Текст книги "Надежда"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 116 страниц)

ВИТАЛИК

День сегодня дождливый, ветреный, поэтому занимаюсь делами в хате. Вымыла большие «кожаные» листья фикуса. Вытащила на крыльцо огромную розу, тщательно протерла каждый листок и оставила на крыльце подышать свежим воздухом. Потом взялась за влажную уборку и мытье пола. К обеду управилась. Дождик – это хорошо! Огород поливать не надо. Можно почитать. Только пристроилась на диване, слышу голос бабушки:

– Пока суд да дело, сбегай в магазин. Керосин дают. Беги скорей, пока все село не узнало. Может, по случаю дождя народу мало придет.

Накинула я на голову клеенку и помчалась. А со всех сторон к «погребку» уже стекались ручейками детвора и старушки. Дети, конечно, обгоняли. Посчитала, передо мной пятьдесят четыре человека. Жить можно! Каждый берет по десять-двадцать литров. Продавщица бойко машет черпаком, при каждом движении расплескивая керосин в тазик. Но все молчат. Если кто возмутится, так следующий раз она найдет причину не дать ему керосину вовсе. И ничем не докажешь. Горластая тетка!

Мои канистры уже недалеко от двери «погребка». Очередь вдруг заколыхалась и начала приглушенно, но раздраженно роптать. Я настораживаюсь. Вечно на мне или заканчивается керосин или норму уменьшают общим голосованием! Невезучая. Те, кто в хвосте очереди, конечно, требуют уменьшения, а кто ближе к двери – настаивают на сохранении нормы. Побеждают те, у кого больше нахальных теток. Я молюсь, чтобы толпа потерпела, и мне досталось двадцать литров. Но нет, как всегда перед самым моим носом продавщица прикрыла дверь и сообщила: «Осталось человек на двадцать». Толпа взревела. Я уныло присела на пустой ящик. Сейчас несколько минут поругаются, а потом я получу свой минимум – пять литров, – и прощай, счастливые минуты чтения. Придется ждать следующего подвоза жидкого топлива. Пять литров для семьи мало. Керосиновые лампы мало расходуют, а чертовы керогазы «пьют» керосин, как я воду. «И с ситцем, и с селедкой у нас проблемы. В городе больше людей, а очередей я там никогда не видела, – недовольно бурчу я себе под нос.

Вышла из очереди размять ноги. Иду вдоль пыльного придорожного бурьяна и вижу в траве бумажную денежку. Осторожно подбираю. Что дальше делать? Объявить: «Кто потерял?» Прошлый раз, когда я нашла двадцать пять рублей, их забрала бойкая продавщица, а потом я узнала, что немая тетя с нашей улицы плакала. Надо с бабушкой посоветоваться. Куда она из очереди подевалась? Смотрю, а бабушка чуть ли не на коленях по обочине дороги ползает. Окликнула ее и увидела беспокойное, бледное лицо.

– Кинулась, а в кармане фартука только мелочь. Боже мой, что я дома скажу? – растерянно бормотала бабушка.

Я протянула ей деньги.

– Вы, наверное, носовой платок доставали и выронили, а ветер в траву унес, – сказала я.

Как обрадовалась бабушка! А я еще больше.

Приятно делать людям маленькие радости. Вот когда стоят соседки у колодца, я, прежде чем себе воды набрать, наполняю их ведра. Мне же нетрудно. Я давно поняла, что если человеку не хватает радости, он должен ее находить или делать себе сам...

Получила я свои пять литров керосина. Иду домой, сердито машу второй пустой канистрой, сшибаю засохшие комья грязи на верхушках колеи и насвистываю что-то резкое, отрывистое.

– Чего грязью кидаешься. Брюки испачкала, – услышала я недовольный голос.

Подняла глаза. Передо мной стоял мальчик: черноглазый, темно-русый, аккуратно подстриженный, наглаженный как с картинки.

– Городской? – осведомилась я, скривив губы в пренебрежительной ухмылке.

– Городской. Меня Виталиком зовут. Я на лето в гости к бабушке приехал, – с достоинством ответил мальчик.

– Нашим бы и в голову не пришло жаловаться на грязь. Чего вырядился? На свидание собрался? – продолжала дерзить я.

– Просто гуляю, – неожиданно спокойно и скромно отреагировал Виталик.

– У нас просто не гуляют. У нас делом занимаются, – усмехнулась я, делая ударение на слово «делом». – Гуляют в городе, на проспекте, – с чувством превосходства добавила я.

– Я не совсем из города, из пригорода, – неуверенно, будто оправдываясь, пояснил мальчик.

Мне понравилась его вежливость, и я уже мягко, даже с некоторым сожалением, пояснила:

– Я, собственно, тоже наполовину городская. Недавно здесь живу. Уже привыкла, освоилась.

– А почему настроена против городских?

– Вкалывать научилась. А еще завидки берут, что у вас много свободного времени. Вольный вы народ, а тут по минутам весь день расписан.

– А мы вам завидуем. Природа у вас.

– Природа? А видим мы ее? На речку заскочишь помыться, чтобы воду не греть дома, – вот и вся природа. А небо разглядываем только пятой точкой. Ни выходных, ни праздников. Кто на речке целыми днями отдыхает? В основном городские. Кто по лесу грибы-ягоды собирает? Тоже городские. Мы если выберемся в лес один-два раза в год, – так за благо считаем. Даже на Пасху корову пасти приходится, – вылила я на гостя ушат раздражения.

– А Новый год? – пытаясь найти для меня что-либо радостное, подсказал Виталик.

– А плиту Пушкин лузгой топить будет?

– Мы плиту углем и дровами топим. А что такое лузга?

– Шелуха с гречки.

– Днем у вас скучно. Все, как тараканы, по щелям сидят, – вздохнул мальчик.

– Не сидят, а работают. Кто на огороде, кто в хате, – недовольно возразила я. И тут же доверительно созналась: – Знаешь, я, еще когда в городе жила, с сочувствием относилась к крестьянам. А теперь пожила тут и поняла: они же всю страну кормят! А живут недостойно, забито. Все самое лучшее к нам в последнюю очередь приходит. По остаточному принципу, как пишут в газетах. Презираю тех городских, которые в трамваях обзывают сельских жителей, едущих с мешками и сумками. В город они мешки с продуктами везут, чтобы вас кормить, а из города – сумки для себя. У нас в магазине в основном ржавая селедка, подмоченный сахар и хлеб плохого качества. И водка, конечно. Даже за крупой в город едем. Последние два года, правда, чуть лучше стало. Нечему у нас завидовать. Жить в деревне куда как невесело.

– А у нас на окраине города площадка есть. Мы называем ее «база». Там хранится уголь для котельной, прачечная рядом и еще старый-старый трактор-ископаемое. Наверное, еще из первых. Ржавый, разломанный, но такой притягательный! Мы его превращаем в корабль и совершаем на нем всякие путешествия в неведомые страны. Захватывающее впечатление! Потом трактор сделали подводной лодкой и вместе с капитаном Немо бороздили океаны. С нами происходили разные страшные и удивительные приключения. Мы совершали великие подвиги, спасали друзей. Это наш остров сокровищ, остров наших побед! На нем все мы – герои. Неделями продолжаем одну игру. Как уйдем с утра, так до вечера, пока родители не придут с работы, там и живем. Не играем, понимаешь? Живем! Это удивительное место, загадочное, фантастическое! Утром глаза открываю, и первая мысль: «Хотя бы сегодня больше ребят пришло и чтобы у кого-нибудь в голове возникла новая идея!»

А еще рядом есть брошенный сеновал. На нем собаки живут. Щенки у них каждое лето появляются. Мы с ними играем. Жучка-бабушка злющая, а беленькая мама – добрая, ласковая, ее зовем Белкой. И щенятки у нее тоже белые. Белка, знаешь какая умная и гордая! Раньше она в доме жила у моего знакомого мальчика. Хозяин квартиры не любил ее и как-то со злости пнул под зад ногой. Обиделась Белка. А утром завтракает хозяин и чувствует вонь на кухне. Он и там и сям глядит. Обнаружил, наконец, что напачкала собака у него под стулом. Разъярился, конечно, но подумал, что случайность. Вскоре опять наподдавал хозяин Белке ни за что ни про что. А она ему в отместку снова под его стул кучу наделала. Домочадцы стали посмеиваться над главой семейства. А он обозлился и выгнал животное из дому, хотя сам был виноват в проделках Белки.

Шалаши из бурьяна строим. Штаны с начесом все в «собачках», репьях. Не отдерешь! Мама ругается. Но это же ерунда! Главное, сколько удовольствия! Неподалеку от нас стройка идет. Там ямы, канавы, котлованы!

Есть в нашей компании потрясающий парень. Интеллигентный такой, в очках, Жорик Кау. Складно, гладко говорит. В основном фантастические истории рассказывает. «Скажи честно, ты пересказываешь или сочиняешь», – спрашивали мы. Говорил, что сам сочиняет. Правда, потом мы узнали, что библиотека у него здоровская. Читает много. Мы не обиделись. Рассказчик он великолепный. Присочинит такое, чего и в помине никогда не было. Мой друг Колька Бакланов даже ревновал его ко мне. Поэтому сам побасенки начал сочинять. Но у него не получалось, как у Жорика, – восторженно поведал о своей жизни Виталик.

– А я наоборот делаю. Сама сочиняю, а девчонкам говорю, что пересказываю. Только это секрет. Не проболтайся.

– Заметано!

– А у нас говорят «Железно!»

– А еще у моего друга Кольки есть корова Жданка. Папа у Коли – инвалид войны, а тете Доре некогда, так мы каждый вечер всей улицей эту корову из стада домой приводим.

– Мы тоже своих коров встречаем. Это самое счастливое для нас время. Все дела стараемся к семи часам переделать. Бегом носимся, только бы пораньше вырваться из дому. Собираемся на лугу у копани – и тут начинается настоящая жизнь! И в казаки-разбойники, и в шпионов играем. А сколько стихов, игр и песен я там узнала!

Какой только вкуснятины друг у друга ни перепробовали! Идем по улице, у каждого кусок хлеба в руках. Все довольны, что заслужили отдых. Рассказываем, кто чем днем занимался. И малыши с нами. Куда же без них?

– Можно мне с вами?

– Конечно. Ну, пока! До вечера.

«Здоровский мальчишка!» – подумала я, свернула на свою улицу и вприпрыжку побежала домой.

ХОЧУ ВЕСЕЛОГО

Не задался сегодня день. Утром чужие пчелы напали на наши ульи. Весь двор покрылся мертвыми насекомыми. Потом наш рой, как небольшое грозовое облако, двинулся со двора. Не удалось ему сбежать. Мы с братом устроили искусственный дождь (окунали веники в ведро с водой и брызгали на них). Пчелы опустились на вишню, образовав плотный копошившийся жужжащий шар. Я быстро отыскала в опасном месиве матку, сунула ее в спичечный коробок и препроводила в пустой улей. Без главы семейства дети никуда не улетят! Брат стряхнул беглецов в мешок и отнес отцу.

Потом только поленницы дров по всему двору домиками расставила и чеснок рассыпала для просушки, – дождик сорвался. Пришлось все назад в сарай затаскивать. И дождь не дождь, одно название, а дела стоят. Накинула старую клеенку на голову и побежала на станцию за хлебом. Очередь была длиной во всю улицу. Хлеба не досталось. Ни одной мне, конечно, но все равно неприятно. Время зря потеряла, да еще под дождем с холодным ветром. Переоделась, чай пью и читаю. Вбегает брат:

– Прохлаждаешься, книжки читаешь? Очередь подходит за рубашками. По одной в руки дают. Я предупредил, что ты подойдешь.

Прокричал и растворился, точнее сказать – испарился в мгновение ока. «Что-то сегодня он не в пример прыткий? К ребятам торопится», – хмуро подумала я и побежала к магазину. Но люди взбунтовались. Мы, мол, под дождем мокнем, а некоторые тут... Вернулась домой. Неприятно на душе. Чего помчалась? Старики стоят, а я явилась – не запылилась.

Занялась приборкой кухни. Споткнулась о кота, который беспрерывно ошивался у стола. Тарелку разбила. Испугалась, ожидая гневной тирады. Ну, думаю, влетит сейчас по первое число! Но мать только раздраженно сказала: «И все-то у тебя не слава богу!» От ее непредсказуемого поведения я почувствовала себя еще более виноватой. Незамедлительно пнула надоедливого кота. Он даже своим присутствием злил меня. Бедолага пулей вылетел во двор. Вместо разрядки получила гадкое саднящее чувство. Оно раздражало душу ощущением несправедливого поступка. Хлопоты не ослабляли его. Разве виновата глупая бессловесная тварь в моей нерасторопности, неловкости?.. Чувствую – закипаю от избытка грустных аргументов. Пытаюсь сменить гнев на милость. «Нечего занудствовать! Хватит заводиться и ударяться в печаль-тоску из-за ерунды! Нет повода скулить», – останавливаю я начинающий набирать силу поток самоедства.

Сама с собой я всегда говорю открытым текстом, безжалостно, с убийственной насмешливостью, высказывая все до капли. Чего лукавить и таиться? Никто ведь не слышит. Некого стыдиться, кроме себя и бога, если он, конечно, понимает беззвучные речи...

Перемалывая в голове горы бестолковой чуши, я, наконец, закончила уборку. А после обеда бабушка попросила помочь из курятника помет выгрести.

– Там же вонища и блохи! – скривила я брезгливую гримасу.

– Не бойся. Они не остаются на человеке жить, – успокоила бабушка и пообещала: – Вечером раньше гулять пойдешь.

Я и сама была не прочь заикнуться на эту тему, но бабушка, милая добрая бабушка, как всегда, опередила меня. Надела я на себя старые тряпки, обвязала платком голову и боком протиснулась в курятник. «Удовольствие» – ниже среднего уровня», но терплю и наполняю ведра удобрением, а бабушка выносит в компостную яму. Вдруг кто-то проскочил у меня между ног. От неожиданности чуть не упала. Только совковую лопату уронила. Пригляделась, оказывается, – в самом дальнем углу курятника я разворошила гнездо, в котором копошились маленькие зверушки. «Так вот, оказывается, почему на всей улице гибли куры, а у нас нет! Значит, на самом деле хорь не ворует там, где детей растит», – заохала бабушка и отнесла малышей соседу.

После работы я вымылась и пошла к Лиле. Она вместе с подружками Юлей и Таней только что приехала из пионерского лагеря. Мне тоже хотелось поехать в лагерь с нею, но мать сказала тогда: «А кто же на хозяйстве останется? Коля с ними уезжает».

Я спросила девочек:

– Какая польза вышла для вас от лагеря, кроме отдыха?

И вдруг Юля ответила с поразительной нежностью в голосе:

– Я поняла, что мой брат очень хороший. А раньше не ценила его. Мне не с кем было сравнивать.

От ее слов у меня по сердцу прошла горячая волна. И Таня поделилась:

– Я со старшей сестрой ездила. Раньше она часто сердилась на маму, учиться не хотела. А после того как два месяца вожатой в лагере поработала, они лучше понимать друг друга стали. И с бабушкой она теперь ласковая.

А Лиля с восторгом рассказывала о целом месяце отдыха. Я сначала радовалась вместе с нею, а когда пришла домой, немного загрустила.

Давать волю чувствам долго не пришлось. Бабушка позвала меня в магазин за вафельными полотенцами. Народу тьма. А на меня нахлынуло одиночество. Все вокруг стало темным, бесцветным. Отчего? Непонятно? Будто холодное облако из царства Снежной Королевы опустилось, и окаменела я. Стою стылая, с далекими печальными мыслями или вообще без них. Неуютно, тоскливо сделалось. Потом начала оттаивать. Но все равно чувствовала себя маленькой, беззащитной. Смотрю равнодушно на людей и не вижу их. Я хочу в царство белых облаков. Хочу радости...

Не знаю, отчего на меня находит тихое отчаяние? Сердце будто смыкается и не хочет стучать. Тороплюсь скрыться с глаз. Неуправляемые слезы текут. И все-то мне не мило. Ни видеть, ни делать ничего не хочется. Все только тоска, тоска и боль в душе безмерная. И радости никакой. И деть себя некуда от себя самой, от непонятных беспричинных страданий. Не сбежишь, не спрячешься. Просто тяжко и все. И мир тогда не мил, не радостен, и свет не ярок. Мне бы только плакать и плакать бездумно. Сначала в голос кричу, рыдаю горько, взахлеб, потом затихаю и скулю тихонечко, как несчастный бездомный цуцик под дождем и холодным ветром. Не люблю себя в минуты непредвиденной слабости, не терплю сочувствия, расспросов, жалости.

Почему так бывает? Нахлынет злая тоска и не отпускает, клещами сжимает сердце. Одиноко, безрадостно, даже жутко становится, будто не только моя личная боль, но и вся окружающая несправедливость, накапливаясь по крохам, впитывается в меня и терзает. А спроси конкретно, отчего плачу, не отвечу. Никто ведь не трогал, не обижал на тот момент.

Вот стонущая в каждом шаге бабуся прошаркала мимо, пацаненку ни за что ни про что уши надрали, собаку кто-то палкой огрел или хворостиной оттянул... Все легло на душу, тронуло чувствительно и записало черными строчками. Я не просила ее все замечать. Сама собирает грустное. А потом освобождается от него слезами, оставляя на сердце отметины, зарубки как у березы. Душа детская, а живет-то в мире взрослом, непонятном, не всегда добром. А хочется, чтобы в добром...

После вялость бессильная, бессловесная бывает. Все думаю, думаю отвлеченно, но вроде бы по делу; по-детски глупо и все-таки очень серьезно. Мир сквозь умытые слезами глаза потихоньку светлеет, я приободряюсь, словно ополоснулась холодной, живительной водой, ко мне возвращается бодрость духа. И вновь хочется скакать, бежать навстречу радости, надежде. За Колей такого не замечала. Ему проще. Мне уже двенадцать, приступы тоски все продолжают мучить, но реже. Взрослею...

Возвратилась мыслями на землю. Что это я опять заскулила? Не надо хандрить! Жизнь прекрасна и удивительна.

От бесконечно долгого стояния в очереди заскучала и начала приглядываться к людям. Пытаюсь понять их характеры, предугадать действия. И почему взрослые люди непонятно, подчас даже глупо ведут себя? Крики, ругань. Сзади напирают так, что я начинаю шутить: «Давите, давите, все равно тоньше не сделаете!» Почему среди благоразумных добрых людей всегда находится несколько наглых и, что самое странное, они часто побеждают? Меньшинство побеждает большинство! В чем причина? Не умеют постоять за себя? Не хотят связываться с грубыми, бестактными людьми?

Продавец объявила, что «под яйца» директор разрешил увеличить норму продажи материи. Все кто жил рядом с магазином, бросились по домам. Я тоже принесла три десятка. Еще около часа нас мяли в очереди. В одной руке я крепко держала над головой хрупкий узелок, а другой цеплялась за бабушку. Повезло-таки с полотенцами, купили!

Пошла за коровой. На этот раз радости от прогулки не испытала. Кругом грязь. На траву не присядешь. Я молчала до самого дома, изредка срывая раздражение на своей неповоротливой скотине. Она жалобно поворачивала голову в мою сторону, укоряя за незаслуженный удар хворостиной. Я устыдилась и перешла на свист.

Поужинали. Я села подшивать новые полотенца. Стемнело, а бабушки все нет, завозилась с делами. Обещала ведь отпустить к друзьям! Взялась за мытье чугунков и кастрюль. Мать услышала раздраженное звяканье посуды, поняла мою взъерошенность и разрешила немного погулять возле дома.

На улице темно, как в погребе. Слышу вдалеке гомон и выкрики. Иду на звуки. Наши ребята спорят с пьяным Ленькой Линевым про какие-то конусы. Глаза привыкли к темноте. Ленька еле стоит, облокотившись на велосипед. Ох, как мне захотелось покататься! Сил нет сдержаться. Думаю: «Ленька всего на два года старше, к тому же пьяный. Возьму его напором». Мелькнула шальная мысль съездить на станцию и попугать сестру, чтобы не хвалилась, что не боится одна в доме оставаться. На велосипеде эту хохму можно быстро провернуть! Прошу Леньку:

– Дай велик. Мне надо срочно сгонять на станцию. Верну утром.

– Не дам, – мямлит Ленька.

– Ты же пьяный, еще по дороге потеряешь велик. А у меня он в целости-сохранности будет, – говорю я и решительно тяну велосипед на себя.

Ленька сопротивляется, только ноги его не держат, и он сваливается на землю. Ребята не вмешиваются, продолжая свой спор. Я сажусь на обтрепанное тряпичное седло и пытаюсь выбраться на дорогу. Ребята поднимают Леньку и уговаривают идти домой. Один из них кричит мне:

– Осторожней. У велика восьмерка и цепь соскакивает, он еще «обороты» делает.

– Спасибо, – кричу я, петляя по ухабам на скрипучем металлоломе.

Еду по памяти. Дорога изучена досконально. Переднее колесо заклинивает и шуршит резиной. Педали прокручиваются на месте, но меня это не волнует. «На новом велосипеде любой кататься может, а выделывать кренделя на старом, – не всякому дано! – думаю я, улыбаясь в темноте своим мыслям. – Здорово я в воскресенье демонстрировала езду без рук, вращая педали, сидя на багажнике! И руками крутила педали не хуже мальчишек, и ноги на руле держала. Правда, так многие пацаны умеют. Зато я «убила» пацанов со станции, спрыгивая с велика через руль. Для меня эта удивительная, с их точки зрения, находка была случайностью. А специально научиться этому трюку оказывается сложно даже для ребят».

До станции добралась без приключений. Подъехала к дому сестры, спрятала за забор «средство передвижения» и подкралась к окну. Люся мыла пол. Тихонько стучу в окно и шепчу:

– Люда, выходи (Людой звали сестру на работе). Люся насторожилась. Я опять постучала. Она вышла на крыльцо и сердито, но негромко произнесла:

– Уйди, а то сейчас помоями оболью.

Потом закрыла дверь, опустила шторы на окнах и потушила свет. Довольная исполненной шуткой, я поехала назад.

Неожиданно из-за поворота меня ослепили фары мотоцикла. Дорога была узкой, и мне ничего не оставалось, как шарахнуться с высокой дамбы. А мотоциклист, видно, испугавшись, что может сбить ночного велосипедиста, резко свернул и упал по другую сторону насыпи. Оттуда неслись высокочастотные матерные послания, щедро модулирующие нормальную высоконравственную человеческую речь. Виртуозно ругался! Падение явно удручало его. Я заволновалась: «Может, расшибся?» Но вспышка агрессивного пессимизма продолжалась недолго. Я услышала характерный треск движка, расслабилась, и в этот момент переднее колесо моего велосипеда попало в яму. Я вылетела из седла, «пропахала» голыми коленками и ладонями по шлаку и застряла в кустах. Изодранные руки и ноги горели огнем. Выбралась, кое-как вытащила велосипед из корней ракитового куста и попробовала ехать. Не получилось. Цепь соскочила. Попыталась одеть. Но она будто удлинилась, провисала и не хотела держаться на зубьях шестеренок. Велосипед не сдвигался с места еще и потому, что переднее колесо теперь больше походило на нуль. Налегла на него всем своим весом. Немного подправила, прокрутила. Затирает, но кое-как вращается. Повела велосипед в руках.

На мое счастье ребята все еще возились с Ленькой, потому что он никак не хотел идти домой. Матери боялся. Рассказала им об аварии. Они забрали велосипед и пообещали отладить. Я побежала домой, где меня ожидал заслуженный «разгон». Но это предчувствие не терзало меня жгучей болью. Я пылала неподдельным ошеломительным восторгом!

– Опять с цепи сорвалась? Где теперь тебя носило? – учинила допрос мать.

– На велике каталась, – ответила я покаяннейшим голосом и понурилась, тем самым, указывая на осознание своей вины.

– Ночью?!

– Днем все «кони» при деле, – невозмутимо объяснила я.

– Кто же дал велосипед? – недоверчиво хмыкнула мать, заранее полагая услышать ложь.

– Линь, – непринужденно ответила я.

– Нашла себе друга! – презрительно фыркнула мать.

Я терпеливо вынесла поток заслуженных нравоучений и уже направилась к постели, как вдруг мать уточнила:

– Где же ты каталась?

– На станции была. Люсю пугала... – с восторгом выпалила я.

– Как пугала? – заволновалась мать.

Увидев, что родители не разделяют моей радости от проделки, я смущенно рассказала о своем «подвиге». Мать вскрикнула:

– Ой, она теперь ночь спать не будет!

– Сама кашу заварила, сама и пойду к ней, – жалко и угрюмо буркнула я, окончательно поняв, что шутка была глупой.

Мать испугалась:

– Одна? Ночью?

– Пугать по своему желанию не поздно было, так и по моему приказанию идти на станцию тоже не поздно и не страшно будет, – отрезал отец.

– Без проблем! – церемонно раскланялась я, пытаясь шутливым поведением смягчить нервозную обстановку.

– Дай ей велосипед, – попросила мать.

Отец нехотя согласился.

Увидев меня, Люся обрадовалась:

– Представляешь, какой-то хулиган ко мне рвался. Я ему пригрозила, и он ушел. Но я никак не могу успокоиться.

Я созналась во всем. Люся в первую минуту рассердилась, а потом давай хохотать и рассказывать, как она с подружками в студенческие годы дурачилась. Я осторожно ополоснула руки и колени во дворе из умывальника и, унимая радостное возбуждение, легла спать. С улыбкой вспомнила бабушку. Какая она была в моем возрасте? Не сразу же была мудрой?

Утром, за завтраком, ерзала на стуле и нечаянно приподняла подол платья. Отец глянул на черно-красные распухшие колени и подозрительно спросил:

– Черные вкрапления – это кусочки шлака? На нашем велосипеде пируэты делала?

– Нет, на Ленькином. Он у него без тормозов, – весело успокоила я его.

Никто моих ободранных локтей и ладоней не заметил, на этом инцидент был исчерпан. Мне не досталось. Шалость закончилась благополучно.

А вечером на лугу я, стараясь не морщиться, выковыривала кусочки шлака из ран и с восторгом рассказывала друзьям о ночном приключении.

КРАБЫ

По пути на речку подружки зашли за мной.

– Только не надолго, – попросила бабушка.

Я вздохнула:

– Коля с Вовой с утра купаются, а мне как всегда на часок.

Бабушка по привычке возразила:

– Он ведь маленький.

– В прошлом году я тоже была большой, – вяло отреагировала я на нелогичную, с моей точки зрения, позицию и побежала на улицу.

Поплавала, повалялась немного на траве и незаметно для подруг, отправилась домой. Опять бегство втихомолку! Грустно, конечно, одной уходить, хоть бы еще кто-нибудь из нашей компании со мной пошел. Как всегда одна. Будто дел у нас больше, чем у других. Как у всех: огород, корова, поросенок... С этими грустными мыслями переступила порог. В доме стояла непонятная тишина. Прошла на кухню. Бабушка с матерью объяснили шепотом:

– Коля перекупался, воспаление легких у него.

Вдруг я услыхала пронзительный крик:

– Умираю, помогите!

Я вздрогнула и в первый момент даже не поняла, что кричит Коля. Мать подскочила к нему.

– Коленька, я с тобой, чего ты хочешь?

– Больно в груди, спасите, умираю, – опять закричал брат, потом заговорил что-то бессвязное, застонал, захрипел и умолк.

– Опять без сознания, – охнула мать.

Я испуганно смотрела на бледное, осунувшееся и без того худое лицо Коли, и пронзительная жалость сжала мое сердце.

А вдруг и правда умрет? Не может быть, чтобы из-за купания человек пропал! Купание – это баловство. Разве из-за удовольствия умирают? В жару нельзя застудиться.

Громкий возглас снова встряхнул меня. Я не выдержала жалкого, как бы прощального стона брата и залилась слезами, прижавшись лбом к прохладной спинке кровати. Я молилась: «Господи, помоги Коле. Он не виноват. Он еще маленький».

Всю ночь Коля задыхался. Никто не спал. Наутро ему стало легче, и он попросил крабов. Отец побежал. Я впервые наблюдала, как он бежит. Странно, неестественно видеть его бегущим. Коля попробовал белое мясо краба и отвернулся к стенке. «Клара, не пичкай ребенка насильно. Он не привереда. Ему при такой температуре ничего не понравится», – объяснила бабушка.

Мать отдала консервы мне. Раньше мне очень хотелось хоть раз в жизни попробовать крабов. Но я отставила банку в сторону. Три дня Коля находился в жутко тяжелом состоянии. Я так боялась за него, что ничего не могла делать, только сидела или лежала на раскладушке рядом с его кроватью. Мне казалось, что родители переживают меньше, потому что они, как обычно, продолжали возиться по хозяйству. Когда кризис миновал, Колю отвезли в больницу долечиваться.

– Ешь консервы. Когда он вылечится, они уже испортятся, – сказала мне мать.

Я попробовала кусочек. Ничего особенного. Как раки, только хуже, потому что консервированные.

– Ешь, пропадут ведь, – повторила мать сухо.

Я ела, не чувствуя вкуса. Может, крабы и считаются самым вкусным на свете лакомством, но мне они, приправленные горькими слезами жалости к брату, не понравились. Видно, деликатесы хороши только в радости. На праздниках они кажутся еще вкуснее, и от этого запоминаются надолго.

Коля очень спокойный. Но почему-то без него в доме стало тихо, пусто и тоскливо. Я ощущала это всеми органами чувств. Мне не хватало его предупреждений: «А я маме скажу», его острых локтей, загадочных слов: «А что я придумал?» Мне не хватало его молчаливого присутствия на нашем черном дерматиновом диване. Я чувствовала отсутствие брата так остро, что слезы снова и снова текли из моих глаз.

Не всегда мы знаем, что в нашем сердце есть любовь. И только какой-то особенный случай открывает ее нам же самим. Он вытаскивают любовь из глубины сердца на поверхность, и тогда мы ясно начинаем осознавать ее. Надо же! Оказывается, мы любим!? При этом мы удивляемся, поражаемся и уже не забываем о ней.

СТРОЙКА

Каждый раз, как только сходит снег, мы начинаем то ремонт, то стройку. В прошлом году сарай соорудили для топлива и сена, а этим летом помаленьку перестраиваем хату. Со стороны улицы два окна так и останутся, потому что нет возможности расширять хату. Зато добавим прихожую и спальню. Не век же нам на кухне спать? Только мне не понравилось, что отец убрал русскую печь. На лежанке даже одному лечь во всю длину не получается, а на печи вчетвером было не тесно. И бабушка вздыхает:

– Пирогов настоящих не покушаем теперь и окорока не запечем.

Мать ее успокаивает:

– Привыкнете в духовке готовить.

– Разве молоко, вскипяченное там, будет духовитым? А перемерзнете в очереди, где согреваться будете? Вмиг болячки навалятся.

Но отец захотел, и никто с ним не спорил. Он хозяин.

Строительством я занимаюсь с удовольствием. Для меня с братом нашлось два маленьких топорика. Острые! Мы ими кору облущивали и бока бревен делали плоскими, чтобы плотно, без щелей, прилегали друг к другу. Дядя Петя у нас самый главный по строительству. Он показал, как веревочку мелом натирать и на бревне отводить ровные линии, чтобы мы не стесали больше, чем надо. А когда стали сруб складывать, то отвесом учил выставлять вертикаль. Со всех строго требовал. Не ленился сбросить нам бревно на доработку. Мы с Колей очень старались. Стекла для окон дядя Петя сам вырезал. Нам не позволил, чтобы добро не перевели. Мне он разрешил на обрезках стекла поучиться работать стеклорезом. И тут тоже требовал правильного положения рук и инструмента.

Мужчины: отец, дядя Петя и Коля с Вовой вымеряли и делали выемки на концах бревен, чтобы из них потом без гвоздей комнату складывать. Пристройку мы с Колей сами окленцевали. Дранки у нас не было, так мы прибивали прутья орешника. Дядя Петя только подсказал размер клеточек, при котором глина на стенах держится крепче. Затем я занималась чисто женской работой: вставляла стекла в рамы, маленькими гвоздиками прибивала штапики и замазывала щели. Замазку тоже сама готовила.

Дядя Петя чужие советы выслушивал, а потом подробно и спокойно объяснял, почему делает по-своему. Отцу приходилось соглашаться с доводами двоюродного брата.

Как-то пришел печник с соседней улицы. Мат от него, шум, самогонкой за версту несет. На рубище больше прорех, чем заплаток. Да еще советовать взялся с пьяной старческой наглостью. Дядя Петя сказал ему: