Текст книги "Надежда"
Автор книги: Лариса Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 71 (всего у книги 116 страниц)
На следующее утро мы с братом чесали Чушка за ухом, а взрослые связывали ему ноги. Роман Николаевич смело резанул поросенка по горлу, и тот вмиг замолк.
– Сейчас угомонится, – сказал гость, утирая потное, красное от волнения лицо. – Я не питал никаких иллюзий но, знаешь, Вася, оказывается страшно резать. Меня мандраж бьет. Не ожидал от себя такого, – добавил он тихо и растерянно.
Завершив важное дело, мужчины сели завтракать. Вдруг кто-то сильно забарабанил в окно, и женский голос закричал:
– Не ваш ли подранок бегает по улице как ненормальный?
Мы вбежали в сарай. Чушка на месте не было. Соседка указала на выгон перед хатой. Поросенок, пригнув голову к земле, прищурив и без того маленькие, злые глазки, угрюмо бежал напрямик, не разбирая дороги как выдрессированный. За ним стелился красный след. Дети из близлежащих домов, свистя и улюлюкая, сопровождали его. Когда ребята подбегали к нему сбоку, он останавливался и, резко поменяв направление, несся на них немыслимо огромными скачками. Детвора, визжа от страха, разбегалась в разные стороны. Но стоило скотине удалиться на приличное расстояние, они, теперь уже завывая от восторга и радости, что являются участниками столь редкого развлечения, опять догоняли обезумевшее от боли животное.
Из ворот домов выскакивали взрослые и с любопытством смотрели на все увеличивающуюся процессию. Шутки мужиков, охи-ахи женщин неслись со всех сторон. Роман Николаевич в запале было ринулся догонять раненое животное, но, поняв безрассудность и бессмысленность своего поступка, неторопливо вернулся к нашей калитке, у которой толпились озабоченные мужчины.
– Елки зеленые! Та хиба ж воно так можно над скотиной изгаляться? Придурки! – сокрушенно мотал головой дедушка моей одноклассницы и грозил в никуда сучковатой палкой. – Чего-то крутят-вертят хозяева. Надысь ввечеру я слышал...
– Не наезжай, Михалыч. Невтерпеж лясы поточить? Они же не нарочно. Недоразумение вышло. Не повезло хозяевам, – миролюбиво вступился за нашу семью молодой человек с улицы Нижней.
– Как же случилось, что сбежал кабанчик? – полюбопытствовал другой, бесцеремонно разглядывавший нашего гостя с едкой ухмылкой на худой физиономии.
– Видно, Василий плохо связал задние ноги, вот и не обошлось без казуса, – глухим извиняющимся голосом, но с печальным достоинством пояснил Роман Николаевич, сильно переживая за свой неудавшийся эксперимент.
– Действительность не состоит из одних разумных действий, – добавил он, в душе смущенно коря себя за непредсказуемость сюжета, повлекшего насмешки над семьей друга.
А внешне он держался так, будто не придавал этому событию особого значения. Его настроение не ускользнуло от пристального внимания мужчин. Они деликатно не высказывали сомнений по поводу поведения гостя.
Неведомо откуда вынырнула буфетчица из «Голубого Дуная», улыбаясь всем с профессиональной любезностью. Рядом щебетала с ласковым лукавством молоденькая секретарша из сельсовета. Лицо нашего гостя находилось под прицелом дюжины пар острых и опасных, как снайперские винтовки, глаз любопытных старушек.
– Василий Тимофеевич у нас теоретик. Интеллигенция, – снова ехидно влез дедуля.
Я знала этого далеко не ветхозаветного старика. Плюгавый, незначительный старикашка с дребезжащим голосом. Все считали его скучным, недалеким, даже умственно убогим, способным только на мелкие заурядные, обидчивые мыслишки. Докучливые назидания удручающе ограниченного «учителя» всегда невероятно возмущали слушателей, вызывали неприязнь, и они не упускали случая осадить его.
– Брюзга, маразматик, мозгляк! Не иронизируй попусту, папаша, – раздраженно возразил грубоватый, острый на язык Николай Матвеевич, который работал мастером на заводе «Предохранитель».
– Каждому свое. Вон тебя внучек не слушает, а Василий Тимофеевич два слова скажет, и пацан навытяжку перед ним стоит, – поддакнул его сосед.
– В деревне все надо уметь делать, – с необоснованным явно завышенным чувством превосходства не унимался Михалыч.
Настырный, склочный, злобный старикашка всегда с особенным остервенением торопился излить на кого-нибудь накопившиеся яды и желчь. Да и мещанская мнительность его никчемной старухи давала им обильную пищу для злословия. Но на этот раз старику не позволили даже начать оплевание.
– Вас самого послать в хлев, так, небось, штаны редки? Вмиг загремели бы оттуда! Вам лучше дрыхнуть без задних ног под боком у благоверной. Замшелая компания! – под дружный хохот соседей закончил разговор молодой человек.
Дед сердито фыркнул и удалился.
– Не гневись, старик. Прости, – великодушно пожалел его вслед молодой.
Мать послала Колю к деду Денису, непревзойденному мастеру по устранению любых бедственных положений селян. И вот худое, согнутое, долговязое тело замелькало между домов. Хотя поросенок потерял много крови, все же с трудом дед Денис сбил его с ног и одним быстрым уверенным движением, не колеблясь, закончил страдания животного.
Отец отправился в школу. Мужики, ожидая повозку, от души смеялись, вспоминая, как Роман Николаевич проиграл гонку с поросенком. Но когда отец с гостем приблизились с лошадью, они степенно заговорили о весе, упитанности кабанчика и помогли погрузить его на телегу.
– Вы городской? – обратился молодой человек к Роману Николаевичу.
– Да, – приветливо ответил тот.
– А здорово вы, как пацан, скакали по канавам. Особливо ловко выбирались из придорожной ямы, где наши бабы песок берут, – не соблюдая правил приличия, необходимых в присутствии чужого человека, со злорадной интонацией засмеялся упитанный мужчина с Красной улицы, случайно оказавшийся на «поле сражения».
– Войну десантником начинал, – с достоинством сообщил наш гость и выпрямился, хвалясь великолепной элегантной статью и величественной осанкой.
– Оно и видно. Закалка налицо и военная выправка до сих пор сохранилась, Здесь от житейских коллизий отдыхаете? – теперь уже уважительно расшаркиваясь, произнес толстяк. – Простите великодушно за нескромный вопрос – в каком вы звании?
– Полковник зенитных войск, – четко отрекомендовался гость, демонстрируя изящный наклон гордой головы, и порозовел от удовольствия.
После эффектной паузы раздался единодушный возглас одобрения селян.
– А Василий Тимофеевич в учителя подался, потому что начальственного голоса не имеет? – степенно спросил гостя сосед Петрович.
– Он сугубо мирный человек. Шпак, – мягко улыбнулся полковник.
– Как это шпак? Так у нас скворцов называют, – недоуменно пробормотал Петрович.
– А у нас гражданских лиц, – заливисто рассмеялся Роман Николаевич. – На одном языке говорим, а не всегда можем понять друг друга. Великий, могучий русский язык!
Когда мы вошли в дом, мать заворчала:
– Мужики, а как дети. Хлебом вас не корми, но дай вволю наиграться!
Роман Николаевич виновато улыбался, нервно барабанил кончиками пальцев по столу и говорил тоном нашкодившего мальчишки: – Назидательный случай. Сам себя перехитрил. Настоящим чертенком оказался поросенок! Впутал всех в каверзную историю. Спектакль абсурда вышел. Теперь пришел конец непредвиденному истязанию. Напрасно я покусился на вашу размеренную жизнь. Сквозь землю провалиться хочется от стыда.
Потом наклонился к отцу и прошептал на ухо: «Признание мелких ошибок и одобрительное молчание – разумные и надежные формы существования семьи. Душевная нагота кающегося мужчины всегда прекрасна. А женщина в браке должна быть или очень доброй, или очень умной. Тебе, Вася, в этом смысле очень повезло с женой. Пойдем залижем раны тихой, тускло протекающей жизни? Начнем суровую бесперспективную, бессмысленную борьбу с «зеленым змием»? Надеюсь, общение будет обоюдо приятным?» При этом он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. «Самовлюбленных людей совесть не очень-то мучает», – сердито отметила я про себя, предвидя и потому заранее переживая насмешливые пересуды селян о нашей неудачной охоте за собственным поросенком.
И вдруг меня посетила неожиданная мысль: «Зачем переживать? Можно с юмором смотреть на данное событье. Ведь на самом деле ситуация сложилась пресмешная!»
Мать сходила в контору и написала расписку о том, что кожу второго кабана сдаст государству, а от этого, молодого, оставит себе, по случаю приезда уважаемого гостя. А бабушка тем временем уже принесла ворох соломы, чтобы осмаливать на огне поросенка. Мы с братом тоже вышли во двор, чтобы поучаствовать в свершении ежегодного ритуала, который являлся для нас большим веселым праздником.
Я залезла на крышу сарая. Огляделась. Небо сегодня неподвижное, плоское, похожее на поле, исчерченное лыжниками. Передо мной четкая картина парка. Удивительное дело! Чуть ли не каждый день бываю в нем, но все время нахожу что-то новое, особенное. Вон к небу воздел руки мощный тополь. Какой смешной сук на нем! Ясно вижу глаз, клюв огромной птицы, перья на голове. Она смотрит на меня с любопытством. Почему я раньше ее не замечала?
Яркие гроздья рябины в белом снежном обрамлении под серебристыми лучами солнца кажутся драгоценными камнями в платиновой оправе. Вот эти березки весной трогательные, а зимой – гордые. Те, что вдали, кажутся причесанными одинаково строго. А у ближних, обледенелые тонкие чуткие нити как холодные солнечные лучики. Вздрогнули ветви, – и будто хрустальный звон пронесся в воздухе, подобный звуку стеклярусов на новогодней елке, только более нежный, потому что не искусственный, природный.
На зимний бал березки выстроились ровными рядами. Они готовы к вальсу или легкомысленной польке? Молодые елки распушили многослойные юбочки, отороченные белым мехом. Тоже танцевать собрались на искристом снегу?
Вот старые царственные ели. Замерли их тяжелые заснеженные крылья. За ними – луг, на котором зима слой за слоем стелет пуховые одеяла. А на дальний лес опустились облака и больше не поднялись в небо. Понравилось им висеть на ветках!
До чего же красиво смотрятся кудрявые белые деревья на фоне однотонного бледно-голубого неба! Кучевые облака на нем сегодня были бы неуместны. Птички веселым треньканьем знаменуют середину зимы. Мне тепло и радостно. Моя душа тоже оделась в пушистую, уютную шубу, вроде той, что укрыла воздушно, мохнато и объемно каждую ветку.
Спрыгнула с плетня в сугроб на огороде. Теперь мы с братом стряхиваем снег с веток яблонь друг другу на голову. Затеяли борьбу. Я перебросила его через себя, но кирзовым сапогом мне досталось по носу. Брызнула кровь. Коля испугался. Я прижала к лицу снежок и принялась быстро затаптывать красные пятна. «Помогай, – кричу я брату, – а то обоим влетит!»
Отдыхаем, валяемся на соломе, смотрим в небо и ждем родителей. Мы возбуждены до предела. Я уже ощущаю изумительный запах паленой шкуры. От нетерпения вскакиваю, кручусь винтом, изображаю «танец с саблями» вокруг стокилограммовой туши.
Наконец под предводительством гостя появляется отец. Роман Николаевич тоже уже на взводе от предвкушения нового для него события. Он пританцовывает, напевая «Тореодор!» Здорово! Праздничная суета – прелесть! Я заслужила ее: все лето и осень рвала по ведру крапивы, чтобы хрюшке хватало витаминов, и постоянно рубила ему щир и свекольник, чтобы сало получилось с мясными прослойками!
Мы с братом осторожно очищаем бока животного от сгоревшей щетины и вдыхаем аромат жаркого. Дым костра будоражит. Гость вместе с нами исполняет ритуальный танец индейцев. Взамен идолов у нас на шее висят хорошо обжаренные уши, тонкие хрящи которых мы уже успели обгрызть. А у Романа Николаевича на шпагате – кулон из хвоста поросенка. «Махнемся, не глядя», – шутит он. Я не соглашаюсь.
Когда туша обработана, зовем дядю Петю. Он производит «вскрытие». Меня интересует строение животного, наличие аномалий, жировых накоплений. Я ощупываю каждый орган, рассматриваю систему кровеносных сосудов. А где же сердце? «Бессердечным был ваш Чушок. Вопиющий неслыханный случай», – очень серьезно говорит дядя Петя. Я понимаю, что он шутит, и удивляюсь, как с ловкостью жонглера он умудрился у меня на глазах спрятать важный орган.
Когда сало ровными длинными полосами разложено на столе и окорока приготовлены к запеканию в духовке, бабушка зовет меня и Колю для выполнения грязной работы – мытья кишок. Мы не возражаем и, не мешкая, беремся за дело. Колбасы-то мы любим! Когда отнесли в чулан последнюю требуху, в обледенелых стеклах окон красными бликами отражалось заходящее солнце.
День закончился шикарным ужином: на столе жареная кровь и печенка, рядом сердце со свежим салом. Оглушительно пахло чесноком, черносмородинным листом и огуречным рассолом. Насыщенный аромат заполнял всю хату. Взрослые, подогретые рюмочкой водки, говорливы и шумны. Все дружно благодарили бабушку – главную хозяйку.
Нас отправили спать. Сквозь редкие тюлевые занавески цедится лунный свет. Я слышу задорный смех гостя, веселый – матери, спокойный, мягкий – дяди Пети. Теплый хмельной воздух праздника погружает меня в приятную дрему. Объятья морфея легонько стискивают голову. Засыпая, улыбаюсь.
ЕЖИКИ
Конец февраля. Солнечный воскресный день. Тают сосульки на крыше. Отец сказал, что надо бы погреться, то есть поработать физически, потому что закончились дрова. Занялись вырубанием и раскатыванием бревен, вмерзших в лед.
Утомившись, Коля присел отдохнуть на очищенный от коры конец ствола березы, но тут же с криком вскочил и показал мне ладонь. На ней виднелось несколько красных точек. Я внимательно осмотрела дерево. Ничего интересного. Вижу только узкую щель от удара топора. Расширила ее. Кусок древесины легко отвалился, оголив дупло. Из него мне под ноги выкатился колючий шарик.
– Ежик! – одновременно радостно вскрикнули мы, и я помчалась на кухню за тряпкой.
Принесли ежа в дом. По совету бабушки Коля налил в блюдце молока. Мы хотели подождать, пока ежик проснется, но бабушка сказала, что ему еще надо согреться, и отослала нас во двор. Нам не хотелось уходить, боялись пропустить момент, когда ежик начнет разворачиваться, но мы привыкли слушать бабушку и молча пошли работать. Вдруг Коля позвал меня:
– Гляди! Это не куриные следы. Здесь зверек прошел.
Самое любопытное, что следы вели прямиком к сараю. Будто зверь знал, куда надо идти. Очищаю лед с другого бревна. Неожиданно из него выпадают сразу два черно-серых шара. В одно мгновение они развернулись и побежали к сараю. Коля быстро приказал мне закрыть дверь сарая. Я схватила доску и оттолкнула ежей. Они вмиг опять превратились в шарики. Когда мы занесли их в дом, бабушка ахнула:
– Что будем делать с целым выводком?
Мы пообещали ухаживать за ежами и окрестили их папой, мамой и сыночком. Папой стал крупный медлительный зверек, а мамой – юркий. Ежики сами выбрали себе место для жилья – в самом дальнем углу комнаты, под кроватью. Маленький долго не просыпался. Мы заволновались и принялись будить его. Катали по комнате, пытались кочергой осторожно развернуть его тело. Наконец, малыш очнулся и потянулся. Не успели мы разглядеть его лапки, как он перевернулся на живот, и засеменил под кровать, где находились его родители. Мы удивились:
– Как он догадался, куда идти?
Бабушка, не отрываясь от дела, объяснила:
– Многие животные по запаху друг друга находят.
Чем мы только ни привлекали ежей, но они не хотели вылезать из укрытия! Так и ушли спать, не накормив своих подопечных. Утром проснулись и, не одеваясь, хотя в хате было холодно, бросились к блюдечку с молоком. Пустое! Выходили-таки ежи ночью! Мы захотели поиграть с ними. Но стоило нам приползти под кровать, – они сворачивались клубком. И все же «сынок» через неделю осмелел. Видно, дети у зверей тоже любопытные. Блестя черными глазками, он медленно прошлепал к блюдечку, попил немного и давай всюду совать свой длинный нос. Он сопел за печкой, таскал под кровать яркие цветные лоскуты, которые я нарочно ему подбрасывала. Шуршать бумагой ему нравилось больше всего. У него при этом был такой деловой вид, будто он выполнял серьезную работу. Скоро «сынок» стал полноправным членом семьи. Мы, прежде чем самим сесть ужинать, кормили его, чтобы он не приставал, не выпрашивал еду. Забота о домашних животных – это привычное, обыкновенное занятие, которое выполняешь по необходимости. А кормить ежиков – развлечение!
Мать уже не вздрагивала, находя ежика в валенке, либо в тапочке. Она больше шутила, терпеливее относилась к мелочам. Ежик внес в нашу жизнь что-то новое, радостное.
Прошло некоторое время. Бабушка заболела и с большим трудом засыпала. А ежики всю ночь бродили по дому и не давали ей покоя. Мы стали переселять их на ночь в чулан, а утром снова приносили на кухню. Бабушка успокаивала нас:
– Им в чулане лучше. Если бы они любили тепло, так за печкой устроились бы. К тому же там они мышей ловят. Им молока с хлебом мало.
О наших ежах сначала узнали соседские ребята, а вскоре и вся школа. Всем хотелось играть со зверюшками. Выход нашла учительница анатомии. Она предложила создать живой уголок. Ребята, особенно класс, где учился мой брат, восприняли сообщение с восторгом. А нам жалко было расставаться с любимцами. И тогда мать принесла нам тощенького серого котенка. Вид у него был жалкий, грустный. Но вскоре Мурзик обвыкся и уже как хозяин ходил по всему дому. А как-то вечером он обнаружил блюдечко с молоком и начал лакать. Тут из-под кровати притопал «сынок» и пристроился рядом с ним. Котенку почему-то не понравилось такое соседство. Он принял угрожающую позу: выгнул спинку, хвост трубой поднял – и зашипел. Ежик спокойно продолжал пить. Котенок осмелел и толкнул его лапой в нос. Ежик сердито фыркнул и отскочил от блюдца. И тут произошло неожиданное: Мурзик взлетел с пронзительным криком, перевернулся несколько раз в воздухе и шлепнулся на пол. Я не поняла, что случилось. И только когда Коля поднял раненого котенка, я услышала знакомые звуки «шлеп-шлеп». «Сынок» и взрослый еж убегали под кровать. Мы с Колей перевязывали окровавленный животик Мурзика, а бабушка вздыхала:
– Каждая зверушка дите свое защищает. Такова природа. Ничего тут не поделаешь.
Утром мы отнесли ежиков в школу.
ЛЕКАРЬ
Эта грустная история началась еще летом.
Поехали мы с отцом в Обуховку. Надо было помочь старикам с огородом управиться. Вдоль железнодорожной насыпи скользили чахлые пыльные кусты. Цветными лоскутами медленно проплывали поля. Наша повозка тарахтела, пересчитывая рытвины и колдобины, а я дремала. Для меня эти звуки – мелодия странствий, музыка мечтаний.
Дедушка и бабушка встретили нас, как всегда, с радостью.
В тот же день к отцу заехали на полдня друзья детства. Взрослые, естественно, выпили, вспомнили звонкие года. Время пролетело вихрем. Схватили гости сумки и побежали к машине. Бабушка, увидев на столе забытый сверток с ее угощением, бросилась к калитке догонять гостей, да запуталась в длинных юбках и упала с высокого кирпичного порога, поломав руки и ноги в нескольких местах. Проводив гостей, отец нашел свою мать в ужасном состоянии и тут же повез в больницу.
Долго там лежала бабушка, срослись у нее все открытые и закрытые переломы, а вот ходить все равно не получалось. Сделали рентген. Ничего плохого не разглядел доктор и начал теребить нашу бабусю:
– Ходи, не ленись. Дома у деда валяться на печке будешь.
– Та хиба ж я придуряюсь! Мне самой охота поскорее домой попасть, – кряхтя и охая, ворчала старушка.
Врач ей не поверил и выписал из больницы. Тогда купил отец бабушке костыли и горько пошутил:
– Ничего, мама, на трех ногах вам легче ходить будет.
– Да уж, наверное, недолго мне кандыбать придется на них. И так Бог дал пожить. А на том свете костыли, наверное, не пригодятся, – усмехнулась бабуся.
– Будет вам, мама. Зачем об этом думать? – с укоризной в голосе заметил отец.
– А о чем теперь мне еще думать? Нажилась я, сынок. Хватит. Не хочу больше небо коптить. Не боязно мне уходить, – услышала я спокойный ответ и удивилась его простоте и будничности.
А недавно мать прослышала, что в соседнем районе какая-то старушка лечит от многих болезней и диагнозы ставит лучше некоторых городских врачей. Поехали к ней. Мы с Колей тоже увязались. Школьный конь Чардаш резво тащил сани по хорошо накатанной дороге. Мы остановились у небольшой ладно скроенной избы. Встретил нас крепкий молодой человек лет двадцати пяти.
– Мамани дома нет. Поехала помочь в родах внучатой племяннице. Нескоро вернется. Я за нее. Руки у нас с мамой одинаковые. Оставайтесь, – пригласил он.
Отец в нерешительности топтался на месте.
– Ваня, подь сюда, помоги, – позвал молодой человек кого-то.
На крыльцо вышел мужчина постарше. Они осторожно перенесли нашу бабушку на кровать. Молодой человек принялся медленно ощупывать ее ногу от кончиков пальцев и выше. Закончив осмотр, он сообщил:
– Бабушка, у вас трещина в шейке бедра. Операция нужна. В городе скобки поставят.
– Не хочу в город. На костылях буду ходить, – запротестовала бабушка.
– Может, вы и правы. Кости у вас хрупкие. Операция может пройти не совсем удачно. Вот и гипс на руке неумело поставили, – вздохнул лекарь.
– Почем, милок, знаешь?
– Так ведь криво срослись кости.
– В больнице доктор сказал: «И так, бабка, сойдет. Все равно помирать тебе пора». Пошутил он так, – заторопилась оправдать врача бабуся.
– Конечно, пошутил, – с грустной усмешкой подтвердил молодой человек.
Отец был поражен чувствительностью рук и познаниями в медицине деревенского парня, но решил проверить их еще на себе.
Лекарь предложил ему раздеться и лечь на раскладушку. Его крупные, грубые руки легко заскользили по телу. Иногда он придавливал некоторые участки живота, груди, спины и при этом как бы прислушивался к своим ощущениям. Наконец, он сделал вывод:
– Запас вашего здоровья до девяноста лет, если не случится какого-либо несчастья. Ваше слабое место – печень. Спиртным не увлекайтесь, даже по праздникам. Сердце великолепное. Есть у вас болячка, она всегда будет с вами, но особых волнений не принесет.
Отец был доволен осмотром. Лекарь подтвердил диагноз обследования в городской больнице.
– Почему вы с таким талантом в городе не работаете? – поинтересовался отец.
– Там я не столько людей лечил бы, сколько доказывал свою правоту. А может, и совсем потерял бы способность помогать людям. Грех растрачивать попусту дар небес.
Отец с уважением посмотрел на лекаря. Мы попрощались.
Назад ехали молча. Я вспоминала, как весной привезла дочь соседки из города полуторагодовалого сына с воспалением кишечника. Два месяца лечили его в нашей больнице таблетками. Собьют температуру, выпишут ребенка, а через день у него – сорок градусов. И снова везут малыша к врачу. Мать уговаривала дочь дать ребенку кусочек пленки от желудка курицы: «Будешь потом мучиться тем, что не все сделала для своего ребенка. Прошлым летом этим лекарством я вылечила Вальку Петрова, комбайнера с нашей улицы. Бедный на полчаса от уборной отойти не мог». Дочь не решалась и со слезами отвечала: «А вдруг умрет, что я мужу скажу?» Ребенок сделался прозрачным. Простынки не успевали сохнуть. У мальчика уже не хватало сил стонать. Мать сказала дочери: «Не плачь, видно ему судьба такая. Еще родишь». И тут дочь послушалась мать, дала сыну деревенское средство. А утром малыш есть запросил...
– Папа, а почему врачи не признают народную медицину? – спросила я.
Обычно медлительный, он ответил сразу, видно сам думал о том же:
– Не разрешают им. Боятся, что навредят. У нас во всем крайности.
Я не стала вдаваться в тонкости и подробности глобальной темы и больше не приставала с расспросами. Тишина морозного вечера и легкое поскрипывание саней располагали к приятным размышлениям. Вспомнила как, возвращаясь от стариков большой компанией на трех санях, попали в метель. Лошади стали, не имея сил пробиться сквозь огромные наметы. Никто не ныл и не паниковал, хотя с нами были маленькие дети. Я тогда подумала, что проще съездить в город на поезде, хоть до него сто двадцать километров, чем к родственникам, до которых всего шестнадцать. Ночь провели в поле в борьбе с разбушевавшейся стихией и в спокойной деловой заботе о малышах. Вернулись на следующий день голодные как волки, возбужденные и счастливые удачным завершением неожиданного происшествия.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Утро. Солнце уже распахнуло очи и ласково глядит на землю. Пугливые лучики колеблются, лукаво дразнятся и исчезают. Потом опять вспыхивают. Мне приятна их игра. Грустно ли мне, радостно ли – в первую очередь я доверяю свою душу природе.
Почитала немного, не вылезая из постели, и пошла завтракать.
Четырнадцатое марта – первый день весны по старому стилю. Мне кажется, что он всегда солнечный. Выглянула в окно. Вот и сегодня небо высокое, нежно-голубое, облака редкие. Солнца так много! Кажется, что сияют хаты, деревья и даже воздух блестит. Искрятся бесчисленные россыпи звездочек на снегу. Восторженные воробьи по-особому суматошные, шумные, суетливые. Тяжеловесные вороны не так противно каркают. Они, как добродушные старушки, не в меру любопытны и от этого приятны.
Мне сегодня тринадцать лет. Я получила разрешение не заниматься домашними делами, поэтому пару часов могу позволить себе погулять на улице. Всюду слышу шуршание капели. А говорливые ручейки только на дороге. Кое-где на склонах земля обнажилась. Лыжи стремительно мчат меня по обледенелой горе, а потом еще долго скользят по хрупкому насту низины. Из-под них во все стороны разлетаются кусочки льда. Ощущение полета сладостно. Грудь переполняется восторгом.
Я глубоко вдыхаю пропитанный солнцем воздух, прикрываю глаза, стою молча и восхищенно. Теплые волны воздуха обнимают меня. Я млею от избытка радостного. Лицу приятно, но спина начала мерзнуть. Опять побежала на гору. Замечаю красный рябиновый куст на снегу. Поредели, поблекли его грозди. А городской клен так и не сумел за зиму сбросить пучки семян. Стволы берез ослепительно белые. Празднично искрятся и позвякивают на них хрустальные подвески. Хорошо!
Смотрю, Гошка ко мне бежит. Он наделен качествами сокрушителя и обычно является предвестником всевозможных неприятностей. Сворачиваю с дороги с твердым намерением не общаться с двоечником со станции. Против ожидания, Гошка подскочил радостный, дурашливо сделал под козырек и бодро произнес:
– С днем рождения тебя!
Я расплываюсь в вежливой настороженной улыбке.
– Хошь анекдот в подарок!
– Валяй, – согласилась я опрометчиво.
Я знала, что он интересуется неприличными, изощренными, возмутительно гадкими ситуациями, но не предполагала, что он видит во мне себе подобного и надеется найти с моей стороны понимание. Я ожидала уважительного отношения. И тут подоспело опровержение моих иллюзий. Гошка с невыразимым лукавством в глазах, упоенно, взахлеб омерзительным голосом «засандалил» жуткую пошлятину. Смысл заковыристой шутки не сразу дошел, но когда «въехала», меня покоробило. Неслыханная дерзость разозлила, появилось острое желание отдубасить наглеца.
– Гнусную чушь несешь. Не выеживайся, болван! – раздраженно, но сдержанно буркнула я, пытаясь скрыть горечь от причиненного оскорбления.
А когда справилась с неприятными чувствами, надменно и безжалостно повторила ироничную фразу учительницы анатомии:
– Что еще за физиологический примитивизм?
– Нет, вы только посмотрите на нее! Обиделась! Чем идиотичнее анекдот, тем он правдоподобнее и интереснее, – рассмеялся Гошка, довольный моим смущением.
– Теперь ты рассказывай! – потребовал он невозмутимо, с невинной веселостью, еще не оправившись от искреннего восторга по поводу собственной значимости.
Под напором его гипнотически решительного голоса я «выдала» пару анекдотов: школьный и колхозный.
– Потрясающе! – вскрикнул Гошка, надев личину умного. Он хохотал так, будто слышал их впервые.
– Куда ты сейчас? – из вежливости спросила я и тут же была несправедливо наказана длительной беседой.
– Вот подышу свежим никотинчиком и к «Варенику» побегу, – цинично сообщил неприятный собеседник, явно хвалясь своим знакомством с хулиганом.
– Напрасно бравируешь. Дался тебе этот хмырь! Он нужен тебе как простуда птахе! Еще к водке по легкомыслию приучит, тогда пиши пропало. Хоть ложись да сразу помирай, как говорят умные люди, – в грубой манере, как мне казалось более доступной Гошке, всполошилась я. И добавила по обыкновению привычный для такого случая воспитательный монолог: – С твоим дружком Генкой нечто такое уже случилось. По лени и попустительству характера ты тоже не сможешь устоять перед соблазном «употребить на дармовщину» или страх перед насмешками взрослого заставит согласиться. Порочная стезя. Не минет тебя сия чаша, угодишь в липкие, грязные руки, – выпустила я мощный заряд из арсенала матери.
Мой голос не был менторским, но, видно, сама того не замечая, за время работы вожатой я успела приобрести некоторый отрицательный опыт учительского занудства. Тем не менее, осознавая и не одобряя подобного поведения, в тот момент я считала, что эта строгая, серьезная речь ставит меня на пару ступеней выше воспитываемого мной мальчишки.
Гошка демонстративно небрежно лущил гарбузные семечки и противно отплевывался.
– Несешь полную фигню и несусветную чушь. Начхать мне на тебя. Ноешь как старая грымза! Уймись! Другим впаривай! Совсем рехнулась, дура? Обхохочешься! Для меня твои морали давно накрылись медным тазом. Ох, уж эта наша манера считать других глупее себя! Ох, уж эта привычка охаивать всех подряд! – саркастически пренебрежительно поливал меня Гошка.
– Ох, уж эта привычка навешивать другим на уши лапшу, – в тон ему ответила я, горя нетерпением наговорить ответных гадостей.
Гошка понял намек. Я подколола его тем, что он всегда неумело, по-глупому врал.
– Квиты, – хмыкнул он, сохраняя невозмутимость на невыразительном лице.
Мне было искренне жаль Гошку.
– Зачем уподобляешься «Варенику», зазря можешь пропасть. Спохватишься, да поздно будет. Останется только жалостью к себе упиваться. Я слышала, раньше ты слыл шутником, и Юлия Николаевна хвалила твои математические способности, – сделала я еще одну попытку образумить строптивого мальчишку.
– Достали все меня! Я не претендую на остроумие. Не мастак я в литературе. Обрыдло, осточертело все! Надоели высокомерные сожаления взрослых. И ты туда же. В старомодный маразм впала? Выдрючиваешься? Нахваталась дурацких фраз, умную из себя корчишь, – не отступался Гошка.
И завелся пуще прежнего, бешено сверкая глазами.
Мне не хотелось ссор в праздничный день, но и оставить за Гошкой последнее слово я не могла.
– Как видишь, лень твой не единственный изъян. Совсем с тормозов слетел! Я понимаю, ты слишком умен, но сегодня мне не до твоих умозаключений, – съехидничала я. – Ко всему прочему мне неохота с тобой целую вечность спорить. У нас не разговор, а сюрреалистический кошмар, как говорил один лектор-искусствовед. Обмен летучими фразами закончен. Не устраняйся от школьной жизни, а, в общем, живи как знаешь, – примирительным тоном сказала я и резко оттолкнулась палками.
