — несколько секунд ее взгляд блуждает по земле. — Хорошо. Когда мы росли, у нас был старый дом. Такие строили на рубеже века, — она делает паузу. — Как в прошлом веке, не в этом.
— Я понял. Старый, как конный экипаж, а не как Y2K. (Примеч. Y2K — единственный мотоцикл для движения по обычным дорогам, который оснащен авиационным газотурбинным двигателем).
Она смотрит на меня с улыбкой.
— Правильно, — кивает она. — И, в общем, в доме была котельная. Это была просто маленькая комната с большой жуткой серой печью, которая подпрыгивала с громким треском каждый раз, когда выдавала порцию тепла. Но в комнате было очень тепло зимой, и мы с сестрой всегда ютились в углу рядом с этой большой печью. Мы считали это место своим секретным убежищем. Пробирались туда украдкой, пока никто не видел, и ели хлопья из коробки.
Она останавливается и смеется. Ее взгляд направлен перед собой, но, похоже, что ей интереснее рассматривать что-то в глубинах своей памяти, чем то, что перед нами.
— FrostedFlakes? — спрашиваю я. (Примеч. FrostedFlakes — товарный знак сухого завтрака, выпускаемого компанией Kellog).
— Да. Мама ненавидела, когда мы ели хлопья прямо из коробки. А мы ощущали себя такими бунтарками.
Я улыбаюсь, потому что она выглядит счастливой, и потому, что мне нравится ее воспоминание.
— Ну? — спрашивает она.
— Что, ну?
— Ну, и что ты можешь сказать обо мне?
— Ой, — спохватываюсь я. — Ну… ты любишь свою сестру — настолько, чтобы разделить с ней коробку хлопьев… И ты смелая.
Тут я замолкаю, потому что она странно на меня смотрит.
— Смелая?
— Да, ты не боишься большой страшной печи.
— Аааа, — улыбается она.
— И… в тебе есть какая-то диковатая черточка.
Она смеется.
— Итак, все началось с тех хлопьев.
Я смотрю на нее, подняв брови.
— Не сомневаюсь.
На этот раз мы оба смеемся.
— А что насчет тебя? — спрашивает она. — Какое твое любимое воспоминание?
Я глубоко вздыхаю
— Ну, — произношу я на выдохе. — Каждую весну мы с отцом ходили за грибами.
Она вопросительно смотрит на меня. Вероятно, мне необходимо все пояснить.
— За сморчками.
Она все еще непонимающе смотрит на меня.
— Ты никогда не пробовала?
Она качает головой и морщится, от чего на лбу у нее появляются мелкие морщинки.
— Нет, не пробовала.
— Ох, ну что ж, городская девчонка, вам нужно добавить сэндвичи с жареными сморчками в свой список покупок. Ты не пожалеешь.
Она смеется.
— Хорошо, в следующий раз я поищу их в продуктовом магазине.
Я смотрю на нее, чтобы понять, не шутит ли она.
— Что? — переспрашивает она.
— Нет, дорогая, ты не купишь их в продуктовом магазине. Ты должна найти их.
— Найти? — она искренне удивляется.
— Да, но не волнуйся, я возьму тебя как-нибудь с собой.
На секунду она замолкает, но потом, к счастью, улыбается и пристально смотрит на меня. Клянусь, ее глаза способны довести до смерти или сердечного приступа мужчину, если он окажется недостаточно стойким.
— В любом случае, мы часами могли высматривать их, — продолжаю я. — Я действительно не могу вспомнить ничего особенного из наших разговоров. Просто помню, как был вместе с ними, и это, возможно, было самой лучшей вещью в мире.
— С ними?
— Что?
— Ты сказал, что помнишь, как был с ними.
— О.
Я пытаюсь припомнить, что сказал.
— Разве я так сказал?
Она смотрит на меня и просто кивает.
— Я имел в виду папу.
Это по невнимательности.
