Текст книги "Отбор для Слепого (СИ)"

Автор книги: Ксюша Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Нет. Ты не помочь хочешь. Ты хочешь, чтобы мы тебе помогли. Твоему городу. Для этого ты решил свою девчонку подложить под меня, полагая, что она настолько хороша, что я ради нее буду готов на все.

– И я был абсолютно прав.

И он был прав. Да, сука, он был прав! Я, действительно, уже был готов на все! Только бы вернуть ее! И это при том, что у нас ничего не было! И это при том, что она мне никто! И это, блять, при том, что я только вчера узнал, что она – не мужик!!!

– Скажи мне! – я не мог сдержаться, я буквально орал на него. – Почему, почему мне сейчас так больно? Мне хочется разбить свою голову! Мне хочется рвать ногтями кожу… вот здесь!

Я ткнул пальцем в область сердца, туда, где, на самом деле, что-то зудело, болезненно ныло, рвалось и билось о ребра так, что я не мог сидеть, не мог лежать, а мог лишь метаться по комнате, как раненое животное, и скрипеть зубами от боли. Он внезапно положил руку на плечо. И да, от его ладони по моему телу разливалось успокаивающее тепло, не такое, как у нее, но близкое, похожее…

– Женя, сынок, я знаю, что это такое. Я помогу тебе. Сядь. Ты поймешь и станет легче.

Я подчинился. Мне нужно было знать.

– Это будет примитивно звучать, если я скажу, что ты ее любишь. И это – не совсем верно. В это трудно поверить, но в нашем с тобой случае, для таких, как мы, особенных людей… и для таких, как она. Для тех, чья жизнь полностью зависит от чего-то эфемерного, нереального, от того, что ты зовешь аурой, я – энергией души, от внутренней силы, энергетики человека, для нас не так-то просто найти себе пару. Ты поймешь это со временем, ты уже почувствовал, что нашел ее. Наверное, слышал такое образное выражение: "Две половинки одного целого"? Так вот это, в буквальном смысле, про вас с нею. И я это вижу. Сразу увидел, когда впервые встретился с тобой. Поэтому и больно тебе – ваша связь, нити энергетические, держит вас, притягивает друг к другу, несмотря на расстояние. И ей тоже больно сейчас, может, даже хуже, чем тебе. И ни с кем другим ты теперь быть не сможешь, даже если и захочешь… Поверь мне. А если ее убьют, твоя жизнь станет адом. Я в аду уже десять лет.

Я закрыл ладонями лицо. Это звучало правдоподобно, особенно в свете моих собственных эмоций, но все-таки как-то… странно.

– Что-то легче не стало… И что мне теперь делать? – спросил, уже зная, что именно он скажет в ответ.

– Мы едем за нею!

18. Давид

– Да пошел ты! Заткнись и шагай молча! Башка трещит и без твоей болтовни! – Слепой сдержал слово, и по его приказу меня разбудили на рассвете. Совсем у него нет жалости – я, между прочим, пострадал из-за этого пацана, и мне положен отдых! А тут еще Беркут, самый болтливый человек в мире, вызвался меня сопровождать в клан Техников за мастером и запчастями для машин.

Впереди шел с автоматом наперевес Герман – бородач из Пограничников, отправленный Ренатом показать короткий и безопасный путь. Герман шел молча, но Беркут… нес бред какой-то! Рассказывал о том, что Мастер оказался девушкой, что его, то есть ее, зачем-то там выкрали люди Земцова. О том, что сын Земцова у нас в плену. Все это не укладывалось в моей больной голове, заставляло ее буквально трещать от противоречивой и абсолютно нереальной информации.

Беркут замолчал, но по взглядам, которые он на меня бросал сбоку, было ясно, что тишиной мне недолго наслаждаться. Но тут, наконец, мы подошли к воротам небольшого, огороженного высоким забором здания. Ворота предупредительно распахнулись. Я удивленно посмотрел на нашего сопровождающего – чего это они всем подряд ворота открывают?

– Меня увидели с вышки, – пояснил он и махнул рукой в сторону деревянной конструкции, стоящей с противоположной от нас стороны здания. – Мы с Техниками, как родные. Помогаем друг другу.

– Чего не объединитесь? – мне не хотелось разговаривать, каждый звук отзывался болью в затылке.

– Мы на самой границе. Кто ж захочет туда? А нам сюда нельзя – пост свой оставлять! Но, в случае чего, договоренность у нас имеется – они нам помогут!

Во дворе было тихо и пусто. Тот, кто открыл ворота, не иначе испарился – нигде его видно не было. Только на вышке кутался в брезентовый плащ, наверняка мокрый до трусов, дозорный, да откуда-то из-за приземистого двухэтажного домика старинной постройки – с лепниной, отвалившейся местами, и остатками желтой краски на фасаде, доносился лязг железок.

– Куда дальше, Герман?

– Я за старшим пойду. А ты попробуй сам с техником договориться – слышишь, там за домом стук, сто процентов все мастера там.

– Кто у них тут самый лучший по машинам?

– Они все хороши, – Герман почему-то с хитрой усмешкой подмигнул мне. – Но ТЫ проси Гайку – не ошибешься.

Что за дебильная кличка "Гайка"? "Чип и Дейл" блин! Какой уважающий себя мужик согласится на такую? Только идиот какой-нибудь! Беркуту я разрешил остаться на крыльце под козырьком – надоел хуже горькой редьки, а сам ускорился – хотелось побыстрее вернуться к Пограничникам и завалиться на кровать – пока машины будут чинить, можно отлежаться.

За домом были гаражи, заваленные на всех подъездных путях ржавым железом, но стук шел не оттуда. Прямо на полпути к гаражам под машиной в грязной, размытой дождями, яме кто-то сидел – стучал, что-то бормотал в промежутках между стуками. Когда я подошел ближе, в бормотании мне явно послышалось: "Я-а вижу, как закат стекла оконные плавит…" – женским голосом! Невольно прислушался – баба знает такую песню? Стоп! Баба копается в машине? Что за нашествие баб в последнее время, занятых не своим делом – дерутся они, машины чинят тоже они?

Стукнул кулаком по крыше и рявкнул:

– Эй, певец, выходи!

– Пошел на х. р! – донеслось флегматичное и негромкое из ямы. А спустя секунду пение продолжилось с той же точки, на которой оборвалось. – Де-ень прожит, а ночь оставит тени снов у гла-аз… Мне-е не вернуть назад…

– Ничего так голосок у тебя, могла бы в борделе "Красная роза" чистенькая ходить, песнями на пропитание себе зарабатывая. А ты, дурочка, в грязи, в холоде, под дождем, с железяками всякими!

Стук и пение прекратились. Она не меньше минуты обдумывала мою последнюю фразу и, похоже, заинтересовалась – я уловил движение к началу ямы, шагнул туда же, присел на корточки и буквально лицом к лицу столкнулся с… занятной физиономией! Вся в мазуте, с поцарапанной щекой, с обветренными губами, кареглазая, растрепанная, и при всем при этом – нереально красивая!

– Бля-ядь, если простой техник так выглядит, то кто у вас главный? Супермодель? – про головную боль я совершенно забыл, внимательно разглядывая ее. Взгляд, наконец-то, скользнул с ее лица вниз на руки и… я еле успел увернуться от небольшого ломика, направленного прямо в мою многострадальную голову. Но, уворачиваясь, резко мотнул головой и… потерял сознание…

19. Регина.

– Регина, ты с ума сошла? Ты убила его! Ты его убила, ненормальная! Когда-нибудь, точно тебе говорю, ты-таки загонишь меня в могилу! Это же – человек самого Пророка!

– Я его не била! Он сам… – даже мне были слышны нотки неуверенности в моем собственном голосе. Но ведь правда, я только замахнулась, а он уже упал!

– Регина, рыба моя, у тебя в руках лом. У него на голове кровь. Я-таки еще способен сложить дважды два!

– ЭТА кровь появилась на ЭТОЙ голове без моего участия. И, скажи мне, шеф, зачем бы я стала бить абсолютно незнакомого мне мужчину?

– Это-то я, как раз, легко могу объяснить, – он смерил меня взглядом, в котором читалось что-то вроде: "Мужененавистница!"

Серафим Гидеонович, попросту дядя Сима, или шеф, цокал языком и ходил вокруг тела пугливого черноволосого красавца с мерзким языком, лежащего на земле сбоку от моего Мустанга. Ах, как жаль, что это не я его звезданула! Он советовал мне стать проституткой! Вот же мерзавец! Есть способы заработать себе на жизнь с помощью мозгов и рук, но не того, что между ног! Но все подобные ему мужики, считающие себя пупом земли, почему-то думают иначе.

– Да потому они так думают, – подсказал мне внутренний голос. – Что предпочитают пользоваться только последним, а мозг, вообще, считают у женщины атавизмом.

– Региночка, вон уже его люди идут сюда. Сейчас нас с тобой убивать будут!

– Шеф, ты что? Кто ж тебя-то тронет? Ты ж – глава нашего клана! В случае чего, вали все, по своему обыкновению, на меня. А мою потерю ты как-нибудь переживешь, – потом себе под нос шепнула. – Еще и рад будешь избавиться.

Шефа я уважала. Он был неплохим человеком – своих в обиду не давал, сам не обижал, добычу и общий зароботок (зарабатывали мы, естественно, починкой всевозможной техники, особенно автомобилей) делил честно – пополам (себе – половину, и остальным – половину). Был дядя Сима человеком запасливым и скуповатым, но никто в нашем клане не голодал, топлива для машин и дров для отопления нашего дома было достаточно. Правда, далеко не всех к нам в клан брали, но это уже не моя проблема…

Одно меня напрягало в группировке Техников – наличие большого количества мужиков. Холостых мужиков. Которые почему-то считали, что я должна сходить с ума от счастья, получив малейший знак внимания от кого-нибудь из них. Иногда так думали и женатые, что было еще страшнее для меня. Нет, мужененавистницей я никогда не была, но после смерти моего Ванечки, не могла даже смотреть в их сторону – такого, каким был он, мне не найти, а хуже – не желаю.

Я была почти благодарна этому наглому мужлану, развалившемуся у колес моего Мустанга – зашевелился, заставил меня отвлечься от мыслей, причиняющих боль. На черноволосой голове, прямо на затылке, виднелась кровь – как если бы внезапно открылось кровотечение на, начавшей было затягиваться, ране.

Молодой симпатичный парнишка, одетый в военную гимнастерку защитного цвета и, поверх нее жилет с оттопыренными карманами, бросился к пытающемуся подняться несчастному страдальцу.

– Командир, что случилось?

Я внимательно наблюдала за его лицом – будет меня обвинять или скажет правду? Красивый, зараза, кареглазый. Молодой… как мой Ванечка был… Тряхнула головой, прогоняя щемящую тоску.

– Ничего, Беркут, ничего не случилось – сознание потерял, – он посмотрел на меня обвиняющим взглядом, но продолжил. – Видимо, рана открылась снова. Дернул головой и упал!

Герман и паренек в гимнастерке поставили его на ноги, а шеф, подобострастно заглядывая в глазки, заблеял:

– Ко мне, ко мне в комнату пойдемте – пообедаем, обработаем рану, поговорим.

– Некогда нам разговаривать. Я так понимаю, ты здесь главный? – спросил пострадавший. – Я к тебе по просьбе Пророка. Нам нужен человек, способный починить машины и запчасти для этого. Поможете?

– Да, конечно, какие вопросы? Разве можно отказать Пророку? Вот Региночка и поедет! Правда, Региночка? Поможем нашим друзьям?

Черноволосый с прищуром глянул на меня:

– А нормального техника у вас нет? Только вот это недоразумение?

– Это я-то недо… Ай!

Шеф прервал меня, больно ущипнув за бок.

– Региночка у нас все умеет! Она даже лучше остальных все сделает! А самое главное, у нее машина на ходу. Вы сможете пешком назад не идти, а поехать на ее Мустанге. А другой машины у нас пока что нет – уехали мои ребята по делам.

Шеф врал – машина была на месте, и не одна. Но при чужих сказать ему об этом я, естественно, не могла. Дело принимало совсем плохой оборот для меня – ехать к Пограничникам с этими вот… мне не хотелось. В наше время лучше не рисковать – мало ли, вдруг этот… красавчик обморочный захочет отомстить за мою попытку его ударить, а я одна и без защиты!

– Но, Серафим Гидеонович…

Он снова ущипнул, нахмурился и сказал ровным голосом, который, тем не менее, не предвещал мне ничего хорошего:

– Ты поедешь, Регина. Не заставляй меня применять санкции!

… И я поехала. Скрепя сердце, позволила этим незнакомцам усесться в мой Мустанг. Красавчик, которого называли Давидом, залез рядом со мной на пассажирское сиденье и скомандовал насмешливо:

– Ну, Гайка, заводи своего Мустанга!

Показала бы я тебе Гайку, если бы могла! Но когда мой дизельный красавец взревел, оглушая всех, сидящих в салоне, и рванул с места, разбрасывая в сторону от колес комья грязи, я услышала восхищенные вздохи расположившихся на заднем сиденье.

– Слушай, Гайка, – Красавчик, похоже, был еще тем болтуном, и мне не светило просто прокатиться, наслаждаясь тишиной и быстрой ездой. – А ты чего такая злобная, неприветливая? Я же ничего плохого не хотел, вообще-то! Да и не сказал ничего обидного для тебя…

– То есть обозвать проституткой, это по твоему, не оскорбление?

– Да не сказал я, что ты – проститутка! Я сказал всего лишь, что в борделе "Красная роза" ты могла бы зарабатывать своим пением.

Чтобы не слышать его больше, я нажала на кнопочку магнитолы и салон наполнился более приятными звуками – голосом Валерия Кипелова и мелодией моих любимых песен. Короткий взгляд в сторону настырного красавчика показал, что он веселится – в глазах пляшут искорки, а по-девчоночьи пухлые губы растягиваются в улыбке.

20. Милана

Так нелепо попалась! А все он, Женя, виноват! Ведь никогда раньше в моей душе не было такого смятения, такой бури чувств! Никогда я не делала столько глупостей за раз! А тут… Нет-нет, не думать, не думать о нем!

И отец виноват… не научил меня, глупую, держать себя в руках, не объяснил, для чего посылает к Пророку. Нет, он, конечно же, объяснял! Главную цель я знала. А по поводу обучения бойцов Слепого бесконтактному бою… неправду отец говорил… на самом деле, не для этого я попала в Питер, вовсе не для этого…

Выпрыгивая из окна комнаты Пророка на втором этаже, я думала только о том, что я – цельная самодостаточная личность, которой не пристало так слепо подчиняться командам мужчины. А еще о том, что игрушкой в его руках я быть не намерена. Я была уверена, что он найдет… да я никуда и не собиралась прятаться! Просто показать хотела, что слушаться и повиноваться его приказам не буду – я не его боец, не его подчиненный… и, да, во мне говорила ревность, ведь, признаваясь мне, что я привлекаю его, Женя ни словом не обмолвился о том, что невеста ничего не значит, что её не будет теперь!

А-а! Признаю, признаю, просто ревновала, глупая, пожалуйста, только не надо так… больно…

На заднем сиденье просторной машины, нет, не военного внедорожника, а какой-то явно легковой, комфортной, мягкой, почти бесшумной, но при этом резко не подпрыгивающей на колдобинах (облетает она их, что ли?) я лежала, свернувшись в клубок. Болела кожа рук – впивалась веревка. Зудела шея – именно туда попало что-то острое, похожее на иглу в момент моего приземления под окном. Но сильнее всего мучило другое… В груди жгло огнем, сердце то замирало, почти останавливаясь, то неслось вскачь, как табун диких лошадей, когда-то виденный мною в поездке с отцом. Дыхание перехватывало, меня бросало то в жар, то в холод. Что со мной? Температура? Я заболела?

И самое главное, стоило только вспомнить предыдущую ночь, мой разговор с Женей, а особенно представить его нежные пальцы на своем лице, как мне сразу же становилось еще хуже! До такой степени, что я почти теряла сознание от невыносимой боли!

Приходила в себя, помня, что думать о нем нельзя, что это чревато полным отсутствием контроля, сосредотачивалась на размышлениях о том, как меня сумели взять в плен. И понимала, что сама виновата! Меня ждали, за мной следили. И я попалась. Похоже, на кончике иглы, воткнувшей в шею, было какое-то вещество, которое моментально усыпило. А дальше – связали, уложили в машину и куда-то везли уже целый день.

Ни водитель, ни пассажир, располагавшийся на переднем сиденье, на мои попытки завести разговор не реагировали, не болтали они и между собой.

Я мысленно обращалась к отцу, просила его о помощи. Я знала, что он способен меня услышать.

Вечером машина свернула с основной дороги, и по начавшейся тряске я поняла, что теперь мы едем по грунтовке. Водитель, впервые за все время сказал:

– Мы до утра здесь будем?

Пассажир ответил:

– ОН сам скажет.

– ОН здесь?

Пассажир промолчал, но я поняла, что ОН – тот, к кому меня везли, должно быть уже на условленном месте ждет доставку груза. Кто? Неужели? Неужели московский президент? Неужели это – его люди? Отец говорил мне…

Совсем скоро машина остановилась. Меня грубо вытащили из салона и попытались поставить возле машины. Но затекшие ноги подкосились, и я рухнула на землю. Это было неприятно и унизительно, но подняться самостоятельно не получалось.

– А это кто у нас тут барахтается, такой маленький, такой слабенький? – раздался надо мной приторно-сладкий голос. В сумерках, да еще с моей позиции, хорошо разглядеть человека было сложно, но сила и мощная энергетическая волна, буквально впечатывавшая меня в землю, давали понять, что это – не простой боец. Странно вели себя те, кто вез меня в машине – они стояли (ну один точно, мне его было видно), склонив головы, и молчали.

– Ба-а, да это же мой подарочек на день рождения! – я не могла понять, он веселится, потешается надо мной или всегда говорит в таком неприятном, издевательском тоне. – Как давно я ждал такую девочку, даже день рождения дважды пришлось откладывать! Мальчики, сегодня вы постарались на славу! Ведите ее в дом, вколите ей "Спокойствие", только самую маленькую дозу, позовите мне Егора и можете быть свободны.

Помещение, в котором я оказалась, напоминало таверну, о которой я однажды читала в книге – темное, с зажженным очагом-камином в стене, деревянными столами-лавками и пьющими-едящими за ними мужиками. Когда мы вошли, все присутствующие почему-то встали и замерли, опустив в пол глаза. Что это? Дань уважения этому странному типу? Меня провели через общую залу, потом по лестнице на второй этаж и в маленькой уютной комнате усадили на стул. Пока молчаливые помощники готовили какие-то растворы и медицинские инструменты, я разглядывала главного и начинала паниковать.

– Что вы собираетесь мне колоть? – голос был хриплым и, как я не старалась, в нем проскальзывали нотки ужаса.

– "Спокойствие", Милана, я же сказал, – он стоял в двух шагах от меня, широко расставив ноги. – Или тебя лучше Сашей звать? Привычнее?

Откуда он меня знает? Неужели все-таки?

– Ты – Земцов?

– Константин Михайлович Земцов. А ты – Милана Ростоцкая, дочь моего старого друга Платона.

– Ты знаешь моего отца? – отец никогда не говорил, что был лично знаком с Земцовым, а тем более, что дружил с ним.

– Да-а, я понимаю, он обо мне ничего такого не говорил. А ведь когда-то, много лет назад, еще до катастрофы, мы были друзьями. Конечно сейчас, глядя на меня, трудно поверить в то, что вот такой вот грубый, неотесанный мужлан, бородатый и практически сросшийся с военной гимнастеркой, мог быть подающим надежды ученым, но это было именно так. В нашей армии, в Министерстве обороны курировалось множество различных проектов. Некоторые из них были засекречены. А тот, над которым работал я, и в котором принимал участие твой приемный отец (да, девочка, я знаю и об этом!), был засекречен сверхмеры. Мы работали над созданием особых бойцов для нашей армии. Бойцов, наделенных сверхспособностями. И умение бить, не касаясь противника, только малая толика их. Были разработаны всевозможные препараты, при введении определенным, далеко не всем, людям которых, можно было добиться развития таких способностей. Но никак не удавалось прийти к тому, чтобы развивать не что-то одно, определенное, а сразу по всем направлениям. Умение видеть в темноте, техника бесконтактного боя, нечувствительность к боли и физическим повреждениям, устойчивость к болезням и инфекциям, умение читать мысли и убеждать людей, мимикрия, а еще, то, что находилось только в разработке, левитация, например, все это давало надежду в будущем все-таки создать уникальную армию, для которой степень развитости военной техники будет уже не так важна. А потом мы пришли к уникальному открытию – оказалось, что под воздействием радиации как раз-таки и получается вызвать у подопытных развитие всех этих направлений одновременно. Главное здесь, было не переборщить.

– А мой отец?

– А твой отец был простым подопытным. Он был военным, молодым офицером, который сам согласился стать участником эксперимента. Вообще, такие, как он, подбирались особым образом. Нельзя было просто взять человека с улицы – любого, кто хотел бы. Ни в коем случае. Нужны были люди с некоторыми задатками. Существовала методика определения этих уникальных способностей, пусть неразвитых, но имеющихся в зародыше у человека. У твоего отца была особая энергетика, аура, непохожая ни на чью. И твоя мать была женщиной уникальной…

Я вскинула голову. Отец никогда не рассказывал об этом. Он почти никогда не говорил о моих настоящих родителях… а мне хотелось бы знать… И, почти против воли, не желая показывать этому человеку свои чувства, но в то же время безумно нуждаясь в ответах, я сказала:

– Расскажи…

21. Умение убеждать. Пророк

– Мы заплатим тебе за найм машины.

– Мой Мустанг не сдается!

– Тогда мы заплатим тебе за найм тебя вместе с машиной.

Я устал от обилия женщин, с которыми судьба сталкивала меня в последние дни. Еще одна, и тоже особенная, стояла сейчас передо мной – недовольная, пышущая злостью, яркая, наверное, интересная, и судя, по реакции на нее притихшего Давида, красивая. Я устал. Я не мог спать. Я не мог есть. Я хотел побыстрее ехать. Но для того, чтобы взять побольше бойцов, нужен транспорт. У Пограничников всего одна машина и она должна остаться на базе – в случае нападения с ее помощью можно будет оповестить Жука и ближайшие заставы. А двух – моей и машины Монаха мне было мало – я хотел помимо своих бойцов взять еще два-три человека у Рената. И тут очень кстати подвернулась эта фурия, мастерски чинившая автомобили и клеявшая пробитые покрышки. Но она ехать отказывалась.

Я тяжело вздохнул – как же с этими бабами трудно! Монах, наклонившись к уху, сказал шепотом:

– Только не говори, что не можешь ее сейчас с помощью своего дара убедить.

Могу. Но для этого нужно захотеть, сосредоточиться, сконцентрировать все свои эмоции на желании подчинить ее волю – для меня не важно, сколько человек предстоит убедить, одного или тысячу, расход энергии всегда примерно одинаков, скорее он зависит от настроя людей, от их изначального желания принять или отвергнуть мою точку зрения. Она явно хочет отвергнуть. Я тяжело вздохнул и попросил:

– Давид, Монах, оставьте нас с девушкой наедине!

Они молча вышли.

– Как тебя зовут?

– Регина.

– Регина, я мог бы тебе напомнить, что ваш клан принес присягу на верность группировке Жука, и ты, как одна из Техников, должна была бы следовать тем пунктам, которые значились в присяге. Я мог бы приказать сейчас своим ребятам, и у тебя бы просто забрали ключи. Кому ты пойдешь жаловаться? Кто заступится за тебя? Но я не желаю оскорблять и унижать своих союзников, да и тем более, мне в моем отряде вполне может пригодиться свой механик – путь, возможно, предстоит неблизкий, – пару недель назад я бы, конечно, не взял в свой отряд, состоящий исключительно из тренированных молодых сильных парней, женщину, но сейчас, после встречи с Миланой, я отлично знал, что в нашем мире существуют девушки гораздо более сильные, чем мы, мужчины. И та, что стояла в двух метрах от меня и скрипела зубами от негодования, тоже была по-своему уникальной.

– Ты зовешь меня в свой клан навсегда? – неуверенно спросила она.

– Возможно. Как покажешь себя. Ты бы этого хотела?

– Нет, Пророк, я бы не хотела.

– Почему? Для многих это было бы честью.

– Два года назад и для меня это было бы честью. Когда моя жизнь имела смысл. Сейчас я хочу только покоя.

– Расскажи, – может быть, мне и не нужна была сейчас ее боль, которую я ощущал, которая плескалась в ее ауре черными нитями, я сам не был абсолютно счастливым человеком, мне достаточно было своей, но какое-то нелепое сочувствие, желание протянуть руку и погладить ее по голове, как того щенка, который сутки напролет после пропажи Миланы не вылезает из-под моей кровати, скулит и скребется там в одиночестве, оно переполняло сердце.

Я не ждал, что она начнет рассказывать. Мне казалось, что вот сейчас она закроется, выкрикнет что-то сердитое и гневное, и мне придется реализовать одну из двух своих озвученных ранее версий дальнейшего поведения. Но она опустилась на стул по другую сторону от стола, за которым я сидел, и начала очень тихо, еле слышно:

– Мы с ним мечтали о настоящей жизни. О детях. О доме. Чтобы было куда вечером спешить. Чтобы было кому встречать… В тот вечер он с другими нашими ребятами возвращался домой со свалки. Мы часто там вынуждены бывать – иногда в завалах еще можно отыскать кое-какой металл нужный, задержались допоздна, одна машина с бойцами чуть вперед вырвалась, а на Мустанге колесо пробилось. Пришлось останавливаться и менять… А ведь Мустанг смог бы защитить, смог бы продержаться там всю ночь… Но они вдвоем решили бой принять, может, думали, что колесо успеют… Его напарник погиб сразу же, в первые секунды нападения, а мой Ванечка расстрелял все патроны, а потом раненый отбивался ножом…

Ее голос дрожал, но она не плакала.

– Они, уроды эти мусорные, даже не смогли машину завести… Там хитрость есть одна, ее только наши знают. Так и бросили, вытащив все, что в салоне было нужного, даже зачем-то сиденья. И их… и его, тоже… Те, кто там живет, ты знаешь, они всё едят, без разбора. Только кровь осталась… ничего больше, нож и расстрелянные гильзы. Я думала, что умру от боли. Но вот живу… зачем-то. Бессмысленно и никому не нужно живу.

Я долго молчал. Что тут скажешь? Я сам терял близких. Я сам был одинок. Ее история неудивительна. Многие могли бы рассказать и постаршнее. Но именно сейчас, я понимал ее, как никогда и никого ранее – я мог представить, что значит потерять того, кто важен, того, кто дорог…

– Регина, эта поездка – не прихоть, не мое желание путешествовать и развлекаться. Люди Земцова увезли одного человека… девушку, очень важную для меня, – она была откровенна со мной, и я не имел права сейчас врать и говорить полуправду. – Она мне не жена, я знаю ее всего несколько дней, но я не представляю своей дальнейшей жизни без нее. Понимаешь? И сейчас мы разговариваем с тобой, а ее там возможно… И да, я отлично понимаю, что жизнь одного-единственного человека никогда не будет стоить жизни других, многих, и все равно, не только ради себя, но и потому, что она – особенная, нужная, важная, ради нее самой… прошу тебя, помоги!

Я не хотел воздействовать на нее своей энергетикой, но чувствовал, что во время моей речи, невольно, как это бывало всегда, когда я говорил от сердца, от души, разгорался, наполнялся идущей откуда-то из глубин моей души, особой Силой и она уже была готова, через край, через поры, перетечь к девушке… Я не хотел, но так я был устроен. И я уже не знал, что именно подействовало на Регину – мои слова, или моя способность убеждать, но она вдруг вскочила со своего места, оббежала вокруг стола и, на секунду прижавшись ко мне, сказала:

– Так чего ты сидишь? Поехали уже быстрее!

22. Давид.

Когда мы с Монахом и Ренатом вернулись в комнату, где Слепой уговаривал Гайку, я глазам своим не поверил – эта фурия обнимала его, а он стоял, не двигаясь, прижав ее голову к своей груди и гладил ладонью непослушные растрепанные волосы! Да-а, тут невольно позавидуешь способностям – полчаса назад она была разъяренной пантерой, а сейчас ластилась к нему доверчивой кошкой! Ну, Пророк! Ну, дает! Я завидовал? Я завидовал! Но способностям ли Пророка? Или… может, тому, что вот такую – дерзкую, ершистую, злую – он мог ее гладить по голове. А я нет. Не знаю, правда, зачем МНЕ это надо…

Я обернулся на Монаха – он довольно улыбался. И чему радуешься, старый хрыч? Ты же вроде бы хочешь, чтобы Слепой твою дочку спасал? А ему, Слепому, вон, развернуться некогда – невесты атаковали со всех сторон!

Гайка отошла в сторону, а Пророк, как будто ничего не случилось, спокойно взял со стола свой пистолет и сказал:

– Давид, поедешь с Региной. Головой за нее отвечаешь.

И я видел, она не хочет, чтобы именно я ехал с ней. Но почему-то не смеет возразить Пророку, а так, с искрами недовольства в глазах, полыхнув ими в мою сторону, идет следом.

… Ребята на заднем сиденье, уронив головы друг на друга, спали, радуясь возможности отдохнуть от вечных тренировок. Я разрешил. Сам следил за дорогой. Она рулила. Машина Монаха мчалась впереди. В центре – Пророк с Аланом за рулем. Мы – замыкающие.

Часов шесть спустя она начала уставать. Руки на руле лежали уже не так легко и уверенно, немного ссутулилась, чуть дерганнее вела машину. Но скорость держала, уверенно объезжая ямы на дороге.

– Гайка, давай подменю тебя? – называя так, видел, что ее раздражает, выводит из себя прозвище, но не мог удержаться – нравилось, прямо сердце замирало от восторга, когда она глазищами своими стреляла в мою сторону!

– А у тебя, интересно, какая кличка? Прилипала? Потаскун? Урод?

– Почему это "урод"? А-а, ты это – от противного? У нас был в отряде Жука парень… тощий такой, скелет ходячий. Так его Толстяком все звали – хохма, шутка такая.

– Не-е, я не за внешность. Не только за нее. Я за внутреннее содержание…

– А с чего ты решила, что внутреннее содержание настолько хе. во?

– Предполагаю. Ладно, не урод. Потаскун?

– Почему? Я – преданный и верный!

Она рассмеялась. Неожиданно. Искренне и заразительно. Несколько секунд всего, потом смех оборвался, как будто она сама, вспомнив о чем-то, запретила себе радоваться. Но я успел заметить, рассмотреть, как щурятся во время смеха шоколадно-карие глаза, как мелькают между розовых губок крупные, идеальной формы белоснежные зубы. И она уже не смеялась, а я все еще смотрел и смотрел на нее сбоку, как завороженный, сам не понимая, почему…

– И этой девчонке с косой верность хранить будешь?

– К-кому? Какой девчонке?

– Ну этой, которая провожать вас вышла утром от Пограничников, Анна, кажется? Рената дочка…

– А что Анна? Она же, вроде как, пока официально Слепого невеста? – я, действительно, не понимал, что она имеет в виду.

– Я не знаю, кто у вас кому невеста, но провожать она вышла тебя.

Я пожал плечами – кто вас, баб, знает! Я-то повода считать, что она мне нравиться, не давал. Да и наедине с ней практически не оставался. Ну разве что, когда она меня перевязывала. Но и тогда ничего ведь не сделал такого… Или?

– Я с этой Анной и парой слов не перекинулся. И ничего такого не заметил с ее стороны. Слу-ушай, а может, ты ревнуешь?

– Что? Кто? Я? Тебя? Да я тебя с утра только знаю!

– А я Анну два дня как. Ладно, хватит мозг мне парить, включи музон свой – я, между прочим, тоже когда-то "Арию" любил!