Текст книги "Надежда"
Автор книги: Лариса Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 66 (всего у книги 116 страниц)
– Бабушка, после революции люди изменились или такими же остались?
– Добрее, открытее стали. Раньше, бывало, если хозяйка знает рецепт какого-либо очень вкусного блюда, ни за что не поделится.
– Что еще хорошего ты приметила? – допытывается внучка.
– Теперь достоинство выше денег ценится.
– У дворян оно тоже на первом месте стояло. Я читала об этом.
– Так то у дворян, у господ, – уклончиво усмехнулась бабушка. – Быть бы твоей маме служанкой при них, а она вот на доктора выучилась.
Другой детский голос перебивает их:
– Бабушка! Что такое старость?
– Это когда стоишь на поляне, усыпанной земляникой, а собрать не можешь, – с некоторой грустинкой смеется бабушка.
– Бабушка! А ты знаешь, почему я люблю мелкие фрукты? Потому, что они специально для меня маленькими выросли. Поняла?
– Поняла, поняла, – торопливо отвечает старушка.
– А если я буду пить сливки, у меня будут зубы белые, сливочные? – опять теребит ее малышка.
– Юлечка, не мешай беседовать с твоей старшей сестричкой, надо быть доброй и воспитанной, как говорит Бог, – назидательно произносит бабуся.
Юля наивно возражает:
– А я не слышала, как Бог это говорил.
И снова пристает:
– Бабушка, почитай! Ты добрая мышка из сказки Андерсена. Твой голос для меня самый любимый! Объясни, как может Дюймовочка летать, если ей подарили мертвые крылышки? Ведь у эльфов были настоящие живые, как у стрекоз?
Старушка, восхищенная вопросом пятилетней внучки, что-то старательно толкует насчет моторчика, который, вероятней всего, укрепляется на платьице и приводит крылышки в движение.
Рядом, сидя на поваленной сосне, беседуют двое пожилых людей.
– ...Я теперь на пенсии, «тыбиком» работаю. Совсем невмоготу стало жить, – жалуется один.
– Как это? – не понимает другой.
– Жена каждый день говорит: «Ты бы сходил в магазин, ты бы квартиру помог убрать...»
– Слюнявые жалобы! Ну, ты, братец, даешь! Загнул выше крыши! Знаешь, как трудно пробиться через толщу равнодушия и безразличия, когда тебе постоянно говорят: «Не канючь, молчи в тряпочку, не суйся, куда не просят... сиди и посапывай в две дырочки». Радуйся, что кому-то еще оказался нужным... У одних в носу свербит, а у других в душе, – ледяным тоном закончил второй старик, тот, что тощий.
В его глазах догорали тусклые холодные искорки недоговоренности. Первый старик присмирел, как не выучивший урок школьник.
– Покантовались здесь и будет. Продрог я что-то. Пойдем потихоньку домой пехом? – примирительно предложил худой и продолжил устало и горько: – Ишачил, рогом упирался, думал сносу мне не будет, а теперь вот совсем квелый стал. Искромсала жизнь... Как годы думы тяжелы. А помнишь, как мальчишкой я футболил по улице булку, а ты возмутился: «С ума сошел! Давай съедим». А я что ответил? Допинаю до угла, потом и съедим». Стыдно было на людях поднять...
Старик совсем остыл и обмяк.
Иду дальше. Молодая грустная женщина сидит в шезлонге. В ее молчаливом взгляде, устремленном вдаль, – глубокое раздумье и обида. Дочка лет пяти вьется вокруг нее.
– Мама, я так переживала, так плакала! Боялась, что с тобой что-нибудь случиться в отпуске. Я так скучала! А ты плакала?
– Нет, – продолжая думать о своем, отвечала женщина, – взрослые не плачут.
– Я же видела, как ты плакала, когда папа на тебя кричал, – широко распахнув большие черные глаза, удивленно заметила малышка. – Мамочка, я знаю, у тебя нервы, но ты не сердись, сразу всех прощай.
Мать печально и смущенно потупилась.
– Мамочка, ты же отдохнула в отпуске, будь веселенькой. Давай радоваться и смеяться! Хочешь, я попрошу папу вернуться к нам? – совершенно искренне, не осознавая подоплеки сложных взаимоотношений взрослых, предложила девочка.
И получила в ответ:
– Не надо. Нам вдвоем лучше.
– Мама, я чувствую, что тут ты не права, – задумчиво и мягко произнесла девочка.
– Папа меня тоже разлюбил? – услышала я вдруг ее тоскливый, испуганный шепот.
– Нет, тебя он никогда не разлюбит, ты же ребенок, – уверенным голосом успокоила мама дочку и порывисто прижала к себе.
Я вспомнила себя в этом возрасте. Душа заныла бедами малышки...
Неподалеку шепчутся две пожилые женщины:
– Как волновалась, когда мать в отпуск уехала! Осталась без отца и панически боялась потерять мать. Особенно по вечерам страдала. Плакала и бормотала: «А если мама погибнет?» Откуда у нее такая жуткая мысль явилась. Исстрадалась бедняжка, ничем отвлечь ее не могла... Когда ушел отец, ребенок совсем другим стал. Куда девалась прежняя беззаботность! Научилась молчать, замалчивать, скрывать. Повзрослела сразу. При упоминании об отце чужими людьми сразу замыкается, в глазах будто появляется стеклянная неподвижная шторка, за которую никого в душу не пускает. Как-то беседовала с внучкой весело, непринужденно, и вдруг она говорит мне: «Бабушка, ты так хорошо, ласково и радостно со мной разговаривала! Спасибо!» Представляете? Так и сказала! И с каким трогательным, нежным чувством в голосе! У меня сердце дрогнуло. Ребенку пять лет, а она чувствует и ценит искреннюю любовь.
На чистом песчаном пляже расположилась большая компания. Похоже, у них диспут. Они громко спорят, и я успеваю различить только отдельные фразы.
– ...В торговый институт поступают приземленные люди, а в педагогический – только возвышенные. Они заранее знают, что работать будут за гроши...
– ...Как ни странно, альтернатива любви не ненависть, а безразличие...
– ...Вышла замуж. «Ты счастлива?» – поинтересовалась моя подруга. «Спроси через двадцать лет», – ответила я в шутку. А уже через год поняла, что в своей жизни я исхожу из понятий добра и доверия, а он – из недоверия... Человек богат добротой, а счастлив любовью... Классики всегда правы... Женщину можно предать, но никогда нельзя вернуть назад. Она больше его не полюбит. Может только смириться с ситуацией...
– ...Надо иметь светлый, легкий взгляд на жизнь, – декларировал молодой человек. – Пессимист – человек, который всегда прав, но не получает от этого удовольствие. Я же удовольствия ищу!
– А трудности женщине оставляешь? – резко возразила девушка...
– ...Жизнь человека делают яркие моменты. Что удерживает память? Что тронуло душу, поразило, восхитило, обрадовало...
Ссорятся двое:
– У тебя же ребенок!
– У нас ребенок! Устала объяснять тебе прописные истины...
Рыбаки курят и хохочут, что-то вспоминая. Поняв, что момент самый удобный, я попросила рассказать мне рыбацкую байку. Самый старший из них согласился. Я навострила уши. «Сидят рядом немец и русский. Рыбу ловят. Немец поймает рыбку, осторожно снимет с крючка, в воду бросит и опять на поплавок смотрит. А наш мужик ловит и в садок складывает. Долго так продолжалось. Наконец, русский не выдержал и спрашивает немца:
– Зачем ловишь и отпускаешь?
– Я, – отвечает, – от самого процесса удовольствие получаю.
Русский тогда говорит ему:
– Я ловлю рыбу, жарю, и пятеро оглоедов ее за обе щеки уплетают. А я смотрю на них и тоже от самого процесса удовольствие получаю!»
Я улыбнулась, поблагодарила веселого балагура и пошла дальше.
На лавочке две старушки тихонько шепчутся. Я тут же нацелила на них свои уши-локаторы.
– ...Молить зять должен был доктора о помощи, о проведении операции без очереди, а он своим опозданием подчеркнул свое неуважение к нему. Думал, если был звонок в больницу от большого начальника, так он получил право унижать человека, заставлять плясать под свою дудку. Глупый гонор! Вот и получил своим салом по мусалам. Доктор не дождался моего зятя в назначенное время и ушел других больных консультировать...
– ...Мужчины дольше живут женатыми, а женщины – если незамужние. Это факт, – утверждала одна.
– Но старух обычно больше, чем стариков, – энергично возражала другая.
– Эти дожили до глубокой старости, потому что рано без мужей остались, – дробно захихикала ее подруга. – Неправда, что ребят меньше, чем девчат. Их приблизительно поровну. Война нарушила баланс, но сейчас мальчиков больше рождается. И ничего в этом сверхъестественного нет. Закон природы. Это мы, старухи, портим статистику, создаем неверные представление о количестве молодых пар.
Не сразу я дошла до смысла завуалированных шуток старушек, поэтому поняла, что они мне интересны, и внимательно прислушалась. Только мало что смогла разобрать:
– ...Батюшка мне в церкви объяснял: «Пусть ученые занимаются наукой: у них база для этого имеется. Мы мешать им не будем. Но когда они изобретут что-то, то пусть не мешают нам выяснять, что хорошее и что плохое в их научных изысканиях. Это уже наш вопрос, нравственный, – говорила старушка, та, что в шляпке.
– ...Ой, жуткую картину надысь у церкви наблюдала! Сначала нищие истово молились за здоровье подающих, а потом из-за подаяния драться стали, – это, закатив глаза, охала вторая, в белом ситцевом платочке.
– ...Безумный видит то же, что и здоровый. Просто он говорит то, что нормальный себе не позволит... – утверждала первая, переходя на шепот.
Иду, размышляю о только что услышанном. Наблюдаю, как на берег реки с пригорка медленно спускается пожилая пара и направляется к кустам, где расположилось большое семейство: огромный, уверенный в себе папа, тихая мама, шустрые, звонкоголосые сынок и дочка лет по 9–10 и молодая веселая бабушка с грудным ребеночком на руках.
Необъяснимые причины приковали мое внимание к старикам. Привычка обращать внимание на незначительные мелочи или обычное для меня острое бескорыстное любопытство заставило остановиться и обратить на них свой взор? По тому, как разговаривали эти двое, было ясно, что между ними лад и понимание. Но судьба, видно, складывалась для них не всегда удачно. Не сказать бы, что женщина была старой, но ее некогда красивое лицо донельзя изборождено мелкими морщинами. Глаза потухшие. Выражение лица спокойное, даже бесстрастное. Движения неуверенные. Подойдя к реке, она тревожно огляделась. «Что за неуместные шутки? Где мои удочки?» – беспомощно выдохнула она и тяжело опустилась в шезлонг. По страдальчески искаженному лицу заскользили слезы отчаяния.
Ее муж засуетился, заметался, ощупывая руками прибрежный песок. Видно, он всегда самоотверженно охранял спокойствие жены и тщательно защищал от любых недобрых посягательств. Я поняла, что он очень плохо видит, и пришла ему на помощь. Поломанные и варварски скрученные в лохматый пук снасти нашлись в кустах. Увидев их, старушка ахнула, побелела и закрыла глаза. Дыхание сбилось с ритма. В горле что-то заклокотало. Руки безвольно опустились и повисли, словно неживые. Муж заботливо успокаивал ее, торопливо давал лекарство и ободряюще бормотал: «Не волнуйся, может, хоть частично сумеешь восстановить. Потом еще купим».
Придя в себя, женщина принялась развязывать узлы на жутко перепутанных снастях. Ей с трудом удавалось разглядеть петельки лески через очки с толстыми выпуклыми линзами. Руки от усталости время от времени бессильно падали на колени. Я смотрела на женщину с неподдельным сожалением. Желая помочь, потянулась к бедняжке. Ее муж остановил меня тихим шепотом: «Пусть возится. Чтобы успокоиться, ей необходимо отвлечься работой».
Женщина не искала виновных, а только тихонько сетовала, ни к кому не обращаясь:
– Врачи советовали: речка, лес, рыбалка. Операция была... рак признали... сказали, может, еще поживу, если буду получать положительные эмоции... Да какие уж тут положительные эмоции? То ребятишки побаловались: сигаретой лески пережгли, когда я задремала, то рыбаки-пьяницы своровали удочки. И вот опять... В какой-то бессмысленной злобе испортили снасти! Кому они мешали? Два пляжа рядом. Под кустами мест свободных хватает, – недоуменно бормотала она.
В большой шумной семье, весело готовившей на костре обед, наступила неестественная тишина. Мальчик и девочка, напряженно наблюдавшие за происходящим, переглянулись и отчужденно посмотрели на отца. Тот только открыл рот, чтобы что-то произнести, но дети выразительно осуждающе взглянули на него и принялись собирать свои игрушки. В полном молчании семья уложила вещи и покинула место отдыха.
Все так же светило солнце и разносились птичьи трели, но все участвующие в этой истории люди понимали, что в сердце больной женщины появилась еще одна незаживающая рана.
Мне было неимоверно тоскливо, и я снова отправилась бродить вдоль берега, надеясь, что весело скользящие волны на реке отвлекут меня и заглушат недовольство моего сердца. Вспомнились сказанные моей бабушкой в одной грустной ситуации дивные слова сочувствия. Задумчиво и отрешенно глядя в тихое безоблачное небо, она произнесла тогда: «Для нашего организма есть удивительные средства защиты. Для одних это религия, для других – вера в лучшее, а для кого-то – прекрасные фантазии».
Последнее – для меня.
Вижу: идет отряд мальчиков в спортивной форме, похоже, восьмиклассники. С ними учитель. Он отчитывает мальчишку:
– В парке куришь от избытка кислорода или от недостатка ума?
– От переизбытка взрослости, – понуро отвечает тот.
– А зачем скамейку ломал?
– Высвобождал энергию духа, – нагловато ухмыльнулся пацан.
– Не духа, а дури! – возмутился учитель. – Вернемся в лагерь, получишь сто приседаний за каждый проступок. Ногами поработаешь, если головой пока не получается.
– А зачем мне мозги? Я в ресторан вышибалой пойду!
– Ты без царя в голове! Пойми – дураки никому не нужны! – воскликнул учитель, огорченный глупым бахвальством ученика. – С одной извилиной ты и вышибалой дров наломаешь. Для работы с людьми интеллект нужен и воспитанность. Взгляни на себя! Когда мышцы начнешь «качать»? И спортом заниматься лень? В поход домкратом с постели стаскивали. Что читаешь, о чем думаешь, когда часами валяешься на койке? – недовольно и в то же время с тоскливым надрывом выговаривал учитель самоуверенному мальчишке.
– А зачем мне читать? Мне и так хорошо живется!
– С мамой и папой? На всем готовом? Конечно! А что ты видишь вокруг, что замечаешь, что радует тебя? Чувства в себе надо воспитывать, любить тоже приходится учиться. Проснись! Открой для себя красоту природы, мир талантливых людей, научись ценить доброту. Зачем читать классику!? Затем, чтобы в своем развитии уйти подальше от четвероногих, для которых важна только еда. И все!.. Ты понимаешь!? А твой примитивный оптимизм годится только для утешения умственной неполноценности, – в запале говорил учитель.
Тут к ним присоединился отряд девочек во главе с пожилой учительницей. Школьники приветствуют друг друга. Женщина обращается к мальчишкам:
– Ну-ка, молодежь, расскажите что-нибудь веселое из вашей спортивной жизни, а то девочкам что-то радости сегодня не хватает.
Ребята отворачиваются, в землю глядят. Один мальчишка (наверное, шутником в группе числится), ткнул пальцем в своего товарища:
– Этот тысячу историй может рассказать, если один на один с вами останется.
Тот, на кого указали, сердито отмахивается:
– Отстань, если такой умный, так сам включайся!
– Тогда вы мне задавайте вопросы, а я попытаюсь на них ответить, – улыбнулась учительница.
Ребята опять попятились с тропинки в глубь парка. Только высокий худенький мальчик с непокорной челкой надо лбом произнес негромко, но уверенно:
– У вас радость ассоциируется только с весельем?
Женщина поразилась глубине мысли, содержащейся в вопросе школьника, и, просияв, восторженно воскликнула:
– Великолепно! Поразительно! Ты знаешь: об уме человека судят не столько по ответам, сколько по тому, какие вопросы он задает. Как тебя зовут? Кто твои родители?
– Максимом зовут. Мама – воспитатель в детском доме, бабушка – физик, – с достоинством ответил мальчик.
– Тогда все ясно. Наверное, в семье масса противоречий, борьба поколений? И тебе много воспитательных моментов достается, – понимающе улыбнулась учительница.
– Бывает! – вздохнул школьник.
– Воспитывая внуков, старики исправляют ошибки, которые допустили со своими детьми по причине занятости, когда не было времени подумать, оценить, выяснить...
– Шутите? – неуверенно спросил Максим.
– Немного. Иронизирую над собой и вообще над стариками. Ничего, Максим, разберешься со своими проблемами. Главное помни, что из небезразличных, остро чувствующих, эрудированных, образованных и энергичных молодых людей, способных строить, а не разрушать, вырастают те, на ком держится наука, искусство, культура. Они – Соль Земли. Такие безоговорочно нужны стране в любые времена, – закончила разговор учительница и указала девочкам направление их дальнейшего движения.
Нежданно-негаданно заморосил дождь.
– Гусейнаев! Максим! Становись во главе колонны, – весело крикнул учитель.
И мальчишки побежали в сторону спортивного лагеря.
Я тоже заторопилась на квартиру.
Мы с Альбиной (дочкой квартирной хозяйки) играем в шашки и болтаем.
– В деревне здорово жить? – спрашивает Альбина.
– В деревне хорошо отдыхать, а жить безрадостно и однообразно. Я там тупею. Жизнь моя пресная, тусклая. В ней нет даже обычного детского азарта. Надоедает бесконечная, монотонная домашняя работа. Вот, например, у меня часто возникает желание рифмовать. Строчки летят, летят, а я должна перо для подушек и перин перебирать, что-то драить, куда-то бежать. Не могу же я одновременно работать и писать! А мысли напирают, давят и уходят. Потом вновь появляются, а я опять занята. Я злюсь, но молчу. Иногда хочется к черту забросить каждодневные дела хоть на пару часов, дать сердцу свободу, почувствовать себя раскованно, получить удовольствие от ярких радостных эмоций. Даже у солдат в армии бывает личное время. Я раньше в городе у папы Яши жила. Часто вспоминаю ту вольную городскую жизнь. Расскажи, как ты живешь? – прошу я Альбину, вытирая ладонями внезапно нахлынувшие освежающие душу неудержимые слезы.
Я не стесняюсь их. Мы обе понимаем, что организм таким образом сам избывает (избавляется) обилие отрицательных впечатлений.
Но Альбину волнуют другие проблемы, и она настойчиво допытывается:
– Скажи мне по-честному, тебе ставят пятерки за то, что ты дочь директора школы?
– Нет. Детям учителей труднее, чем остальным: их чаще ругают, требуют больше, чтобы примером были, не позорили родителей. Мы все время «под прицелом». Другие балуются, и им с рук сходит, а про нас все выясняется незамедлительно. Это непреложный закон. Моим родителям, например, сразу докладывают, и мать устраивает головомойку, – доверительно пожаловалась я.
– А у нас в классе учится дочка «немки», так она ведет себя как избранная. Свысока на нас смотрит. Знает, что ей все равно пятерочки выставят, – презрительно фыркнула Альбина.
– Она глупая? С липовыми пятерками в институт не поступишь, знания нужны! У тебя еcть любимые учителя?
Альбина ответила задумчиво и сентиментально:
– Есть. Классную обожаю. На Восьмое марта я на уроке открытку подписывала, а Елена Михайловна рассердилась. Потом я подарила ей свои стихи, и она так расчувствовалась, даже извинилась за то, что грубо обругала меня. И мы вместе плакали от радости, что поняли друг друга. Я была так счастлива! Одноклассницы говорят мне: «Елена Михайловна умную из себя строит». А я им отвечаю: «Она на самом деле умная, только вам ее не понять». Я девчонкам часто правду в глаза говорю. Они меня за это не любят. А я их не боюсь. Я теперь самостоятельная.
Наша учительница литературы говорит всегда страстно, но поразительно бессодержательно. Я склоняюсь к мысли, что она не способна потрясти воображение учеников своими знаниями, поэтому морочит нам голову, жутко кричит и за поведение двойки ставит. Ей не хватает деликатности вовремя остановиться. Моя подружка Надя из-за двоек так переживает, что у нее даже температура поднимается. Нина Федоровна никогда не выясняет, кто виноват, и наказывает того, кто под руку попался. Ей безразлично, что Надя никогда не балуется. И говорит она мерзким голосом. Ей бы только морали читать.
А директриса заставляет учеников с блокнотиками ходить и записывать всех, кто по коридору бегает. Мне мама запретила этим заниматься и долго возмущалась: «Кого она из вас хочет воспитать?!» Наши учителя быстро этикетку каждому ученику вешают. Если один раз грубо повел себя – все, плохой! А почему нагрубил человек? Значит, кто-то наступил на его любимую мозоль, на болевую точку, за живое тронул. Ведь правда?
Я понимаю: некогда учителям нас изучать. Мне географичка как-то сказала: «У меня пять классов, в них – сто пятьдесят человек. Пока всех в лицо запомню, – четверть проходит. Иной раз ставлю тройку, а сама думаю: «Вася, это тот, рыженький или все-таки черненький? Какой уж тут индивидуальный подход к ребенку?!» Впрочем, я вполне допускаю, что учительница права. Я не имею права претендовать на роль прокурора, хотя, знаешь, набирается множество фактов... Трудно учиться в школе, которая борется за первое место в городе. Знаешь, каких нервов стоит детям беспрерывные проверки, муштра! Постоянно находимся в зажатом состоянии. Часто уроки бывают не в радость. Слабых учеников совсем затюкали. А они ведь тоже в чем-то могли бы проявить себя не хуже отличников. Где уж тут родиться фантазиям, откуда быть свободному, радостному полету мысли? Отдельные талантливые учителя выручают. Находят способы позволить нам раскрыться.
Альбина замолчала. Минуты две мы сидели тихо. Я первой заговорила:
– У меня задушевных учителей нет, но свою математичку я обожаю до потери пульса. Математику из-за нее полюбила.
– А я люблю физику. Мне кажется, что математика плоская наука, а физика – объемная, – глубокомысленно произнесла Альбина.
– Здорово придумала! Мне такое в голову не приходило, – обрадовалась я хорошей фразе. – А у тебя лучшие подруги в школе или во дворе?
– Во дворе, конечно, – как-то сумрачно ответила Альбина. – Одноклассницы даже вредить могут за то, что я отличница.
– Дикость какая-то! Разве отлично учиться зазорно? – искренне удивилась я.
– Завидуют уму, трудолюбию, – объяснила Альбина.
– Зачем завидовать? Каждому свое: кому трактор, кому вуз. Это разумно, – выразила я свое категоричное мнение.
– Все-то у тебя просто! – поморщилась подруга. – Как ты не понимаешь! Им же обидно, если кто-то лучше учится.
– Надо самим стараться и не будет обидно, – опять недоуменно возразила я.
– А если не хочется, если лень? – усмехнулась Альбина, разглядывая меня как музейный экспонат. – Проще свалить свою вину на другого: «Вот, мол, ей повезло с папочкой, а мне нет».
– При чем тут отец? Из нашей школы в МГУ учатся ребята, у которых нет отцов. Нелогично рассуждают твои одноклассницы, – заявила я авторитетно.
– Логично, дорогое ты мое реликтовое чудо! С хорошим папой легче по жизни идти, – с болезненным сарказмом сказала Альбина.
– Мы и без пап пробьемся! Скулить не будем. Все-таки странные твои одноклассницы. Все у них в голове шиворот-навыворот! – с неудовольствием констатировала я, пожимая плечами и до конца не осознавая взглядов городских ровесниц.
Я не принимала их, но они зародили во мне некоторое сомнение и неуверенность. Я устыдилась своей запальчивости, необоснованной категоричности и замолчала.
Глаза Альбины вдруг загорелись теплым светом воспоминаний, и она мечтательно заговорила:
– До шести лет я в деревне у бабушки жила, поэтому сначала здесь, во дворе, не находила друзей. У них свой круг был – чужаков в него не пускали. Как-то я познакомилась с Машей из соседнего двора. Родители у нее богатые, но жестокие. Били ее за малую провинность. Сначала мы боялись друг друга и просто вежливо здоровались. Потом она привела меня к своим друзьям.
Раз гуляем мы около берез. Подъезжает мальчик на велосипеде. Это был Миша. Я вдруг почувствовала толчок, потом мощное головокружение и чуть не упала. Конечно, не поняла, что со мною случилось. Удивилась только. Позже осознала, что влюбилась. Маша с Мишей все время ссорились, а мне хотелось его защищать. Часто получалось так, что он провожал меня домой. Мы чувствовали себя взрослыми.
Но вскоре я подружилась с плохими девочками, стала грубее, к словам нехорошим привыкла. Мы войну ребятам объявили. Чувства к Мише еще оставались, но хорошие моменты были реже. А потом... много было разных встреч, но такого, как в семь лет, со мной больше не происходило. Что-то неуловимо изменилось в наших отношениях. Маша тоже другая стала: пристает к девчонкам и ребятам, боится потерять их дружбу, ревнует всех. Сделалась самолюбивой и двуличной: перед родителями хорошая, а на улице гадкая. Все равно жалко ее. Нескладная у нее жизнь...
Я перебила Альбину:
– Как-то видела странную картину. Еду в автобусе. На задних сидениях расположилась группа ребят, на вид старшеклассники. Ноги на кресла положили. Разговаривали без мата, но очень грубо и развязно. Старушка попросила уступить ей место, а они ее высмеяли. Потом начали через кресла прыгать. Они вели себя как глупые малолетние пацаны, хотя одеты были в красивые дорогие, как у взрослых, костюмы. Вышли мы вместе. Смотрю, а они неожиданно изменились. Идут подтянутые, строгие, воспитанные. Я опешила: они ли?
– У нас в школе тоже есть ребята, которые очень рано научились надевать маски на лицо. Вот и Маша такая. Она издевается надо мной, пытается выставить меня хуже, чем я есть на самом деле. И в классе тоже старается навредить, – вздохнула Альбина.
– Как навредить? – не поняла я.
– Ну, например, дежурю я. Все прибрала, вымыла. А она нарезала на парте бумажек и смеется мне в глаза. Мелочь, а неприятно. Еще зависть у некоторых моих подруг стала проявляться. Самую красивую и умную девочку, «королеву», выставили из компании. Другие пытаются заставлять плясать под свою дудку, натравливают друг на друга...
Странно, но Миша продолжает мне нравиться. А ведь мы все повзрослели. К девочкам он относится так же уважительно, вежливо. С ним всегда интересно. Он очень смелый. Наши ребята к нему тянутся. Теперь Миша свои чувства откровенно не проявляет, только, будто невзначай, неспециально делает мне приятное: то мороженое принесет, то цветок первый весенний, то словом заступится. Я счастлива в эти моменты. Словно теплый лучик из раннего детства возвращается. Всегда хочется видеть рядом друга, с которым легче и светлей...
Иногда сидим своими кучками. Мальчики об одном говорят, мы – о другом. Притворяемся. А сами все поглядываем друг на друга. Мы знаем, что они ждут этих взглядов. Потом вместе идем в березовую аллею. Говорим о пустяках. Но как это здорово! Сколько радости, счастья в этих милых невинных прогулках!
А весной Мишиного друга Илюшку сбила машина. Мы все очень переживали за него. А потом плакали, знаешь, отчего? Нам казалось, что мы самые несчастные с Машей, потому что о нас так не заботятся, как о нем. Мы все преувеличиваем, мы слишком чувствительные и глупые.
Представляешь, возвращались как-то с пляжа. Миша погнался за Машей. Мы вскочили в подъезд и побежали на второй этаж. Маша через окно вылезла на козырек подъезда. Миша за ней. А я придерживала им раму окна. Она вверх открывалась. Неожиданно для себя я бросила раму. Грохот, осколки полетели! Со мною истерика: «Теперь в школу сообщат! Выгонят!» Миша успокаивает. Родители меня поняли, стекло вставили.
А вечером я на крышу побежала к девчонкам. Гляжу: они обломки кирпичей вниз сбрасывают и хохочут. Тут мужчина какой-то прибегает. «Вы, – говорит, – мне в плечо попали!» А я ему: «У нас пикник, мы кукурузные хлопья едим. Здесь чужие пацаны бегали». Наврала с три короба. Спасла подруг. Только после этого случая не могу на крышу лазить. Стыдно за наше поведение.
Опять помолчали. Я пыталась зрительно представить эту картину детско-взрослой игры. Словно очнувшись, Альбина весело сказала:
– Пойдем вместе в два нуля, сбегаем? Я одна побаиваюсь.
– Куда? – не поняла я.
– Куда все «народными тропами» ходят? В туалет. Он у нас во дворе.
И вдруг рассмеялась.
– Ты чего? Вспомнила что-то? – спросила я заинтересованно.
– Представляешь, поссорились девчонки нашего класса с мальчишками и перевесили в школе таблички на туалетах. Ребята подскакивают к туалету и в нерешительности останавливаются. Стоят, хихикают от неловкости и растерянности. Наконец, старшеклассник вошел, тут же выскочил разъяренный, удила закусил. «Кто это сделал?! Уши надеру мерзавцам», – кричит. Он подумал, что пацаны подшутили. А девчонки хохочут, довольные...
Вышли во двор. За туалетом мелькнули два огонька от папирос, звякнули стаканы. Там, похоже, тлела, а может, и кипела скудная мерзкая жизнь.
– Папиросы – глупый форс для ребят. А вино они зачем пьют? – шепотом спросила я у Альбины.
– Наверное, чтобы раскованными себя чувствовать в компании. Трудно снять маску без вина, – предположила подруга.
– Они же пьют среди себе подобных. Может, разуверившиеся в жизни пацаны тоскуют от понимания своей никчемности? Опустились на дно жизни, а подняться не могут. Не получается стряхнуть с себя скверну подворотен, вот и переживают. А после бутылки – все хорошо, все прекрасно! – горько посочувствовала я плохим мальчишкам.
– Несостоятельная гипотеза! Идеалистка, ты слишком хорошего мнения о таких ребятах. У них интеллекта не хватает разговаривать без бутылки. Им просто от скуки охота покуролесить и значимость свою показать. Не задумываются они о жизни. Для них день прошел и ладно. Легко жить хотят. Поняла? – рассмеялась Альбина.
– Они хотят поразить всех своей глупостью?
– Нет. Считают: «Чем бы ни выделиться, лишь бы прославиться».
– Слушай, ты здорово соображаешь! Как ты думаешь, почему мальчишка лезет драться, если его обзывают слабаком или трусом? Я, например, еще маленькой решила, что лучше других знаю себя и не собираюсь никому ничего доказывать. Если меня кто-то обзовет дурой, то в ответ получит: сам дурак! Если трусихой, – сам трус. И вопрос исчерпан. Зачем лезть в драку, если кто-то раззадоривает меня лишь оттого, что у него кулаки чешутся? Я не захочу, меня никто не заставит, не вынудит драться. Я командую собой, своими чувствами. Иначе не буду себя уважать, если попадусь на чью-то удочку. У пацанов ума не хватает постоять за себя таким образом? – скорчив презрительную рожицу, спросила я.
– Сама недавно об этом думала, – растягивая слова, раздумчиво ответила Альбина. – Мне кажется, у некоторых ребят в определенном возрасте самолюбие преобладает над разумом. При этом у них возникает наглое извращение истины. Им любым способом надо доказать, что они что-то значат. А легче всего это сделать, победив более слабого.
– Глупо! – вспылила я. – Себя, может, и потешат, но другие-то поймут, что они липовые герои, и будут презирать за подлость! Я вообще не вижу смысла в драках. Мы же не животные, чтобы силой доказывать свое превосходство.
– Так ведь дерутся как раз те, у кого интеллекта не хватает, – рассмеялась Альбина.
