Текст книги "Научи любить (СИ)"
Автор книги: Лана Черная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 10
Тринадцать лет назад.
Вдохновение – та же мания: засасывающая, стирающая грани. Оно втянуло, размывая время. И почему нахлынуло именно сейчас, когда я уже больше года не бралась ничего рисовать, – черт разберет. Но я рисовала: выводила каждый штрих, вымеряла каждую линию, каждый угол, расстояние. Циркулем вычерчивала клумбы будущего сада. Измарала кучу листков чертежами и расчетами, изгрызла не один карандаш, даже умудрилась сломать линейку. Но ничто, казалось, не могло выдрать меня из цепких лап внезапного вдохновения. А перед глазами вырастал дивный дом: стеклянный, хрупкий, но такой теплый и родной. И он рос на бумаге: по кирпичику, отражая закатное солнце. Да, из окон непременно должен быть виден закат! И когда я добралась до крыши, ломающейся под самыми невообразимыми углами, тишину квартиры вспорол глухой стук в дверь.
Я вздрогнула, выронив карандаш. Лист бумаги спланировал на пол. А стук повторился гораздо настойчивее. Бегло глянула в темное окно, затем на часы на стене – почти десять вечера. Кого это принесло, на ночь глядя? Из своих вроде никто не собирался. Марк приезжал иногда с ночевкой с Лизкой, чаще привозил только Лизку. Но всегда звонил и предупреждал. Граф с визитами не посещал – вызывал к себе. А мама приезжала только днем и то, не больше чем на пару часов – сходить куда-нибудь или просто поболтать. Да и никто не стал бы стучать, когда есть звонок. Но ведь стучали! Я поднялась с пола, размяв спину, и поплелась к двери.
– Кто? – спросила, жалея, что не обзавелась дверью с глазком.
– Свои, – хриплое в ответ. И дыхание сбилось от знакомого голоса, а сердце застряло где-то у горла.
– Кто «свои»? – переспросила, не веря.
– Свои – это значит свои, Печенька. Открывай уже, а то твои соседи решат, что я бомж и спустят с лестницы.
Нет, этого не могло быть! Корф не мог стоять у меня под дверью и шутить! Да мне наверняка все почудилось от усталости. Или нет? Дрожащими пальцами открыла замок и застыла, распахнув дверь.
Корф стоял, плечом подперев косяк, засунув руки в карманы кожаной куртки, и смотрел себе под ноги. Уставший, потрепанный, будто только выбрался из преисподнии. И все равно до невозможности красивый. От радости подкосились ноги, и я прислонилась к стене, тупо смотря на мужчину, наконец поднявшего на меня взгляд. Серые с рыжиной глаза лучились радостью, а на губах играла легкая полуулыбка. И сердце то замирало, то пускалось в пляс. А я не верила собственным глазам. Смотрела, впитывала в себя каждую черточку его лица и все равно не верила. Наблюдала, как он протиснулся в квартиру, заперся, устало оперся спиной на дверь, и не могла пошевелиться. Я говорить не могла, дышать, только стоять и смотреть на него. Даже прикоснуться было страшно. А вдруг мне все это снится? Вдруг я заснула над чертежами и теперь вижу такой дивный сон? Пошевелюсь – и он рассеется.
– Отомри уже, Печенька, и давай обнимемся, что ли, – раскинул руки, приглашая, и улыбнулся широко. И от этой улыбки слезы навернулись на глаза. Шмыгнула носом. – Ну началось, – протянул он и сгреб меня в охапку. – Вот теперь можешь реветь. В мою куртку всяко лучше это делать.
Он шутил и смеялся, а я притаилась в его объятиях, вдыхая волшебный аромат весны, бензина и черной смородины. Такой родной, чудесный аромат. И реветь расхотелось. Да и зачем, когда впору хохотать от счастья. Он рядом, он вернулся. Мой Корф. Живой. Самое главное – живой. И я ощутила, как губы расплываются в улыбке.
– Ну как, – он отстранил меня от себя, заглянул в глаза смеющимся взглядом, – всемирный потоп отменяется?
Я кивнула и сильнее прижалась к Корфу, боясь, что он исчезнет. Зажмурилась, наслаждаясь близостью. А он гладил мою спину, пробежался пальцами по позвонкам на шее. И мурашки толпой разбежались по коже. А Корф добрался до резинки на макушке, стянул ее. Волосы рассыпались по плечам. И Корф сгреб их в кулак, поднес к носу, шумно втянул их запах. Я замерла, с удивлением всматриваясь в его напрягшееся лицо. Губы сжались в одну полоску, скулы заострились, ресницы задрожали. А я подушечкой пальца очертила скулу, провела по заросшей щетиной щеке. Корф выдохнул, пропустил сквозь пальцы мои локоны, перехватил ладонь и поцеловал, улыбаясь.
– Как же я по тебе соскучился, Печенька моя, – и слегка прикусил кожу. Я ойкнула и рассмеялась. – Так бы и съел, – и прищурился.
– Ой, ты же голодный, наверное, – всполошилась я. – Голодный?
Он неопределенно пожал плечами, а я схватила его за руку и потянула за собой. Усадила за стол, распахнула холодильник и обнаружила там лишь пакет молока и несколько баночек йогурта. Корфа явно таким не накормишь. Задумчиво почесала кончик носа, прикидывая, чего бы сотворить, и какой магазин поблизости еще открыт.
– Святым духом питаешься? – хмыкнул Корф совсем рядом. Я рассеянно пожала плечами. А он перегнулся через мою руку, достал йогурт, открыл. – Ложка у тебя имеется?
Кивнула, захлопнув бесполезный холодильник. Достала из ящика за спиной Корфа ложку. Ложку он забрал и с таким удовольствием принялся за йогурт, будто ничего вкуснее в жизни не ел. Я смотрела как завороженная. Никогда еще не видела, чтоб так ели. Даже в детстве все было иначе. Корф всегда ел торопливо, почти не жуя. А сейчас он жмурился от удовольствия и смаковал каждую ложку. В горле снова застрял комок, а в глазах предательски защипало. И тут я вспомнила про пельмени. Расплывшись в довольной улыбке, влезла в морозилку и извлекла оттуда пакет пельменей.
– Вот! – довольная собой, продемонстрировала пельмени. Но Корфа аж передернуло, когда я заявила, что через десять минут накормлю его вкуснейшими, хоть и магазинными, пельменями. Я уставилась на него в немом вопросе.
– Мусорное ведро где?
Кивнула на дверцу под мойкой. Он выбросил в ведро пустую баночку из-под йогурта, а затем выудил из моих рук пакет и отправил следом. Я только рот раскрыла для возмущения.
– Я не ем мясо, – пояснил Корф. – Как-то, знаешь, не хочется после всего…
Он осекся, но я все поняла. Подошла ближе, переплела свои пальцы с его. Запястье защекотало. Подняла его руку, на которой болтался кожаный браслет. Мой подарок. Улыбнулась и тепло растеклось по телу.
– И чем же мне теперь тебя кормить? – спросила задумчиво. – У меня больше ничего нет. А ближайший круглосуточный магазин фиг знает где.
– Не суетись, Кать. Все хорошо. Не отощая за ночь, – и похвастался оставшимися баночками йогурта. – Лучше расскажи, как ты здесь жила без меня?
– Как жила? – задумалась ненадолго. – Идем. Я покажу.
Мы пересмотрели все мои рисунки. И я рассказывала о каждом: то смеялась; то затихала, пропуская по венам те, былые чувства; то безотрывно смотрела на восхищенного Корфа. Он перебирал листы, как невиданные сокровища. И в его стальных глазах сияло солнце. На последнем рисунке он замер. Долго всматривался в карандашные росчерки, сплетающиеся в силуэт тигра; перетекающие из зверя в человека с расписанной иероглифами спиной. Последний мой набросок. Тогда я сломала все свои карандаши, выбросила краски. И не рисовала до сегодняшнего дня. А Корф нахмурился, стиснул зубы. И желваки заходили от злости, а пальцы смяли края листа. И сердце защемило, и дыхание сбилось. И захотелось прикоснуться, стереть морщинку между бровей, но еще больше – раствориться в его объятиях, забрать его боль и никогда его не отпускать. И я упорно придумывала, как бы его задержать. Хотя бы на эту ночь. Перебрала кучу вариантов: от алкоголя до соблазна. И отругать себя успела, потому что вряд ли это подействует на Корфа. А что тогда? Расплакаться на груди? Поможет? Удержит? А может, просто попросить?
– О чем задумалась, Печенька? – Вздрогнула от его голоса, словно он мог подслушать мои мысли. Вздохнула.
Прозевала, как Корф отложил рисунки. И теперь рассматривал меня.
– Поздно уже…
Корф бросил взгляд на часы и присвистнул. Стрелки показывали без четверти три. Утро неумолимо приближалось.
– Да уж, засиделись мы с тобой, – он хлопнул себя по ногам и поднялся одним рывком. Я встала следом. Замерла в шаге от него. Он смотрел куда-то мимо меня и молчал. И не уходил. И я была готова стоять так хоть до утра – только бы не ушел.
– Катя, – он слегка склонил голову на бок, словно раздумывал над чем-то, – я…
– Не уходи, – перебила на выдохе. Корф снова нахмурился. – Мне все равно, что ты думаешь, – отмахнулась я. – Плевать, что скажут остальные. Просто не уходи.
– А твои близкие? Для них я умер, Катя. И воскресать не хочу.
– А тебе и не обязательно с ними видеться, – уговаривала я. – Марк у меня почти не бывает. Иногда Лизку подбрасывает, но она хорошая, да и маленькая еще совсем. Графу я не интересна, а мама…мама нечасто осмеливается ослушаться графа, – улыбнулась мрачно. – В конце концов, я имею право на личную жизнь! – и сжала кулаки, пряча в них дрожащие пальцы.
– Боюсь, со мной у тебя не будет никакой личной жизни, – теперь мрачно скалился Корф.
– Моя личная жизнь – это ты, Крис Корф! – прорычала, толкнув его кулаком в грудь. Он слегка отшатнулся. – И хватит уже ломаться, как невинная барышня, упрямый ты засранец!
На этих словах Корф расхохотался: приглушенно и откровенно по-мужски, – и обнял меня. А я разжала кулаки, чувствуя, как отступил страх. Теперь Корф не уйдет. Теперь я черта с два его отпущу. Не сегодня. И счастье затопило с головой.
Корф заснул сразу, едва рухнул на расстеленную кровать. Я же ворочалась, не находя себе места. И привычный диван казался твердым и неудобным. А в голову лезли бестолковые мысли, от которых лихорадило: губы Корфа на моих, его прикосновения и жаркое дыхание. Промаявшись до рассвета, я вылезла из-под одеяла и поплелась на кухню. Кофе всегда спасал от бессонных ночей. Теперь, когда Корф был так близко, желание, преследующее во снах, обострилось до предела. Наверное, поэтому я замерла перед спальней, приоткрыла дверь. Корф лежал на спине, запрокинув голову и вцепившись в бильце кровати. Кошмар? Или он не спит? Но я не могла разглядеть – в комнате царил полумрак. Поэтому я юркнула внутрь. Замерла у кровати. Корф спал и метался на постели. Пальцы побелели от напряжения, по заросшему щетиной лицу катился пот, одеяло сбилось в ногах. И все его тело, изрезанное побелевшими шрамами, дышало болью. Пульс слетел с ритма. Стало страшно. И уйти бы, но я не могла. Села на пол, положила голову на измятую простынь и тихо запела.
– Не плачь, мой грустный клоун, что цирк уехал прочь. Сожми в кулак все слезы боли и разорви со мною бездну ночи…
Слова рождались откуда-то из глубины, рифмовались, ложились на знакомый мотив и успокаивали Корфа. С его губ сорвался то ли хрип, то ли стон. Пальцы разжались, и одна рука свесилась с кровати, я коснулась ледяной ладони, сплела пальцы. Корф вздрогнул, с силой сжав мою ладонь.
– Печенька? – удивленный голос застал врасплох. Я подскочила, как ужаленная, а он резко сел, растирая влажное лицо. – Ты что здесь делаешь?
Дернула плечом, отступая к раскрытой двери. Сбежать, спрятаться, чтобы не было так отчаянно стыдно. Лицо горело, и ноги не слушались, а пульс разбивал вдребезги виски.
А Корф смотрел внимательно и под его взглядом становилось неуютно, как будто голая к нему явилась. Глянула на свою целомудренную пижаму с Микки Маусом и нервно хихикнула.
– Чего ты там прячешься? Иди сюда, – и подвинулся на кровати, приглашая. Я с сомнением глянула на Корфа, тот кивнул на кровать рядом. И я решилась: будь что будет!
Корф заботливо закутал меня в одеяло: оказалось, я замерзла и теперь дрожала в его сильных объятиях.
– Подглядывала, что ли? – предположил Корф, так и не дождавшись от меня ответа о причине своего позднего или раннего, судя по серости за темными шторами, визита к нему в спальню. Я мотнула головой. Он фыркнул, не веря.
– Ты кричал, – пролепетала, спрятав нос в одеяло. Не признаваться же, что подглядывала! А Корф прижал меня сильнее.
– Не спала совсем, да?
Я пожала плечами. Не спала. А теперь глаза слипались – так хорошо и комфортно было лежать рядом с ним, дыша запахом его тела, слушая сильные удары его сердца и низкий убаюкивающий голос.
– Спи, Печенька, спи, – шептал Корф где-то далеко, – а я постерегу твой сон.
ГЛАВА 11
Тринадцать лет назад.
Утро выдалось тихим и до омерзения солнечным. Солнце настырно лезло в глаза, отчего приходилось щуриться. Из ванной доносился шум льющейся воды. Катя забаррикадировалась и держала оборону от меня. А я сидел на кухне, пил кофе и думал. О многом. Рядом с Катей как-то не до того, она все время что-то придумывала, отвлекала от мыслей.
Два дня назад вообще затеяла со мной пирог печь. Улыбнулся, вспоминая. Часа два потом кухню отдраивали от теста, а себя от муки и джема. В итоге было решено купить пирог в супермаркете. Причем решено это было уже поздним вечером, а ближайший круглосуточный магазин оказался хрен знает где. Так еще Катька наотрез отказалась ехать на байке, что ютился под окнами, и самого меня не отпустила. Пришлось идти пешком. Всю дорогу она трещала без умолку обо всем, даже стихи читала и танцевала под одинокую гитару парня в переходе. А уж как меня умудрилась заставить спеть под скудный аккомпанемент – ума не приложу. Но она увлекла, заворожила, и мы пели на два голоса: «Love me or leave me and let me be lonely. You won’t believe me but I love you only».[1] И вытанцовывали под пение гитары. Потом накупили полные пакеты всяких сладостей, которые перепробовали на обратном пути, кормя друг друга и смеясь. И лишь дома обнаружили, что пирог все-таки не купили. Но нам уже было все равно. И рассвет мы встречали с чаем и пледом, удобно устроившись на балконе ее квартиры.
А сегодня она мне полночи мозг выносила, что я ей никто и не имею никакого права ломать ее жизнь. Я молчал, потому что, ей-богу, ссориться с ней не хотел, но она, девчонка упрямая, решила показать мне характер и доказать, что самостоятельная и вправе сама решать, как ей жить и как зарабатывать.
Я прошлой ночью чуть не рехнулся, увидев, как она зарабатывает. Была бы моя воля – выпорол…
Вечером позвонил Василий, сказал, что договорился о встрече с одним заграничным бизнесменом. И место выбрал «самое удачное»: местный стрип-клуб. По мнению моего друга, меня там точно никто не узнает. А сам он после возвращения как с катушек слетел: только и занят, что баб трахает. Впрочем, о моей просьбе не забыл, вместе с Плахой, бизнесмена они мне нашли. Осталось малое – напомнить, кто я.
Напоминать не пришлось, стоило только Самураем назваться. Алард Майер оказался правильным мужиком, ему даже место наших переговоров пришлось по душе. Как и танцовщица, обслуживающая нас по «вип-меню». Позже выяснилось, что Майер был завсегдатаем сего заведения. Каждый раз как бывал в нашем городе по делам – непременно вечерок коротал здесь, наслаждаясь искусством танца девушки в маске.
– Она восхитительна, – признавался Майер, когда все деловые вопросы были озвучены. – Она…– он подумал, видимо, подбирая слова, – роковая женщина. Сейчас сам увидишь.
Я увидел: эффектную брюнетку в черном облегающем костюме, открывающем плоский живот и длинные ноги, и ослепительно белой маске. Она вошла в танец с первыми аккордами музыки. Она не танцевала, она парила вокруг шеста. Каждое движение ее, каждый выпад или изгиб – все дышало чем-то диким, первобытным. Она будто существовала в параллельном от нас мире, но ее танец будоражил, выворачивал наизнанку боль и страхи. Она будто перерождалась, меняя цвет костюма с черного на белый, и маску со слепяще-снежной – на угольно-черную. И в самый пик ее перерождения я схлестнулся с ее синим взглядом. Катя?
– Твою мать, – прохрипел я, а она рухнула на пол. – Мать твою! – подскочил, резко схватив резво поднявшуюся Катю под руку.
– Пусти, – прошипела моя Печенька – теперь уж никаких сомнений! – вырываясь из захвата.
А я молча вытолкал ее из вип-кабинета и выволок на улицу через служебный вход. Она даже не пикнула – попробовала бы только! Глотнул свежего воздуха, остужая внезапно накатившую ярость.
– Ты сейчас переодеваешься, – заговорил, не смотря на нее. – И домой. И чтобы ноги твоей здесь больше не было. Поняла?
А в ответ молчание.
– Не слышу! – рявкнул зло.
– Поняла! – в тон мне проорала Катька, а следом хлопнула дверь.
А я стоял на улице, чувствуя, как кровь стучит в висках, а сердце выламывает ребра. От одной мысли, что моя Катя полуголая выплясывала тут перед похотливыми мужиками, перед глазами растилась багровая пелена. Как они пожирали ее взглядами, лапали своими ручонками. И пальцы сжимались в кулаки. А если она еще и… Знал же, чем подрабатывают стриптизерши. От этой мысли почва уходила из-под ног. Задыхался, представляя, что Катька могла с кем-то…
Сзади снова хлопнула дверь. Искоса глянул на появившуюся и переодетую, вернее, одетую Катьку.
– Если я узнаю, что ты снова… – шумно выдохнул, – танцуешь в подобном месте – ноги поотрываю, усекла?
Она не ответила. И хорошо, что промолчала. Я бы ей точно что-нибудь сделал, скажи она хоть слово.
Плаха ждал нас с Василием в машине и был, мягко сказать, удивлен, когда я усадил к нему Катю, а сам вернулся в клуб. Внутри меня тут же схватили под белы рученьки ошалевший Майер и не менее офигевший Василий, которые пытались уладить «миром» с хозяином этой богадельни. Пачка денег и имя Ямпольского все решили быстро: проблем с графом никто не хотел. Никто же не знал, что графу было плевать на собственную дочь и на то, чем она занимается.
– Она действительно дочь Ямпольского? – на выходе поинтересовался еще не успокоившийся Майер.
Я лишь кивнул. Самого до сих пор потряхивало от злости. Но я знал: все выяснения еще впереди.
А Майер лишь фыркнул и пообещал перезвонить, как решит наши вопросы, и больше спрашивать ничего не стал.
Домой Плаха нас вез в полной тишине. Катя злилась: рвано дышала, сжимала кулачки и кусала губы. А когда за нами захлопнулась дверь квартиры – высказалась на полную катушку. Я закрылся в спальне, пока она бушевала. Ночью прятался я, а утром – она.
Подошел к окну, отхлебывая кофе. На детской площадке сидели мамочки с колясками, а на качелях мальчишка раскачивал подружку. И они так походили на нас с Катькой в детстве, что стало совсем хреново. Особенно от осознания, что я давно и до одури хочу эту норовливую девчонку. И похоже, пришла пора таки выпороть ее.
__________________________
[1] Слова из песни Нины Симон «Love Me Or Leave Me»
Оставив на столе чашку, я направился к ванной – выдворять оттуда мою воительницу.
Дверь оказалась хлипкой и поддалась почти сразу. Но когда я с грохотом ввалился в ванную, Катька даже не шелохнулась. Балдела в пенной ванной с наушниками в ушах. Я присел на бортик, наблюдая, как она двигает головой в такт музыке с совершенно счастливым видом. Глаза ее были закрыты. Усмехнувшись, нырнул рукой под воду и пощекотал ее за пятку. Она взвизгнула и на долю секунды ушла под воду. Вынырнула, отфыркиваясь от пены и костеря меня на чем свет стоит. Выслушивать ее мне было лень, да и делать это можно было и по дороге. Подхватил ее под мышки и выудил из ванны, кулем перекинув через плечо (при этом, правда, сам чуть не искупался), и отнес в спальню. Под ее изумленные восклицания швырнул на кровать и стянул с себя мокрую футболку.
– Корф, ты что творишь?
– А на что это похоже? – усмехнулся, расстегивая брюки.
– На стриптиз? – робко предположила Катя, кутаясь в простыню. – Или, погоди, – в ее синих глазах вспыхнул азарт, – ты решил похвастаться татуировкой, да?
– А ты до сих пор ее не видела? – фыркнул, отбросил брюки. Схватил с тумбочки оставленное для меня полотенце. – Учитывая, что ты пропадаешь в моей спальне почти каждую ночь, это даже странно, – делаю шаг к кровати. Медленно. А она смотрела как зачарованная на мои руки, скручивающие полотенце. И на ее щеках проступал румянец. – Подглядываешь? – замер совсем рядом. Она натянула простыню до подбородка. Но она не боялась совершенно. Скорее, стеснялась. Но не боялась – и это было прекрасно. Она была прекрасна. Раскрасневшаяся после ванны и разрумянившаяся от моих слов – она сводила с ума.
– Любуюсь, – слегка улыбнувшись, не согласилась. – Думала… Корф, – взвизгнула, когда я слегка шлепнул ее полотенцем, – ты совсем спятил?! Ты что, – она отодвинулась на другой край кровати, – пороть меня вздумал?
– А у тебя есть другой вариант? – следующий легкий удар достиг ее ног. Она зашипела. – Шляешься неизвестно где, целуешься под окнами с какими-то мажорами, – по венам растеклась жгучая ревность. А у Катьки глаза расширились от удивления, – потом выплясываешь полуголой перед мужиками, – я подобрался к ней совсем близко, улавливая аромат ее шампуня и волнения.
– И живу под одной крышей, – облизнув губы, прошептала Катя, – с чертовски сексуальным мужиком, который…
Я коснулся пальцем ее губ, не в силах что-либо говорить. Катя послушно замолчала. Склонился ближе, отбросив в сторону полотенце. От нее пахло карамелью. Так сладко. Запах забивался в нос, сладостью скатывался по горлу, проникал под кожу и медом растекался по венам, одурманивая. Она сводила с ума. Я коснулся ее шеи, груди. Катя дышала тяжело, рвано. Горячо. И была слишком близко, чтобы думать о чем-то другом, а губы ее слишком манящими, чтобы устоять. И я поцеловал их. Медленно, слегка прикусывая, а потом зализывая, с каждым ударом сердца углубляя поцелуй. Ее руки обвили мою шею и притянули к себе. А я обнял ее и упал на спину, уложив ее на себя. Теперь Катя целовала меня: настойчиво, страстно, не давая передышки.
– Я думала, ты никогда не решишься, – прошептала, оторвавшись от моих губ. Мой смех потонул в ее поцелуе. Она целовала каждый миллиметр моего тела, каждый шрам ласкала язычком, распаляя. А когда оторвалась, заглянув в мои глаза – я разочарованно простонал. А она улыбнулась игриво. – Корф, – обвела пальчиком контур татуировки на бедре, вызвав моментальную реакцию в паху, – ты хоть понимаешь, что теперь просто обязан позвать меня замуж?
– Это с чего бы? – прохрипел, не сводя глаз с ее пальцев, подбирающихся к паху.
– Ну как же, соблазнил невинную девушку, – улыбка ее стала шире, а глаза потемнели, когда она обратила-таки внимание на мою реакцию на нее. И щеки снова покраснели.
– Кто кого соблазнил еще, – выдохнул, подтягивая ее ближе. – Сама только и делаешь, что трогаешь меня.
Катя охотно кивнула, губами коснувшись скулы.
– Я просто не могу не касаться тебя, – прошептала, целуя мое лицо.
А я рывком опрокинул ее на спину, накрыл своим телом. Надоела ее болтовня. Сил больше не осталось терпеть, выдохся. Хотел уже войти в нее, ощутить, какая она горячая там, внутри, как отзывается на мои ласки, почувствовать ее возбуждение. Просто быть в ней.
– Корф, – простонала Катя и вся неуловимо сжалась.
– Боишься? – погладил ее по щеке, обвел контуры ее губ, опустился к груди, мягко поглаживая.
– Я просто никогда… – шептала, выгибаясь мне навстречу.
– Я знаю. Все будет хорошо, родная. Не бойся. Я не сделаю тебе больно, веришь?
– Верю, – сорвалось с ее губ.
Я не мог насладиться ею: ласкал, тискал, не отпускал. Брал снова и снова. А она раскрывалась передо мной, такая нежная, страстная. Такая родная. Прижималась и тут же откликалась на мое прикосновение, отдавалась отчаянно. Целиком. В то утро она принадлежала мне и только мне. Без слов чувствуя меня. Как и я чувствовал ее. И это было не просто близостью, это было свободой. Приторно-сладкой, со вкусом карамели. Самой вкусной и желанной.
Уже после, когда Катя взмолилась об отдыхе, мы лежали в постели, крепко обнявшись, и просто наслаждались тем, что у нас было. Друг другом.
– Ты пахнешь смородиной, – пробормотала она, рисуя пальчиком по моей груди.
– Не ерунди, я не пользуюсь никакой косметикой, – возражал, пропуская сквозь пальцы ее завивающиеся локоны.
– Нет, это твой запах. Только твой. Смородина, ветер и весна. Ты пахнешь свободой, Корф. Ты знаешь об этом?
Она уперлась подбородком мне в грудь, посмотрела в глаза. Прядка упала ей на лицо.
– Ты моя свобода, принцесска, – улыбнулся, сдувая прядку ее волос.
– Ну тогда женись, – весело заявила она.
– А пойдешь? – спросил совершенно серьезно. – Замуж?
Она нахмурилась, всерьез раздумывая над ответом. Но сказать ничего не успела – позвонил Майер. Я испытующе глянул на молчаливую Катю, а потом на телефон, надрывно пиликающий. Ждал. Чего? Черт разберет. Может, чтобы Катя ответила. Произнесла хоть слово. Да и слов не нужно было: всего одно движение, жест. Хоть что-то. Но она лишь смотрела в мои глаза, как будто знала, что я выберу. Она не держала меня, не умоляла не отвечать. Она молчала, оставляя за мной право выбора. И я ответил на звонок.
