Текст книги "Отбор для Слепого (СИ)"

Автор книги: Ксюша Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Только сейчас я ощутила боль в руке! Как так-то? Ну ведь при нем, минуту назад, не болела совсем! Повязка с одной стороны была пропитана кровью, но – бурой и уже подсыхающей, видимо, кровотечение давно остановилось. Машина стояла так, что дорогу можно было увидеть только в заднее, заляпанное грязью, окно. Я осмотрелась. Пророк сидел в соседней машине на пассажирском кресле – спокойно и уверенно, как будто ничего страшного не происходило. Давид, скорее всего, находится где-то рядом с Мустангом – как ни крутила головой, понять, куда он делся не смогла. Неподалеку от машин из травы на несколько секунд поднялась голова одного из парней, кажется Богдана, и опустилась назад. Остальных видно не было.

Неизвестная машина показалась из-за поворота. Я хотела было пригнуться, как велел Давид, но потом решила, что меня и так-то с дороги не видно. Если уж что-то случится, тогда и лягу на дно. И осторожно наблюдала из-за своего кресла дальше.

Проехав метров тридцать от нас, машина резко остановилась, громко скрипнув тормозами. И я подумала не о грозящей нам всем опасности, а о том, что хозяева совсем не берегут неплохую на первый взгляд тачку – чуть переделанный американский "Хаммер". Некоторое время из нее никто не выходил, как если бы те, кто внутри, обсуждали, как поступить. А потом, неожиданно, задняя дверь открылась и из нее выскочила та самая девушка, которую мы спасали в гостинице от Земцова, только с банданой на голове и одетая в новенькую защитную гимнастерку и брюки. Я спокойно выдохнула – фух, ничего страшного! И даже взялась рукой за ручку двери, как вдруг практически одновременно с разных сторон закричали и раздался выстрел. А за ним тут же второй.

Я интуитивно прижала голову к коленям и замерла.

Милана.

Я, конечно же, сразу узнала машину! Обе машины. Ехали к нам! Ко мне! Не задумавшись о том, почему они стоят на обочине, я приказала водителю остановиться.

– Саша, Платон приказал нигде не останавливаться и ехать до самого Питера, – заместитель отца получил несколько заданий от него, и доставить меня к Пророку было только одним из них. Он же был объявлен главным. Не я, конечно. Поэтому Николая Ефимыча я должна была слушаться, но водитель уже остановился, а я принялась объяснять, сумбурно и радостно, что одно из заданий Ефимыч уже выполнил. Почти. Вот же он Пророк – нужно только выйти из машины!

– Машины две, – с досадой, как ребенку, объяснял Ефимыч. – Вероятнее всего там у них людей, как минимум, вдвое больше, чем у нас. Опасно выходить. Серёжа, заводи! Поехали, пока нас за врагов не приняли!

– Да, Ефимыч же! Пророк там! Это его машина! Я выйду, а вы поезжайте дальше!

– Платон такого распоряжения, оставить тебя на дороге одну, не давал!

– Да ты с ума сошел что ли? Куда меня везешь? К Пророку? Так вот же он!

– Где?

– В машине! Так, всё! Я выхожу!

Ефимыч хотел было помешать, но разве это было возможно, удержать сейчас в машине меня? Удержать, если я знаю, чувствую, что мой Женя рядом, что нас разделяют всего пара десятков метров? Я старалась только сильно не навредить Ефимычу – просто легко ребром ладони коснулась точки на шее, обездвиживая на пару десятков секунд. И рванула прочь из машины, слыша, как двое бойцов – телохранителей, выскакивают следом, быстро доставая оружие. Ну и пусть! Стрелять же куда зря они не будут?

– Женя! – я рванула к его машине и услышала выстрел.

Пророк.

– Жива, Давид? Она жива? Говори как есть! Говори немедленно!

Давид оказался рядом с Миланой первым. На линии огня, рискуя собой, перетащил ее за машину. Не дал добить. Стрелять перестали. Обе стороны решали, как поступить дальше. Мои ребята, скорее всего, тоже ждали приказа.

– Жива, Пророк. Вроде бы. А одного из наших парней, кажется, убили…

– Кого?

– Того, кто стрелял в нее.

– Что-о?

– Да, Пророк, первым выстрелил один из наших.

– Притворщик?

– Похоже на то.

– Да говори уже, блядь! – наконец пробравшись к ним, я пытался нащупать руками место, куда она ранена. И не мог понять – так дрожали руки.

– Степка, – в голосе Давида было такое горе, что и мне стало тошно от этой новости.

– Кто его?

– Не наши. Это точно. Оставь ее в покое, я сейчас перевяжу! Вроде бы только в плечо. Давай, урегулируй ситуацию! Объясни им, что мы с миром. А-то стрелок у них крутой, всех нас перещелкает!

Я, наконец, и сам нащупал кровь на ее гимнастерке в районе правого плеча и, облегченно выдохнув, – жить будет! – встал в полный рост за машиной, подняв вверх руки.

– Пророк, ты рехнулся, – зашипел сзади Давид. – Словами урегулируй, а не собой самим!

Но я шагнул из-за своего укрытия, показывая, что оружия в руках не имею. Тряхнув головой, сбил капюшон, чтобы им было хорошо видно, кто именно перед ними и прокричал:

– Не стреляйте! Давайте поговорим!

Из приоткрытого окна чужой машины ответили с беспокойством:

– Пророк? Саша жива?

– Да, это – я. И да – жива.

– Если я выйду, стрелять будете?

Дать однозначный ответ сейчас я не мог. С их-то стороны вся ситация выглядит, по меньшей мере, странно – мои бойцы стреляли в Милану! Они, конечно, понимают, что не узнать ее, ошибиться, мы не могли! А вдруг предатель не один? Вдруг не только он? Хотя… тогда, услышав о том, что Милана жива, второй должен был бы сейчас пристрелить меня? Я, как раз, стою на линии огня… Или у него приказ – убить только ее? Вообще ничего не понимаю! А понять было нужно. И немедленно.

– Не выходи пока. Я должен разбраться.

Как? Как, мать его, разобраться со всем этим? Разве что…

50. Милана

– Очень больно? – он хмурится, когда я с шипением втягиваю воздух, подпрыгнув на очередной кочке. – Давид, ну смотри ты на дорогу, а!

– Не очень, – выдыхаю радостно – не прогнал, не отказался от меня, дурочки, нащупываю его ладонь, лежащую на сиденье между нами. – Обними меня!

– Боюсь дотронуться…

– Только плечо болит, честно! Больше ничего!

– Не поэтому. Поверить боюсь, что ты со мной.

Это говорит Пророк? Я ловлю удивленный взгляд Давида в зеркале и улыбаюсь ему, несмотря на боль! Да разве это – боль вообще? При том, что Женя рядом? При том, что он, кажется, простил… Хотя, я, конечно, не спрашивала еще об этом. Но это – потом, наедине. Сейчас стыдно. А плечо? Ерунда, ради его прощения я готова потерпеть – пусть еще стреляют!

– Женя, кто в меня стрелял?

– Ты не видела?

– Нет…

– Степка.

– Степка? Степка! Да за что? И Винчестер его… насмерть?

– Винчестер? Кличка такая? Насмерть, да.

– Может, он случайно в меня попал? – не хотелось верить в то, что этот парень – такой талантливый, такой добродушный, веселый, почему-то затаил на меня злобу.

– Мы думаем, что он – притворщик Земцова.

– Притворщик? – я задумалась, с радостью ощущая осторожные поглаживания его руки на своей ладони. – Интересно, а притворщики, умирая, становятся обратно такими, какие были? Меняется их маска?

Я сказала то, что пришло в голову, но Пророк вдруг подскочил на месте, а Давид ударил по тормозам. Я, естественно, завопила от боли, раненой рукой приложившись к дверце, а Регина на переднем сиденье громко выругалась и после паузы добавила:

– Испортишь мне машину!

Но мужчины, похоже, думали совершенно о другом.

– Давид, сходи, посмотри на него! – потом добавил, повернув ко мне лицо. – Сильно ударилась?

– Буду молчать теперь. А-то живой до Питера не довезете!

Регина рассмеялась и добавила:

– И машину угробят, точно тебе говорю!

Видимо, почувствовав, что нас нужно оставить наедине, она вылезла из машины вслед за Давидом. А я повернулась к Жене, пытаясь подобрать слова, чтобы вот именно сейчас попросить прощения, объяснить ему свой безумный поступок. Но он сказал первый:

– Я всё понимаю. Не нужно об этом. Ты ведь ко мне ехала?

– Да, – робко и неуверенно, понимая, что он уже всё решил. – Прости меня. Пожалуйста, прости! Я просто…

Я забываю о том, что должна сказать, потому что его ладонь вдруг ложится мне на затылок, осторожно притягивая к себе. Только целует он вовсе не осторожно, а наоборот, напористо, грубо, так, словно наказать хочет или… или просто безумно соскучился! Ах, если бы не рука! То я бы… Что я? Я забываю посередине, разрываю на кусочки свои мысли, потому что чувствую Его вкус на своих губах, потому что язык врывается ко мне в рот. И, да, я, конечно же, чувствую боль в раненом плече в первую очередь, но потом… но сердце-то замирает не от нее! От Жениного глухого стона, от понимания того, что он не даёт мне отодвинуться, не отпускает, от ощущения его дрожащих пальцев на своей щеке! Меня потряхивает от понимания, что он так остро реагирует на мою близость! И когда я все-таки отодвигаюсь, потому что слышу приближение к машине Давида и Регины, он тянется следом, наполняя мою душу восторгом, и совсем немного примитивным женским тщеславием от ощущения собственной власти над любимым мужчиной.

И я очень рада, что мы всё еще одни в машине, что Давид и Регина о чем-то спорят и все никак не садятся к нам. Потому что могу спросить его:

– Женя, ты простишь меня?

– Не-е-ет, – тянет он, а рука, будто не слыша своего хозяина, скользит по моим штанам от колена вверх, словно против его воли. – Не так быстро. Ты будешь просить прощения, когда рука заживет… Каждый день. Каждую ночь. А я еще подумаю, прощать ли мне. Я даже знаю наказание для тебя… И не одно.

Я вновь ошеломленно смотрю на него – эти пошлые намеки произносит Женя? Мой безумно серьезный мужчина, которого уважают сотни, тысячи людей? Это его голос звучит так порочно, так хрипло, так зовуще?

– Хм, ты… я что-то сомневаюсь… ты – это точно ты? Или…

– Не я ли притворщик? Ты это хочешь спросить? – вдруг говорит он насмешливым тоном.

– Вот-вот, не ты ли?

Я шучу, конечно. Но мне нужны сейчас его серьезные ответы.

– Нет. Не я. Я просто очень соскучился. Всего-то несколько дней тебя не видел, а будто вечность прошла. Мне не за что прощать тебя – ты сделала то, что у тебя в крови, то, к чему тебя с детства готовили. Да и, собственно, кроме синяков и длительной отключки, непонятно почему – голову, вроде бы, не повредил, я не пострадал. Всё, что я говорил тогда Земцову, было обманом, уловкой, чтобы как-то потянуть время, потому что я знал, что твой отец скоро приведет Антона. А уж он-то от гостиницы камня на камне не оставит. Это ты прости, что не объяснил, не рассказал сразу о своих планах! И обещай мне, прежде чем делать выводы, ты всегда сначала придешь с вопросами ко мне! Обещаешь?

– Ага. А ты… ты обещаешь, что… хм… то наказание, о котором говорил… воплотишь в жизнь?

И он хохочет. И мне хорошо. Ах, если бы не рука…

51. Давид.

Пророк есть Пророк. И он поступил не так, как я ожидал, не так, как, скорее всего, ожидали люди Ростоцкого, засевшие с оружием за своей машиной. Он приказал нашим ребятам выйти, опустив оружие, и встать рядом с ним. Я бы никогда так не поступил – лишить себя всякой защиты! Поставить под удар своих! Но в этом – весь ОН, то ли обладающий способностью предугадать, что будет дальше, то ли просто готовый крупно рискнуть!

– Давид, ты тоже! – скрепя сердце пришлось подчиниться. – В машине сидит девушка, но она безоружна. Если вы нам не доверяете, она выйдет тоже.

При словах Пророка о Регине я готов вцепиться ему в глотку – и сам ужасался своей реакции! Из автомобиля неторопливо вылез невысокий коренастый мужичок, абсолютно лысый, но с широкой улыбкой на лице.

– Не буду даже спрашивать, всех ли ты выставил бойцов или снайпер где-то спрятался. Вижу – намерения твои чисты. Зачем в девчонку стреляли?

– Кто ты?

– Николай Ефимович Савин – правая рука Ростоцкого. Платон послал нас в один из кланов, входящих в Северную группировку по делу – мы торгуем с ними с разрешения Жука. Заодно приказал доставить Сашу к тебе. Я – врач. Мне можно осмотреть девушку?

… – Мне кажется, что он жив, – Регина с сомнением смотрит в багажник на светловолосого, безвольно раскинувшегося парня, все также похожего на Степку, как и раньше.

– Да он в живот ранен!

– И что? Может, пуля просто вышла, не повредив внутренние органы.

– А ты – врач, наверное? Чтобы ты понимала!

– Не врач. Но книжки кое-какие читала – в медицинский поступить хотела, в четырнадцать лет…

– Слушай, давай мы его перевяжем на всякий случай и пусть лежит тут – доедет, Рыжая его заштопает, если живой, конечно. Только пульса я что-то не ощущаю. А не доедет – такая его судьба, значит…

– Не-е, ты сам перевязывай – я больше по машинам! Да и рука у меня…

– Ты ж в медицинский поступать собиралась!

– Так это когда было? Потом-то катастрофа произошла! Или я раньше нее передумала? Не помню уже.

Она болтала так беззаботно и радостно, что я смотрел и не мог насмотреться – Регина казалась мне совершенно другим человеком, не той, сердитой, обозленной на весь мир, вечно огрызающейся девушкой, с которой я так необычно познакомился неделю назад. И такая она нравилась мне настолько, что я боялся спугнуть, боялся сказать неверное слово, наоборот, выбрав однажды правильный тон в общении с нею, изо всех сил старался не свернуть с этого пути.

– Гайка, как твоя рука? – я спрашиваю, доставая из небольшой походной аптечки желтые бинты, и что-то похожее на перекись. – Может, тоже перебинтуем?

– Нам уже совсем немного осталось. Пусть уж меня доктор посмотрит.

– Чем тебя не устраивает доктор Давид?

Она улыбается. И я застываю, открыв рот и выронив назад в аптечку бинт – красиво как улыбается! Как глаза искрятся! Вытягиваются в такой хитренький прищур, как у лисички!

– Каков твой профиль, доктор Давид?

– О-о! – восклицаю я, придя в себя. – Я все могу – психотерапевт, хирург, кардиолог… что там еще было?

– Кардиолог? Это да-а, ты, мне кажется, спец по сердцам!

Мне нравится, что она не спешит возвращаться в машину. Мне кажется, что она вышла вслед за мной. И я надеюсь, что сделала она это вовсе не потому, что хотела оставить наедине Слепого и Сашу. Я очень надеюсь, что просто захотела побыть рядом. И когда вновь иду к багажнику, делая знак рукой ребятам во второй машине, которые настороженно осматривают окрестности с оружием в руках (все-таки темнеет уже), чтобы кто-то пришел помочь. Тимур с готовностью бросается к нам.

– Тим, давай чуть приподними его, а я залью перекисью, да обмотаю бинтом – рана-то еще сочится. Точно живой…

– Да мы же вроде проверяли. Хотя, теплый, да… Наверное, уже остывать должен был бы. Командир, неужто Степка притворщик, шпион? Ну не может быть!

– Но он же стрелял в Милану?

– Да. Я точно видел. Причем, не сидя, а встал в полный рост – дурак!

– Думай, о чем говоришь! Он же в Сашку стрелял!

– Да у меня как-то в голове не укладывается все это… не понимаю, зачем он!

– Разберемся, – я затянул потуже, чтобы, если жив, не помер от потери крови… хотя потерял-то он ее уже немало! Всё, вали в машину, и давайте быстренько домой! Пошли, Гайка!

– Я тоже придумаю тебе кличку! – говорит обиженно, но как-то по-близкому, по-свойски.

– Учти, я расцениваю эти твои слова, как обещание. Но если кличка мне не понравится…

– То что? – спрашивает она, замерев возле своей двери, а я, вместо того, чтобы обойти и сесть за руль, останавливаюсь в нескольких сантиметрах и смотрю снова, как завороженный, в почти черные сейчас глаза. И мне без разницы, что ребята уже завелись и ждут, когда отъеду я. Мне плевать, что из машины очень хорошо видно, как моя рука самовольно поднимается. Я приказываю ей опуститься вдоль тела, но… нет! движение продолжается… пока я не касаюсь ее! Просто кладу на ее щеку, чуть поглаживаю большим пальцем нежную кожу, как делал уже не раз. Но что-то неясное и незнакомое заставляет болезненно сжаться сердце! И когда она вдруг, чуть повернув лицо, прижимается губами к открытой ладони… меня, как будто, в спину толкает неведомая сила – прижаться к ней всем телом, дать понять, как сильно я от одного этого прикосновения… буквально в мгновенье ока становлюсь каменным!

Жаль, что она, похоже, от моих прикосновений разум не теряет… Гайка распахивает свою дверцу и ныряет в салон за секунду до того, как я вжимаю ее тело в машину.

52. Регина.

Что же я делаю? Разве ТАК можно? Веду себя, как последняя распутница – сама ему намекаю, сама говорю глупости, и делаю их тоже… С ужасом вспоминаю, как целовала его руку – точно собачонка, почуявшая своего хозяина! Так не должно быть! Я ТАК себя вести не должна! А что должна? Помнить о Ванечке. При мысленном упоминании его имени на секунду сердце пронзает привычная острая боль, но тут же, предательница, становится слабее-слабее, пока не исчезает, оставив горечь и понимание, что его вернуть невозможно, но я-то! Я-то – живая! И мне жить хочется…

Но разве удивительно совершать подобные поступки, когда в салоне сам воздух дышит любовью? Да с этой парочкой рядом находиться страшно – так и кажется, что вот-вот волной их чувств накроет! Я невольно прислушиваюсь к ласковому, страстному шепоту на заднем сиденье. Мне стыдно, но руками же уши не закроешь. А они… то целуются, словно забыв о нас с Давидом, то строят планы, то признаются друг другу в любви! И эти звуки – они, как наркотик, заводят и меня тоже… Я стараюсь не смотреть на молчащего Давида, но взгляд сам по себе ползет, ползет в его сторону. Мне жарко, мне стыдно, мне завидно…

И украдкой, надеясь, что он очень занят дорогой, я делаю вид, что смотрю на редкие одноэтажные, большей частью полуразрушенные, домики пригорода, а сама поглядываю на него сбоку. Какой же красивый… Никогда не видела таких красивых мужчин! Смуглый такой, огромный… руки такие сильные, тыльная сторона ладони покрыта короткими темными волосками… а губы! Боже мой, какие же у него гу…

– Нравлюсь? – он бросает на меня короткий насмешливый взгляд, заставляя тут же опустить глаза на перевязанную руку.

Что же сказать? Что ответить? "Да"– прозвучит так, будто я ему навязываюсь. А "Нет" – откровенная ложь!

– Э-э, ну, может быть, самую малость, – краснея еще больше, вру, конечно, вру.

– Пока. Пока я согласен и на это.

И первое "пока" звучит абсолютно иначе, чем второе. И мне хочется спросить: "А потом? Что потом со мной будет? Что обычно бывает с теми, кто вот так же от такого тебя глаз оторвать не может? Что бывает с теми, кто успевает распробовать твои ласки? Что бывает с теми десятками несчастных, которых ты потом бросаешь?" И вполне вероятно, что такой нежный, такой страстный и отзывчивый на прикосновения, он со всеми, не только со мной, как бы мне ни хотелось в это верить.

… Наконец машина останавливается возле длинного забора, к нам выходят двое вооруженных мужчин, заглядывают в салон, радостно приветствуя Давида и Пророка. И я понимаю, что осмотр они затеяли скорее всего именно из-за моей машины, вторая-то им знакома. А может, у них вообще процедура такая?

Нас пропускают дальше. И мне почему-то становится страшно – в огромном дворе толпится огромное количество людей! Я всегда жила в маленьких кланах и, возможно, в детстве, до катастрофы, бывала с родителями в крупных городах, но только смутные воспоминания об этом сохранились где-то на самом краешке памяти. А здесь! Несмотря на темноту – в разных участках двора пара фонарей освещает пространство – здесь полно народу. Большинство сидят за двумя длинными накрытыми столами, кто-то толпится чуть дальше возле помоста, на котором играет на гитаре и поет парень с длинными волосами, девушки носят тарелки с одурманивающе пахнущей едой. Я цепляюсь взглядом за одну такую – доверху наполненную картошкой, горячей, желтой, ароматной, с солью, наверное… Когда я ела в последний раз?

Навстречу нам быстро шагает уже знакомый мне лидер Северной группировки Антон Жук. Но на этот раз его суровость и жесткость до неприличия размыты маленьким мальчиком с кудрявыми волосами, сидящем на руках. Не отпуская ребенка, он слегка обнимает и похлопывает по плечу сначала Пророка, а потом и Давида, молодых удостаивает пожатия руки. За Антоном толпятся другие – незнакомые мне лица, люди, дети почему-то (у нас детям со взрослыми не разрешалось за столом находиться!), женщины. У меня все перемешивается перед глазами настолько сильно, что от гула голосов, тысяч вопросов с разных сторон и разнообразного смеха, идет кругом голова. Делая очередной шаг вперед, я понимаю, что земля начинает очень быстро приближаться к моему лицу и, кажется, теряю сознание.

… – Да, Рыжая, конечно. Поставь сюда. Может, подождать, когда она придет в себя? – обеспокоенный голос Давида раздается где-то рядом, и я хочу посмотреть на эту Рыжую, но глаз открыть не могу – веки кажутся такими тяжелыми, будто каждое весит килограммов по пять!

– Послушай, Красавчик, ты хоть кормишь ее иногда? Девушка истощена до безобразия!

"Это я-то до безобразия? Вот, Рыжая эта! Я – нормальная! " – кричу я ей, но губы не желают подчиняться.

– Голодный обморок что ли? – мне, наверное, кажется, но в голосе Давида отчетливо сквозит чувство вины.

– Да сто процентов! Давай, держи руку, посмотрю, что у вас там за крысы!

– Поаккуратнее!

– Оё-ё-ёй, Давид! Ты меня учить будешь? Спокойно! Ничего плохого твоей красавице я не сделаю.

Сквозь пелену и какую-то вялость, превратившую мое тело в непослушое и чужое, я все-такие чувствую боль. Именно она дает мне силы открыть, наконец, глаза. Красивая женщина с завязанными на макушке в хвост, действительно, рыжими волосами и, сидящий спиной ко мне Давид, склонились над моей рукой. Она быстро и уверенно разматывает бинты, а он поливает чем-то, размачивая их, видимо.

– Нормально повязку наложил – в меру туго. Только давно уже, нужно было поменять, смотри как сильно присохло!

– Может, ты ей какой-нибудь укольчик сделаешь, чтобы от крысы ничем не заразилась?

– Да сделаю-сделаю, не переживай. Ой! – она поднимает глаза и встречается со мной взглядом. – Регина, как себя чувствуешь? Голова кружится?

– Нормально. Не понимаю пока.

– Меня Зоя зовут, – она быстро поливает чем-то рану, а потом также быстро перебинтовывает мне руку снова. – Я сейчас уколю тебе кое-что. Ты не волнуйся, я врач, я плохого не сделаю.

Мне кажется, Зоя говорит всё это исключительно в целях успокоения Давида, который почему-то смотрит на меня испуганно. Набрав в старинный металлический шприц лекарство из маленькой стеклянной ампулы, она приказывает Давиду отвернуться, помогает мне чуть наклониться на бок и стянуть штаны…

– Ну ладно, ребята, пойду я. Там Степку нужно шить. И еще, – она почему-то запинается, словно наткнулась на стену. – Женину девушку посмотреть нужно. А там неизвестно еще, как долго Слава с сыном протянет – а-то ведь и в операционную ребенка принесет, с него станется!

Быстро побросав в металлический ящик, наподобие того, какие раньше были у фельдшеров скорой помощи, свои инструменты, она, улыбнувшись мне на прощание, уходит. А я медленно поднимаю глаза на Давида, сидящего на кровати рядом со мной. Я совершенно не волнуюсь о своей руке – это далеко не первое мое ранение, и, зная реалии нашей жизни, уверена, что не последнее тоже. Мне страшно от неопределенности – новое место, где живут, судя по тому, что я недавно видела, тысячи людей. И я здесь – совершенно одна, без привычных, знакомых мне людей, в новых условиях с неясными пока для меня правилами. И этот мужчина – единственный, кому есть до меня дело…

– Мы квиты.

– Что? – он, конечно, не понимает, что я хочу сказать.

– Ну ты, помнится, тоже в обморок свалился, когда меня увидел в первый раз!

– Я-то тебя успел подхватить, а ты – жестокая, позволила мне упасть!

– Хорошо хоть ломом не ударила! Пожалела.

– Ты пожалела? Да это просто я увернулся!

Он помогает мне сесть на кровати – устраивает на подушке, прислоненной к стене. Хотя я, конечно, могу и сама – мне очень неловко, мне стыдно, что ему приходится возиться здесь со мной, когда он, скорее всего, должен сейчас быть со своими друзьями на празднике.

– Та-ак, – на колени ко мне приносится маленький поднос с чем-то очень похожим на суп. – Сейчас я тебя покормлю, а потом ты спать будешь, а мне отлучиться нужно… ненадолго.

– Ды ты иди! Я сама справлюсь, – рот наполняется слюной и я, хоть и вновь сгораю от стыда, но на еду не смотреть не могу. – Там тебя, наверное, ждут.

– Я, вообще-то, в душ хочу сходить! На сегодня я свободен.

Он наполняет ложку и подносит к моим губам, приговаривая:

– Ну что же ты так? Разве можно доводить себя до такого? Почему не сказала мне в дороге, что голодна?

Забыв о гордости и стараясь не смотреть в его лицо, чтобы не видеть жалости к себе, я быстро вбираю в рот содержимое ложки и с невероятным наслаждением проглатываю его.

53. Давид.

Сам не понимал, зачем так тороплюсь. Почему для меня так важно, что в моей комнате, в моей постели сейчас не пусто и там находится не рядовая, не обычная женщина? Покормив и укрыв ее одеялом, отнеся на кухню посуду, я наскоро перехватил то, что поставила передо мной Олечка, дочка Стрелка. Я замечал недовольство девушки, я даже помнил, что когда-то в другой моей жизни заигрывал с ней и, кажется, пару раз зажимал где-то в укромных уголках. Но, к счастью, глупость моя дальше этого не зашла! Я замечал ее желание поговорить, чем-то задеть, затронуть меня, но не реагировал, я очень спешил…

Из кухни, через длинный общий коридор, по обе стороны от которого расположены двери – входы в спальни бойцов, я быстро прошел в душевую. Намылился сделанным нашими женщинами, неприятным наощупь куском коричневого мыла, а потом с наслаждением обмылся привычной холодной водой. Вытирался лишь бы как-нибудь – мне было некогда, я очень спешил!

На обратном пути меня догнал Ярослав. Я, конечно, был рад его видеть, но эта радость – она где-то глубоко в душе, а на поверхности… мне нужно было идти!

– Давид, дружище! – он дружески похлопал по плечу. – Мне Зоя сказала, ты девушку привез? Когда знакомить будешь?

– И когда она всё успевает, эта Зоя? – не почувствовать недовольство в моем голосе Яр не мог. А я психовал и понимал, естественно, что они оба – и Рыжая и Яр – говорят обо мне за спиной исключительно в добром смысле, совершенно точно, обрадуются за меня и одобрят Регину, если, конечно, у нас с ней что-нибудь получится…

– Я понял. Ты спешишь. Завтра. Завтра поговорим.

Получив возможность, я чуть ли не бегом припустил в свою комнату.

… Я раздеваюсь и знаю, что это не тот случай, когда меня за мои усилия вознаградят сексом. И, да, к чему врать – меня это немного расстраивает. Но не настолько, чтобы пойти и переночевать в комнату к бойцам, заняв любую свободную койку. Я готов ютиться на самом краешке, я готов терпеть и, может быть, даже не спать всю ночь! Зачем? Почему? Чтобы просто быть рядом.

В темноте не понятно, спит она или нет. Но лежит под одеялом тихо-тихо, не дыша. И каждую секунду ожидая того, что прогонит, попросит уйти или даже закричит, я быстро, чтобы не передумать ныряю к ней под одеяло. И с удивлением понимаю, что она успела раздеться!

Моя рука неуверенно, давая ей время, чтобы воспротивилась, чтобы отказала, оглаживает спину… На ней что… одни трусы? О подобном я даже и мечтать не мог! И ни с одной другой не стал бы сейчас разговарить – и так-то все понятно! Но не с ней…

– Регина, ты не спишь?

– Ты помнишь мое имя?

– Помню. Просто Гайка мне нравится больше! – я провожу кончиками пальцев по нежной коже плеча, спускаюсь по руке на бок, каким-то непостижимым образом оказываюсь на бедре… безумно хочу ее! Так, что ни о чем другом думать не могу! Развернуть, раздвинуть ноги и втиснуться в горячую глубину! Но это же Регина! Мне нужно, чтобы она сама хотела этого! – Ты разделась, чтобы соблазнить меня?

Говорю с придыханием, как будто бы после комплекса упражнений, тяжело и хрипло.

– Чтобы отдать долг.

– Что-о? Какой долг? – я резко сажусь, сбрасывая одеяло на пол. – О чем ты?

– Ты спас меня. Забрал из тюрьмы. Кормил, лечил…

– И ты решила, что я делал это для того, чтобы переспать с тобой.

– Да.

Ее честность вовсе не радует меня. И не успокаивает мою ярость!

– Знаешь что… ненормальная! Я! Да я к ней со всей душой, а она! Если бы мне просто секс нужен был, я бы запросто нашел себе… любую, какая под руку подвернулась!

– Я тоже так думаю. И не понимаю, почему я! Из жалости?

И правда, почему? Почему мне так нужно было вернуться в комнату к ней? Почему я так спешил? Почему не поговорил спокойно с Ярославом – он-то всегда готов был выслушать и помочь, и делал это не раз! Почему мне так обидно слышать ее слова – ведь, действительно, она именно так и думает, как говорит! И есть ли смысл обижаться на нее, если вот именно по таким – примитивным, жестоким законам – мы живем сейчас все, неважно велик ли твой клан или мал?

Я устало поворачиваюсь к ней, сжавшейся в комочек, прислонившись спиной к стене – маленькой, одинокой, испуганной… В комнате темно – лунный свет из окна едва освещает ее. Но я знаю, что она плачет. Я чувствую это, хоть Регина не издает ни звука – от нее веет тоской и безысходностью.

– Нет. Не из жалости. Ты мне нравишься. И вообще, у тебя есть выбор – у нас имеется отдельная комната для женщин, я уверен, что там и сейчас есть пустая кровать. Хочешь, я отведу тебя и устрою? – мне самому неприятно думать о таком исходе. Неприятно только по одной причине – я не хочу оставаться один, поэтому сразу же предлагаю Регине и второй вариант, только стараюсь приукрасить его, насколько это возможно. – Но можешь и здесь остаться. Это – моя комната. А я завтра найду себе местечко у молодых бойцов.

Она раздумывает недолго и отвечает так тихо, что мне приходится прислушиваться, чтобы разобрать:

– Нет, как я могу занять твою комнату? Да и зачем, если у вас есть отдельная комната для женщин? А сейчас слишком поздно уже – неудобно людей беспокоить. Если ты не против, я переночую у тебя, а завтра ты поможешь мне найти место в той комнате.

Ладно, пусть будет так. Потому что я сам не понимаю, что должен сказать и сделать, чтобы это устроило нас обоих. Да и чего хочу я сам? Жить с ней вместе? Или мне все-таки достаточно будет нескольких совместных ночей? При мысли о последнем в душе почему-то поднимается недовльство. И чтобы не выместить его на Регине, я предлагаю:

– Хорошо. Согласен. Завтра всё решим. А сейчас давай ложиться. Можешь не волноваться, я склонять тебя к сексу не буду.

– Я оденусь, ладно? – голос звучит неуверенно и как-то… расстроенно что ли?

Помогаю отыскать на вешалке ее рубашку и надеть – действительно, так будет лучше, меньше соблазна. И изо всех сил стараюсь не смотреть на обнаженную грудь и не дотрагиваться…

Вновь укрываю ее одеялом, укладываюсь на свой край сверху, а потом со вздохом – все-таки устал, обнимаю ее. И, мне кажется, через пару минут она уже спит – так ровно и тихонько дышит. А я всё никак не могу – и мыслей связных в голове нет, и сон всё не идет…