355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лана Черная » Айя и Лекс (СИ) » Текст книги (страница 16)
Айя и Лекс (СИ)
  • Текст добавлен: 30 августа 2020, 21:00

Текст книги "Айя и Лекс (СИ)"


Автор книги: Лана Черная



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Тебе придется подарить мне свою водолазку, – хохотнула она, не делая попытки отстраниться.

– Черта с два, – прорычал Алекс, снова припав к нежной и сладкой коже. – Пусть все знают, что ты – моя.

– Да ты жуткий собственник, Туманов, – рассмеялась и тут же замерла. Алекс губами ощутил, как она вся натянулась.

А он и ухом не повел, запустил руку под покрывало, нащупал ее грудь, сжал, кайфуя, насколько идеально она умещается в его ладони. Тяжелая и уже не маленькая, но все такая же идеальная.

– Леш, – позвала она так тихо, что он скорее почувствовал, чем услышал.

– М? – отозвался, перекатывая между пальцами затвердевший сосок. Примерялся, как бы половчее вытряхнуть Синеглазку из ее кокона, уложить на спину с широко разведенными ножками и…

– Я не поверила, – ее слова разбили вдребезги все фантазии. – Ни одному слову из той папки не поверила.

Алекс провел пятерней по бритой голове, с трудом сдерживая мат, вертевшийся на языке.

– Синеглазка, твою мать… – выдохнул вместе с непонятной злостью.

– Прости, – прошептала испуганно.

– Да за что? – разозлился окончательно, поймав ее полный страха и сожаления взгляд. Да что ж такое?

– Я же назвала тебя…я знаю, что… – она говорила сбивчиво, кусая губы, – знаю, что это…в общем, я…

– Помолчи, – перебил резко и плотнее закутал ее, избавляя себя от искушения. Айя вернула его в прежнее русло их встречи. – Мне абсолютно плевать, как ты меня называешь. Хоть чертом лысым, ей-богу.

– Как? – ахнула, уставившись на него, как на умалишенного. Таким он себя и ощущал, растолковывая этой невозможной женщине очевидные вещи.

– А ты хотела, чтобы я сейчас тебе сцену ревности к самому себе устроил? Самой не смешно?

– Да уж, глупо и правда, – согласилась почти сразу.

– Я столько лет прожил Тумановым, что иногда кажется – им и стал. Я на собственную фамилию не реагирую, поэтому Тимур меня детским прозвищем зовет.

Айя расслабилась в его руках, и страх стерся чистой синевой глаз.

– Как это произошло? – нащупала его ладонь, сплела их пальцы. – Почему ты стал Тумановым?

– Потому что того, кем я был на самом деле, убили, – Алекс тяжело выдохнул, вспомнив, как разбили группу медиков, поставляющую медикаменты пострадавшим в горячие точки. Он был тогда в той группе. И уцелел только потому, что его спас Туманов. Спас, вместо того, чтобы убить. Как должен был. – Меня заказали так же, как отца. Как маму. Но я выжил. В госпиталь попал вместе с Лёхой. Ему повезло меньше. Шансов выжить у него не было. Тогда я и решил стать Тумановым для всех.

31

Конец апреля.

– Заказали? – ее вопрос провонял страхом. Алекс сглотнул, понимая, почему она испугалась. Помнил, как ее трясло от слова «охота». И сейчас он с размаху толкнул ее в те же эмоции, в ту боль.

Крепче к себе прижал, даже через покрывало ощущая ее дрожь. Мысленно обозвал себя придурком, но отступать уже нельзя.

– Моего отца заказал его однокурсник, коллега и лучший друг. Академик и педагог, – Алекс сцепил зубы, сдерживаясь, чтобы не назвать его имя. Он чувствовал, что Айя сейчас не выдержит, узнав правду о своём деде. – Мне понадобилось много времени, чтобы втереться к нему в доверие. Чтобы он поверил, что я искренне загорелся его идеей о создании сверхчеловека.

– Ты так сразу узнал его? – не поверила она.

– Нет, что ты, – с усмешкой. – Я просто был убежден, что отец погиб из-за его секретных экспериментов. И единственный, кто мог пролить свет на всё это, был друг и соратник отца. Тот, кто подсадил отца на эти бредовые фантазии. Тот, кто, по словам отца, руководил лабораторией. Разговаривать с ним в открытую я побоялся, да и беседовали уже менты. Решил, что с дипломом хирурга добраться до истины…

Бой настенных часов оборвал Алекса на полуслове. Один, два… Алекс посмотрел в сторону кухни, откуда доносились звуки. Когда-то часы звенели тройными, звонкими ударами. Сейчас били глухо и обречённо.

– Я понял, что подобрался слишком близко, когда погибла мать…

Алекс тогда в госпитале лежал с Лехой. В новостях увидел репортаж о смерти судьи и все…в этот момент понял, что ему нет дороги обратно. В этот момент Леха Туманов скончался, не приходя в сознание. Полевой госпиталь разбомбили на третьи сутки после смерти Лехи. Тогда, дожидаясь спасательного вертолета, Алекс исполосовал собственное лицо первым, что нашлось подходящее. Что это было – Алекс не помнил сейчас. Только боль, острую, бьющую по затылку. И имя погибшего друга.

– Отца не стало, когда я еще пацаном был, – сипло, в самую макушку, втягивая аромат ее волос, удерживающий его в реальности. – Это случилось в ноябре… Фура стояла поперёк трассы аккурат за «слепым» поворотом, – слова давались ему с трудом. – Тогда первые морозы как раз ударили… Мокрая после дождя дорога превратилась в каток… Наша машина влетела в скалы… Отец погиб на месте, а я два месяца провалялся в коме. А потом ещё три года учился ходить заново. Отчим оставил карьеру гонщика и устроился на более безопасную работу, матери я почти не видел. Та уходила рано, а возвращалась, когда я уже спал. Рядом всегда была только Леська…

Он осёкся, глянув на Айю. Та притихла в его руках, слушая, но дрожать так и не перестала. У Алекса заныло в груди. Но он не шелохнулся, не проронил больше ни слова. Не стал говорить, как сестра дважды вытаскивала его из петли, когда от него отвернулись друзья. Вернее те, кого он считал таковыми. Как выносила из-под него «утки» и отмывала от блевотины после очередных приступов головной боли, пока отчим вкалывал на двух работах, а мать проводила очередное заседание суда. Как на своих хрупких плечах вытягивала его на улицу, а потом часами возила в инвалидной коляске по городу. Она же без конца водила к нему Игната со Сварогом. Они втроём и не дали Алексу свихнуться от чувства неполноценности, помогли встать на ноги. Он не хотел рассказывать об этом даже Айе. Понимал, что тогда она станет его жалеть. А он нуждался не в жалости, а в её любви.

– Леська меня выходила, – коротко и без подробностей. Так будет правильней.

Айя молча приняла его выбор: ничего не спрашивала, только всхлипывала тихонько.

Так и просидели в тишине. Она – всхлипывая, он – баюкая ее как маленькую хрупкую куколку.

– Зачем? – прошептала, шмыгнула носом. – Ты ведь выжил. К чему нужна была эта маскировка? Нет, ты сказал, что ты должен был умереть…но ведь ты знал, кто убийца. Почему спрятался? И столько лет…

«Чтобы снова не убили», – так и хотелось сказать, но он сдержался. Сказал совсем другое, что тоже было правдой. Сейчас он это знал, а тогда им руководил страх за собственную шкуру и желание отомстить любой ценой.

– Из-за Леськи. Если бы вернулся Леня Костромин, Леся могла пострадать, а я не мог этого допустить. Она единственная, кто у меня тогда остался.

– А как же твои близкие? Близкие Алексея? Разве они ничего не поняли?

– Некому было. Мои родители погибли, Лёхины тоже… – Алекс немного помолчал, вспоминая как еле оттащил озверевшего Лёху от отчима. Лёха забил его гаечным ключом. Так же как тот запинал ногами Лёхину мать. Алекс до сих пор помнил то кровавое месиво, в какое его друг превратил отчима. От трупа они избавились вместе. Потом их с сестрой взяли под опеку родственники отчима. И жизнь вроде наладилась, пока Лёха не пропал… – Да и маскироваться пришлось не особо. Лёху много лет близкие не видели, да и изменился он очень. Не осталось и следа от нашей былой схожести. Да и меня потрепало неслабо, – он сжал и разжал ладонь. Рассказывать Айе о том, что он сам изуродовал себе лицо до неузнаваемости, не стал. – Впрочем, маскировка не особо и помогла. Академик сбежал.

– И ты нашел его… – она не спрашивала: знала, хотя никто точно не мог ей рассказать. Но говорила твердо, ни на секунду не сомневаясь в том, что он даже мертвеца из ада достанет. Так чувствовала его?

– Нашел…

…Маленький курортный городок в Альпах в этом январе пользовался невероятной популярностью. И Алексу не составило труда влиться в неиссякаемый поток туристов, желающих отдохнуть на заснеженных горных склонах. Нужный ему дом находился на окраине посёлка, недалеко от лыжной трассы. Алекс всё-таки нашёл старого академика. Благодаря Марине, которая приезжала сюда после взрыва, где «погиб» сам Алекс. Спустившись вниз, Алекс спрятал лыжи в сугробе и, петляя между одинокими деревьями, вышел к двухэтажному деревянному дому. Тёмная дверь была не заперта. Словно его ждали.

Осмотревшись по сторонам, Алекс тихо вошёл и замер на пороге. В нос ударил аромат сигары: пряный с примесью влажной травы и ноткой шоколада. Детский страх, давно затихший и сменившийся рассудительной осторожностью, неожиданно сковал сердце, парализовал разум. Он с той самой проклятой ночи помнил этот запах…запах смерти. Мурашки пробежали по телу, впиваясь в кожу сотней ледяных игл. Он коротко выдохнул и ступил на паркет. Прикрыл двери, достал из кобуры пистолет, снял с предохранителя, проверил глушитель. Втянул носом пропахший елью и сигарами воздух. Травянисто-шоколадный запах не давал нормально дышать, дурманил разум, оживлял прошлое. Но он упорно гнал от себя мысли. Ещё будет время забыться воспоминаниями. Сейчас его нет. Как собака, Алекс шёл на запах, терзающий его с детства. Мерещившийся повсюду, не дававший спать. Жить…

Он миновал холл с наряженной ёлкой, длинный коридор с рядом одинаковых и запертых дверей. Одна была приоткрыта. В самом конце. Он остановился, прислушиваясь. Из кабинета доносился мужской, прокуренный голос. Ледяной и жесткий. В проёме появилась немолодая рука с тёмной сигарой. Исчерченная морщинами и лишённая мизинца. В памяти всплыли картинки давней аварии.

Разбитое лобовое стекло… Окровавленный отец за рулём… Ещё живой… Скрип искорёженной двери… Чья-то рука в перчатке с «пустым пальцем»… Резкий, заполнивший салон машины запах, который преследовал Алекса всю жизнь. Чёрное дуло у головы отца… И хлопок, будто лопнул пакет кефира…

Алекс вытер выступивший на лбу пот и толкнул дверь. Та с размаху стукнулась о стену. Человек, сидящий в кресле, выронил сигару и резко обернулся. На Алекса смотрели серые глаза человека, убившего его родителей. Человека, которого Алекс искал долгие годы. В один миг лёд в непроницаемом взгляде растаял, уступая место дикому, первобытному ужасу. Старик схватился за горло.

– Ты? – прохрипел он. – Не может быть…

Алекс не ответил. Поднял пистолет.

– Ты что, сынок? – старик попытался встать, но не смог. – За что?..

Стиснув зубы и сдерживая горячую ненависть, подтачивающую изнутри, Алекс вынул из внутреннего кармана чёрно-белое фото родителей и положил на стол перед седовласым стариком.

– За них, – выдохнул он.

Взглянув на снимок, старик совсем сдал. Исчезли последние признаки человечности. Мерзкая гримаса перекосила морщинистое лицо.

– Ублюдок всё-таки выжил и явился сюда, чтобы отомстить? – и рассмеялся. Хрипло и жестоко. – Кишка тонка! Ты же, как твой папаша – трус и слюнтяй. Ну, давай стреляй. Ну… – старик поднялся, смял фото и посмотрел на Алекса. Что он там увидел, известно ему одному. Но он весь сжался, сразу стал никчёмным.

Алекс усмехнулся, опустив пистолет. Страха не осталось, потому что некого было бояться. Ненависть тоже отпустила Алекса из многолетних объятий. Ему больше не нужно было мстить. Жизнь давно рассчиталась за него, отняв у старого, одинокого академика самое дорогое – власть.

Алекс развернулся, чтобы уйти, как вдруг замер. Почувствовал, что ему смотрит в затылок дуло пистолета. Гнусное, параноидальное чувство, преследовавшее его с армии. Сердце гулко стучало в висках. Раз, два. Алекс обернулся. На него смотрело чёрное дуло револьвера. Три, четыре. Рука старика была твёрдой, а в глазах – сомнение. Пять, шесть. Рефлекторно вскинул руку с пистолетом. Следом прогремел выстрел. Алекс среагировал быстрее и старый академик рухнул в кресло с черной дыркой в голове…

– Лешка… ― тихий голос вытряхнул из воспоминаний. ― Все хорошо, слышишь? ― Выбралась из своего кокона, взяла в ладони его лицо, большим пальцем мягко погладила обожженную щеку. ― Мне все равно, что было. Все равно, слышишь?

Он слышал и понимал, о чем она говорит. И не верил, что она так легко принимала его таким, какой он есть. Со всеми грехами и демонами прошлого.

– И тем бумажкам я не поверила. Ни одному Алинкиному слову.

А зря, подумалось Алексу. Потому что в тех бумажках его персональный ад. И пусть он никого не убивал собственными руками, но до сих пор помнил вонь горящей плоти. До сих пор слышал рев жадного огня крематория и детский плач в застекленных палатах. Несуразные, загнанные, эти дети походили на подопытных крыс в стеклянных колбах: маленькие и точно знающие, что их ждет впереди. Большинство из них не помнило даже собственного имени, многие сдались, понимая тщетность попыток спастись. И лишь единицы боролись до последнего вздоха. Синеглазка же умудрилась еще и девчонку спасти. Ту, что перелопатила ее веру в него и у которой мог быть их сын.

– Ты мне веришь?

Алекс кивнул. Он верил. Синеглазке, ее широко распахнутым глазам, выворачивающими его наизнанку своей искренностью и чистотой. Верил, потому что не мог иначе. Если не доверять ей, то он свихнется точно.

– А ты мне? ― спросил хрипло. ― Ты мне веришь?

– Верю, ― ответила, не задумываясь.

– Тогда ты должна знать, что Алина не врала тебе. Я убил твоего отца, ― жестко, уверенный, что каждым словом убивает ту, что любил. Но он не мог иначе. Она должна знать правду, чтобы принять его или возненавидеть. И он заговорил, вспоминая, как узнал, что Димка собирает на него информацию. Как Леська пыталась с ним встретиться, отговорить от необдуманных шагов. А Поляк просто хотел вытащить Алекса из этого дерьма. На ту встречу Алекс приехал вместе с академиком. Тогда, в то серое туманное утро, Алекс убил своего друга, выбрав месть. Димку убили у него на глазах, тем самым показывая ему, Алексу, его место. Леська с Игнатом опоздали буквально на несколько минут. Тогда при Димке нашли тот самый компромат, который сгорел в печах крематория академика. А через два дня накрыли и саму лабораторию. Тогда они спасли многих, но Димку этим было не вернуть.

– Димка подстраховался, оставил копии документов Лехиной сестре. Кто же мог подумать, что спустя столько лет он попадет к Алине, а та принесет его тебе, ― криво усмехнулся. Никто даже и не предполагал, что академик доберется до Олеси, а та, перепуганная, прилетит к нему. Только встретит не Алекса, а Серегу. А потом погибнет. И Алекс был уверен ― академик приложил к этому руку. И смерть для него ― слишком легкое наказание, только время не отмотать назад. Алекс отомстил: за родителей, за Тумановых, за Поляка и искалеченную жизнь своей Синеглазки. Отомстил, только легче не стало. Вместе с дырой в голове академика Алекс продырявил и себя. И теперь ветер свистел внутри, выметая те крохи человечности, что еще оставались.

– Ты не виноват, ― всхлипнула, качая головой. Кого убеждала? ― Не виноват, ― повторила твердо, не позволяя ему ответить. Не оставляя и шанса демонам прошлого. Говорила и каждым словом латала его дыру. Больно и неуклюже, но эта боль отрезвляла. Напоминала, что он еще живой. И что нужен. Ей нужен. ― Папа знал, на что шел. И никто не смог ему помешать. Ты не виноват. Не виноват. Он сам, понимаешь? Он сам искал смерти. И он ее нашел. А ты…ты спас меня, слышишь?

Толкнула кулаком в плечо, отрезвляя.

– Меня и еще многих, кто мог бы пострадать от тех экспериментов. Слышишь? Спас! Ты не убийца! Ты самый лучший! Слышишь! И мне плевать, что было. Плевать, какое ты носишь имя. Ты это ты. Ты нужен мне настоящий, понимаешь?! ― Сорвалась на крик. ― И я люблю тебя, черт бы тебя побрал! И не смей…никогда больше не смей так говорить…не смей…

Алекс смотрел на свою девочку, раскрасневшуюся, с твердой решимостью в потемневших глазах, и чувствовал себя самым счастливым. Потому что она верит в него. Потому что чувствует его боль, как свою. Потому что любит, несмотря ни на что.

– Люблю, ― выдохнул ей в губы и тут же завладел ими, целуя.

Поцелуй был долгим. Их языки сплетались в мучительно медленном танце страсти, оглаживая и слизывая кровь с искусанных губ.

Алекс уложил Айю на спину, раскрыл одеяло, наслаждаясь видом ее обнаженного тела. Ласкал взглядом. Пальцами сжимал темные горошины сосков, не сводя с ее груди полубезумного взгляда. Он хотел ее. Войти до упора уже возбужденным членом. Ощутить огонь ее желания. Ловить ее всхлипы. И двигаться. Неистово. Доводя свою девочку до оргазма. Он хотел и не двигался, только перекатывал между пальцами ее соски.

Она потянулась к нему сама.

– Сними, ― дернула за водолазку. Алекс стянул ее через голову, отшвырнул за спину и тут же поймал блестящий слезами взгляд Айи. Замер, выжидая. Давая ей время привыкнуть к нему вот такому: изрезанному, изорванному и залатанному шрамами.

– Лешка… ― ладонями накрыла его грудь со шрамом после торакотомии[1]. ― Сердце мое…

Потянула его на себе, губами касаясь линии шрама. Выбивая дыхание каждым прикосновением. Ничего не видя сквозь странный туман.

Только когда поймал ее перепуганный взгляд, опомнился. А она провела подушечкой большого пальца по его щеке, стирая его…слезы?

– Тебе больно?

Он мотнул головой, потому что онемел. Рванулся к ней, сминая ее губы.

Они снова занимались любовью. Жадно, торопливо. А когда они смогли нормально дышать, еще долго просто лежали, слушая сердцебиение друг друга. Снова одно на двоих

__________________________

[1]Хирургическая операция, заключающаяся во вскрытии грудной клетки через грудную стенку для выполнения хирургических вмешательств на легких, сердце или других органах, расположенных в грудной клетке.

32

Конец апреля.

Глеб Рощин дочитал последнюю строчку и взглянул на лежащего рядом белобрысого мальчугана. Тот спал, тихо посапывая и сжимая маленькими пальчиками палец Глеба. Рощин отложил детскую книжку в яркой обложке и, поцеловав малыша в макушку, осторожно вытянул палец из цепкой хватки мальчугана и прикрыл его мягким пледом. Малыш не шелохнулся, снова сжав кулачок, глубоко вздохнул. Каждый вечер они вдвоём неизменно укладывались в гостиной на разложенном диване, рассматривали картинки на большом экране, а потом Глеб читал сказки, пока малыш не засыпал, так и не дождавшись маму.

– Сладких снов, – шепнул Глеб, поднявшись.

Боль острыми когтями вгрызлась в правую ногу, судорогой стянула мышцы. Глеб пошатнулся, рукой упёршись в бильце дивана, а другой ожесточённо растёр бедро до жжения в ладони. Мышцы расслабились, но боль раскалённой занозой въелась до самых костей. Стиснув зубы, Глеб оттолкнулся от дивана и похромал на кухню, где оставил лекарство, волоча за собой немеющую ногу.

Заветный пузырёк с обезболивающим стоял на обеденном столе с неубранной посудой, оставшейся после праздничного ужина. Рухнув на табурет, Глеб схватил лекарство, высыпал на ладонь две маленьких белых таблетки и проглотил, не запивая водой. Спустя время боль смазалась, ослабила хватку, и Глеб смог перемыть посуду и заварить кофе.

Размешивая в чашке сахар, он думал, где сейчас может быть Алина. Столь позднее (на электронных часах холодильника светилось 23:57) кофепитие давно превратилось в своеобразный ритуал ожидания. С того самого дня, как Алина заявилась к нему с младенцем на руках и просьбой приютить ненадолго. Ненадолго не вышло – Глеб упрямо оставлял их у себя каждый раз, когда Алина собирала вещи, чтобы уйти. Он настолько привязался к маленькому Матвею, которому сегодня стукнуло полгода, что совершенно не представлял своей жизни без его захлёбывающегося смеха и не по-детски серьёзных серо-голубых глазёнок. Глеб научился готовить молочные смеси и менять подгузники; умело переодевал Матвея в любой ситуации; не спал ночами, когда у Матвея начали резаться зубы, носил его на руках, рассказывая всякую ерунду, когда малыша беспокоили колики. Знал наизусть не одну сотню детских сказок, в стихах и прозе, которые приходилось покупать чуть ли не каждый день, потому что Матвей запоминал их всего после первого прочтения; и пересмотрел множество отечественных и зарубежных, старых и новых мультфильмов. Он стал самой настоящей мамой, не забывая заменять Матвею отца. Он ходил с ним гулять: неделю назад они впервые побывали в зоопарке и еще пятимесячный Матвей перездоровался за лапу едва ли не с каждой обезьяной и едва не лишил хвоста старого верблюда. А сегодня, например, научились самостоятельно сидеть. И хоть завалились почти сразу – не беда – зато усесться снова получилось. Самостоятельно.

Жаль только Алина не видела, не пришла пораньше, не позвонила. Напрочь забыла о дне рождения сына. Впрочем, Глеб уже успел привыкнуть, хоть и не понимал, что её гнало прочь от родного ребёнка. Материально они ни в чём не нуждались – Глеб хорошо зарабатывал – крыша над головой имелась, да и полноценная семья вполне могла сложиться, если бы Алина приняла его предложение пожениться. Но она упрямилась и отмалчивалась, когда Глеб начинал допытывать её, чем она занимается. И всё грозилась уйти, если он не перестанет доставать её расспросами. И он переставал, не мог позволить себе потерять Матвея.

Она вошла тихо, но Глеб услышал, как щёлкнул замок и зашелестел пакет. Он вышел в коридор. Алина стояла, притулившись к закрытой створке двойной двери, в щёлку глядя на спящего Матвея.

– С днём рождения, малыш, – тихо произнесла она, повесив на ручку пакет с подарком.

– Кофе хочешь? – предложил Глеб.

– Нет, спасибо, – не поворачиваясь, ответила Алина, сильнее натянув капюшон. – Я в душ и спать, если можно.

– Конечно.

Глеб отступил, пропуская Алину в ванную. Не снимая капюшон, она проскользнула мимо, даже не взглянув на Глеба. Что это с ней? Обычно она раздевалась, едва переступала порог квартиры. И непременно одаривала радушного хозяина какой-нибудь колкостью. А тут вежливая такая и не разулась даже – Глеб не увидел кроссовок, в которых Амина ушла ещё утром.

Она провозилась в ванной дольше обычного, после чего на цыпочках прошмыгнула в спальню напротив комнаты Матвея. Решила не тревожить сына? Это хорошо. Удобнее будет разговаривать, но сперва Глеб вошёл в ванную. Стёкла душевой кабинки не запотели; Глеб потрогал кран душа – тот был закручен до упора, как это обычно делал он сам. После Алины всегда вода слегка подтекала, значит, она не принимала горячий душ, как обычно. Пол сухой и никаких следов, что его вытерли. Глеб провел подушечками пальцев по холодному бортику ванной. Влажная. Интересно, что же она тут делала? Зубная щётка сухая, мочалка мокрая, но мыло осталось запечатанным (Глеб только сегодня купил новый кусок) и бутылки с шампунями и гелями стояли нетронутыми. Выходит, не мылась. Непонятно. Глеб покрутился по комнате и наткнулся взглядом на полотенце, брошенное в корзину с грязным бельём. Утром корзина была пуста. Полотенце мокрое и с одного края испачкано чем-то красным. Кровь. Твою ж мать!

Глеб швырнул полотенце обратно и влетел в спальню. Включил свет. Алина подскочила на кровати.

– Рощин, ты охренел, что ли?! – заорала она, прожигая Глеба разъярённым взглядом.

– Не ори, ребёнка разбудишь, – невозмутимо ответил он, закрыв дверь. Он увидел всё, что хотел. Воспалившаяся царапина на щеке, ещё одна на шее.

– Чего тебе надо?

– Твою рану осмотреть, – кивнул он на припухшую щеку и присел на край кровати. Ногу дёргало и кололо, но он терпел. Сейчас не до его болей.

– Не надо ничего смотреть, – дёрнулась она, когда Глеб взял её за подбородок и повернул расцарапанной щекой к себе. – Рощин, иди спать, – прошипела она, мотнув головой. Но Глеб не отпустил.

– Сиди уже и не брыкайся, – он отодвинул воротник футболки. Длинная багровая полоса тянулась от уха до впадинки на шее. – Где тебя так угораздило?

– Об ветку поцарапалась, – огрызнулась Алина.

Глеб не ответил.

– Хватит уже, – рыкнула Алина, высвободившись из хватки Глеба. – Всё, удовлетворил своё любопытство? Ещё что-то?

– Дура ты, – фыркнул Глеб, поднявшись. – Но рану обработала правильно. Несколько дней, и затянется. Правда шрам на шее может остаться. Я надеюсь, ветка не ядовитая была.

– А мне-то откуда знать? Ветка как ветка. Обычная.

– Если обычная, тогда я спокоен, – кивнул Глеб, клацнув выключателем. – Доброй ночи.

– Зачем?

Глеб замер в дверях. Из коридора пробивался слабый луч света.

– Что зачем?

– Зачем ты возишься с нами. Переживаешь, заботишься. Обо мне. О Матвее. Зачем мы тебе?

– А ты не допускаешь, что я могу любить вас? – Глеб посмотрел в её темные глаза с лунным отблеском. Так странно, но именно сейчас они впервые казались Глебу по-настоящему живыми.

– Любить? За что? Ты ведь не знаешь, какая я, Глеб.

– Я знаю, – улыбнулся он, присев рядом и проведя рукой по её растрёпанным волосам. – Ты колючий кактус, который иногда выпускает нежный цветок.

– А ты романтик, Глеб, – она встала и подошла к окну. – Если бы я могла плакать, то непременно разревелась, но я… – она осеклась. Лунный свет окутывал её серебристой шалью и делал такой притягательной, как никогда. – Я плохая, Глеб, – она обхватила руками плечи. – Очень плохая.

– Не бывает плохих или хороших, – возразил он, подойдя ближе, и укутал её в одеяло. – Бывают правильные или неправильные поступки. Но всё можно исправить, поверь, – он притянул дрожащую Алину к себе, коснулся губами влажных волос. – И мы исправим. Вместе.

Она покачала головой.

– Ничего мы уже не исправим, Глеб. Поздно.

Высвободилась из его объятий, забралась на кровать, глянула исподлобья.

– Иди спать, Глеб. Не нужна мне твоя любовь. И да, – снова остановила в дверях, – завтра мы уйдем. Спасибо за приют.

– Я не отпущу, – твердо, не смотря на нее. Сжал кулак, уперся в дверной откос.

– Привяжешь? – хмыкнула.

– Если понадобится, – ответил совершенно серьезно.

Она не поверила.

А ранним утром Глеб поймал ее у входной двери.

– Что, привязывать будешь? – криво усмехнулась, скрестив на груди руки.

– Не надо, Алина. Не делай то, о чем будешь жалеть.

– Опоздал ты, Глеб. Моя точка невозврата уже пройдена. Так что извини, но мне нужно идти.

Застегнула молнию на куртке, накинула на голову капюшон и взялась за дверную ручку. Он не хотел. Не хотел говорить ей. Думал, выберет подходящее время, когда ночью, наконец, обо всем догадался. Сложил два и два и четыре, наконец получил. Но она не оставляла ему выбора.

– Я все знаю, Алина.

Она замерла, обернулась резко. Из-под капюшона выбилась черная прядка. Глеб подавил острое желание накрутить ее на палец. Ладонью уперся в стену, поймав ее темный, что грозовое небо, взгляд.

И неожиданно вспомнил, как учил её стрелять в тире конторы, где тогда ещё служил опером. Правда пистолету она все-таки предпочла ножи. В их метании она стала профи – Глеб ею гордился. Вспомнил и о том, как она частенько ездила с ним на места преступлений. Поначалу Глеба это злило, особенно после личной просьбы генерала Барцева, приёмного отца Алины. А потом он привык. Она была очень наблюдательной девочкой и могла стать отличным следователем. Но выбрала журфак. Потом уехала на стажировку за границу. Полгода они переписывались, после Глеба комиссовали. От него ушла жена. И он надолго потерял связь с Алиной. А потом она неожиданно пришла в гости. Она вытащила его из глубокой депрессии, помогла организовать собственное сыскное агентство. А когда однажды наткнулась на одно старое дело, по которому Глеб работал уже частно, – сильно изменилась. С Глебом разругалась и вновь надолго пропала из его жизни, чтобы свалиться как снег на голову вместе с ребёнком на руках. Она никогда ничего не рассказывала, не отвечала на его вопросы и бесконечно где-то пропадала. А Глеб занимался Матвеем. И не заметил, как за каких-то шесть месяцев привязался к мальчику, как к родному. Он даже предлагал Алине выйти за него замуж и усыновить Матвея. Но она восприняла его предложение по-своему и собрала вещи. Глеб не смог их отпустить. И сейчас не мог, потому что чувствовал – она не вернется.

Алина смотрела на него и ждала. А Глеб не торопился говорить, тянул время, которое пока играло в его пользу.

– Брось, Рощин, – качнула головой, улыбнулась, думая, что раскусила его, – я знаю, что ты задумал. Время тянешь. Думаешь, передумаю уходить? Ничерта ты не знаешь. Потому что нечего…

– О тебе, Айе и о Матвее, – перебил Глеб, наблюдая, как схлынули краски с ее красивого, несмотря на все еще воспаленную царапину, лица. – Он ведь не твой сын, да?

Она дернулась и вжалась в стену, словно ее ударили. А в темных глазах мелькнула злость, вспыхнула да там и осталась, съедая ее саму изнутри.

– Не твой, – вместо нее ответил Глеб. – Зачем ты его выкрала? Неужели не знаешь, что мать без своего ребенка – лишь тень?

– Тебе бы книги писать, Рощин, – прохрипела Алина, обхватив себя руками. – Думаешь, моя мать сильно обо мне страдала? Нет, Рощин, не страдала. Она меня бросила. Выбросила на помойку, как ненужную вещь. Зато с этой…играется. У…этой есть все. Все, что должно было принадлежать мне. И никогда не будет, Рощин. Но тебе этого не понять. Ты же вырос в счастливой семье.

– А ты? – боль скручивала в жгут, но он терпел, потому что если даст слабину – потеряет ее навсегда. – Барцевы любят тебя. Разве нет?

– Для Барцевых я всего лишь замена. Не потеряй они сына – не нужна была бы и я им.

– Чушь, – возразил устало. – Я знаю, как генерал вымаливал тебя, когда ты лежала в больнице с пневмонией и врачи не могли сбить температуру несколько дней. Ты просто сгорала. А Барцев…закоренелый атеист в церкви поселился…он три дня оттуда не выходил…молился. А ты говоришь: замена. Ты просто ищешь поводы, чтобы всех ненавидеть. Но ведь не все твари в этой жизни, Алина.

– На себя намекаешь? – язвить пыталась, но голос треснул.

– Подумай о Матвее, – покачал головой. – Думаешь, он тебе спасибо скажет, когда узнает правду? А ведь он узнает, Алина. Алекс землю рыть будет, но найдет вас. И сына найдет. Как думаешь, что он с тобой сделает?

– Алекс Туманов мертв, – прорычала. – Из-за этой твари мертв. А я еще жалела ее. Спасти хотела. А она отняла у меня единственно дорогого человека, спасшего мне жизнь.

– Да живой он, – теперь в голосе Глеба сквозила усталость. Боль делала свое дело: отнимала все силы, и стоять с каждой минутой становилось все труднее. Но Алине нельзя показывать слабость. Сбежит. А он догнать не сможет.

– Как? – в два шага оказалась рядом с ним, прожигая взглядом. А сама дрожала – Глеб даже сквозь одежду видел, как ее потряхивало, хоть она и старалась контролировать себя. – Я же видела…я…

– Что ты видела? Взрыв?

Покачала головой, растерянная.

– В больнице была вместе с Айей, когда ей сказали…

– Я не знаю, что говорили, но я знаю, что уже месяц по его просьбе ищу Матвея.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю