Текст книги "Пейзаж с эвкалиптами"

Автор книги: Лариса Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Но иногда Лизе, наоборот, хотелось сутолоки и движения ночной жизни, и они неслись, уже в темноте, в мигающем машинном потоке к этому острову света – «Жемчужине побережья». (Австралийские Сочи, только без наших здравниц, и поистине золотой берег – «Голд-Кост», потому что впитывает в себя доллары, как воду песок).

Они парковали машину где-нибудь в свободной щели среди прочих машин и вливались в толпу, праздную и неторопливую, плывущую в стеклянных стопках витрин, в отсветах огненных букв, мимо пальм и столиков на тротуарах – к набережной. Набережная была как световой коридор над морем, машинами вплотную уставленная, осененная созвездиями отелей и флэтов. А самого океана не было видно за барьером, только глухо гудел он, словно заявляя о себе и протестуя.

Лиза потянула их в итальянский ресторанчик «Пицца хат». Они сидели в интимном полусвете в красных кожаных креслах, за скатертями красными в белую клеточку, и все здесь было этих фирменных расцветок. Прямо из печи, в оболочке из фольги, им выдали нечто странное – пирог или блин пресного теста и на нем набросано вперемешку: мясо и рыба, и помидоры, и колбаса, и все это на прослойке из сыра, расплавленного и тягучего, как резина. Очень много перца, и вообще – «вкус специфический»! Пицца режется дольками, и больше одного такого треугольничка не одолеть!

– Что ты еще хочешь попробовать? – спрашивает Лиза.

– Гаррик, куда бы нам еще повезти Лёлю? – Лиза старалась быть доброй и приветливой с женой брата. А Гаррик просто был добрым и славным, и вообще ей было хорошо с этой молодой парой на отдыхе, когда ни о чем не думается всерьез. Только присутствие поблизости Андрея смутно беспокоило ее… Потом они возвращались к себе на Каррамбин, спящий и тихий (если не считать соседнего флэта, где жила какая-то волосатая коммуна парней и девушек и сутки гремела диковатая музыка)… И пока Гаррик ставил машину, не заходя в дом, она бежала на берег – мгновение постоять наедине с океаном!

Берег мрачен и пуст. Ночной океан, темнотой растворенный, похож на черный провал в космос. Только кайма пены белеет во тьме и бьется о песок, набегая и отступая. Босыми ногами она заходит в это шипящее кружево… А небо все в звездах, густо насыпанных и незнакомых… (Знаменитый Южный крест – где они, эти четыре точки-звезды с крохотной искоркой посередине?) И здесь под ненашими звездами, рядом с прекрасным, но чужим океаном, вдруг подступает к ней ощущение такой оторванности от дома и от Димки, что еще немного – и захлестнет ее тоской и тревогой. Тогда она машет рукой океану и бежит от него на светящиеся окна флэта.

Наступил вечер прощания, вернее даже день, потому что после Шести часов должен был заехать за ней Андрей и отвезти к себе на «барбекью» [13]13
  «Барбекью» – мясо, жаренное на углях – блюдо австралийской кухни.


[Закрыть], и даже этого, ночного мгновения с океаном, у нее уже не будет! Гаррик собирался сфотографировать ее возле скал и песков, да все как-то не получалось. А сейчас, когда осталось два считанных часа, сизо-свинцовая туча поползла из-за гор, и пришлось срочно хватать аппарат и полотенце и бежать на берег, чтобы успеть до дождя.

Океан померк, словно в его ясную синеву добавили черных чернил. Рванул ветер с гулом и с силой, и островерхие валы покатились по взрыхленной поверхности. И уже. нельзя стало пройти по сухому, к той, похожей на. парусник, скале, которую ой хотелось увезти с собой в Сибирь запечатленной. Между камнем – внахлест залетала вода, платье стало мокрым и прилипло к коленям… Японскую туфлю, что держится на одном пальце, сорвало с ноги, и Гаррик едва успел выловить, пока не унесло на глубину. Такую мокрую, с прилипшими ко лбу волосами он и снял ее, в память о пребывании на Голд-Косте: на камне скользком и почти синем, в грозовом отблеске, сидящую; спиной к ноздреватой, источенной морем скале, прижавшуюся; на колючем ребристом рифе, среди пены морской, стоящую… «Прощай, свободная стихия!» – сказал некогда в аналогичной ситуации Пушкин, и, наверное, лучше и точнее не скажешь!

Дождь прошел стороной, и небо было многоцветным и полосатым: иссиня-лиловым над хмурыми мысами на севере, чистым и сиреневым накануне заката над материком и загадочно зеленым в стороне океана… И сам океан притих внезапно и стал невиданно зеленым, как трава, отходил, оставляя промоины на сыром песке, со звоном стекала назад в море из расщелин камней вода.

– Стой так, я последний кадр сделаю! – сказал Гаррик. – Очень оригинальное освещение! – Она подумала: вот и конец ее Океану… А с Гарриком им поговорить ни о чем не удалось – все суета и метание. Жил рядом неделю, родной по крови человек, а ей недосуг было заглянуть в него! Они даже похожи удивительно – брат и сестра – черты деда Савчука, через поколение повторенные на разных материках – у Гаррика в точности, у нее – чуточку смягченные, в женском варианте. И, может, не так уж беспечально живется ему под безоблачным небом Австралии?

Издалека она видела, что около их флэта уже стоит синяя машина Андрея и сам он идет к ним через желтый промокший пляж, и следы за ним остаются темные и глубокие, как ямки.

Часть вторая
Свидания в Сиднее

1

– Как ты ехала? Ты жива? Тебя не укачало? – Сашка вынимал ее чемодан из распахнутого багажника. Автобус стоял длинный, обтекаемый, серебряный. Окна автобуса запотели, и весь корпус был в каплях влаги от дождя, можно было подумать, что это испарина после гонки по ночным дорогам.

Мостовая была мокрой, и все вокруг смотрелось в едином стальном оттенке рассвета – глубокое ущелье улицы и плоскость фасадов, по-деловому сосредоточенных, не проснувшихся еще. Только высоко где-то проглядывали клочок желтоватого неба и обрывки расходящихся дождевых облаков.

Редко шли люди ранних профессий, но даже в этой утренней пустоте ощущалась монументальность и мощь большого города Сиднея.

Ее так долго качало ночью по спящим, почти смыкающимся городкам побережья, что, уже въехав в Сидней, она не знала, что это так, и продолжала дремать, припадая лбом к оконному стеклу. И только когда вдруг внезапно автобус, как самолет, повис в ажурной ферме Сиднейского моста и внизу слева, словно выходящее из морской воды, в разреживающейся синеве, она увидела совсем реально жемчужное, створчатое чудо «Опера-хауса», поняла, что приехала и сейчас ее будет встречать Сашка.

…Сашка нашел ее сам и ворвался в дом, в Брисбене. Тетушки написали кому-то из родственников в Сидней, что у них гостит Елена, молва о ее прибытии пошла по Австралии, а Сашка ехал в Брисбен в командировку и оказался знаком по инженерной линии с братом Гарриком.

Она мирно сидела у дяди Максима, ожидался ужин, по телевизору показывали излюбленные австралийские лошадиные скачки, когда Наталия позвала ее к телефону. И это был Сашка – голос из прошлого!

Он влетел через четверть часа – все тот же, до невероятности нестареющий Сашка, элегантный, в песочном пиджаке, что всегда было свойственно ему, только странно было видеть его в коротких штанишках!

И они обнялись на пороге столовой по-братски, с восклицаниями:

– Лёлька, здорово! А ну, покажись, какой ты стала!

– Сашка, боже мой, это – ты!

Ужин у дяди Максима не то, чтобы сорвался, но пошел в усиленном темпе. Они говорили, дядя Максим только смотрел на обоих поочередно, и что-то коньячного цвета они даже разлили по рюмкам и выпили сообща – за встречу! Нелогичной может показаться такая бурная радость, если вспомнить, как они с Юркой провожали Сашку из Харбина, как отринули его бесповоротно от себя – за Австралию, потому что в их понятии там, тогда он предавал Родину.

Даже наедине она не смогла переломить себя и подойти к нему в ту самую минуту, когда он стоял на пахнущей фруктами южной платформе вокзала, в своем бежевом, в дорогу сшитом костюме (Сашка всегда имел склонность к тропическому стилю), а она была совсем рядом, потому что работала тогда на станции Харбин-Центральный, ей было больно и жалко его почему-то, но она не подошла. Уезжающих она отрубала от себя, как мертвых, – время было такое, и были они молоды тогда и категоричны.

Что же изменилось теперь, если нет этого чувства непримиримости? Или просто мудрость возраста – признавать за человеком право выбора жить, где и как ему свойственно (со всеми последствиями сделанного, разумеется)? Она не умела лицемерить, если встреча получилась так, а не иначе…

Сашке не сиделось на месте, ему хотелось поболтать с ней отдельно от родственников, к тому же он был в командировке, с вольным режимом ненормированного времени, и вообще весь заряжен энергией, как конденсатор – аж искры летели, и он потащил ее сначала к ее собственному брату Гаррику (якобы им нужно поговорить о деле).

В такси Сашка держал себя с превосходством столичного жителя (Сидней хоть и не официальная столица, но все же – Главный Город Австралии), с таксистом рассуждал по-английски уверенно, меняя неузнаваемо тембр голоса.

Брисбен домиков и переулков был темен и тих. В такси качало их и прижимало на кривых разворотах, и Сашка крепко держал ее за руку, словно боялся, что она вот-вот исчезнет.

– Лёлька, ну надо же!..

Окна в доме Гаррика светились в зелени веток. Сын Гаррика Антоша – розовый, австралийский ребенок – выбежал к ним в переднюю в пижамке. Жена Гаррика Лиза вышла в длинном домашнем платье для гостей и была, как всегда, золотоволосая и причесанная, несмотря на поздний час. И они сидели в гостиной Гаррика, изысканной по-европейски. Еще бы – он архитектор и объехал половину земного шара! И опять что-то пили, теперь уже из длинных резных фужеров, светло-янтарное, с кубиками льда, которые помешивают соломинкой. Сашка держал в пальцах фужер небрежно, разговаривая, а она поставила свой потихоньку на пробковую пластинку – не дай бог уронишь! Все-таки неуютно она чувствовала себя во всем этом.

Сашка звал Гаррика показать Лёльке ночной Брисбен. Гаррик отказался, но все же вывел машину, и вместе с Лизой они подбросили их до Сити, заодно прокатив на заднем сиденье сонного, как был в пижамке, Антошку.

Поразительно ощущение пустынности центра вечером. Ни для кого светились витрины и надписи. Отдельные люди в полосах света на тротуарах. Только машины, черные, как жуки, шелестели мимо, иапроход. На мощенной плитами площади перед «Сити-холлом» бил в пустоте подсвеченный красным фонтан. И фасад с колоннами и часами на башне, осененный черными силуэтами пальм, стоял рельефно освещенный и безжизненный. Получалось – никому не нужны эти обаятельные вечера и воздух, легкий от близости океана. С заходом солнца все заперты в своих домах и своих машинах.

Рядом, в маленькой, на фоне стеклянного гиганта, готической церквушке, шла служба и теплилась жизнь. Они зашли с Сашкой на цыпочках, чтобы не нарушить проповеди, и огляделись. Кирпично-мрачноватые своды. Немногочисленные леди и джентльмены… Чужое…

– Пойдем, Сашка…

И Сашка вознес ее в обитой голубым мехом коробочке лифта на какой-то тридцатый этаж. Было это – типа ночного кафе. Свечки из прозрачного воска горели в полумраке на плетеных бамбуковых столиках для двоих. На пятачке эстрады играл вполне мелодичное ансамблик из молодых ребят – белые сорочки и галстуки. Парни международного образца пили стоя, облокотясь на барьер бара. И шли танцы – привычное уже колебание рук и раздольных юбок. Одна девчонка, у которой плечики были шоколадными от загара и освещения, а платье-бала-хон держалось на шее на одной веревочке, сняла туфли и так плясала босиком, с туфлями в руках, снизу вверх взирая на слегка бородатого партнера.

Это была молодость и не их с Сашкой возраст, но все равно ей было интересно смотреть на кусочек другой жизни. И ей спокойно было сидеть за чашкой кофе, за столиком на двоих, при колебапии огонька в толстой и розовой подтаивающей свече, потому что рядом был Сашка, мальчишка с одной улицы Железнодорожной. И, как ни смешно, самый близкий ей человек в Австралии, потому что родственников своих она просто не знала прежде. А его она знала, даже в такую пору раннего детства, о которой он сам забыл, наверное.

Сашкина мать держала коз (многие тогда держали коз в Харбине в годы японской оккупации), и Сашке поручалось это маленькое козье стадо. Он сидел на лавочке около своего забора, белобрысенький и круглоголовый, с видом человека, который вынужден заниматься немужским делом. Хворостина стояла, прислоненная к забору, как бы сама но себе, и всему их девчачьему обществу он давал понять, что его эта щиплющая на пустыре траву «компания» не касается. Вот таким еще она знает Сашку, не говоря о поздних годах, когда он носил студенческую тужурку с шиком, как морскую форму. Верный друг – провожатый, у калитки скрипучей – прощание…

– Где сейчас Юрка с Ириной? – спросил Сашка.

– В Москве, защитил диссертацию, пишет докторскую. Ирина у него в институте зав. лабораторией экономобоснований.

– Слушай, почему у вас в Союзе все наши ребята главные инженеры, начальники? Что это – правда?

Она но смогла объяснить ему – почему? Работают просто… Он прилетел сюда по реконструкции сахарных заводов (Квинсленд – страна тростника), и стал объяснять ей, с горячностью прежнего Сашки, в какие сжатые сроки ему необходимо это сделать, потому что владельцев не устраивает долгая остановка заводов…

А она подумала: если бы он был там у пас и, залетая в Новосибирск на командировочных путях, как другие, сидел у нее на кухне, под белым шкафчиком гарнитура, и так же толковал о реконструкции в каком-нибудь Нижнем Тагиле, как бы хорошо это было – рядом по-настоящему свой человек. А сейчас?

Они договорились, что во вторник она выезжает в Сидней автобусом, и он надавал ей кучу указаний, как вести себя в дороге – при ее неграмотности, и где, и во сколько он будет встречать ее, – автобус приходит рано утром, и он еще вполне успеет на работу в свою фирму.

В Сидней провожало ее девяносто процентов родственников, словно она уезжала по крайней мере в кругосветное путешествие.

Наталия сунула ей в сумку рулончик влажно ароматных салфеток, без которых просто невозможно даме отправляться в путешествие. Гаррик привез фотоаппарат, Чтобы запечатлеть ее на фоне сверкающего автобуса фирмы «Ансетт». Дядя Максим тоже присутствовал, как старейший член семьи. Дяди Алексея не было. Вообще-то она рассчитывала, что он, как самый свободный и еще транспортабельного возраста, отвезет ее в Сидней сам, но он отказался: «На хайвей [14]14
  Хайвей (англ.) – дорога высшей категории.


[Закрыть]такой трафик! Такой трафик!» А у него совсем новая машина! Машина у него была действительно настолько новая, что, когда он приезжал на ней к тетушкам и если в этот момент неугомонный сосед шотландец поджигал свою очередную кучу листьев, он разворачивался и уезжал, чтобы на машину не упали крошки пепла. Конечно, совершить на ней путешествие в шестьсот километров было просто немыслимо. Ей очень хотелось посмотреть поближе ту часть Австралии, к югу от Брисбена, но нет, так нет, общественный транспорт не подводил ее никогда, даже на немыслимых районных дорогах!

Двери автовокзала выводили на белую под солнцем набережную. Речка Брисбен, девять раз изогнувшись по городу, демонстрирует здесь свою очередную петлю. Просматривается пара брисбенских мостов – арочных, бетонных и тоже ослепительно белых. По самое интересное: «экспрессвей» – развязка в трек уровнях, вертятся в воздухе и даже вылазят на воду – слишком дорого отнимать у Сити драгоценную земельную площадь, дешевле выстроить еще один мост не поперек, а вдоль реки на свайных основаниях. Правда, Гаррик сказал, что жители Брисбена были недовольны, полагая, что им испортили реку.

В зале автовокзала объявили посадку, и все делалось аналогично аэропорту – уехал сам ее чемодан, служащие за стеклянными стойками были предупредительны (в форменных галстуках, нижняя часть, формы опять же укорочена, выше колен, по причине климата). Вместе с ней в автобус садилась оригинальная пара – не различить, где парень, где девушка, по росту разве? У обоих за плечами возвышалось что-то, вроде лестниц, на которых в цветной пленке укомплектовано дорожное имущество. Наталия объяснила – у них так любит путешествовать молодежь, берется проездной билет, и можно всю страну объехать за месяц, пересаживаясь на любые рейсы. Существует, значит, еще и автобусно-пешеходная Австралия…

И снова все сдвинулось и покатилось относительно окна и откинутой спинки кресла. Вначале – знакомая уже магистраль, по которой, Гаррик возил ее на Голд-Кост к океану. И ей не терпелось выбраться из жаркого, мелькания пальм, бензоколонок с эмблемами компаний – ракушки «Шелл», золотого барана и «Мобил», флэтов, пустующих в конце летнего сезона, подставивших солнцу свои лоджии, свои кресла возле бассейнов, магазинчиков, предупредительно распахнувших многоцветное нутро, и уж, конечно, ресторанов – красных китайских пагод и черных, словно сдвинутые на лоб шапки, кровель «Пицца хат». И ей не хотелось смотреть на это сейчас снова, как на что-то пройденное и пережитое. Тогда это было продолжением беспечности первых отпускных дней. Ярко-синий кусок времени размером с педелю – синее море, синие горы и синяя машина Андрея – все это прошло, пролетело, было или не было? Только осталось непонятно щемящее что-то за душой: неизвестный, в общем-то, человек.

И дальше, когда кончилось праздное великолепие Голд-Коста стоянкой у павильончика, похожего на наши – где-нибудь в Гаграх, пустующие места в автобусе заполнились, до черноты смуглыми, дамами, видимо возвращающимися с «холидея» в Сидней, и пошла собственно Австралия, это беспокоящее чувство памяти не оставило ее. Потому, что справа, над мирно-зеленым я горами, синеватой полосой лесов, клубящихся в лощинах, и пятнистыми черно-белыми коровами, пасущимися по склонам, возник ненадолго размазанный голубизной расстояния, указующий в небо каменный пик, а чуть в стороне – косматая спина горы, куда она ездила с Андреем.

И памятный поворот на проселочную дорогу, где начиналось поле сахарного тростника – длиннолистные трубчатые стебли, зеленой стенкой идущие над машиной (тростник, который рубили в начале века братья Савчук – Максим и Алексей).

А перед этим была граница между штатами Квинсленд и Пью Саут Уэльс, и здесь она выглядела просто как шлагбаум на горной трассе. Почему-то через границу нельзя перевозить фрукты, и пришлось усиленно доедать свои, уложенные тетушками, яблоки.

И въезд в городок с рокочущим названием из двенадцати букв, мимо старого дома в саду, с резными ржавыми балконами (она подумала – кто-то жил здесь со своими страстями человеческими), и мимо островерхой церкви на пригорке, над плюшевым футбольным полем, где сейчас шел детский матч и стояли по обочинам машины и родители.

Городок фермеров, вроде нашего райцентра, где есть улица торговая, повторившая в миниатюре своих брисбенских собратьев: маленьким банком, маленьким «милк-баром». В «милк-баре» прошлый раз они покупали сандвичи – треугольные тоненькие ломтики хлеба, переложенные ветчиной с горчицей. На крыльцо банка поднималась тогда оригинальная старушка – сарафан до земли, малиновый, рукава прозрачные – морской волны, на голове розовая шляпа с цветами.

– Что это – маскарад? – удивилась она.

– Ничего подобного, – сказал Андрей, – просто старушка оделась выйти в люди, за пенсией. Каждый одевается, как ему нравится!

Прошел и теперь уже больше ire повторится для нее городок, одним боком отраженный в речушке с плоскими муравчатыми бережками, ивами, мосточками и лодочками – крохотный рай земной.

И когда кончилось все это, виденное и смутно тревожащее, и начался неизведанный край, который можно было рассматривать легким взглядом путешественника, наступил вечер.

Автобус шел ровно и скоро, и это отнюдь не был «заблудившийся автобус» Стейнбека. Современно-сигарообразный, в котором было все необходимое человеку в дальнем странствии, и пассажиры его, отделенные высокими спинками кресел, не только не общались, а практически не видели на ходу друг друга.

Никогда потом она не будет так долго рядом и без посредников среди австралийцев, и ей страшно хотелось понять, кто из них кто, но это не удавалось.

Ужинали они в Лизморе на краю городка в застекленном кафе, под вид наших «ветерков», у бензозаправки. Она не очень уверенно села за столик рядом с худощавой, английского облика дамой, напротив пары супругов, плотных и белокожих, поедавших свои заказные «стейки» – куски мяса, величиной с ладонь. Похожий на грека курчавый парень тянул пиво за столиком наискосок. Две девицы, у которых все было вытянуто в длину – ноги, лица и волосы, просто курили и тарахтели о чем-то своем, перед зеркалом в «дамской». Напротив, через дорогу, была железнодорожная станция, где на узкой, словно игрушечной колее стоял такой sue несолидный товарный вагончик. Пакгаузы из рифленого железа розовели на закате. Она ходила по бетонной площадке перед бензозаправкой, где, кроме всего прочего, висели для продажи на перекладинках связки мокассин – мягких и разноцветных, как наши чувяки, смотрела на полосатое, пурпуровое у края земли, небо и ждала отправления. Длинный старый мужчина, седая стрижка ежиком и синие джинсы, также ходил нетерпеливо, разминувшись с ней, и она подумала: по внешности – типичный профессор из Академгородка, выбежавший вечером на Морской проспект поразмышлять, а здесь бог его знает, кто оп?

Автобус катился по полям, и темнота словно настигала его. Длинные тени застывали в складках земли, силуэты деревьев чернели на глазах, обугливаясь, и скоро окно затянулось пленкой ночи. Шофер включил передний свет, и от всей Австралии остались видны только полоска дороги и белые столбики по обочине, вспыхивающие при сближении фосфоресцирующими точками.

В середине ночи была пересмена, они остановились где-то на шоссе у одинокого дома в низине. Шофер ушел с вещами на свет окон, пассажиры дремали, только двое вышли покурить, и она тоже высунулась на воздух. От края шоссе, обрамленный косматыми кустами, шел вниз невидимый обрыв. Она решила, что это обрыв, потому что ощущение пустоты впереди было огромным, и что-то там шевелилось внизу. Она подумала – океан… А в общем, кто ее знает, эту загадочную Австралию!

На последней стоянке перед Сиднеем она не выходила – шел дождь, асфальт жирно лоснился в свете фонарей. Желто светились стекла бара, куда ушли пить подкрепляющее пассажиры.

А потом уже был Сидней и Сашка со своей братской заботой:

– Тебя не укачало?

Он вез ее о гордостью по серо-туманному пробуждающемуся городу, и, безусловно, это был Город – с большой буквы!

По пути Сашка завернул в круглый, как стадион, парк, где не только ходят, но и ездят на лошадях, и совершил с ней «круг почета» вдоль оловянного озера и травы, но которой уже бегали в своем «утреннем спорте» сиднейцы.

Дом у Сашка – в старой части города: (Безумно дорого, но зато рядом – центр, а это окупает многое!) Ив каменных улицах, вполне нормальных, с узенькими тротуарами было что-то немножко от старой Риги, и, как ни странно – маньчжурского Гирина! Эти плотно прижавшиеся торцевыми стейками здания, эти крыши из черной или красной черепицы, двускатные, продолжающие одна другую, так что, если смотреть сверху, получится длинный чешуйчатый гребень. И очень много старинных, с кружевными верандами по фасаду – из каких глубин Европы или Азии пришел сюда этот архитектурный стиль, который ей называли «колониальным»?

Здесь не было места брисбенским дачным лужайкам. Сашка виртуозно втиснул машину в предназначенное ей бетонное стойло, а рядом решетки и ступенечки, стилизованный под старину звонок заливался над дверью дома, который оказался повернут к улице самой своей коротенькой стенкой. Смешная, не русская собачка Жужа с восторженным воплем кинулась им под ноги. Были Анечка и Анечкина мама, которой она не знала прежде, и потому чувствовала себя связанно, как бывает поначалу в незнакомом доме. А Сашкина мама уже лет Девять как лежала в австралийской земле… Парадокс! Только ради матери он едет сюда, кричал им Сашка в ту последнюю разломную встречу. Оказалось, жара и слабое сердце… А если бы снежно-сосновый Новосибирск?

– Вот твоя комната!. – распорядился Сашка. – Сейчас идем быстро завтракать, нам нужно на работу. Потом ты пойдешь под душ. Потом за тобой приедет Вера – она взяла для тебя сегодня день. Мы здесь все распределили. А завтра с утра я повезу тебя на бичи. Гаррик возил тебя на Голд-Кост? Так это совсем другое!

Судя по первому взгляду, море было совсем близко, синей массой оно колыхалось, создавая горизонт в конца улицы. И хотелось, по российской привычке, все бросить и бежать к нему вниз, по горбатому спуску – поздороваться (как это делала она, приезжая куда-нибудь в Крым…).

Две вещи привлекали ее здесь, разрывая надвое время путешествия: земля-Австралия и Океан. Земля со своими эвкалиптами на большой скорости летела рядом, и автомобильных окнах, а Океан – мгновения блеска и шороха – так и не доведется ей проникнуться им вдоволь… А тут еще целый мир людей и отношений, некогда отторгнутый бесповоротно, вдруг начал возникать, словно затонувший град Китеж из воды, со своими домами и колокольнями – в прямом смысле…