Текст книги "Западня, или Исповедь девственницы"
Автор книги: Ксения Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
«ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ»
Злой Санек, тихая напуганная Катюха и разодетая в пух и прах, с саквояжем на колесиках Лерка встретились на Павелецком. Сели в поезд и вначале молчали как прибитые. Санек вдруг забоялся всей этой штуки, которую сначала придумала Лерка, потом старая дура бабка Марья, а теперь, выходит, он за все про все отдувайся. Лерка? Будет жировать! Вон как обрядилась – и не скажешь, что подъезды драит!
Лерке же приключение нравилось. Она решила, что попробует устроиться в бывший цэковский санаторий – она узнала, что он там рядом, теперь туда всех пускают, только денежку отстегивай. Лерка не пропадет! Своего не упустит! А за Саньком глаз да глаз! Надо узнать, кто там, на даче, может, если нет Марьи, то и бояться нечего – как-нибудь да проникнет туда.
Катюха и радовалась, что увидит братика и с ним познакомится, и боялась отца – уж больно хмурый и злой. И еще она с восхищением смотрела на разодетую Лерку, красиво накрашенную, с чемоданчиком на колесиках! А у них рюкзаки да тряпочная синяя сумка. Катюхе было обидно опять чуть не до слез, что такая старая баба и все имеет. Наконец, Лерка прервала молчанку:
– Значит, так, – сказала она строго и сурово, – сначала меня устроим, потом пойдем к даче. Я туда не войду, а вы, как устроитесь, выходите сразу – я погуляю пока. Разговоры послушайте невзначай, – она обернулась к Катьке, – и ты замечай все.
Доехали быстро. Им сразу же указали на дачи, как их здесь по-старому называли – «генеральские», и санаторий, который теперь был дорогим пансионатом, действующим круглый год. У Лерки уже зароились мечты и надежды встретить здесь какого-нибудь пожилого богатенького пенсионера-вдовца и оженить его. Она, молодая, останется богатой вдовой, вот тогда покажет всем, где раки зимуют!
Но они уже подошли к пансионату, огороженному резным чугунным забором, а за ним – аллеи чищеные, елочками обсаженные, и гуляет по этим аллеям куча вдовцов с толстыми кошельками. Лерка сказала, чтобы Катька осталась у ворот, скептически осмотрела Санька – можно ли его взять с собой в качестве носильщика, решила, что можно, сойдет. Ведь не мужем же она его будет представлять! Водитель, носильщик – не больше. И Лерка гордо прошла через проходную.
В вестибюле, бывшем приемном покое клинического санатория, было людно. Возможно, там и были вдовцы с тугими мошнами, но все они как-то соседствовали с разнообразными дамами – либо слишком молодыми, либо уродинами, что означало, что это – жены. Свободных Лерка как-то не приметила, но это ее не огорчило, тут не все, да и она баба не последней модели, узнает все, унюхает, разложит по полочкам.
Дали ей одноместный номер – полулюкс, денежки взяли – я те дам! Но не в курятнике же ей жить! На Санька никто и внимания не обращал – носильщиком, видно, и считали.
Он поднял ей вещи на шестой этаж, вошел. Лерка осмотрелась – цивильно! Тут же опробовала кнопки – работают! Пришла горничная, потом официант, дежурная по этажу. Лерка заказала хорошей водки «Стандарт» и ветчину запеченную. Санек только балдел. Вот те и уборщица!!!
Лерка это заметила:
– Ты че, думаешь, я всю жизнь полы мыла? Не-ет, дружок! Меня вся Москва знала. У меня все дамочки французские духи покупали! Вот так вот. Что почем – я знаю. Садись.
Санек присел на краешек бархатного кресла и подумал, что хорошо бы пожить так с Танюхой – ребята большие, сами справятся, а вот они получат от сынка денежки и приедут сюда вдвоем! Подумаешь, Лерка развыступалась! Санек тоже в ГДР служил, заграницу видел, и «висок» этих перепил цистерну! Но говорить ничего не стал, а четко решил, что получит деньги, приоденется, Таньку тоже и явится сюда на проживание, и никто слова ему поперек не скажет, будет он приказывать да денежками сорить. Они, что ли, хуже? Так со злостью размышлял Санек, а меж тем в номер принесли водку в красивой бутылке, ветчину, зелень, фрукты… Санек с Леркой дернули по рюмке и закусили. Санек потянулся за второй, но Лерка остановила – не надо, приди без запаха, ты че? Санек понимал, что она права, но очень хотелось выпить и, когда она пошла в нишу, переодеться, маханул зараз пару стаканов из-под воды – что эти рюмочки, кому они нужны, только добро по глотке размазывать.
Катька совсем замерзла, ждавши его, нос синий, и глаза на слезу тянут.
– Ты чего? – прикрикнул на нее Санек, и они побрели по заснеженным тропинкам к даче. Нашли скоро. Высоченный забор, и только крыша красная торчит вдалеке. Санек с упавшим сердцем постучал в калитку. Тишина. Хотел стучать снова, но Катька вдруг сказала:
– Папк, вон кнопочка сбоку, может, звонит? – Санек хотел было послать ее куда подальше – кно-опочка! – но смолчал и надавил на кнопку. Скоро подошли к калитке, и женский голос спросил:
– Кто?
Санек прокашлялся и невразумительно забормотал, что пришел от Марьи (забыл вдруг, как отчество, да так и оставил – Марья)… на работу – племянник.
Женщина за калиткой, молодая по голосу, помолчала, сказала: «Сейчас» – и видно, отошла. Они еще стояли. Наконец другой голос, старше, спросил:
– Вы от Марьи Павловны?
– Ага, – обрадовался Санек, – племянник я, с дочкой вон…
Калитка открылась, и в проеме увидел он высокую, видную из себя не старуху, но и не молодую женщину, черную, с большими глазами и высокими грудями – это Санек как специалист отметил, – внакидушку шуба, длинная, аж до пят. Женщина улыбнулась, а глазами так и стригла их обоих – то его, то Катьку. Катька даже попятилась и спряталась за отца.
– Проходите, проходите, – сказала женщина, – это вы ко мне. Мне нужны работники вот так, – и женщина резанула рукой по горлу. Была она веселая, вся играла, хоть и не молодая очень.
Они прошли за женщиной. Долго шли по тропке, кругом деревья в снегу – лес, ну лес, да и только. «Живут сволочи!» – подумал Санек, вспомнив свой огород, где задница об задницу трется!
Дом, двухэтажный, светился всеми окнами, хотя было и не поздно. Провела женщина их на террасу: абажур красный, стол, скамья широкая, стулья, плитка газовая, буфет резной, под ногами дорожка. Санек остановился, глядя на свои бахилы, но женщина замахала руками:
– Да вы проходите, у нас тут не очень-то, все равно мыть надо и на снегу дорожки чистить!
Ну, Санек и прошел, не зная еще, что дорожки эти чистить будет Катька. Не бесплатно, конечно…
Женщина скинула шубу прямо на стул и осталась в бархатном халате с вырезом. «Забористая баба», – подумал Санек.
– Меня зовут Алиса Николаевна, – сказала женщина, и Санек удивился – еврейка? Или татарка? Не все равно? – Но вы зовите меня Алиса. А теперь к делу. А дел много. Как вас зовут? – вдруг переключилась она. – И девочку вашу?
Санек, прокашлявшись, (вот завела), назвался Алексеем, как Лерка велела. И тут на террасу вышла совсем другая баба – молодая, тоже толстая (живут – жируют, – подумал Санек) с поварешкой в руке (прислуга? Сколько же им нужно?) и сказала:
– Обед готов, – а сама смотрела на Санька с любопытством. Санек тоже глаза не опускал.
А из-за ее спины появилась худючая девка, ровесница, наверно, Катюхе, волосы, как черная пакля, глаза таки бегают, раскосые, рот до ушей – ну обезьяна, чистая обезьяна! Зыркнула на них и заскулила:
– Мама, я рассольник не буду!..
Ага, эта молодая толстая – мать девки. Не похожи. Эта постарше – вся в статях, а девка – плюнуть не на что…
Молодая толстая прикрикнула на девку:
– Лиза, перестань, потом выясним! – И ждала, что скажет старая хозяйка. А та сделала недовольный вид и сказала:
– Инночка, видишь, я с человеком разговариваю! Сейчас приду. Алек дома?
– Дома, – ответила толстая молодая и ушла, а старая вцепилась опять в Санька – откуда он да что, да как там в Туле, да его, Санька, тетушка. И ждала, стерва старая, от него ответов и рассказов, а он как замолчал, так и молчал все время, пока она ждала, что же он скажет, и переводила глаза с него на Катюху, которая тоже воды в рот набрала.
Муку прекратила толстая молодуха, позвала опять обедать, и Алиса (как собак кличут, ей-те ей!) велела Саньку и Катюхе снять одежу (они так и сидели, потели) и идти на большую террасу вместе с ними обедать. Санек закручинился не на шутку, и Катюха вся опала от страха – как это они с ними там обедать станут?
Но делать нечего – надо идти и садиться там с ними.
За столом сидела та девка худючая; мужик, его, Санька, лет, черный, вроде злой, и еще мужик, старый, седой, морщинистый, а спина – будто палка в нее вставлена – прямая, как доска, в пиджаке бархатном. Посмотрел на них как на пустое место, хотя Санек громко сказал: «Здрас-сьте». Катька молчала, ну, да ладно – он сказал, и хватит. А эти два даже рта не раскрыли, зато чернявая девчонка хихикнула и ответила:
– Здравствуйте, здравствуйте, как живете?
Санек удивился вопросу и ответил:
– Спасибо, ничего живем. Не хуже других…
На что девчонка, посмотрев на всех за столом, совсем уже нахально заржала. Но никто ее не поддержал, а молодая толстуха прикрикнула:
– Лиза, хватит паясничать! Ты за столом!
Санек обиделся не на шутку: мать их так! Ну, ладно, не вечер, он им всем устроит «Здравствуйте, я ваша тетя!».
Сели, и молодка подавала на стол – прислуга она, что ли?
Засомневался Санек – вроде бы нет, вон как ее девка кобенится: то не так, этого не хочу… Потом Санек сообразил – не дурак, что молодуха – жена этого черного.
Сначала ели рыбу красную с луком, потом суп, потом второе – котлеты вкусные с пюре… Санек ел осторожно, тихо, поглядывал, как другие едят, а жрать хотелось до жути. Он бы смел сейчас все котлеты, какие были в сковородке, да не ковырялся бы, как недоносок, а срубал бы ложкой – только так!
После обеда хозяйка накинула шубу и сказала им с Катькой:
– Пойдемте, я покажу вам ваше жилье. – Они шли по тропке, среди деревьев, и она говорила: – Дом, конечно, не ахти, но теплый – печка там, и баллон газовый, и мебель кое-какая… Я бы вас поселила в другом, но гостей будет очень много и просто не хватит места…
Они наконец-то подошли к маленькому домику. Хозяйка вроде бы как этого дома стеснялась, а дом-то был хороший. Большая комната, больше, чем у них в Супонево, кухонька отгороженная, там газовая плита, холодильник, поновее, чем у них с Татьяной. В комнате стол большой, круглый, стулья. Тахта раздвижная, и еще раскладушка с матрасом, и даже кресло у окошечка. На полу палас. Не хуже, чем у Лерки в пансионате! Крылечко навроде терраски. И дом далеко от главного, ближе к калитке, что Санька порадовало, можно будет уходить незамеченным, а то и смотаться, если что. Алиса увидела, что они хотят остаться одни, и сказала:
– Ну, сегодня, конечно, никаких дел, отдыхайте, гуляйте… Хотите, приходите к ужину, вас Инна позовет, нет – в холодильнике еда есть, я подготовила, плита работает, магазин рядом. Все есть. – Она улыбнулась, погладила с чего-то Катьку по голове и ушла.
С Санька как сто пудов свалилось. Он сразу же раскрыл холодильник, как только за хозяйкой затворилась дверь. Чего там только не было! И колбаса двух сортов – вареная и копченая, и банки с тушенкой, и шмат масла, и яйца, и молоко. А на холодильнике стояла банка с кофеем и пачка чая индийского. А потом Санек увидел и бутылку. Она лежала в холодильнике на нижней полке – водка хорошая, столичная, на заграницу, только бутылка всего ноль семь. Ладно, магазин рядом, она сказала, но от вида бутылки Санек повеселел и подумал, что может, и ничего, все обойдется, вот только с Леркой посоветоваться надо.
Он раскупорил бутылку, нашел стакан и выпил с удовольствием.
Тут Катьку прорвало:
– Папк, – заныла она, – не пей, ты пьяный напьешься, а как кто зайдет? И она на ужин звала…
Санька тоже прорвало:
– Да, заткнулась бы ты, дура! Папка твой сто потов спустил, пока там разговоры разговаривал. Ты-то небось молчком, с тебя взятки гладки! А теперь я и выпить не могу? Да мне сейчас ведро дай – не запьянею.
Катька, видно, что-то поняла и перестала нудить про водку, а Санек махнул еще стакан, и завеселело на душе! Но надо к Лерке идти – за советом…
Вдруг Катька тихо спросила:
– Папк, а это братик мой?.. Ну, этот, черный-то…
Санек аж охнул – ну зачем он эту деревню с собой приволок! Нужна она тут!
– Ты че, совсем екнутая? Какой братик, блин, где он? Этот старый уже мужик против твоего братика, дура! Он муж этой Инки, толстой, молодой, а патлатая – ихняя дочка. А хозяйка – мать этого, как его зовут-то? От мать-перемать, ни одного имени справного нету…
– Алек, – прошептала Катька, внутренне обливаясь слезами из-за того, что она такая глупая, что не могла отличить брата от чужого мужика…
– А-алик-фуялик! – сказал Санек, потягиваясь. В бутылке еще оставалось как раз на ночь, а сейчас к Лерке, там тоже выпить подадут, не без этого же! И уже примирительно он сказал: – Ты вот что, Катюха. Ложись-ка спать, намаялась, поди, сегодня. И ни в какой ужин к ним не иди. Закройся, вон крючок. Будут они там над тобой изгаляться, а ты девка простая, еще заревешь. Так что сиди здесь. Есть захочешь – вон полный холодильник забитый. Плитку умеешь включать. Все при тебе. Кофей вон даже. А я к Лерке схожу, надо посоветоваться…
Он думал, как пройти к Лерке – вдруг не пустят, но прошел свободно, хотя малый за стойкой, где написано «администратор», подозрительно посмотрел на него, но ничего не сказал: конечно, куртка у Санька и приличная вроде бы, а не такая, как у тех, кто здесь ходит.
Как только Лерка закрыла дверь, сразу бросилась к Саньку:
– Ну, рассказывай!
Кое-как, с вопросами Лерки, с ее догадками и подсказками он все же обсказал: и как встретили, и кто есть кто, и про старшую хозяйку, и про жену этого Алека, которая как домработница, и про патлатую, и что Катька сидит, как мумия, и молчит, и уже соплями шмыгает, боится он, что до рева недалеко. Он еще сказал, что Алека она приняла за братца…
И, рассказав все это, Санек опять как-то напугался и тихо спросил Лерку:
– Лер… а может, мне того… свалить?
Та молчала и думала что, наверное, Санек прав и ничего тут кроме лажовки не получится. Опять они в дерьме будут, как и прошлый раз с Марьей, когда Маринка все по полочкам разложила. Тут эта баба Алиса – конь с яйцами, чувствует Лерка это, чувствует, и как бы с ней не проколоться…
Но Лерке очень уж хотелось всем отомстить – вдруг вот кортить стало – как хотелось! Чтоб эта мадам заграничная узнала, почем пуд лиха! А то ей все можно! Почему? А Лерке – нельзя?! И Маринке было нельзя! Как попробовала с ними связаться, так и жизни решилась. Лерка тут испугалась немного, но потом прошло – она здесь не одна, Санек какой-никакой, но мужик не хилый!
– Слушай сюда, – сказала она Саньку строго, – никуда ты не сбежишь, не за то боролись. Ну, получишь ты еще пару разов по двести баксов – у старухи ведь не банк! – и все дела. И засядешь опять в нищете! А тут надо так сделать, чтоб они забоялись раскрываловки и платили за эти дела. Старуха ведь от жалости к тебе и Катьке дает, ей Сандрик откидывает. Понял? Или не понял? Чего молчишь? Забоялся? Волков бояться – в лес не ходить! А мы в самый тот лес и попали – к волкам, так что ж, теперь отступаться? Офигел? Кишка тонка?
Санек расстроился – эк она его костерит! Зараза! А верно ведь говорит – так они с гулькин хрен получат от бабки, а так… Может, тысячи огребут, тем более Наташка приедет…
И он пробурчал:
– Ну чего ты расходилась? Я что, я ж не отказываюсь. Так, примериваю, как лучше…
– Знаю, как лучше, я, – сурово сказала Лерка, – ты меня слушай и вникай! Я себе худого не хочу, правильно? А мы с тобой два сапога, значит – и тебе обломится.
Санек возмутился:
– Как это – мне обломится? Я – главный человек!
– Да главный ты, главный, успокойся, – бросила небрежно Лерка, а сама думала – говорить Саньку об отношениях сынка и мамаши?.. Нет, не стоит… пока… Потом вдруг развеселилась и предложила Саньку как следует посидеть.
Санек, конечно, согласился – ничего, завтра похмелится и возьмется за работу как новенький.
Папаня распивал спиртное в номерах, а Катька сидела одна ни жива ни мертва, боялась каждого шороха за стеной, а шорохов там была уйма. И голоса, и в дверь стучали – Инна эта, что-то кричала Лизка, патлатая девка. Она Катьке – непонятно было – понравилась ли? Вроде нет, а вроде – да. Захотелось вдруг Катьке стать такой же, как она, эта Лизка, – худючей, вертячей, разговаривать с капризами, гордо. И чтоб патлы такие были. Катька тихонько подошла к зеркалу и увидела там девку, довольно плотную, с маленькими глазами, курносым носом, толстыми щеками и какого-то непонятного цвета волосами.
Разве может такая понравиться братику?.. Катька обкапала кофту слезами и пошла на место сидеть, ждать отца. А его все не было. Она и свет не зажигала…
Тут в дверь тихо заскребли, Катька подумала, что пьяный отец, и спросила:
– Папанька, ты?
– Я, – прохрипело за дверью.
Катька споро вскочила и откинула крючок; за дверью в накинутом полушубке стояла патлатая Лизка и смеялась:
– Здорово я тебя надула? Я видела, как твой отец ушел и еще не вернулся. У нас уже поужинали и в лото играют, я сказала, что спать пойду, а сама – сюда. Здорово, да?
Катька онемела: отец узнает – мало ей не будет. Он же сказал: «Никого не пускать!» – а она…
Лизка почувствовала ее неуверенность и змейкой проскользнула в комнату. Огляделась и сказала:
– А здесь вполне ничего! Давай включим газ. Я кофе принесла и еще кое-чего, – она выхватила из кармана бутылку темного стекла и сказала хвастливо: – «Кьянти», я его очень люблю, а мать вечно прячет, но забывает, где, а я знаю и беру, когда надо. Она все равно на отца подумает. А ты чего как больная? – Все это Лизка выпалила скороговоркой, успев за это время зажечь газ от зажигалки, включить электропечь, кинуть на стол пачку заграничных сигарет и поставить темную бутылочку, вытащив из кармана еще два огромных яблока.
Катька как завороженная смотрела на Лизку, она не успевала даже о чем-либо подумать – такая та была скорая. Лизка подтащила кресло к столу, уселась в него, положив ноги на край стола, и снисходительно предложила:
– Садись, чего стоишь, как чучело огородное. А то я тебя так и прозову – чучело! – И она громко захохотала. Катька не посмела ослушаться патлатой и присела, у них в доме никогда не говорили «садись», а всегда – «присаживайся», потому что папка шутковал: «Садятся в КПЗ, а в дому присаживаются».
А патлатая приказывала:
– Давай малость тяпнем и поговорим. – Налила рюмки, Катька поняла, что «тяпнуть» – это выпить, и выпила, без удовольствия – кисло и противно!
Лизка же болтала, как нанятая:
– Я сразу поняла, что твой папаша за водкой пошел, но куда пропал? Знакомые у вас тут, что ли?
Катька закручинилась. Девка эта, Лизка, непонятная, и говорит все с вывертом, Катьке ее не догнать. Молчать, выходит, тоже нельзя, а что говорить? И папка не идет! У Лерки этой пьет, наверное…
Лизка этот испуг приметила:
– Ладно, не боись, дурочка, ничего я тебе не сделаю. – Помолчала и добавила: – Пока. Вы откуда приехали, я забыла?..
Катька знала, как надо отвечать, но слово, название, вылетело у нее из головы – из-за вина, Лизки этой, страха… и она молчала. Тогда Лизка сказала:
– Ладно, я знаю – из Костромы, – и уставилась на Катьку, как змей. Катьке подумалось, вроде бы не из Костромы, но что не из Супонево, она знала точно. Раз эта окаянная Лизка говорит, значит, так оно и есть.
И Катька мотнула молча – опять же! – головой.
Лизка прямо покатилась от хохота:
– Ой, – орала она, – ой! Не знаешь, откуда, не знаешь! Врете вы все! Я это сразу про вас с папашкой поняла! Брехаловка!
И тут Катька, не выдержав, заревела, зарыдала, завыла, как она умела, из-за того, что обвела ее вокруг пальца эта девка и что она и впрямь не помнит, откуда они приехали, и главное – папаня отправит ее в Супонево и не даст посмотреть на братика.
Лизка опешила от этого утробного горестного воя. Она подошла к Катьке, дернула за рукав:
– Слушай, ты, придурочная, чего ревешь? Да наплевать мне, откуда вы приехали! Я просто так, для развлечения! Скучно…
Но Катька уже приходила в себя, то есть, конечно, не приходила, но старалась изо всех сил прекратить рев – боялась отца и Лерки. Но пуще – Лизки, та просто загоняла Катьку в угол, и она не могла понять, что и как ей делать, что и как отвечать.
Что было бы дальше, неизвестно, но из сада раздался зов Инны:
– Ли-иза! – В ночи он был особенно отчетлив и странен…
А Лизка подхватилась, прошептала быстро:
– Я скажу, что у вас была, ты и твой отец – дома, ага? – и убежала, оставив на столе и бутылку, и сигареты, и зажигалку. У Катьки не было сил после этого гостеванья, но она все же стащилась со стула, спрятала бутылку и остальное себе под матрац, в раскладушку, которую уже приготовила ко сну.
Вскоре пришел отец – вдугаря. Еле вошел в дверь и повалился на тахту не раздеваясь. Катька умирала от ужаса – их завтра же прогонят! Ладно – прогонят, век бы тут всех не видать! Но братик!
И Катьке впору снова начать было реветь, но она сдержалась. Страшно. Мамка далеко, в Супонево, где все привычно и понятно, а они здесь…
Вздохнув, она посмотрела на пьяного отца – ну зачем он так? Ведь увидят завтра, что он с похмела… Болела душой за отца Катька.
* * *
С утра уже Санек по приказу хозяйки валил засохшую сосну, рубил, пилил с Катюхой, колол – для печки немецкой на кухне нужны были дрова. Алиса, конечно, заметила, что он с похмелья, но ничего не сказала, а нагрузила его, как могла, верно решив, что если он все сделает, то ей заботы мало – будет он пить по вечерам или нет. Лишь бы с утра работал.
А Санек, матерясь и проклиная всех на свете, а пуще Марью и Лерку и, конечно, Алису, работал до черных кошмариков в глазах, и когда их с Катюхой (которая мыла полы в другом доме для гостей) позвали обедать, то Санек сказал, что Катюха обед сготовила и они будут есть там.
Хотя Катюха никакого обеда не готовила, естественно, но сварили картошку, заправили тушенкой и поели, потом еще налупились хлеба с колбасой от пуза. Там и не поешь ведь в радость.
После еды Санек завалился на тахту, поставил рядом на пол бутылку, банку с шпротами и чувствовал себя на седьмом небе: пей – не хочу, никто слова не скажет. Впереди – огроменные бабки. Сейчас у него свой дом, хоть на полу валяйся. Век бы так жить! А может, еще и будет такое?.. И тут Катька прервала его сладкие мечты:
– Папк, – сказала она шепотом, – а чего ты братика вовсе не любишь?
Санек обозлился – вот дался он! Вечно встрянет не в склад.
Он сел на тахте, налил стаканчик, выпил, крякнул, закусил и наставительно ответил:
– А чего мне его любить? Ты сама-то сообрази! Я его не видел никогда! И знать не знаю, и знать не хочу. – Он покачал головой. – Ну, дуб мореный, ну, дура выросла! Откудова ей, этой лю-юбви, как ты говоришь, взяться? С какого дерева спрыгнуть? – Он внимательно посмотрел на Катьку – та сидела, опустив голову, сжав руки на коленях, – ни дать ни взять монашка! Неуж из его пьянок такая получилась? Да врут те врачи! Просто трехнутая – бывают же такие, вот теперь на его голову такая взялась!
Катька сказала:
– Так ты только из-за денег с ним видаться хочешь? Значит, мы тут только из-за денег? – и Катька взглянула на него вдруг ставшими большими глазами, полными слез.
«Тьфу ты, зараза! – подумал Санек. – Ведь реветь начнет. Этого не хватало!» И Санек стал выкручиваться, как умел, трудно ему было, и хмель уже все застлал своим теплым одеялом.
– Да ты, Катька, перестань. Чего ты? Это я счас так, а увижу – все и всколыхнется, сын ведь… Мать у него – баба поганая! Ты ее стерегись! Она сюда приедет, из-за границы, вся из себя! Она что хошь сделает! Всегда такая была… Может, и Сандрик в нее пошел? И его стерегись, Катюх… – Вдруг пришла ему в голову мысль, что Катька ничего не знает, не понимает и сдуру может к этому Сандрику кинуться как к родному, она ведь простая – проще некуда! И он наказал строго: – Без меня к нему не подходи. Поняла? Я вот с ним переговорю, тогда… Поняла, Катюха? – Она вроде бы кивнула.
Санек продолжал поучать:
– Деньги… Конечно, деньги! А как же? Вон, смотри, как они живут? А как мы живем? Как мать на ферме ломит? Думаешь, мне, что, легко? – Саньку стало себя ужасно жаль, и голос его задрожал. – Я, может, и пью с этого! А с чего же? С жизни такой! – Он уже говорил навзрыд. – Они не обеднеют от того, что дадут нам маленько, отстегнут от своих мильонов! Вспомни, Катюх, как баушка Марья зеленые отслюнивала? Ей дать двести зеленых – ничего! А мы на них сколько жили?
Санек устал от такой длинной речи и уснул, не раздевшись, не спрятав бутылку… Катька, хлюпая носом от жалости, стащила с него валенки, прикрыла одеялом, поставила в холодильник остатки водки, потушила свет и села у оконца – мечтать о встрече с братцем и теперь еще жалеть отца. Она вдруг подумала, что это все Лерка отца подговорила и подучила, сам бы он не стал… Ненавидеть Катька не умела, но вот к Лерке испытывала что-то близкое к ненависти.
А на большой даче шел званый ужин. Приехала Светлана Кузьминична, и это всех взбодрило – кого как. Игорь захорохорился – как же, она, Светлана, знала его послом, молодым деятельным мужчиной, ее муж был подчиненным – и это согрело Игоря, будто снова вернулись те годы.
Алиса пылала любопытством, и ей не терпелось остаться вдвоем со Светланой и снова поговорить обо всем том.
Алек же помрачнел. Он заново переживал свою жизнь с Натальей, все свои боли и обиды тех лет.
Инна была на «нерве». Она не понимала этого сборища, которое устроила Алиса. Инна не любила свекровь. За вечную фальшь и глубочайшее равнодушие ко всем и всему, что не касалось ее самой и Алека.
Инна чувствовала, что добром все не окончится. Приедет Наташа… К ней она до сих пор ревнует Алека… Оказалось, что у Наташи есть первый сын, которого она бросила как котенка… Только что не утопила. Инна не могла этого взять в разум. Она не представляла встречи с Натальей. Встречи с этим ее сыном…
А Лизка прямо подпрыгивала от удовольствия! В этом, да, наверное, и во многом другом Лизка была в бабку Алису: своей любовью к удовольствиям, любопытством и широким диапазоном нравственности. Она уже все, что могла, подслушала: знала, что у отца была еще жена, но это она знала и раньше, теперь узнала, что у этой жены, которую в раннем детстве хотя и видела, но не помнила, есть сын. И что он родился как-то тайно, что ли, и что его вроде никто не видел. Об этом ночью говорили родители, а ведь Лизка ночами спала мало: она бродила по дому, свободная ото всех и счастливая, и слышала все. Лизка задумалась: как бы ей узнать побольше?.. Во-первых, надо сейчас скромно подняться и пошуровать у отца в письменном столе, наверняка там найдется фото этой Наташи. В их семейном альбоме фотки не было, не могли же они все уничтожить? О том, что Наташа – красавица и посол, Лизка тоже знала от бабки, которая всегда обо всем вопила – не умела Алиса говорить шепотом. Во-вторых… Лизка задумалась. Вдруг ей в голову пришла еще одна мысль. Что это за парочка прибыла к ним на работы? Эта деревенская дура не знает, откуда они родом и откуда приехали, Лизку не только позабавило, но и заставило стать в стойку.
А разговор за столом как раз коснулся этих двух. Алиса сказала мимоходом:
– Да, Светочка, Марии вашей племянник или сосед, я не поняла, здесь, у нас, со своей дочкой. Он, по-моему, пьяница, а девочка – тупая и недоразвитая… Что – так уж их стало жаль вашей Марии?
Светлана, занятая, как всегда, мыслями о Наташе и что с нею будет, не придала значения этому сообщению – да, она сделала любезность Марии Павловне, потому что обязана была это сделать, а кто там и что – ей безразлично. И она ответила, что не знает, кто это, но Мария горячо ее просила, и Светлана поняла, что эти люди ей не безразличны…
Светлана сказала, что, по всей видимости, Сандрик приедет завтра. Алиса завибрировала от любопытства и предвкушений.
Завтра с утра она прикажет этой девке вымыть большую дачу, а ее папаша утром пусть подкрасит двери – краска кое-где облупилась. Алиса почему-то с необъяснимым трепетом ждала этого Сандрика, ей было и любопытно, и страшновато чего-то, и мыслишка у нее была: если он окажется таким, каким его описывала Светлана, то… то можно будет… и… Лизка уже почти взрослая, хорошо, если у нее уже сейчас появится жених не из самой плохой семьи: она как-то напрочь забыла, что он – подкидыш. Это ее не волновало. Главное, что пришла идея и можно было развить бурную деятельность…
Такие тихие страсти и страстишки кипели за милым светским столом.
Наконец настали вечер и усталость. Светлана пошла ночевать в маленькую дачу, она сама туда захотела, и Алиса ядовито подумала: «Светочка захотела «к себе!» – ведь маленький домик был Гарькин, а значит, в какой-то мере Светланин и Наташин. Алиса, хоть и была утомлена, принялась составлять план «сведения» Сандрика с Лизкой в том, конечно, случае, если Сандрик понравится самой. Убивалась одновременно сотня зайцев! И главный «заяц» – Лизка – будет пристроена, не будет раздражать, успокоится, и что не менее важно, Инна как бы останется одна, без «довеска», и с ней справиться можно будет даже формально легче, естественно, если Алек и Наташа… Тут Алиса все-таки решила спать, потому что этот вариант она просчитать не могла.
Лизка тоже не могла заснуть от возбуждения. Она утра не могла дождаться, чтобы найти эту балбесину Катерину и вытрясти из нее все, что возможно. И тем более, что завтра должен приехать этот знаменитый Сандрик! Она перекинулась на одежки. Что ей надеть? Перебрала в уме все и остановилась на велюровых джинсах и белой простой широкой блузе (ну, прямо скажем, не очень-то простой), а на ноги она наденет мятые кожаные ботиночки на тонюсенькой подошве, с белыми носками, а волосы расчешет и закалывать не будет. И легкий макияж. Вот всем этим она утром и займется. Скорее уж наступало бы это утро!
Светлана ворочалась в постели, даже не надеясь на сон. Завтра приедет Сандрик, совсем скоро Наташа, и для нее, Светланы, начнутся мучения – она себя не переделает: будет за всем и всеми следить, анализировать; все, конечно, будет не так, как она хочет, отловит чей-нибудь не тот взгляд, и этого ей хватит еще на бессонную ночь! Но и не быть она здесь не может – все же чему-то сможет помешать, что-то подтолкнуть…
И кажется, Алиса – ее сторонница…
В домишке для прислуги громко храпел подпитой Санек и сидела как замороженная Катька, которая вообще ничего не представляла, а ждала утра, чтобы приехал братик и она его хоть бы увидела, потому что отец не велел подходить к нему без спроса.
Раскрылось долгожданное утро.
Лизка его проспала, и теперь металась в поисках своих вещей, которые запихивала вечно куда попало. А ей еще надо было ухватить дуру Катьку!
