Текст книги "Надежда"
Автор книги: Лариса Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 77 (всего у книги 116 страниц)
– Не повезло вам, – вздохнул Санек.
Дядя Витя зло сплюнул, а потом вдруг спросил напарника:
– Андрей, а ты об отце часто вспоминаешь? Просвети нас.
– Редко.
– Скрываешь? – сочувственно возразил ему дядя Витя.
– Если быть беспощадно честным, скажу: хотел бы только раз увидеть. Узнать, какой он. И все. Теперь он мне не нужен, – сдержанно ответил дядя Андрей.
– А если бы помощь предложил? – поинтересовался напарник.
– Обойдусь. Иначе уважать себя перестану. Мать же смогла вырастить меня без подачек. Правда, я почти не видел ее. Она целыми днями на работе была. Прибежит, спросит, как школа, не обижают ли ребята, ужин приготовит и сваливается на кровать. Жалел я ее.
Меня улица воспитала. После войны у многих ребят отцов не было. Они стали попадать в дурные компании. Как-то вышел во двор мой сосед – слесарь Григорий Ильич, забил во дворе четыре столба и турник сделал. Заниматься с ребятами начал. Я считаю, этим он спас нас.
Хороший был у нас двор, вроде большой семьи. Любая соседка могла подзатыльник дать, к порядку призвать озорника. Старшие ребята подличать не позволяли, трусов презирали, слабаков не одобряли, больных оберегали. Поначалу мне доставалось. Но я присматривался, учился понимать друзей, брать ответственность на себя, выручать из беды, слюни не распускать. Турник, гантели – ежедневное меню. Уважать себя и других научился. Рано подрабатывать начал. Цену деньгам знал. Нормальное мужское воспитание прошел и ни капли не жалею.
Большинство моих друзей теперь в военных училищах, институтах. Надежные люди. Я армию с честью прошел, теперь учусь на вечернем. Инженером буду.
– А у вас дети есть? – снова обратилась Катя к дяде Вите.
– Есть. Дочка. Но мы с женой разошлись. Не получилась у меня семейная жизнь.
Компания детей издала дружный протестующий стон.
– Заткните иерихонские трубы! – разозлился дядя Витя.
– Дочку вам не жаль? Я думала, что детдомовский никогда не сможет бросить своего ребенка! Вы же до сих пор ненавидите свою мать. И дочь вас будет ненавидеть. Презираю таких, – завелась я с полуоборота. – Вот у нас есть родственник, – настоящий мужчина! Он женился на женщине с ребенком. А когда первый отец хотел взять Карину с собой в отпуск, он ответил: «Не порть ребенка. Ты устроишь ей несколько дней праздников, останешься в ее памяти добрым, ласковым и щедрым. А нам с нею жить годы будней. Подумай о ней. Не травмируй дочку, не усложняй ей жизнь».
Дядя Витя ушел в глубь двора. Наверное, он не хотел слушать мои «сказки».
– А ты, Петрович, простил свою мать? – спросил дядя Андрей завхоза дядю Никиту, который подошел помочь ему разматывать проволоку.
– Мать понял, отца не простил, – резко ответил дядя Никита.
– А почему ты в детдоме работаешь?
– Не знаю. Присох. Детей люблю. Без них мне будто не хватает чего-то. Своих не завел... Жизнь не колода карт, заново не перетасуешь... Детская обида убила во мне радость, не умею я быть ласковым. Подрастерял добрые чувства... – горько усмехнулся дядя Никита.
Мне было жаль большого доброго дядю, не нашедшего своего счастья. «И почему люди с неудачными и трудными судьбами приходят работать в детский дом?» – недоумевала я.
– Петрович, как ты думаешь, если вернешься, примет тебя жена? – поинтересовался дядя Андрей.
– Думаю, да.
– А ты бы ее принял?
– Где же ты видел такое, чтобы мужчина простили взял назад жену, которая десять лет где-то бродила? – усмехнулся завхоз.
– А почему женщины и дети должны прощать таких мужей и отцов? – насупившись, пробурчала Катя.
Ответа не последовало.
МЕЧТЫ И НАДЕЖДЫ
Давно не видела Катю. А сегодня нашла ее в парке и обрадовалась. Катя сидела под деревом и палочкой писала мое имя. Мне было приятно, что она думает обо мне, а может быть, даже скучает. Кто я для нее? Случайная знакомая? Подруга? Катя оторвала взгляд от ровных крупных букв и долго неподвижно смотрела перед собой. Я не стала ее беспокоить и села неподалеку на лавочку. Наконец, Катя увидела меня и подошла. Она, как всегда, молчалива. Мне кажется: ей хочется со мной поговорить о чем-то очень важном, но она не решается. А мне сегодня захотелось узнать, как Катя ответит на вопросы, которые задавала нам как-то на классном часе учительница. Поэтому я сама начала разговор:
– Катюша, ты представляешь свою жизнь через пять, десять, пятнадцать лет?
– Конечно. Закончу школу. Выберу специальность такую, чтобы можно было легко найти работу даже в селе. Замуж выйду, если повезет.
– А мужа какого выберешь? Богатого?
– Нет. Доброго, чтобы жалел, не пил и понимал.
– Чтобы понимал? Это важнее денег?
– Конечно.
– А если богатый, но выпивает, пойдешь за него?
– Нет. Это сначала он богатый, а потом ни богатства, ни любви, ни радости не будет в доме.
Она говорила тихо, но четко. Я поняла, что не один, не два раза она думала об этом. Видно, давно для себя уже все в жизни определила.
– Зачем нужна человеку семья? – вновь спросила я.
– Для счастья.
– А для чего человек живет?
– Чтобы самому быть счастливым и других делать счастливыми. Только не у всех получается.
– На зло ты злом отвечаешь? – задала я следующий вопрос.
– Нет. Обижаюсь, но молчу и терплю. Злом на зло нельзя отвечать, а то весь мир будет жестоким. Вот раз к Данику из нашей группы приехала мать. Воспитательница не видела, что он уже пришел со двора, да как закричит: «Опять пьяная! Даже конфет сыну не принесла! Убирайся!» С Даником истерика случилась. Тут вожатая обняла его и говорит: «Мама у тебя хорошая, только больная. Лечиться ей надо. У воспитательницы сегодня плохое настроение. Не сердись на нее». А недавно был праздник, и нам давали дорогие вкусные бутерброды с копченой рыбой. Так Даня бежали на весь коридор звал вожатую, чтобы подарить ей свой бутерброд. Ни кусочка сам не откусил! Вожатая не берет, а он чуть не плачет. Ну, тогда она согласилась пополам съесть. Какой Даник счастливый был в этот момент!
Ему часто за поведение достается. Как-то он дежурил у телефона, набирал наугад циферки и ждал. Воспитательница наказала его за хулиганство. Но ему же интересно! Хочется чей-либо голос услышать, поговорить с чужим человеком. Учительница русского языка объяснила Данику правила поведения на посту, и он перестал телефон занимать.
А однажды вожатая звонит кому-то, а Даник нажимает на рычаг и не дает ей говорить. Другая бы вспылила и всыпала ему по первое число, а Галина Ивановна догадалась, что не со зла, а из любви к ней он так поступает. Играет с ней, хочет, чтобы подольше она посидела рядом. По глазам поняла.
Трудно нас понимать. Вот приезжал к нам клоун. Все ребята мечтали его увидеть. А у меня неприятное впечатление осталось от выступления. Моей младшей сестренке Юле четыре года. Она после концерта сказала мне: «Не люблю клоунов. Падать не смешно. Падать больно!» Я знаю, это юмором называется. Только все равно грустно на клоуна смотреть. Мне совсем не кажется, что на сцене шутят. Я представляю, как мне делают подножку, я падаю, разбиваю коленки, а все хохочут. Обидно! Я так обрадовалась, что сестренка понимает меня! Даже подарок купила ей на день рождения.
– А где деньги взяла? – удивилась я.
– Заработала. Мы этим летом колоски в поле собирали.
– А что купила?
– То, что сама хотела бы иметь: духи.
– А себе что?
– Денег не хватило.
Катя замолчала. Я не знала, как продолжить разговор, и задала ей самый трудный вопрос нашего последнего классного часа:
– Как ты думаешь, если человек заслужил, его можно убить?
– Нет! – быстро ответила Катя. – Даже желать смерти нельзя!
– Почему? – удивилась я такой категоричности.
– Не знаю. Нельзя и все! Вот у нас в деревне одна тетя злилась-злилась на своего сына за то, что пьет, а потом как закричит: «Хоть бы тебя машина задавила, пьяница проклятый!» И он погиб под колесами трактора. Теперь она казнится, что сама беду на сына накликала. Нельзя быть злым. Надо прощать людей.
Со стороны детского дома послышались звуки баяна.
– Мне пора на репетицию, – грустно сказала Катя.
– Можно проводить тебя?
– Конечно, – обрадовалась она.
– А какой номер ты готовишь?
– На мандолине буду играть, еще в хоре петь. Я раньше пела одна, «на сухую», а однажды уже перед самым концертом нам дали баяниста. Но я не сумела подстроиться под него. То я молчу, то он прекращает играть. Потом он разозлился, плюнул и ушел. Я расстроилась до слез и с тех пор не могу петь со сцены одна, – Катя вдруг просияла: – А знаешь, у нас в детдоме радость! Мою подружку Нину учительница из института в свою семью взяла. Много раз приходила к нам. Домой брала ее на праздники. И вдруг пропали у этой женщины золотые сережки и колечко. Нашлись у Нины в тумбочке. Крику было! А та учительница объяснила всем, что не воровка Нина. Она цены вещам не понимает. Захотелось девочке похвалиться перед подружками, что любят ее, красивые вещи дарят, поэтому и взяла на время. Галина Васильевна такая добрая и умная! А твои родители понимают тебя? – вдруг как-то очень осторожно спросила Катя.
– Думаю, нет, – ответила я, потупив глаза.
– Надо же? – удивленно и грустно протянула Катя. – А я думала... надеялась...
Катя, не оглядываясь, медленно пошла в корпус. И я поняла, что у нее погасла надежда познакомиться и подружиться с моей семьей. Так вот почему, о чем бы мы ни беседовали, Катя всегда переводила разговор на тему о счастливых подружках, которых взяли на воспитание или о тех, которые ходят в гости в семьи домашних детей. Ей хотелось попасть в мою семью! А что я могу поделать? Школьные подруги не ходят ко мне домой, стесняются, потому что отец – директор школы. Да и родители не любят посторонних. А Катю я сама не приглашаю. Не хочу семье напоминать о моем прошлом. К тому же дружба с детдомовцами – мой секрет.
Я загрустила. Возвращаюсь домой мимо строящегося здания поликлиники. Какая прелесть! В арке между двумя корпусами вижу аккуратно выложенное красным кирпичом круглое отверстие. Молоденькая березка смотрит сквозь него в небо. «Хороший человек строит дом. Золотая у него душа», – подумала я. На сердце потеплело, но это тепло не растопило моей грусти. Она слишком велика.
ОТ НЕНАВИСТИ ДО ДРУЖБЫ...
Сегодня хмурая, дождливая погода. Родители после обеда легли отдохнуть, а мне захотелось «поскулить». Накатили тоскливые зыбкие мысли, хоровод печалей в мозгу. В подруги я взяла хандру и одиночество. Села у окна. Серые тяжелые облака в небе. Дома противоположной улицы теряются в тумане. В парке деревья колеблются под музыку ветра. Дождь разошелся не на шутку: повис над селом густой завесою. Темные тучи сжали небосвод. Отвратительная погода. Печальная картина. Ничего не поделаешь: тоскливое преддверие зимы. И вид нашего двора неприглядный, хмурый. Мутный вечер вползает в мое окно. Нарисовала на запотевшем стекле веселую рожицу. Смотрю, как по улыбке стекают печальные слезы дождя.
Надоело мне слушать бесформенные песни осеннего ветра. Разговор дождя я воспринимаю, как тысячи шагов бестолковой толпы. Они стучатся в сердце заунывным, невнятным, раздражающим шелестом. И я, накинув отцовскую плащ-палатку, отправилась в детский дом к Лене. Нашла ее на чердаке в кислом расположении духа, уставившуюся унылым, немигающим, невидящим взглядом в серый туманный лес. Она тоже хандрила и не обрадовалась мне. Я пожалела о том, что спешила к ней по грязи, дождю и холодному ветру. Повернулась, чтобы сразу уйти. Но вдруг Лена остановила меня. Ее словно прорвало. Она разразилась резким неприятным смехом и грубо закричала мне в лицо:
– Вы, домашние, не умеете дружить и наверняка не понимаете цены настоящей дружбы! У вас все слова, слова и совсем нет чувств. Поэтому не удивительно, что ваши отношения быстро остывают и вы становитесь друг другу в тягость. Я готова биться об заклад, что абсолютно права. Что? Потеряла дар речи? Нечем крыть! Пришпилила тебя! Я осмеливаюсь объявить во всеуслышание, что наша дружба как спасательный круг в черном океане жизни. Мы бережем ее как зеницу ока, – уперев руки в боки, напыщенно декларировала Лена.
Ее бурная речь не вызвала у меня смятения, не привела в замешательство.
– Ты пишешь стихи? – хладнокровно спросила я.
Лена резко вскинула на меня свои черные дерзкие глаза.
– Слова у тебя как из песни, вот я и предположила. Сама рифмую, – спокойно объяснила я, стараясь остудить начинавшую накаляться обстановку.
Лена как будто не расслышала моих слов.
– Хочешь, я приведу пример того, как у нас умеют дружить?
И, не дожидаясь ответа, продолжила сдавленным голосом:
– Я бы не хотела подробно обсуждать чужую жизнь, но все же расскажу. Подруга Люба младше меня на год, учимся мы в разных классах, но домашние задания делаем в одной группе. Я раньше ненавидела ее за то, что перед зеркалом любит покрасоваться и отметки хорошие получает. Как-то я заболела и из школы вернулась раньше всех. И что же я вижу и слышу? За самой последней партой Люба истово молится! Она твердила слова рабского смирения и покорности и так усердно отбивала поклоны, что не заметила меня. Я тихо ждала, когда она закончит. Ее губы шептали: «Господи! Ниспошли мне от щедрот своих... Помоги мне учиться отлично, чтобы я, несчастная, могла добиться достойной жизни. Ни о чем больше не прошу. Господи, помоги!» Увидев меня, Люба испугалась. В глазах – мольба. Она понимала, что если я расскажу всем об увиденном девчонкам, то насмешек и презрения ей не избежать. Представляешь, именно тогда я впервые испытала жалость к человеку.
Целый день ходила сама не своя. Избегала встречи с Любой. А вечером пришла сюда, где обычно уединялась и позволяла себе помечтать или поплакать. Сначала долго сидела в оцепенении. Потом принялась рисовать свою любимую березовую аллею. Вдруг дверь жутковато заскрипела и распахнулась. Я вздрогнула. Слышу голос Любы:
– Я всегда завидовала твоему таланту. Ты даже цвета подбираешь в зависимости от настроения. Я вижу в них то боль, то радость. Ты счастливая... А у меня нет такого...
– В живописи ты разбираешься как воробей в математике, а хвалишь рисунки, потому что боишься меня. Хочешь разжалобить, обвести вокруг пальца? Думаешь, не составит труда осуществить задуманное? Я держу ухо востро. Не одурачишь, не проведешь. Положи конец своим глупым планам. Твои пустые мыслишки – курам на смех! Убирайся подобру-поздорову! Ступай своей дорогой, – с чувством полнейшего превосходства провозглашала я.
Она не уходила. А мой запал и запас гневных слов закончился.
– Боюсь я. Лен, не говори никому, – грустно попросила Люба.
Тягостное молчание. Воркование голубей. И вдруг что-то сломалось во мне.
– У тебя есть Бог. Он как невидимый друг. Ты доверяешь ему? Ты его любишь или просто надеешься на его помощь? – настойчиво и твердо расспрашивала я Любу.
Она села рядом и задумалась. То ли силы, то ли решимости набиралась, чтобы поведать сокровенное. И все же рассказала о том, что уборщица баба Валя часто говорила ей о Боге, о его доброте и желании помочь каждому. Потом настороженно оглянулась и вытащила из кармана куртки листок с молитвой, которая, по ее словам, помогает.
В тот день начала зарождаться наша дружба. Люба каждый раз искала со мной встречи, пыталась завоевать мое расположение, а я, хоть и продолжала держать ее на расстоянии, не отталкивала, выслушивала и в какой-то мере тайно радовалась за нее.
Наступило лето. Всем детдомом мы отправились в любимый лагерь «Салют». Наши ребята всегда отличались. Во всех мероприятиях мы занимали первые места. Для нас, детдомовских, это очень важно. Люба жила со мной в одной комнате. Мы ходили на речку, собирали в лесу вдоль берега орехи, ягоды. В общем, жили не тужили. Я гоняла с ребятами в футбол или пропадала на волейбольной площадке, поднимала гири, висела на турнике. Про меня даже частушку сочинили:
Лена наша и спортивна, и рисует хорошо,
Ей бы штангой заниматься или чем-нибудь еще!
Однажды после прогулки по лесу захожу я в корпус и никак не могу сообразить, откуда доносятся крики. Замерла, гадая, что стряслось. Забегаю в свою комнату, а там потасовка. Кутерьма невообразимая! Вопиющее нарушение устава лагеря. Человек пятнадцать сгрудились на пятачке. Слышу: над Любой самосуд учиняют. Знаю: такие штуки плачевно заканчиваются. От происков озлобленных недругов можно серьезно пострадать. Не мешкая, раскидываю девчонок. Прорываюсь сквозь круг. Гляжу: моя подруга сидит на полу вся в крови и всхлипывает. Сильно отколошматили ее. Выясняли с пристрастием, зачем ей нужен Бог. Причина избиения – застукали на молитве. Поклоны била до умопомрачения.
Когда суматоха улеглась, Любе объявили бойкот. Одна девица произнесла лицемерную речь, другие, фальшиво улыбаясь, поддакнули ей, третьи просто так, за компанию, согласились с ними. Теперь с Любой даже за один стол в столовой никто не хотел садиться. Многие издевались и потешались над нею. Кончилось ее безмятежное существование. Такое поведение послужило мне еще одной причиной разочароваться в бывших подругах. Не приходилось сомневаться, что гадкий сговор и козни завистливых девчонок – это надолго. Я очень переживала и на другой день позвала Любу с собой в лес за малиной.
– Тебе же из-за меня тоже бойкот объявят! – испугалась она.
– Не дрейфь! Мы же настоящие друзья! Твоих врагов мы даже взглядом не удостоим, – успокоила я подругу уверенно и при этом испытала невероятное облегчение.
Любу потрясла моя смелость. В этот день мы поклялись быть неразлучно вместе.
Как-то приехала к Любе родная сестра, привезла гостинцев и немного денег, на которые мы купили батарейку и лампочку. Мода у нас была такая: иметь свой осветительный прибор. Когда весь детдом погружался во мрак, мы сдвигали наши койки и под одеялом – в «светлом домике» – мечтали. Мы пребывали в самом отличном настроении! Это были удивительно счастливые минуты!
Потом нам новую директрису прислали. При ней построили нам новое здание с горячей водой и туалетом. В комнатах теперь по четыре человека, а не по двадцать пять. Раньше у всех детей была запущенная чесотка, лишаи, цыпки, вши. Директриса заставила нас вылечить. Хорошая жизнь началась. Но бойкот девчонки не снимали.
Наступил мой день рождения. В школе мне подарили огромный арбуз. Мы с Любой спрятались в укромном уголке детдомовского сада и с нежностью смотрели на него, гладили. А разрезать драгоценный сладкий подарок было нечем. И камнем его пытались разбить, и гвоздем, и стеклом. Все безрезультатно! Растерзать его хотелось! Обидно. Ты знаешь, день рождения для нас – почему-то самый святой праздник. Не хотелось его ничем омрачать. Люба вспомнила, что заприметила в сарае топор. «Сворую, попытка не пытка», – весело сказала она и умчалась. А я в саду осталась. Сижу и рассуждаю: «Никогда в жизни не пробовала арбуза. Он лежит передо мной круглый, сытый, но я не могу его съесть. Вот досада!» Даже завыть захотелось. Да еще погода под стать: ветер, тучи, холодный дождик накрапывает. Вот как сегодня. Собрала я пожухлую листву, сделала «постельку» в виде гнездышка и перенесла туда арбуз, чтобы ему теплее было. А сверху своей курткой накрыла. Тут Люба бежит с топором. Стащила его в бане, где прачка белье полоскала.
– Что стряслось, где арбуз? – спрашивает с дрожью в голосе.
– Нет его, – состроила я скорбное лицо.
– Как нет? – опешила Люба.
Она не обладала стальными нервами, поэтому даже топор из рук выронила. Я мигом сдернула куртку с арбуза, – и обе зашлись от хохота. Отсмеявшись, жадно глотали огромные куски. Потрясающе угостились! Глазом не моргнули, – половины арбуза нет. Сидим на земле, еле дышим. Объелись. Люба предложила угостить девчонок.
– Ага, слопают, а потом скажут, что подлизываешься, чтобы бойкот сняли, – возразила я.
Решили спрятать остатки арбуза на чердаке.
– А теперь пошли за моим подарком. Он обязательно придется тебе по душе, только находится в труднодоступном месте, – таинственным голосом произнесла Люба.
– Будь по-твоему, – обрадовалась я.
И мы побежали, напевая: «Из-под топота копыт». Подвела меня подруга к корявому невзрачному дереву, сделала шикарный жест и говорит:
– Поздравляю тебя, Лена, с днем рождения.
Я хлопаю глазами. От обиды губы надулись, дыхание участилось. Вне себя от злости еле вымолвила:
– Отлично! Как это мило с твоей стороны. Спасибо за подарок.
Я больше не в силах была сдерживать бешенство. Вслед за любезными словами последовал мой жесткий ответ:
– Сногсшибательно! С ума сойти можно! Предпочитаю наличными. Может, накинешь на бедность пару кустиков. Там листочков-денежек больше осталось. Будет чем в магазин и в фантики играть... Странная затея. Отвратительная проделка. Никогда не думала....
И уже хотела уйти. А Люба смеется:
– Вот умора! Полюбуйся! Смотри вон туда, выше!
Почти на самой верхушке корявого дерева висела огромная желтая груша!
– Произвела впечатление?! То-то же! Подожди, сейчас достану. Я ее целый месяц караулила. Боялась, что кто-нибудь обнаружит, – радостно сообщила Люба и кошкой взобралась на грушу.
Но не тут-то было! Радость моя была преждевременной. Секунда – и... моя подружка повисла вниз головой, зацепившись курткой за ветку. А руки с грушей к груди прижимает, бережет подарок. Признаться, смеялась я до слез, до коликов в животе. Мой смех отдавал истерикой. А бедная Люба все это время висела на суку ни жива ни мертва. Слова не проронила. Я опомнилась и стремглав кинулась вызволять ее из беды. Гляжу: подруга сальто-мортале выполняет в воздухе. В результате обе рухнули на землю. Мне-то ничего, а Люба руку сломала. Вот так закончился мой день рождения.
Лена разошлась и уже рассказывала весело и непринужденно:
– А одним прекрасным вечером Любашка нашла меня на кухне, где я чистила целую «бадью» картошки, и принесла записку такого содержания: «Лена, мне нравится твоя дружба с Любой. Давайте дружить втроем, если вы обе согласны. Таня». Мы согласились.
Нашей дружбой многие девочки восторгались, но из-за бойкота боялись подойти, зато потихоньку делали нам приятное. А мы этой зимой катались на лыжах, учились стоять на коньках, помогали друг другу делать уроки. Наша дружба крепла.
Весной, когда началась эпидемия гриппа, первой заболела Таня. После школы мы с Любой бежали сломя голову к больной и рассказывали ей байки. Развлекали. А через неделю и мне стало дурно на уроке. Доплелась я еле-еле до комнаты и сказала Тане:
– Что-то тошнит меня и живот болит.
– Может, взрослых позвать? – спросила она.
– Не надо, – отрицательно покачала я головой.
А тут директриса с медсестрой заходят температуру у Тани измерить. Увидела меня медсестра и как закричит:
– Вставай, симулянтка!
Таня за меня заступилась:
– Тошнит ее.
Медсестра сделала ехидную гримасу и ухмыльнулась:
– Раиса Никитична, тут гинеколог нужен.
Директриса сама поставила мне градусник и отправила девочку за врачом на первый этаж. Доктор предположил аппендицит. Я страшно боялась больницы. Вцепилась мертвой хваткой в кровать, и оторвать меня не смогли. К вечеру совсем худо стало. Чувствую: берут меня на руки и несут, а Таня с Любой умоляют, чтобы их взяли вместе со мной. Директриса разрешила. Машина не отапливалась. Таня сняла с себя вязаные шерстяные носки и надела на мои ноги. Люба укрыла своей курткой и шарфом. Я согрелась и задремала. Очнулась от толчка. Машина остановилась. Мои подружки жмутся друг к другу, зубами стучат.
Сделали мне операцию. Очнулась, когда на улице было уже светло. Вдруг вижу над собой два знакомых веселых глаза. Это домашняя Оксанка из лагеря «Салют»! Она иголку проглотила. Ее кровать рядом с моей.
Наш лечащий врач был молоденький и красивый. Нам нравилось, когда он забегал в палату и говорил: «Ах вы, козочки мои». Чтобы привлечь его внимание, мы разрезали обшивку стула на полоски, написали свои инициалы и отправили лифтом на первый этаж. Когда доктор увидел нашу «работу», то был в шоке. Но ругаться он не умел, а вместо этого садился к нам на постель и рассказывал интересные истории. Честно сказать, мы полюбили его по-детски.
Вскоре пришло время Оксане выписываться, а мне не хотелось оставаться одной в больнице. И когда медсестра спросила: «Кому пора снимать швы?», я бодро соврала: «Мне». Медсестра «чикала» и выдергивала нити, а я терпела и думала: «А вдруг умру?» Оксана за дверью волновалась, но не решалась остановить процесс. Вдруг слышу крик медсестры и что-то теплое, липкое потекло по животу. Враз наступила темнота.
Открываю глаза. Я вновь зашитая. Оксана рядом белее белого. Наш врач вытирает пот со лба и шепчет с облегчением: «Очнулась козочка. Вы, девчонки, меня до инфаркта доведете!» Мы с Оксаной взяли доктора за руку и попросили прощения. Потом умоляли выписать нас вместе. Он согласился. Оставшиеся дни мы были очень послушны. В день выписки слез расставания не сдерживали.
В детдоме подруги встретили меня радостной вестью: с нас сняли бойкот. Поняли, что настоящую дружбу нельзя сломать.
Две недели я не делала резких движений и подолгу сидела на подоконнике. Девочки шутили: «Отгадайте загадку. Кто сидит на окошке, свесив ножки?» Мне надо было целый год беречь себя. Но с моим характером разве это возможно? Один раз мы сбежали с уроков. На улице холодно, неуютно, поэтому спрятались в гладильной комнате. С нами увязался Славка. Все пролезли в форточку, а я, самая упитанная, застряла. Рама под моим напором ходила ходуном. Еще рывок – и я вместе с нею лечу «рыбкой» в комнату. Звон разбитого стекла, кровь! Слава первый пришел в себя, «мухой» сбросил с себя рубашку и наложил жгут мне на живот, чтобы остановить кровь. На шум сбежались воспитатели. Что было!! Кому по дурости расшибать лоб охота? Вот я вину за «побег» нашей компании с уроков полностью на себя и взяла. С больной меньше спросу.
Наша жизнь – пунктир событий, цепь случайностей, широкий спектр больших и маленьких происшествий, – произнесла Лена философски, с девичьей кокетливой умудренностью и продолжила рассказ:
– ...А потом, когда солнце вновь обласкало землю, у нас появилась мода строить шалаши, и я на время забыла о чердаке, своем надежном убежище. Я работала, не разгибая спины. Шалаш получился просторным, теплым, в общем, комфортабельным. Однажды в моем «домике» я обнаружила Славу. Он долго смотрел на меня добрыми, спокойными голубыми глазами и вдруг начал признаваться в любви. Стоял передо мной на коленях и читал стихи. Тихие звуки парили в воздухе и падали на сердце, гипнотизируя, обволакивая. Он покорил меня недетской серьезностью и благовоспитанностью. Но меня ошарашили его слова. Контраст между нами был огромный. Он мал росточком, худощав. Я выше его на голову, с «шикарной» комплекцией. Славка талантливый: схемы паяет, в математике рубит, на умных книжках помешан, шутками беспрерывно сыплет. Язык здорово подвешен. Как свои пять пальцев знает стихи Лермонтова. Безызвестный самородок! Я и сейчас отношусь к нему как к брату: помогаю готовить уроки, глажу форму. Теперь мы часто сидим на чердаке и разговариваем о жизни.
Раньше я подозрительно, с большим недоверием относилась к словам любви. Считала, что только дружба объединяет людей. Но один неприятный случай заставил меня поверить в Славину любовь. Как-то жду я его на чердаке, тревожусь из-за долгого отсутствия. Слышу: кто-то подходит ко мне сзади. Оглядываюсь. А это Серега ввалился, наглый парень из выпускного класса. Раскинул руки, словно собирается делать зарядку, идет на меня, неприличные шутки, намеки и прочую дребедень произносит. Не успела я опомниться, как он резким движением одной руки вцепился в мое запястье, как клещами, а другой обхватил меня за талию, прижал к себе и стал целовать в шею. Сердце так и ухнуло от страха в пропасть. Мне показалось, что темные стены маленького убежища сомкнулись надо мной. Кричу: «Гад! Скотина! Отпусти!» А сама думаю: «Попала в переплет, пропала! Что делать? Плохи дела, моя песенка спета!..»
Лена вздрогнула от отвращения и гадких воспоминаний.
– ...В это время на чердаке появился Слава, сразу понял, в чем дело и взбесился от страха за меня. Он оказался необыкновенно сметливым. Бегло оглядел чердак и, не обнаружив ничего подходящего для защиты, ни мгновения не колеблясь, молниеносно обрушил на голову негодяя кулак, а потом вцепился в Серегу зубами. Тот взвыл и, свирепо сверкая выпученными от злости белками глаз, бросился на Славу. Хулиган избил моего друга. Ручищи у него будь здоров! Мне тоже крепко досталось. Но мы не отступили. Потом я прижала к себе своего спасителя, и мы вместе плакали. После этого злосчастного случая Слава сразу вырос в моих глазах. С того дня мы неразлучны.
Знаешь, у некоторых ребят с неустойчивой психикой бурление ранней юности уходит на одни глупости. Слава тогда сказал, что у Сереги центр интеллекта не в голове, не в сердце, а в заднице... Я понимаю, что во избежание всяких неприятностей должна остерегаться мальчиков – всякое невзначай происходит с девчонками. Но Славик не в счет. Я со спокойной душой доверяюсь ему. Он порядочный, надежный. В нем столько неосознанного мужества и достоинства!
Лена встрепенулась:
– Глянь, твоя мать идет. Сердитая! Если побежишь через кладку, быстрее нее будешь дома.
И я сорвалась с места.
