Текст книги "Надежда"
Автор книги: Лариса Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 116 страниц)
«Ледащая старуха попалась! Уморительная история! Посчитала, что Бог ее вытащил из грязи... Видно, похвала, как премия: дадут – хорошо, а нет, и так обойдусь», – хмыкнула я и помчалась к реке, что была в метрах ста. Спустилась под мост. Вода прозрачная, ледяная, тяжелая. Смыла грязь с красных, как гусиные лапки, ног, обулась и вприпрыжку, чтобы согреться, побежала домой, старательно обходя глубокие лужи.
НЕЛЯ
Закончились уроки. Одеваемся. Вешалка тут же, в конце комнаты. Очень удобно. В класс заглянул шестиклассник Вовка Шаповалин и злорадно засмеялся:
– Ха! А у вашего Кольки чулки шелковые!
Я увидела Колю, сидящего за партой, и зло крикнула незваному гостю:
– Мозги включи, чучело!
– Завели десять детей при отце-пьянице, а теперь нищету разводят, – продолжал Вовка дурашливо.
– Хотел бы я посмотреть, сколько у тебя было бы братьев и сестер, если бы не погиб твой...
Коля не закончил фразу и со слезами на глазах выскочил в коридор.
– Получил? Поумнел? – сердито набросилась на Вовку Валя Кискина.
Тот заморгал белесыми ресницами и вышел из класса. Остальные молча переживали мимолетную перепалку. Я собрала портфель и направилась домой.
Странная в этом году осень: зеленые дубы, желтые березы и снег. Ракиты до земли опустили увядшие, обмороженные кудри. Оттаявшие листья липы мягкие, липкие. Косой холодный ветер жестко сечет по лицу колючками, сердито размахивает ветвями деревьев, свистит в ушах. Кутаюсь в пальто, прикрываю ладонями уши и, пригнувшись, иду по неуютному царству, где обитают только злые волшебники.
Соседка третьеклассница Неля догнала и обняла меня сзади. Я сразу согрелась. Неля рассмеялась:
– Представляешь, иду и думаю: вот заблужусь в вихрях снега, улечу с ними далеко-далеко в небо, и так здорово мне там будет! Стану я маленькой, но самой яркой звездочкой! А если до смерти замерзну, то моя душа полетит в рай. Дети всегда в рай попадают. Сначала размечталась, а потом родителей пожалела, и все мои фантазии разлетелись. Пойдем ко мне?
– Мне нельзя без разрешения, – промолвила я упавшим голосом.
– Да ладно тебе. Не узнают, – беззаботно засмеялась Неля.
– А что дома скажу? – испуганно возразила я.
– В школьном дворе гуляла, – предложила простейший вариант обмана соседка.
– Нет. После уроков я сразу должна домой идти. Не слушать родителей как плыть против течения. Занесет куда не надо. Так бабушка сказала.
– Неужто, ты всегда такая послушная? – удивленно воскликнула Неля.
– Нет. Раньше я любила гулять и мечтать одна. Но здесь меня быстро стреножили. Шагу без разрешения не дают ступить.
– Почему?
– Не знаю. Может потому, что отец был военным? И мать у нас очень строгая. Но занудство у меня с раннего детства. Я всегда была слишком правильная в серьезных делах.
– Надо быть свойской. Ты каждую минуту по пустякам извиняешься, сто раз благодаришь за всякую мелочь, рядом с тобой неловко себя чувствуешь, – пристыдила меня Неля и дружески посоветовала: – Проще будь.
– В городе, у дедушки Яши привыкла к вежливости, – объяснила я и заторопилась: – Мне пора.
– Чудная ты. Все родители волнуются, но мы с подружками все равно в гости друг к другу ходим. Ты боишься матери?
– Я не смогу спокойно гулять, когда меня ждут, понимаешь?
– Родители привыкнут, что ты опаздываешь.
– Не привыкнут. Когда отец опаздывает, мать тоже сердится.
– Ну, то отец! – раздраженно хмыкнула Неля.
– А какая разница?
– Большая.
– В чем?
– Мать ревнует.
– К кому?
– Ни к кому. Просто так. Раз он опаздывает, значит она начинает ревновать.
– Глупо.
– Может быть. Мой папа тоже сердится, когда мама поздно приходит с фермы.
– К коровам ревнует? – рассмеялась я.
– Если бы, – криво усмехнулась Неля. – Странные эти взрослые. Не поймешь, чего им надо, чего не хватает? Вот для меня главное, чтобы родители не ссорились. А может, все-таки погуляем?
– Нет, меня бабушка будет искать.
– У меня бабушки здесь нет. На Украине живет.
– Ты ее любишь?
– Очень, даже хотела остаться с нею. Я ее слушалась.
– Я свою тоже слушаюсь. До завтра.
– Пока, – помахала мне рукой Неля.
Мне показалось, что она тоже не хочет идти домой. Вдруг Неля остановилась и смиренно попросила:
– Ну, хоть на пять минут зайди на моих крыс поглядеть.
– Вот уж радость великая, крысы!? – удивилась я.
– Ты не представляешь, какие они умные!
– Ладно, только на минутку, – смягчилась я и уступила уговорам.
В полупустом щелястом сарае колыхалась пыльная паутина. Мерзкие пауки шептались по углам. Мы притихли. Ждали недолго. Сначала послышался шорох, потом появилась противная серая крыса с длиннющим тонким хвостом. Меня передернуло от мерзкой картины. Потом прибежала другая, еще более крупная и гадкая. Я уже хотела уйти, как увидела, что вторая крыса катит куриное яйцо. Любопытство удержало меня на месте. Крыса приподнялась на задние лапки и принялась проталкивать яйцо в нору, но оно оказалось больше отверстия. Тогда зверушка осторожно положила добычу на землю и занялась расширением входного отверстия. Под зубами трещала древесина, мелкие щепки усыпали землю. Наконец яйцо закатилось в нору, и крыса скрылась вслед за ним. Но не успела она спрятать хвост, как откуда-то сверху появилась ворона, вцепилась в него и не пускает крысу. Та и так, и эдак, никак не получается с птицей справиться. Вдруг упала зверушка на бок и лежит будто мертвая. Ворона клюв чуть-чуть ослабила, а крыса вмиг нырнула под штукатурку. Но кончик хвоста не уместился и опять торчит. Ворона снова его ухватила и тянет изо всех сил. Не знаю, чем бы закончился поединок, но тут примчался рыжий кот и давай кидаться на ворону.
– Смотри, кот сам хочет поймать крысу, – шепчет мне подружка.
Ворона сердито махала крыльями, отпугивая кота, и не выпускала добычу из клюва. А в результате крыса никому не досталась. Улучила-таки она момент и убежала.
– Ну, как? – спросила Неля, заглядывая мне в глаза.
– Здорово!
– Если долго следить, не такое еще можно увидеть! – довольная произведенным впечатлением добавила Неля. – Это мой зверинец. Я отдыхаю здесь.
– Спасибо тебе. Только все равно не говори моим родителям, что я у тебя была. Ладно?
– Железно! – пообещала Неля на прощанье.
Я заторопилась домой. Мне надо было уединиться в своем сарае, потому что огнем обожгло внезапно всплывшее воспоминание о первом занятии кружка «умелые руки», болью в груди отозвалось... снова и снова прокручивалось в голове.
«...Когда занятие окончилось, Зинаида Васильевна ушла, а мы остались в классе. Я рисовала на доске чертиков, а девчонки хохотали. У меня не получалось так заразительно смеяться, но все равно было приятно, что друзьям нравятся рисунки. Вдруг с лицом, перекошенным злобой, в класс заглянула мать. Я не поняла, в чем дело, но на всякий случай кинулась к своему портфелю.
– Где ты сейчас должна находиться? Кто позволил тебе остаться после занятия? – кричала мать так, будто я совершила страшное преступление.
Кто-то из девочек, пытаясь защитить меня, промямлил: «Мы только на пять минут».
Я выскочила из класса. Мать за мной. Я с ревом пересекала двор и уже не слушала, что она кричала мне вслед. Обида трясла, я захлебывалась слезами. За что? Почему я не могу, как другие дети, жить обычной детской жизнью? Зачем мать следит за каждым моим шагом? Как дикая коза, перемахнула штакетник и ров, отделяющий школьный двор от огородов, и упала в траву, надрываясь непониманием и жалостью к себе. Зачем ругает перед детьми? Я рабыня? Может, я сказала при детях что-то плохое, лишнее? Но я же, в основном, молчу, говорю только по делу? Чего ей от меня надо? Как я должна вести себя, чтобы не вызывать ее гнева? Я же так стараюсь! Господи, за что мне такое? Говорят, дети, когда умирают, становятся ангелами, потому что безгрешны. В чем моя вина, мой грех? В лесном детдоме все дети страдали одинаково. А тут я одна такая. Дед, зачем ты умер, зачем меня бросил?
Неужели мать не могла вежливо вызвать из класса и поругать дома, если так уж надо? Что ребята подумают про мое положение в семье, как они поймут такое, если я сама всего не возьму в толк? Что с ней приключилось? Перед занятием кружка она весело разговаривала с учениками своего класса. Они шутили, смеялись. Ничто не предвещало грозы. Чем я вывела ее из равновесия? Она ненавидит меня? Учит меня, но с таким раздражением, будто хомут непосильный повесила на шею, и хочет, но не может его сбросить. Я не просила меня брать! Отдала бы в детдом и не мучилась. Я каждую минуту напоминаю ей, что чужая, и этим раздражаю? И отец злится. Но он выдержанный, а она нервная? Так причем здесь я?
Рукавом вытерла мокрый от слез портфель и, сжав зубы, побрела домой...»
Не опоздать бы и сегодня. Может, мать не заметит, что я немного задержалась?
Я МОГУ
На уроке труда мы должны научиться шить плавки и рукавички. Анна Васильевна предложила всем детям изготовить их (пусть даже из старой материи) – не на куклу, а для себя. Бабушка долго рылась в сундуке, выбирая такой новый лоскут, чтобы после кроя плавок получилось меньше отходов. А на рукавицы дала кусок от старой солдатской шинели. Потом поохала, достала из-за печки довоенное, зеленое пальто матери и отрезала часть полы. «Двойные сошьешь. Теплые и мягкие будут», – объяснила она.
На уроке мы обмерили друг друга и взялись за работу. Самое трудное – вырезать и пришить косые бейки к плавкам так, чтобы ткань не морщилась. Мне не хватило материи на отделку, и Анна Васильевна дала свои обрезки красного цвета. Они как раз подошли к моему белому полю с красными цветами.
С рукавицами проблем не было. Края ткани мы обметывали толстыми цветными нитками не в тон ткани. Для красоты. Анна Ивановна подумала, что я собираюсь шить двое рукавиц. А когда я объяснила, что одни, но с подкладкой, она вдруг на весь класс сказала: «Какая ты у нас хозяйственная!»
Тут все стали показывать учительнице свои изделия, и я не успела объяснить, что это моя бабушка – молодец, что она придумала про подкладку. Я сидела, опустив голову, и переживала из-за незаслуженной похвалы. Анна Ивановна подошла ко мне проверить работу.
– Ты чего такая понурая? Ошиблась? Рукавичку наизнанку выкроила?
– Нет. Я правильно сообразила. Но сама бы не догадалась с подкладкой шить. Бабушка посоветовала, – сквозь слезы пробормотала я, не переставая смущенно теребить в руках обрезки ткани.
– Вот и молодец, что всему классу рассказала, – улыбнулась учительница.
Я сразу успокоилась. Тут встала Валя Кискина и попросила разрешения вставить резинку, чтобы рукавички не соскакивали. Нина захотела шнурки с кисточками пришить и бахрому сделать, а я на тыльной стороне своих рукавичек солнышки вышила.
Из школы шла в обновке гордая и счастливая. Мне казалось, что теплее и красивее моих рукавиц не бывает! Дома я не могла выполнять уроки, пока не закончила шитье плавок. Бабушка придирчиво осмотрела их и радостно воскликнула:
– Надо же! Ну, прямо влитые. И отделка аккуратно пришита! Если бы не росла, то носила бы их только по праздникам! Глядишь, через пару лет мне платье сошьешь.
– Обязательно! – пообещала я серьезно.
У меня было удивительно хорошее настроение.
С каким удовольствием я носила сшитые мною первые вещи! У меня «руки растут как надо»! И не беда, что пальцы исколоты до крови, потому что не получается работать в наперстке. Оказывается, шить нетрудно и очень интересно!
А в прошлом году мы учились пришивать пуговицы. Я очень торопилась, нитки запутывались. Два раза переделывала работу, чтобы заработать пятерку. А вторую пятерку за пять пуговиц так и не получила. Не успела и очень переживала, что у меня руки-крюки. Ирина Федоровна успокаивала тогда: «Не лотоши, не ерзай, нитку короче бери».
А теперь все здорово! Я могу!
ЭКСКУРСИЯ
Зима с осенью в этом году долго силами мерились. Никак осень не уступала. И все-таки почернела наша школьная аллея и теперь насквозь продувалась колючим ветром. Натужно скрипели и вздыхали дубы. Березки к ним прижимались. А как-то гляжу – за ночь поседели! Покрылись тончайшей пленкой изморози. Только днем солнце ее быстро слизало. Вечером дождь заморосил. А на следующее утро хрусталем сияли веточки. На том метаморфозы не закончились. Стряхнул сердитый ветер звонкую красоту, – и опять земля голая и черная, а небо серое и скучное. Что еще принесет ветер на своих широких крыльях? Может, морозы?
А сбросил ветер искристые одежды для того, чтобы ночью обрядить деревья в пушистые, белые, праздничные меха. И вот идем мы сегодня с вожатой на экскурсию на завод «Предохранитель» и наслаждаемся природой.
Оказывается, таких заводов в нашей стране только три!
Всем понравилось, что в цехах очень чисто и много фрезерных и токарных станков. Потом мы увидели надпись на двери «Револьверный цех» и удивились: «Оружие делаете?» Оказалось, что у станков такое название. Мы забросали главного инженера вопросами и попросили разрешить нам обучаться работе на станках. Соглашались даже на еще одну летнюю практику, лишь бы с пользой. Но он строго сказал:
– Вы деревенские, ваше дело – колхоз, а мы – станция, железнодорожный поселок городского типа, поэтому наши дети должны учиться заводским профессиям.
– Какой же у вас город? Такие же огороды, скот, хаты, как у нас, только много крыш под железо и черепицу, потому что богаче живете.
– Неважно, какие дома. Важно, какой статус имеем, – гордо сказал инженер.
– Так нечестно. Наши школьники круглый год вкалывают в колхозе, а ваши дети даже на субботниках не работают. Подметут территорию завода – и по домам. У нас даже одно общее название села, только речка разделяет его пополам? – возмущались мы.
Вожатая молчала. Хорошее впечатление от завода было испорчено, и мы уже без интереса пошли на маслозавод. Встретил нас директор радушно. Показал цеха и стал рассказывать о достижениях.
– Наш завод входит в десятку лучших в стране по качеству продуктов. Очень вкусное у нас масло. Девяносто три процента мы продаем за границу, пять процентов – отсылаем в Москву, а два – в областной город.
– А нам? – нечаянно вырвалось у меня.
– Если вдруг сбой произойдет и получится брак, например, сметана перекиснет, тогда это масло в свой магазин отправляем, – деловито ответил директор.
– Что же получается? – загалдели ребята. – Мы свежее молоко сдаем на завод, а масло нам достается только бракованное?
– И за гречкой в город ездим, и за сахаром тоже, – зашумели школьники с задних рядов.
Директор удивился:
– Надо гордиться своим селом, заводом, а вы возмущаетесь! Странное у вас воспитание.
Подавленные и недовольные, мы замолчали.
– Вы масло дома делаете. У вас у всех есть в хозяйстве корова. А городской где возьмет? Совести у вас нет, – закончил директор строго.
– А много мы его видим, масла-то? Сама его делаю, но только один раз за лето. Бабушка соберет четверть сметаны, а потом я кладу ее на колени и трясу. Получается кусок примерно с килограмм.
– А ты не ленись, чаще тряси, – пошутил директор.
– Чего трясти? – взорвалась я. – Я же каждое утро ношу молоко в «государство».
– Нам же по весне из сельсовета в каждый дом разнарядку приносят на молоко, яйца, шерсть и многое другое. Вам на станцию не присылают, хотя у всех во дворах скотина! Раньше у некоторых селян по две коровы было, так запретили. У нас в прошлом году корова двумя бычками отелилась, так сразу потребовали одного в колхоз сдать. А сена вольного не дают. Сколько травы в лесу пропадает?! Люди на болотах по кочкам траву все лето сшибают. Сосед накосил в лесу своим козам, так председатель лично на лошади подъехал и забрал сено, да еще пригрозил тюрьмой. А молоко давай! Из воздуха оно, что ли, делается? – сердито закончил тираду Володя Стародумцев.
Директор развел руками:
– Ребята, это не ко мне. Я проблемы своего завода решаю. Рабочие мною довольны.
– Мы понимаем, что вы ни при чем. Обидно за сельских. Вроде не родные для государства, – не сдержался Эдик Набойченко.
– Со временем и у вас все наладится, – попытался успокоить нас директор и скрылся в цеху.
Возвращались домой молча.
СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ
Люблю рассматривать фотографии в альбоме. Вот довоенные. Мать с группой студентов. На доске написано «отличники». А на этой – молодые красивые моряки. На обороте дата – тысяча девятьсот сорок второй год.
– Они живы? – спрашиваю у матери.
– Из этих один наш отец домой вернулся.
– И вообще никто-никто из друзей не выжил? – испугалась я.
– Почему же? Вот Аркадий Никитович. Он недавно приезжал к нам в гости из города Энгельса. А этот в штатском – Борис Михайлович. Врачом работает.
– А почему наш отец теперь не военный? Ему форма идет.
– Гражданский он человек. Война заставила погоны одеть.
– А почему в альбоме фотографии выпускников школы с сорок шестого года начинаются?
– Отец школу после войны принял.
– Какие первые выпускники старые, совсем как тети и дяди! – удивилась я.
– Во время войны учиться не было возможности, школу они заканчивали уже взрослыми.
– А эти молодые, но тоже очень серьезные.
– Это выпускники семилетки пятьдесят второго года. Им по четырнадцать лет. И войну, и разруху в детстве захватили.
– Почему десятиклассников мало в классе?
– Многие не имели возможности учиться. Семьи кормить приходилось. По закону в четырнадцать лет человек уже взрослым считается. Но самых способных мы старались удержать в школе, – объяснила мне мать.
Я вздрогнула. С фотографии на меня смотрели глаза любимой подруги Лили из городского детдома.
– Кто она? Лицо этой девочки мне давно знакомо, – непроизвольно вырвалось у меня.
– Она с Нижней улицы. Всю жизнь здесь живет. Похожие люди встречаются часто. Их двойниками называют, – пояснила мать.
На диван присела бабушка.
– Вот я в молодости с моей подругой детства, – указала она на двух красивых скромных девушек в странных высоких ботинках, зашнурованных до колен.
Тут же я увидела на фото мужчину без руки, сразу вспомнила инвалидов войны на каталках и спросила бабушку:
– Почему в деревне нет нищих? В городе их много. Среди них даже женщины попадаются.
– В деревне зимой им не прокормиться.
– Почему я никогда не видела детей-побирушек?
– Бог с тобой! Как же нужно опуститься взрослым, чтобы заставлять детей просить милостыню?!
– А кто это?
На фотографии пухленькая девушка в светлых завитках волос с большими круглыми, чуть навыкате, темными глазами.
– Зазноба моего сыночка. Очень она по нему сохла. Маленькая была, до плеча ему не доставала, – грустно ответила бабушка.
«И все?» – подумала я.
– Может, это моя мама?» – вдруг всколыхнулась во мне минутная надежда. – Что-то на мою мать эта девчушка не похожа. Да и из слов бабушки совсем не выходит, что она моя мама. И по тону тоже. Будто походя, вскользь рассказала о старой знакомой своего сына. И чего я разволновалась? Мать же говорила, что нет фотокарточки. Почему взрослые не говорят мне правду и вообще ничего не рассказывают о моих родителях? Они же наверняка все знают!
Настроение испортилось. Я положила альбом на место и ушла во двор работать, чтобы отвлечься от грустных мыслей.
ЗА ХЛЕБОМ
На станции за железнодорожными путями есть пекарня, а рядом с ней – буфет, где продают хлеб только заводским, когда они по окончании смены расходятся по домам. В этот буфет и я хожу через день уже вторую зиму.
Бабушка разбудила, как всегда, в пять. За окном черно. Лампы не зажигаю, чтобы не разбудить брата. Одеваюсь на ощупь. В комнате холодно, земляной пол ледяной. Пока натянула чулки и пристегнула резинки, замерзла так, что зубы застучали. Надела двое шаровар, валенки, а поверх кофты с начесом – ватную жилетку, сшитую из дошкольного пальтишка брата. Чай пью. Бабушка возится у печки. В трубе заунывно гудит противный ветер. Дым попадает в кухню. Я люблю запах дыма от дров. Что-то в нем далекое, призрачное и даже сказочное. Опять глупости в голове? Я внутренне улыбаюсь своим мыслям. Нельзя же быть все время правильной, навытяжку, по струнке стоять! «Торопись, детка», – шепчет бабушка.
Накидываю на голову коричневую шальку и недовольно бурчу, потому что не люблю деревенских платков. Выхожу на крыльцо.
Ночью был снег. Двор будто синей скатертью накрыт. Подслеповатые утренние звезды сонные. «Ветер в спину. Не пойдешь – побежишь», – слышу я голос бабушки. В нем сквозит улыбка и поддержка.
Приободрилась и, хотя совсем нет желания идти на ветер, решительно кидаюсь в темноту. За ночь протоптанную дорожку замело, и я, нащупывая ее, проваливаюсь по колено. Идти тяжело, но я тороплюсь. Надо успеть до прихода следующей смены, а то придется долго стоять в очереди и может не хватить хлеба.
Впереди одинокая фигура. Догнать? Зачем? Одной лучше идти и мечтать. Я на Северном полюсе. Далекие огни завода – жилище Деда Мороза.
Вышла за село. По лугу ветер гуляет раздольно. До станции всего три километра, но мне кажется, что они разделяют два государства. Летом я не замечаю, как пробегаю их, а тут иду, иду, и конца пути не видно. На дороге снег лежит неровными слоями: где мелко, а где приходится перебираться через наметы. Упала. Вытряхнула снег из рукавов. От влажных рук сразу сделалось холоднее. Мысли потекли житейские: «Никак не добьется отец, чтобы хлеб привозили в школу, хотя бы зимой. И лошадь есть, и конюх согласен, да будки нет с лотками, а главное, нет разрешения какого-то начальника. Ему бы недельку вместе со мной походить за хлебом, может, тогда подписал бы просьбу учителей!»
По перрону бегу вприпрыжку. Из проходной вытекает приятный запах горячего хлеба. Текут слюнки. Вахтер пропустил меня, и сердце сразу перестало дрожать. Сегодня добрый дядя. Клянчить не пришлось. Проскакиваю узким темным коридором в буфет.
Чужих взрослых сюда не пускают, а детям можно. На вид буфетчица – грубая «бой-баба», а все-таки с понятием, потому что женщина. Знает, что мы издалека сюда приходим. Обычно рабочие в очереди детей не трогают. Но иногда случаются неприятности. На прошлой неделе здесь нас человек десять собралось. И на беду скандальная тетка появилась. Все молчали, а эта завелась:
– Отстояла у станка ночную смену, да еще из-за этих пацанов домой поздно доберусь. А у меня хозяйство, огород, дети.
– У всех дети, – добродушно заметил мужчина в замасленной фуфайке.
Женщина распалилась еще больше:
– Помолчал бы. Ты же спать сейчас завалишься. А твоя жена, небось, как и я, вторую смену ишачить будет на кухне.
– Охолонь. За что боролись, на то и напоролись, – усмехнулся тот, что в фуфайке.
– Не трогай женщину. Видишь, неймется ей. Может, не здорова. Ведь они, особо если есть малые дети, в три смены вкалывают: на работе, по хозяйству, да еще ночью с грудными дитями, – вступился старик.
Мужчины замолчали. Женщина тоже затихла. То ли спокойный голос защитника, то ли его здравые мысли и сочувствие осадили в ней бунтарство, как дрожжевое тесто холод...
Я ни во что не вмешиваюсь. Не имею права оставлять семью без хлеба.
Народу еще мало, человек тридцать. Видно со смены основной поток не пошел. Сзади меня встал пожилой человек. Слава богу, один подошел. Я теперь вроде бы чья-то дочь. А когда сразу много детей подходит, то рабочие начинают сердито выяснять родство. Внимательно разглядываю продавщицу. Какое у нее сегодня настроение? Боюсь, чтобы кто-нибудь неосторожным словом не спугнул, не испортил его. Буфетчица прекрасно знает всех рабочих и, когда ее разозлят, вышибает пришлых. Прислушиваюсь к разговорам людей, со страхом ловлю резкие нотки. Вздрагиваю, если они относятся к продавцу. На мое счастье или несчастье, передо мной две женщины с нашей улицы. Они преданно заглядывают продавщице в лицо, называют Марией Ивановной и суетливо раскрывают авоськи, путаясь в ячейках. Продавщица огромного роста, широкоплечая, с крупным каменным лицом надменно глядит на всех властным, чуть пренебрежительным взглядом. Движения ее ручищ размеренные, четкие. Фразы она бросает редко и резко. Некоторые рабочие просят взвесить хлеба чуть больше нормы. Она дает на свое усмотрение. Подходит моя очередь. «Пять человек», – говорю я тихо, еле доставая лицом до высокого прилавка.
Мария Ивановна ловко бросает на весы буханки и довески и в мгновение ока сбрасывает их рядом с весами. Я, стоя на цыпочках, тут же подхватываю и бросаю хлеб в авоську, которую заранее удобно повесила на руку и растопыренные пальцы. Добрый старик помогает мне. Он тоже не хочет, чтобы буфетчица сбилась с ритма и испортила всем настроение. Я робко гляжу на «главного» человека и прошу еще. Буфетчица еле заметным движением глаз отказывает. Но видно жалость шевельнулась в ней, и она громко говорит: «Сегодня хлеба мало, даю только по норме».
Я благодарно киваю ей и бегу домой. Слава богу, удачно. Пять большущих буханок и пять разных довесков. И как она довески отмеряет? Глаз-ватерпас! Ей весы, видно, только для проформы нужны. Иду, довольная собой, уминаю теплый, пахучий кусок хлеба. Правда, когда жуешь, он делается липким и вязким, как пластилин, и вкус совсем не тот, что у бабушкиного хлеба. Да ладно! Без хлеба и один день прожить трудно.
Дорога назад всегда короче. К тому же небо уже серое. Снег отсвечивает белым, а не голубым. Подхожу к огородам первой улицы села. Вдруг со всех ближайших дворов ко мне ринулись собаки разных мастей. Я замерла, зная, что нельзя бежать от собак. Свора окружила меня и с громким лаем заплясала вокруг. Тут поняла, что хлеб им нужен, а не я. В ужасе прижала драгоценные буханки к груди. А собаки наглели и уже во весь рост подскакивали. Их острые зубы клацали у моего лица. Что делать? Вытащила самый маленький довесок, разломила пополам и бросила, как могла, дальше. Свора отпрянула, и я побежала вперед. Но не успела сделать и нескольких шагов, как собаки вернулись. Я швырнула большой кусок, потому что тяжелый дальше летит. На этот раз успела добежать до середины огорода. Собаки становились все злее, и уже хватали зубами за шаровары и пальто, а одна оторвала хлястик на рукаве. Со страху я заорала, что было сил, но мой крик не подействовал. Так, бросая довески, я добежала до крайней хаты. На мой крик с палкой и огромным тесаком в руках выбежал мужчина в трусах и валенках. Он разогнал собак и подошел ко мне. Я сидела на снегу и плакала. На коленях у меня лежала авоська с хлебом. Часть верхней буханки обслюнявлена собаками. Дядя Ваня (отец моей одноклассницы) поставил меня на ноги, тесаком обрезал буханку, завязал авоську и побежал к себе в хату. Я не смогла его поблагодарить, потому что еще не оправилась от испуга. Только дома заговорила.
Рассказала бабушке про собак. Она подобрала мне хорошую палку. Всю зиму с нею проходила.
Весной заводским не стало хватать хлеба. Тогда они все дружно вышли из цехов и встали в очередь. На следующий день вышел указ: хлеб развозить по цехам.
ВОЖАТАЯ
Нравится мне учиться в новой школе. Все ребята живут одной семьей. Пионеры помогают октябрятам, комсомольцы – пионерам. Бывшие выпускники Анны Васильевны каждый день с нами занимаются: одни утром зарядку проводят, другие уроки проверяют на перемене, третьи после школьных занятий помогают готовить домашние задания или учат лепить, рисовать, вырезать. Еще играют с нами в мяч, городки, настольные игры. Занятия с шефами добровольные. Но, если ученик еще не имеет определенных интересов, шефы заинтересовывают, приучают и даже приказывают непослушным ребятам. Но такое бывает очень редко, потому что никому не хочется выглядеть непутевым. Иногда заходят старшеклассники. Мы говорим им «вы» и при них не шалим в классе. Но самая главная среди шефов – наша классная вожатая Рита. Она уже девятиклассница и поэтому отвечает за все, что происходит в классе перед Анной Васильевной. Особенно много времени Рита тратит на подготовку к праздникам: разучивает с нами песни, танцы, стихи поэтов разных республик. Мы уже знаем, что к каждому празднику нужно придумывать новый монтаж. Песни должны быть про родину, партию и природу. Танцы учим старинные и современные.
Мне очень нравится ходить на выступления старшеклассников. Они много поют, стихи ребята читают юмористические или с критикой, а девушки очень красиво рассказывают нежные, трагичные, про любовь.
К седьмому ноября девочки нашего класса готовят краковяк, польку-бабочку, и молдовеняску, а мальчики – гопак. Песни выбрали всем классом: украинскую шуточную и болгарскую про птичек. Для ребят главное, чтобы пирамиды не вычеркнули из списка и матросский танец. Они уже исполняли его в прошлом году, но Анна Васильевна разрешила, потому что не двое, а все двенадцать ребят теперь будут танцевать.
Я с удовольствием участвую в пирамидах старшеклассников, потому что, как самая маленькая и худенькая, всегда стою на самом верху. Старшеклассники до сих пор подразнивают меня, вспоминая, как чуть не рухнуло все «строение», когда в сельском клубе я запуталась в складках верхней части занавеса. Я же не виновата, что потолки в клубе ниже, чем в школьном зале!
Танцевать у меня не получается, но я стараюсь. Даже по дороге домой повторяю разного рода танцевальные шаги и па. Завтра для танца «Березки» будем шить с Ритой наметочными стежками сарафаны из старых маминых платьев. А ребята готовят учительнице сюрприз. Вовка придумал или подглядел где-то поведение пьяницы и так точно изобразил его перед классом, что мы все полегли на парты от смеха. Пьяный лежал в луже с включенным патефоном и дрыгал ногами под музыку. Рита тоже смеялась, а потом сказала, что не видит в сцене ничего поучительного, и дала задание попытаться сочинить воспитательный сюжет. Ребята согласились. Очень уж им хочется занять на празднике первое место за самостоятельность и фантазию!
А вот старшую вожатую школы я раньше считала молоденькой девушкой, а она уже тетя. У нее есть муж и сын Юрик. Зинаида Васильевна высокая, со светлыми волосами, упакованными массой заколок в плотную неподвижную прическу. Она строгая и все умеет делать. Я хожу к ней на кружок вышивания. Зинаида Васильевна так увлекается работой с нами, что забывает о времени, а спохватившись, быстро убирает наши «тряпочки» и мчится домой.
Она начала обучать нас с самого простого – вышивания стебельком. Девочки рисовали себе на кусках материи цветы, а мальчишки – танки. У меня не получались ровные стежки, и я придумала втыкать иголку не в конец стежка, а чуть выше – между двумя нитками. А оказалось, что уже есть такой метод вышивания. Я изобрела велосипед.
Крестиком вышивать мне нравится, потому что легко и быстро, а гладью – красиво и интересно. Но когда я захотела вышить на день рождения матери большую красную розу, то лепестки получались неровные, нитки не ложились на ткань гладко. Зинаида Васильевна принесла из дома китайскую наволочку, расшитую ярким шелком. Мы вместе изучили ступенчатый метод, и теперь могли красиво вышить узор любого размера.
