Текст книги "Научи любить (СИ)"

Автор книги: Лана Черная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 8

Сейчас.

– Я выжил, – говорю после долгого молчания, стряхивая воспоминания. Макар выжидает. Думает, я стану откровенничать? Пусть знает, что я там был и дрался, чтобы выжить и чтобы выжил Плаха. Этого достаточно. Потому что о том, что было там в действительности, не говорят, но и не забывают. О том пьют молча, не чокаясь. Потому что когда из дюжины своих, от воришки до убийцы, остается только двое – не о чем говорить. Только помнить.

И я помню каждого из них. И никогда не забуду. И начхать, кто из них что натворил в прошлом – Арена объединила нас главной целью: выжить и сохранить жизни своим близким, которые вдруг оказались под колпаком. Но разговаривать об этом не стану.

– Я выжил, – повторяю, потому что ненавижу тишину. Она разрушает. Не могу быть в тишине, потому что тогда надрывный крик рвет барабанные перепонки, возвращает туда, откуда, казалось, никто из нас не вернется. Я вернулся. Еще Швед, орущий во все горло и сшибающий озверелого тигра в том неравном поединке. Швед, спасший мне жизнь, которой я едва не лишился по собственной глупости. Швед, ставший Василием и похоронивший прежнего себя вместе с десятью оставшимися на Арене. Швед, который мог быть предателем. И от этой мысли становится погано. – Выжил, потому что это единственное, что было важным тогда.

Еще, пожалуй, выбраться оттуда. Но уже через неделю я уяснил, что бесполезно даже пытаться. Арена охранялась покруче любой военной базы, разве что в добавок к колючей проволоке и автоматам – пропасть, сносящая крышу. Пропасть, которая завораживала даже в маленьком окошке. А на арене – дикие голодные звери, готовые разорвать в клочья. И которым так легко отдать себя. Просто перестать бороться. Шагнуть на арену во время тренировки. Остановило легкое прикосновение к запястью. Сквозняк, как касание мягких пальцев. Опустил взгляд и выдохнул, сжав кожаный браслет.

Тогда я понял, что нет иного пути, только жить.

Выдыхаю, тряхнув головой, разгоняя бредовые мысли. Смотрю на Макара.

– Нет у меня времени тут с тобой трепаться. Если тебе есть, что мне сказать – говори. Нет, тогда счастливо отсидеть.

Встаю, резко отодвинув стул, подхожу к двери.

– Погоди, Самурай, – останавливает скрипучий голос, – не кипятись. Твое имя – легенда. И прикрыться им может любой.

Усмехаюсь. Старик решил меня проверить.

– Сам понимаешь.

Наверное.

– Ты не суетись, в ногах правды нет, – кивает на брошенный мной стул. – Присаживайся. Потолкуем.

Потолковали.

Вдыхаю морозный воздух и прячусь в воротник куртки от пронизывающего ветра. Ничего нового, по сути, о Загорском я не узнал. В колонии ничем выдающимся не отличался, особых странностей не замечали, разве что умный, хитрый да скрытный. Да и сидел по финансовой статье. Место свое знал, закон уважал. В общем, примерный заключенный. Свидания только с адвокатом, он через него письма матери передавал. Данные адвоката выяснил у полковника, надо будет навестить. Значит, матушка его слабое звено. Это хорошо. А еще у него был мотив для мести – Катя его посадила. По крайней мере, так он сам говорил.

И о дочери он не соврал. Осталось только прояснить – Машка ли это. У Машки, по словам Загорского, должно быть родимое пятно – печать рода Корф. Игнорируя пропущенные от отца, набираю сообщение сестре. Пальцы не слушаются, и приходится стирать и переписывать текст. После третьей попытки, бросаю эту затею и набираю номер.

– Что случилось? – пугается Карина. И голос бодрый, как будто и не спала.

– У Маши должно быть родимое пятно, как у тебя, – говорю, седлая мотоцикл, – у моей дочери, – поправляюсь, – есть такое родимое пятно.

– Родимое пятно – это хорошо. Я обдумаю, как можно проверить. Не будем же мы девочку раздевать.

Киваю. И понятно, что Загорский не сразу заметил кляксу родимого пятна на попе дочери. Да и внимания особого не обращал, пока сама Катя не рассказала ему, что дочь, оказывается, не его. Тогда он и сопоставил все: и цвет глаз, и родимое пятно. О своем же сестрица сама рассказывала, жалуясь как-то, что не носить ей бикини на пляже. Мое же клеймо баронов Корфов под лопаткой счесалось в боях на Арене.

– Новости есть? – спрашиваю после недолгой паузы.

– Нет. А у тебя?

– И у меня, – с горечью. Нужно ехать за Катей.

Сажусь на мотоцикл, проворачиваю ключ в зажигании.

– Любишь ее, да?

До одури.

– А раз любишь, – без слов все понимает моя младшая сестренка, – значит, найдешь. Я в тебя верю.

На въезде в город звонит Плаха. Отвечаю, сбавляя скорость. В двух словах пересказываю разговор с Макаром. Егор обещает найти мать Загорского и навестить адвоката. Хотя я сомневаюсь, что такого урода кто-то остановит. Но попробовать стоит. Заодно и проверим, кто предатель. Ели Загорский замешан в похищении, а Плаха – предатель, мать Дениса он не найдет.

– Самурай, тут такое дело, – неуверенно начинает Плаха. Я напрягаюсь, выжимая из байка по полной. – Ты на обочину сверни лучше.

– Плаха! – рявкаю, но тишина в трубке говорит, что друг не станет говорить, пока я не остановлюсь. Торможу на светофоре. Красный быстро сменяется зеленым. Сзади сигналят, и я торможу на обочине сразу за перекрестком.

– Остановился? – друг неугомонный.

– Да, – выдыхаю, начиная закипать, – говори уже.

– Кажется, я знаю, где Катя, – уже совершенно серьезно. И я сжимаю и разжимаю кулаки. Пальцы дрожат. И эта проклятая дрожь расползается по телу. Плаха ее нашел?

– Кажется или знаешь? – я тоже догадываюсь, где она. А вдруг неправ? Прикрываю глаза, прося лишь об одном – не ошибись.

– На Историческом есть парк аттракционов, – поясняет Плаха. И я шумно выдыхаю. Запрокидываю голову к пасмурному небу, разбухающему грозовыми тучами. Все-таки нашел. Значит, не виноват? Или очередной ход в игре похитителя?

– Там должен быть цирк, – хрипло предполагаю, не давая себе думать.

– Ты догадался, – констатирует друг. Давно догадался, только еще раз убедиться в своей правоте никогда не лишнее. – А раз так, тогда забудь нахрен все, что ты уже там надумал. А я знаю, что сейчас ты так и рвешься изображать из себя рыцаря на черном «Сузуки», – усмехаюсь тому, насколько хорошо знает меня Плаха. Слишком хорошо, чтобы быть предателем. Чтобы понимать, что именно так я бы и сделал, не останови он меня своим звонком. И сейчас я теряю драгоценное время, когда Катя там одна, с похитителем… – Даже не думай, – перебивает друг мои неправильные мысли. – Если ты сейчас туда сунешься – потеряешь и Катю, и дочь. Он играет с нами. С тобой играет. Понимаешь?

Киваю. Наверное. И от этого хреново до мозга костей.

– Не слышу? – давит, требуя ответа.

– Да понял я, понял, – цежу неохотно.

– Тогда слушай внимательно. Есть у меня одна идейка.

Идейка оказывается занимательной, только изнурительной. Ждать всегда тяжело, выжидать – особенно. Потому что каждый шаг нужно трижды просчитать прежде, чем сделать. Обдумать каждый вдох, жест. Взвесить каждое слово. И самое главное – не проиграть войну. Меня этому научила Арена, Плаху – работа.

Чтобы выяснить, правы мы или нет, устраиваем пункт наблюдения в практически нежилой квартире высотки недалеко от парка. Из небольшого окна пустая арена цирка, темнеющая металлической конструкцией, как на ладони. Пока Плаха устанавливает аппаратуру, осматриваю квартиру. Небольшая кухонька, туалет, две комнаты. Из мебели – только новый матрац на полу в одной из комнат да навороченная техника в кухне. И холодильник, набитый жратвой под завязку. Присвистываю от увиденного.

– Ты как медведь намерен отожраться перед спячкой? – усмехаюсь, глядя на друга, что-то прикручивающего к ноутбуку.

– А? – Плаха бросает на меня короткий недоуменный взгляд, а потом коротко смеется. – В холодильнике побывал?

Киваю. Мне от собственного бессилия выть хочется, поэтому занимать себя чем-то надо, чтобы не думать.

– Так я раз в неделю граблю супермаркет, а потом из дому не выхожу: ем и сплю. Потом снова ем…

– И спишь, я понял. И от кого прячешься, друг?

– Ото всех, – усмехается. – Ладно, к черту лирику. Смотри.

Подхожу к Плахе, приседаю перед монитором ноутбука, разделенного на три части. В первых двух окошках – темнота, но в углу каждого тикает время. А в нижнем третьем – знакомый пейзаж: арена и ряд вагончиков и ангаров с подсобными помещениями. И где именно похититель держит Катю – неизвестно. Но здесь наверняка. Нутром чую – рядом моя Катя. И ей невыносимо плохо. А я сижу тут, вперившись в экран, и ничего не делаю. И от этого злость подкатывает к горлу, колет пальцы. Сжимаю их в кулаки.

– Мы вытащим ее, Самурай.

Вытащим. Только какую? Я ведь даже не представляю, что этот урод мог сделать с ней за эти три недели. Криво ухмыляюсь в ответ Плахе и собственным мыслям. От них крышу рвет не по-детски. И страшно. Страшно понимать, что меня предал близкий друг. Но еще страшнее увидеть Катю сломленной, с вытравленной душой.

– Самурай? – встряхиваюсь, фокусируясь на друге. Он что-то объясняет о своей навороченной технике, я не вникаю. Наблюдаю за ним. Нет, Плаха не может быть предателем. Кто угодно, только не он.

– Заканчивай умничать, – перебиваю. – Показывай лучше.

И Плаха показывает бинокль с мощными линзами и места, где растыканы датчики движения. Мимо нас даже мышь не проскочит. Не то, что похититель.

Он появляется к ночи. Заходит с восточной стороны. Все-таки Загорский: Плаха дал мне его фотку. И мне до зуда в ладонях хочется свернуть ему шею. И я обязательно это сделаю, но сперва вытащу Катю и найду дочь. У Карины пока никаких новостей. Ищет. А мы наблюдаем. Два дня безвылазно. И Плаха порой раздражает своим спокойствием. А мне приходится пропасть ото всех и выключить телефон, чтобы девица Алина не могла со мной связаться. Ненадолго, но нам и не надо много уже. Зато Плаха график Загорского просчитал. Вот что значит ищейка. Загорский приезжает трижды: утром, в полдень и ближе к полуночи.

Каждый раз с пакетами. Судя по всему, продукты. Заботливый, мать его. И я не сдерживаюсь, разбиваю в кровь кулак. Ярость обжигает изнутри, мешает дышать, расплывается перед глазами алым маревом. Отвлекает Плаха, протягивая пакет со льдом.

К полудню третьего дня Плаха разыгрывает свой спектакль.

– Пацаны из соседних дворов постоянно там ошиваются, – объясняет друг, пока я наблюдаю, как толпа разношерстных ребят перелазят хлипкий забор парка. – А я предложил им небольшой подработок, на конфеты. Хотя, по-моему, им лишь в авантюру ввязаться.

Хмыкаю. Да уж, в их возрасте и я был такой же: отчаянный, храбрящийся подросток, которому казалось, что он может все. Я мог в четырнадцать. А в двадцать оказался бессильным.

И ребята не подводят. Гоняют тачками на радиоуправлении, разведывают местность с помощью прикрепленных к машинкам скрытых видеокамер. Правда нарываются на недовольного Загорского, зато я понимаю, где он прячет Катю. Металлическая дверь в конце мрачного коридора: обычный замок, такой и шпилькой открыть влегкую, а вот засов забывает накинуть – парнишки наши отвлекают. Усмехаюсь. Отлично, значит, сымитировать Катин побег будет легче.

В серых сумерках я иду на арену. Тревога подгоняет, но спину прикрывает Плаха, и я уверен в своем друге. По крайней мере, сейчас. А дальше – жизнь покажет. Наружная дверь тяжелая, с навесным замком, но можно сорвать с петель, если очень сильно бить. Смогла бы Катя? На месте будем разбираться. Спускаюсь в темный коридор, включаю фонарик. Шорох шагов настораживает. Замираю, прислушиваясь. Тишина. Подхожу к двери.

– Я уже здесь, Катя, – шепчу, проворачивая замок.

Дверь открывается бесшумно. Фонарик выхватывает из темноты пустую комнату. Осторожный шаг.

– Катя? – зову тихо. Шорох за спиной. Чье-то дыхание. И опасность, лизнувшая затылок. Шагаю в сторону, приседаю и резко разворачиваюсь на пятках в тот самый момент, как воздух расчерчивает что-то тяжелое. С хрустом разбивается о землю на мелкие щепки. Направляю на противника луч. Бледное лицо, синие глаза. Она закрывает лицо, жмется в угол. И в груди что-то сжимается до боли.

– Печенька, это я, – перевожу луч фонарика на свое лицо.

– Нет, – и машет головой отчаянно, а в руке сжимает шприц. – Уходи. Тебя не должно быть здесь. Уходи!

– Ага, уже разбежался, – один шаг, перехватываю ее запястье, из пальцев выпадает шприц с прозрачным содержимым. – Давай-ка, все выяснения потом, дорогая, – и, не дав ей опомниться, перекидываю через плечо. Она послушно молчит, но напряжена, как струна. Ничего, разберемся.

Усаживаю ее в машину к Плахе, возвращаюсь обратно. Убираю все свои следы, щепки. Взгляд цепляется за пустой шприц и иголку рядом. Бешенство натягивает нервы. Сцепив зубы, убираюсь отсюда. Теперь вторая часть нашего спектакля – спрятать Катю от Загорского. Пусть думает, что она сбежала. А я выиграю время.

ГЛАВА 9

Четырнадцать лет назад

Июньское солнце желтым бельмом нависло над нами, плавя и без того расплавленные мозги. Гул винта заглушал голоса ребят. А я заворожено всматривалась в пейзаж под нами. Высота притягивала, а поля казались латками на лоскутном покрывале.

– Ямпольская, хватит дуться, – толкнула в плечо Лизка Зацепина, грудастая блондинка и красавица класса, по-своему приняв мое молчание. – Это будет самый крутой вечер в твоей жизни, – хохотнула она. Я в ответ лишь фыркнула.

Куда уж круче: летим фиг знает куда, Юрка всю дорогу загадочно отмалчивается и насвистывает что-то себе под нос, а у меня внутри – хаос. Нет, он предупредил, что шоу обещает быть кровавым, но шикарным. Рассказывал о красивых боях, которые по его словам – целое искусство выживания. Признавался с каким трудом ему удалось раздобыть два приглашения: себе и другу. И что по ним позволялось явиться со спутницей. Он звал меня, потому что уверился – мне понравится. И говорил он так вдохновенно, что я рискнула согласиться. И он радовался, как ребенок, убежденный, что сможет меня удивить. И судя по его загадочной улыбке, говорил он не столько о самих боях, сколько о чем-то или ком-то конкретном.

Впрочем, прошедшие полгода перед выпускным он только и делал, что старательно влезал в мою жизнь. Хотел стать ее частью. Хотел быть со мной, чем упрямо выбешивал нашу «королеву» – шутка ли, студент юрфака да еще сын мэра, а на нее – ноль внимания – и веселил меня. В его понятие удивить-покорить девушку входили дорогущие букеты, сверкающие украшения и новомодные рестораны. Любой каприз за папины денежки. Другая давно бы отдалась ему на заднем сидении сего «мерина», а я ежедневно отправляла его восвояси. Только вот он не понимал моих отказов и возвращался снова и снова. Правда один раз ему все-таки удалось меня удивить. На весенних каникулах он пригласил меня покататься. Впрочем, не совсем пригласил. В общем, настроение было паршивое, ночка предстояла бессонная – обычно я уже с вечера понимала, что выспаться мне не удастся – и я слонялась по пустой квартире, не зная, чем себя занять. Юрка приехал в восемь. Долго сидел в машине, не звонил, не поднимался. Я вышла сама и молча села в машину. А он лишь улыбнулся коротко и привез меня на уличные гонки. Да не обычные, а на мотоциклах.

В ту ночь я узнала, что чувствуют наркоманы после очередной дозы. Наверное, в ту ночь я тоже была зависимой. Скорость, терпкие запахи и драйв от опасности и особых, пропитанных запахом бензина, эмоций. Здесь, среди дорогущих мотоциклов и самоуверенных байкеров я была своей. Здесь был мой мир. Не хватало только его. Он бы вписался сюда, как влитой. С его неукротимым огнем в серых глазах и распахнутой настежь душе. В ту ночь я не могла не думать о нем и о его мечте. И тот разговор я услышала случайно.

– И сколько ты хочешь за своего «сапсанчика»? – мужик в косухе ласково погладил черный бок байка. Я задохнулась от увиденного чуда. Мощный спортбайк «Сузуки», мечта Корфа, стоял передо мной и словно в насмешку сверкал отполированными черными боками.

– Полтинник, – веско ответил владелец, высокий качок в бандане и кожанке.

Его собеседник присвистнул и вздохнул, разводя руками. У него таких денег не имелось, судя по всему.

– Если ты подождешь пару дней, я соберу, Валер.

– Извини, Рик, но деньги мне нужны максимум завтра.

– Никто не достанет такую сумму за ночь.

– Я достану, – мужчины враз посмотрели на меня. – Завтра в полдень привезу. Куда? – с вызовом, а они лишь рассмеялись. И не поверили. А зря. Ровно в полдень, как и пообещала, привезла деньги в мастерскую этого Валеры.

– Ну и зачем тебе мотоцикл? – спрашивал Егор, вылезая из взятого напрокат фургона.

– Не мне.

– Кать, – посмотрел внимательно, – ты опять?

Отрицательно замотала головой – снова к психиатрам я не хотела, хватило одного раза – но не думала, что Егору придется врать.

– Другу подарок на день рождения, – а под цепким взглядом Егора некомфортно, как на допросе. – Юрке.

И ведь не соврала почти.

– Это тот, что на «мерине» ездит, мэрский сынок? – а скривился то как. Сдерживая смех, кивнула.

А Егор еще некоторое время смотрел недоверчиво, а потом тоже кивнул. И мы вошли в прохладу мастерской. «Сапсан» стоял в темном углу, заботливо укрытый бархатом. Как трогательно, улыбнулась я. И тут же представила Корфа на этот красавце. И в моем воображении они были единым целым. Он будет счастлив, когда вернется. А он вернется, даже если в это никто не верил, кроме меня.

– Эй, – крикнула в гулкую пустоту, – я привезла деньги.

Хозяин появился откуда-то сбоку, навис темной громадиной. Я невольно отступила, вскинула глаза. Валера этот выглядел уставшим. Темная жилетка открывала перевитые мышцами руки, пахла машинным маслом. На хмуром лице темные полосы то ли грязи, то ли еще чего. И смотрел он странно, словно жалел о чем-то.

– Ты катать то хоть умеешь? – спросил хрипловато.

– Я – нет. Но я другу в подарок. Очень близкому другу, – и оглянулась, выискивая куда-то подевавшегося Егора.

– Которого все трупом считают, – не заставил себя ждать Плахотский.

Раскусил все-таки, сыщик.

– Плаха? – Валера глянул через мое плечо, не веря.

– Привет, Валера, – мужчины пожали руки, а потом порывисто обнялись.

– Твоя пигалица? – кивнул на меня. Я фыркнула.

– Нет, – усмехнулся Егор, – Криса.

От его имени дрожь прокатилась по позвонкам, стало зябко. Обхватила себя за плечи, не отрывая взгляда от мотоцикла.

– Я слышал, он погиб.

И мурашки превратились в колючки, царапающие кожу. Больно. Часто заморгала, прогоняя накатившие слезы.

– Швед вот тоже, – мужской голос дрогнул, – сгинул в тюрьме.

Я резко обернулась. Странное чувство кольнуло затылок. Друзья? И оба погибли в тюрьме? Совпадение? Но спросить не дал Егор, свернувший разговор, сославшись на срочные дела. Пообещал звонить. «Сапсан» погрузили в фургон.

– Не веришь? – спросил Валера, когда я открыла дверцу. Отрицательно мотнула головой. – Его же невеста опознала?

Невеста? Хмыкнула, дернув плечом. Ее и близко там не было. Лишь граф и я.

– Но не я, – только и ответила, захлопнув дверцу.

За воспоминаниями не заметила, как под нами выросли горы. Темные громадины, поросшие многовековыми соснами и елями, неумолимо надвигались, вытесняя распаханные поля. Горы я любила: восхождения, спуски и потрясающее, ни с чем несравнимое ощущение свободы на самой вершине. В горах и в спортзале я пропадала треть своей теперешней жизни. Учеба же затерялась где-то на задворках, занимая разве что ночи. В те особо мучительные часы, когда спать не было никаких сил.

И горы отвлекали от мыслей о Корфе, от которых стало холодно и пальцы занемели. Спрятала ладони между коленей, согревая. Только холод не отпускал почему-то. И черной смородиной запахло так явно, словно перед носом поставили корзину с ягодами. Мотнула головой. Волосы рассыпались по плечам, и тошнота скрутила желудок.

Уткнулась носом в стекло, глубоко дыша. И дрожь играла с телом. Крупные капли пота скатывались по шее. Мне было паршиво, и пейзаж перед глазами размывался. И дыхнуть свежим воздухом не представлялось возможности. А запах душил, и я с трудом выдержала полет. Но перед глазами плыл туман и я не видела, куда мы сели. Задыхаясь, почти выпала из вертолета, жадно глотая воздух. Рванула ворот рубашки, тот треснул, в кулаке осталась пуговица. Согнулась, ладонями упершись в колени и глубоко дыша.

– Ир, ты как? – заботливый тон и участливый взгляд, от которого хотелось бежать без оглядки. Что же он прицепился ко мне? И я дура, согласилась на эту поездку. Лучше бы со всеми в кафе посидела да по городу погуляла. Нет же, повелась на предложение незабываемого выпускного.

– Не думала, Ямпольская, что ты такая неженка, – съязвила Зацепина. Она выглядела идеально: черное платье до колена, босоножки на шпильке и белые локоны, волнами спадающие по плечам. От идеальности замутило еще больше. Но отдышать толком мне не дали, мужики в камуфляжах поторапливали. И пришлось поторопиться. С вертолетной площадки у подножия гор нас вывели на стоянку, где усадили в черный фургон без окон. Сколько мы еще ехали – не имела понятия. Я сконцентрировалась на дыхании и все усиливающемся запахе смородины. В горле пересохло и пить хотелось неимоверно. Меня тошнило и знобило. И я не понимала, в чем причина. Юрка принимал мое состояние за что-то другое, потому что прижал к себе и шептал что-то успокаивающее. Но я не боялась, нет. Это было что-то другое, необъяснимое и неподвластное мне самой.

И я едва не потеряла сознание от духоты салона и приторно-сладких духов Зацепиной. Вынужденная остановка не понравилась нашим сопровождающим, но они позволили мне продышаться.

– Ямпольская, – бухтела Зацепина, отбиваясь от назойливых объятий Жеки, Юркиного друга, – ты нам весь кайф обламываешь.

– Да катись ты, – огрызнулась, выдохнув, и замерла.

На самой вершине окруженная темными деревьями парила крепость. Отвесные серые стены с окошками-бойницами, круглые башни, напоминающие шахматную ладью, и маленькие черные фигурки, виднеющиеся в просветах зубцов. Крепость завораживала, пугала и манила.

– Скажи, на замок Дракулы похож? – с придыханием спросил Юрка, проследив мой взгляд. Я дернула плечом. На замок вряд ли. Скорее на тюрьму.

От крепости веяло опасностью и смертью, а еще черной смородиной. Навязчивый аромат, прокравшийся из снов. Если бы не этот запах, я бы не сунулась туда. Пешком бы ушла. Но аромат не давал покоя, будоражил воспоминания, и я двинула вверх, но была остановлена хмурым водителем и возвращена в душное нутро фургона.

Я не сопротивлялась, а наоборот, не могла усидеть на месте. Нервничала, почему мы плетемся так медленно. А запах черной смородины забился в нос, перебивал тошноту. А мне не терпелось попасть в тот пугающий замок. Я не понимала, в чем дело, но меня словно что-то толкало в спину, подгоняло. Словно я могла куда-то опоздать. Или же мне снова пора навестить психиатра и пропить курс таблеток. Я поморщилась, ощутив горчеь на языке, и отодвинулась от Юрки. Тот отмахнулся от меня, нахмурившись.

Доехали мы быстро. Машину досматривали двое верзил с какими-то приборами: те пикали, мигали зелеными лампочками, – перевернули весь салон, даже коврики. Я лишь усмехалась. Странные, подозрительные типы, которые проверяют даже собственный транспорт и водителя с сопровождающим проводником.

Ничего не найдя, досмотрели нас. Сверили личности по специальным пригласительным, защелкнули на запястьях браслеты, Юрка протянул нам черные маски, купленные накануне, и лишь как мы спрятались под масками, нас вывели к проводнику.

Из смотровой мы попали в круглый двор, обнесенный бетонным забором с колючей проволокой. По периметру вышагивали охранники с автоматами через плечо. Бесстрастные и все как будто на одно лицо. Солнце лило ровный красный свет, смазывая очертания крепости и напоминая, что ночь уже близко.

К полумраку коридора все-таки пришлось привыкать. И браслет защипал кожу. Я попыталась прокрутить его, сглаживая ощущения, но холодный металл сидел плотно.

– Это чтобы никто не потерялся, – шепнул Юрка, видимо заметив мое движение. Кивнула и сжала его ладонь. Стало страшно. Особенно когда стали спускаться вниз. И к страху примешалась паника, когда из полумрака мы вышли в огромный шумный зал, напоминающий арену цирка.

В круглом зале было полно народу и все богачи. Их выдавала манера держаться высокомерно, разговаривать как будто свысока ну и конечно любовь к дороговизне: костюмы от кутюрье, часы модных брендов. Даже маски, с виду одинаковые, стирающие лица, пахли кругленькими суммами.

Наши места находились в первом ряду, чем Юрка гордился – идиотская улыбка не сходила с его лица. А я неотрывно смотрела на арену, оплетенную металлической сеткой, и желание сбежать неотвратимо росло в душе.

Бросила короткий взгляд на мажорчика, но тот уже не замечал меня, как и остальные. Стало противно. Мимо прошмыгнул официант с шампанским. Зацепина выхватила бокал, осушила и уставилась на арену, куда вышел мужчина во фраке. Зал смолк, погас свет. И началось…

Это действительно было завораживающее действо: бойцы словно не дрались, а танцевали, то нападая, то отступая, то раня, то избегая ран. И бой казался театральной постановкой ровно до тех пор, пока один из бойцов не падал замертво. Зал ликовал, взрывался аплодисментами. А я смотрела на все, как на шикарное представление. В смерть не верилось и неумолимо становилось скучно. Ровно до того момента, когда на арену вышел здоровенный детинушка против двух, рвущихся с цепей ротвейлеров. Псы разодрали человека в считанные минуты. Остро запахло кровью и возбуждением. Толпа ликовала. И со всех враз слетела шелуха, обнажая истинные сущности, как в Дориане Грее. Уроды. Меня тошнило, и перед глазами плыли яркие круги. Вжавшись в кресло, я просто искала тот запах, что привел меня сюда. И я нашла.

– Смотри, трусиха, – толкнул Юрка, когда объявили финальный бой. Самый ожидаемый. Против уссурийского тигра. Зверь дышал мощью и был абсолютно слеп.

– О Господи, – прошептала, наблюдая, как зверь беспомощно тычется в сетку. И слезы навернулись на глаза. Какими же чудовищами надо быть, чтобы сделать такое. Тигру просто вырезали глаза. И от этого зрелища позвоночник сводило судорогой. Я не могла такого выносить. Рванулась с места, но Юрка перехватил.

– Сядь! – прошипел в ухо. – Смотри. Сейчас будет круто. Лизка аж ссыт за ним.

Под оглушительные аплодисменты на арену вышел мужчина. Он тоже дышал силой, как и тигр напротив. И совсем не боялся порыкивающего зверя. Поджарое тело перевивали мышцы и шрамы, лицо разукрашивал яркий макияж, спину – иероглифы. В руках он держал короткий нож. Его называли легендой арены, любимцем публики и Самураем. Я застыла, наблюдая, как он идет вдоль сетки, показывая себя зрителям. Как напряжена каждая мышца на его теле. Как он грациозен, будто крадущийся хищник.

– Кровь, – снова Юркин шепот, – у него на лице кровь. Тигр не видит, чует.

Он не воин, приманка. Тигр порвет его, даже слепой. И страх холодом растекся по венам. Зажмуриться, не смотреть. Я хотела, но наткнулась на стальной взгляд: серый, как пасмурное небо, и холодный, как лед в позвоночнике.

Я перестала дышать, смотря в эти глаза. И он не отрывал взгляда, переполненного горечью, неверием и дикой, нечеловеческой болью. Я смотрела и не верила. И все вокруг перестало существовать. Один шаг – и я ощутила аромат черной смородины, пробивающийся сквозь густой запах крови, услышала тяжелое дыхание. Вдох – и пальцы коснулись его через сетку, а на широком запястье вязь иероглифов. Багровую щеку расчертила слеза.

– Корф, – выдохнула едва слышно. Кривоватая усмешка тронула его губы. Сердце сорвалось в галоп.

Выдох – и сильный удар отшвырнул меня в кресло. Корф упал под тяжелыми лапами тигра. Зал изумленно ахнул и затих. И в полной, звенящей тишине, я услышала чей-то надрывный крик:

– Нет!