Текст книги "Западня, или Исповедь девственницы"
Автор книги: Ксения Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Не надо так не надо. Пока, папаша. Думаю, тебе свалить надо отсюда, и быстрее. Пока я тебя не выкинул. Я же понимаю, что другой куш хотел сорвать. Не вышло. Ну, где-нибудь еще сшибешь, на бутылку хватит. – И он ушел, плотно закрыв за собой дверь.
Санек сидел словно обгаженный с головы до пяток. Что он Лерке скажет? Как дело поправить? Да никак. Разве к баушке Мане рвануть? Ей поплакаться – она даст, но сколько у старухи может быть? Да мало – чего там говорить!
Прокакал Санек денежки, а вот когда? Как? Почему так разговор пошел? Сначала вроде хорошо все… Надо отсюда и вправду сваливать – а ну как этот гаденыш расскажет и сюда кодла ввалится и его пинками вышибут?..
Санек собрал рюкзачок, осмотрелся, не оставил ли чего, и отбыл к Лерке. Все он ей по правде расскажет и спросит, что и как теперь?..
Сандрик ушел за калитку. Он шел по лесу, сшибая палкой купы снега с ветвей, оскальзываясь на крутой тропинке, бегущей вниз, к реке, ничего не замечая, давая в резких движениях волю ярости, которая прямо-таки бушевала в нем.
Наташа… Он скривился. Как она могла?! Он как-то не представлял себе Санька именно отцом, а как бы ее любовником, причем в нынешнем его виде. То, что Санек – его отец, заботило его очень мало, а вот как она могла? – терзало и мучило, хотя любовь к ней ушла, может быть, не навсегда, может быть, на время, но сейчас – ничего. Ни-че-го! И это было страшно.
Сандрик бросился в снег и заплакал, как не плакал никогда в жизни. Ему казалось, что все в его жизни прошло. Ушло. И впереди вот такая белая, сереющая уже равнина, без единого огонька надежды.
Санек сидел у Лерки. Теперь его забил колотун – так испортить дело!
Лерка внимательно слушала, а он рассказывал и подливал себе в стопку водку – не мог он сейчас быть трезвым!..
Наконец Лерка распалилась:
– Ну, чего ты полез? Чего не пришел ко мне, если бумажку мою не выучил? А теперь что? По новой? А что делать? Бросать? Ну нет! Придется тебе, Санек, попотеть! Еще не вечер!
Лерка вдруг подобрела и сказала примирительно:
– Ладно, не переживай, у нас знаешь какой туз в рукаве? Мы его и вынем – нате, кушайте, не подавитесь! Ты сядь покрепче на стуле, выпей, а потом уж я скажу… А то вдруг сомлеешь. – И она захохотала.
Санек не мог взять в толк, с чего это она так развеселилась. Ладно, он выпьет – это завсегда хорошо.
– Ну вот, папаня ты наш золотой! – начала Лерка, как песню. – Скажу я тебе вот что… Сынок твой, Сандрик знаменитый, с мамашей своей, Наташкой, шуры-муры водит… Как новость?
До Санька и не дошло Леркино сообщение – чего пьяная баба не наворотит?! Во развратная какая! Чего несет – сама не знает! Он так и сказал:
– Чего несешь-то? Нажралась, что ли?
А Лерка смеялась от души. И вид у нее был вроде бы и не пьяный, а так, шебутной какой-то. Сквозь смех она сказала:
– Ну чего? Перекреститься, что ли? Чтоб ты поверил! Мне Маринка перед смертью, царствие ей небесное, – Лерка перекрестилась, – сказала. Она их, Сандрика и Наташку, застала… Можно так сказать.
– Ну ты, полегче со своим развратом-то! У нас в Супоневе скажи такое – забьют насмерть… Ну че, неуж у вас так бывает? – вдруг совершенно по-детски, с любопытством спросил Санек.
Лерка снова – в который уже раз! – подумала: зря она связалась с этим дубом мореным, она жалела себя, жалела отличную свою идею и, как ни странно, жалела Санька.
– Знаешь чего, Лерк, я так думаю: пойти на ихнюю гулянку и сказать, мол, Наташа – жена моя невенчанная, а этот – наш сынок… Ну и зареветь, что ли… Я спьяну-то могу!
Лерка чуть не зарыдала – ну дурака кусок! И завопила на Санька:
– Ты, придурок! Ты что, думаешь, Сандрик дурее тебя? Да он всех так подстроит, что тебя выкинут под зад, это еще хорошо!
И Санек вдруг забоялся до жуткости, верно опять эта стервоза говорит, – во голова у бабы! Как у министра!
– Ладно, придумала я… Чего бы ты без меня делал? – заорала она весело и предложила выпить по чуть-чуть и за дело!
Лерка налила по стаканам водки, отвинтила пробку «пепси-колы», подмигнула: сделаем мы так…
Марья опять металась по квартире. Нехорошо ей было. Где-то в спине, в позвонках, и ниже спины, поселился холодный озноб, который, она уже знала, предвещал зреющие беды.
Когда в дверь раздался звонок, Марья, почему-то уже совершенно задрожав, кинулась открывать. За дверью стояла Катька с рюкзаком и, как увидела Марью, тут же и разревелась, бросившись ей на шею и завывая: «Ой, баушка Маня, ой, миленькая! Как я до тебя добралася! Ой!»
Марья вдруг успокоилась – хуже нет неизвестности – и втащила ревущую Катьку в квартиру, сняла с нее рюкзак, куртку, увела в кухню, быстро поставила чайник на плиту, усадила и приказала:
– Перестань реветь. На платок, утри сопли и давай рассказывай. Сейчас чай будем пить с конфетами.
Катька замолчала, утерлась платком, съела конфету, которую ей подсунула Марья, и сообщила:
– Не брат он мне, ваш Сандрик, баушка. Такой из себя… – Катька не знала, как объяснить, какой Сандрик.
– Почему ты так решила, Катюша, что он не брат тебе?
Катька напрягла мозги – аж лоб вспотел:
– Эта, ну, его мамка, какая? Да разве ж она могла… – Тут Катька покраснела, потому что говорить о «таком» с баушкой было нельзя.
Марья пожала плечами:
– Катюша, ты еще многого не знаешь в жизни. Скажу тебе так: бывает, дорогая моя девочка, по-всякому, и ничего страшного нет в том, что Сандрик не обратил на тебя внимания: конечно, откуда он знает, что ты его сестра? А он – добрый, и когда узнает и привыкнет к этой мысли и к вам, то все будет по-другому. (Говорила, а сама не верила ни на грош – знала она своего Сандрика! А зачем их туда послала? На съедение? Чтобы самой чистенькой остаться? Дрянь она, старая Марья!)
Марья спросила Катьку, которая уже с удовольствием дула горячий чай с ворохом конфет и печенья.
– А что ты ко мне приехала? Ты что-то хочешь мне еще рассказать? Отец с Сандриком виделся? Говорил?
И тут Катьку как прорвало. Забыт был вкусный чай с конфетами, она залилась слезами и бессвязно начала вываливать Марье ошеломительные сведения: что папка пьет, а патлатая с Сандриком крутит любовь и над Катькой изгаляется, и Лерка эта папку все заставляет, и чего-то они надумали, и она, Катька, за папку боится, его там прибьют! Они с Леркой какие-то деньги хотят забрать у Сандрика или у кого еще. А патлатая все у Катьки выспрашивала, и Катька сказала ей, что Сандрик ей, Катьке, – братик! И Катька уехала…
Марья машинально оглядела кухонную полку – валокордин есть, слава богу! Налила в стакан, почти чистый, чуть отлегло, но только – чуть.
– Какая Лерка? – спросила она, все еще ревущую Катьку, очень строго, и та, всхлипывая, но уже тише, сказала:
– Марины, тетеньки моей покойницы подружка, такая крашеная, как кукла… Там, в этом, в доме отдыха, живет, с нами ехала! Она и папку к вам подсылала, а я вас полюби-и-ила!.. – И Катька снова собралась было завыть, но Марья рывком дернула ее за плечо – замолчи!
Остановись, Марья, на минутку и хорошо подумай! Успокойся. Никто никого не убьет, это ясно. Будет грязный скандал, затейницей которого является она, Марья Павловна.
– Катя, – спросила она спокойно, потому что Катька немного успокоилась, видя, что «баушка» сидит тихо и не ругается на нее, – а кто такая «патлатая»?
И Катька более-менее связно ответила:
– Лизка… (Ах, вот оно что! Дочь Инны и Алека! О господи! А Наташа? Как она?!)
– Катя, – сказала Марья, – ты попей еще чайку, вот колбаска, поешь, а я пойду соберусь, и мы с тобой поедем и во всем разберемся. Все будет хорошо, не бойся, девочка, – закончила она ласково и погладила Катьку по голове, та посмотрела на нее, как преданный и любящий щенок, только что не заскулила, и у Марьи заныло сердце от жалости.
Она собралась быстро: надела приличное платье, повязала красивый шарфик (праздник все-таки!), натянула лучшие сапоги – теплые, кожаные, на удобном толстом каблуке, и ринулась в коридор за шубой. Но то ли ее волнение, то ли ощущение теперь уже непроходящего озноба, то ли коврик… – она как-то неловко подвернула ногу и мягко упала на свой любимый бухарский коврик. Тут же, ругая себя за неловкость, хотела вскочить – и поняла: у нее сломана нога, адская боль пронзила ее. Марья задрожала: не дай бог, она потеряет сознание и тогда уж – все… Немедленно что-то придумать! Написать. Записку! Пусть девочка передаст, и только.
Когда Катька увидела полностью одетую для поездки «баушку Маню», лежащую на полу, она вылупила глаза:
– Ой, ты упала, баушк, давай подниму, чего лежишь-то?
Марья решила, что особо объясняться с Катькой не станет, а по-деловому, насколько это с ней возможно, даст простое задание:
– Катюша, дай мне листок бумаги и ручку. – Объяснила где. Катька, побоявшись спросить, чего это сама баушка не идет, а все лежит на полу, принесла листок бумаги и ручку, и Марья нацарапала записку Алеку. Писать было трудно, от боли мутилось в голове, но основное она высказала: гнать в шею работника, которого она, Марья, прислала. Девочку, если можно, пока оставить на даче. И в шею работникову подружку. Они, к сожалению, шантажисты, и Марья глубоко виновата, что доверилась им… Но об этом потом. Сама приехать не может. И припугнуть милицией. Больше никого не посвящать в эту историю. Потому и пишет Алеку.
Вот такую записку должна передать Катька.
Марья, почти теряя сознание, попросила Катьку зайти к соседке и позвать ее. Тут только Катька отважилась спросить:
– А чего вы не встаете? (Она даже «баушкой» перестала звать Марью, так как была ошарашена ею, лежащей на полу и пишущей письмо!)
– Отдыхаю, – ответила Марья, и Катька протянула:
– А-а…
Марья напоследок еще сказала, что если Катя передаст секретно это письмо дяде Алеку, то все будет хорошо, папку никто не тронет и поедет он в родное Супонево.
Катька уплелась, вновь повесив на плечо свой рюкзак и тяжело вздыхая.
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ…
Катька притащилась на дачу уже в темноту и пролезла в сделанный папкой лаз и пошла сначала, как баран в стойло, в домик, который они с папкой занимали… Там сидели подвыпившие папаня и Лерка.
– О-о! Заявилась! Откудова? – удивился Санек. – Ты ж писала, что к мамане сдуваешься.
Катька молчала.
Спасла положение Лерка, смекнувшая, что для их плана Катька очень кстати. Только вдолбить ей как следует. И Лерка спросила, как бы утверждая:
– Да, наверно, ты, Катюх, никуда и не ездила?
Катька, не отвечая, утвердительно кивнула, и слезы закапали у нее из глаз.
А Лерка подошла к Катьке, усадила ее на стул и сказала еще ласковее:
– Катюх, ты нам, миленькая, поможешь! Вишь, папаня пьян, а надо в дом идти – прислуживать да деньги забрать… Ему идти не с руки, сама видишь. Давай пойди на кухню, скажи – пришла вот. И точка. И больше ничего, ни слова. Поняла? Про папаню – ни-ни, сама понимаешь – пьяный! Потом, как зайдешь в залу, на террасу то есть, высмотри тетеньку Наташу, ну, красивую такую, стриженую… – Катька кивнула – уж Наташу-то она запомнила! – и скажи, что ее в саду ждут, поняла? И все. И уходи сюда, поняла? Она деньги папане обещала вынести, если он на дачу не придет, но это уже не твои дела. А мы деньги заберем и уедем: вы – к мамане, я – домой. И всего делов-то. Не бойся, Катюх, ничего плохого нет. – Лерка заболтала Катьку так, что у той голова пошла кругом, она уже не понимала, кто, и что, и зачем, но главное уяснила: позвать тетеньку Наташу, она даст деньги, и они все отсюда уедут. Это Катюху очень радовало.
Вот так придумала Лерка. И считала, что все верно: Наташка трусы намочит, когда Лерка ей скажет про ее и Сандрика и что все про это узнают… Только бы вытянуть ее из дома. Пойдет! Куда денется! Дура ведь. А Лерка умная!
Катюха вошла на кухню и увидела Инну, которая запихивала огромный торт в духовку. На шаги Инна обернулась и, увидев Катьку, удивилась, почти как папаня:
– Откуда ты, Катя? Мне казалось, что вы уже уехали!
Катька помотала головой:
– Не, мы еще здеся… Папаня, – тут Катька чуть не задохнулась от страха – чего она папаню поминает? Нельзя же! Но делать нечего, ответить тетеньке надо, – велел вам, тетенька, помогать, – выдавила она из себя.
Инка обрадовалась:
– Ой, как ты кстати! Вон, смотри, полный стол еды, я одна не справлюсь, носить надо, а никто не помогает. Давай бери вон блюдо с салатом и вот эту штуковину с грибами. Да осторожно, Катя! Это старинный фарфор! Не разбей!
Катька ничего не ответила – посуда как посуда, у них в Супоневе, у мамки в шифоньере, рюмки стоят на ножках такие ж, мамка их вообще никогда не достает. Катька взяла блюдо и пошла на террасу, мучительно соображая по дороге, как ей выполнить оба задания: вызвать в сад тетеньку Наташу и отдать дяденьке Алику письмо. Что сделать раньше? Но вдруг подумала: «А кого первого увижу, того или позову, или письмо отдам…»
Вот так умно решила Катя, забыв на секунду свой страх перед Леркой.
Когда же она вошла на террасу, то чуть не упала: за столом сидело такое страхотье! Морды все закрытые, как их?.. этими… Катька вспомнила – масками. На голове какие-то шапки, как петушьи гребни, на плечах какие-то тряпки либо салфетки красные! И никого она не узнавала! Кого звать-то? Кому письмо давать? И много людей-то было! Ужас! А была еще соседка Ирина.
Гости, подогретые аперитивом, набросились на еду, а Инка попросила Катьку еще добавить на стол салфеток, потому что сама уже, скинув фартук, осталась за столом на некоторое время, помня, что в духовке торт.
Катька принесла салфетки и стала за дверью, глядя в щелочку на «нелюдей» за столом. Кто ж там и где? И как она кого здесь найдет? Впору было зареветь, но никто бы не пожалел ее, а посмеялись бы и прогнали, и уж тогда тетка Лерка наломала бы Катьке бока, да и папаня тоже. Поэтому Катька, сглотнув слезы, глядела и выглядывала, кто сидит за столом и кто где…
А за столом не «царило веселье»… За столом было просто мрачно еще и потому, что никто друг с другом не разговаривал. По «задумке» Алисы все должны молчать, чтобы не выдать себя голосом, а по определенному знаку – хлопушки с фейерверком – все должны на секунду снять маски, тут же переместиться, перемешаться, снова надеть маски и сесть. А потом угадывать, кто есть кто. Победителя ждал серьезный приз! И уже после этого большие фейерверки, шутихи под елью, сбивание подарков и другие замечательные игры!
Алиса бросила хлопушку, погас свет, загорелись огни шутих, все сняли маски, – вот тут раздался кое-какой смех и вскрики, – и встали из-за стола…
Для Катьки узнавание и запоминание оказались непомерно трудными.
Тетенька Наташа – слава богу, она это приметила – была одета в чего-то розовое, прозрачное, широкое; больше Катька не сумела никого отметить – все были здесь, а кто где – неведомо.
При свете, когда снова маски были надеты, Катька все же радостно обнаружила, что теперь с краю и вправду сидит в розовом балахоне тетенька Наташа! Значит, ее она и позовет, а вот как?
И Катька, трясясь от страха, побежала на кухню за салфетками, – лучшего она придумать не могла, хорошо, что хоть так сообразила! Вернувшись, стала класть их на стол и, наклонясь к Наташе, прямо в ухо прошептала то, что ей вдолбила Лерка:
– Тетенька Наташа, вас в саду ждут…
Наташа вздрогнула, она не ожидала ничего подобного, но тут же подумала, что ее ждет Сандрик! Он сегодня был так мрачен, так холоден, и какой-то безнадежный взгляд был у него… Страшный безнадежный взгляд… Она чуть кивнула и тихонько встала из-за стола, пробралась к вешалке, шубу на плечи и в сад…
Теперь Катька высматривала среди пьющих молча людей в этих… как их, масках дядю Алика.
Но тут сидящий довольно близко к двери мужчина сдвинул с затылка петушью шапку – жарко, видно, стало, и Катька узнала в нем дяденьку Алика!
Катька уже ничего не придумывала, как с салфетками, а просто сунула ему в карман записку. Он удивился, а остальные не заметили, потому что Катьку вообще не замечали.
Алек, а это был он, не успел ничего подумать, даже Катьку за руку не схватил. Она же метнулась в прихожую, из дома, по снегу, забором, боясь попасться кому на глаза; побежала не в домик, к папане и Лерке, а за него, в закуток у гаража, и там, присев на обрубок дерева, не замечая, что раздета, куртка осталась в даче, зарыдала, но не в голос, а тихо, опять трясясь и чего-то жутко страшась. Чего? Боялась за папеньку? Да. Но не только за него, еще за что-то, о чем она не умела думать.
Наташа выбежала в сад; ель горела огнями и цвела подарками; снега вокруг нее весело и призывно искрились…
Но нет, там Сандрик не станет ее ждать. Где темнее. А что там, за столом? Когда Алиса начнет свои угадывания? И Наташи нет? Ну и что? Сама же Алиса сказала, что главное в этом празднике – свобода: всяк делает, что хочет. Вот она и делает, что хочет! Она вдруг почувствовала прилив сил необыкновенный, вдруг ей стало не страшно, а хорошо, и она решила, что, возможно, возможно… ей не стоило быть такой резкой с Сандриком…
Наташа обошла обряженную ель, погружаясь почти по колени в снег, – шла она по целине, – ноги в тонких колготках и открытых розовых туфлях оледенели, но она этого не чувствовала. На плечо ей опустилась чья-то рука…
– Сандрик?.. – спросила Наташа тихо.
А в это время Сандрик заметил, что Наташа ускользнула. Он был сегодня так холоден и ужасен внутри, что не бросился вслед за ней, что сделал бы еще вчера. Единственное, что беспокоило его, – так это присутствие собственного папаши, который, – Сандрик чувствовал, – никуда не уехал, находится поблизости и что-то пакостное еще сотворит. Надо бы, конечно, проследить… Но холод так сковал его, что не хотелось двигаться. Но тут он увидел, что из-за стола вышел Алек и прошел в темный зал – куда?.. Что это?
«…Что это?» – подумали и Светлана, и Лизка. Спрашивала «Что это?» и Инка, которая всегда была напряжена в присутствии Наташи, особенно если рядом был Алек.
– Сандрик?.. – повторила Наташа и, положив свою руку на руку Сандрика, обернулась. Почему она не крикнула? Она не понимала. Слабость охватила колени, руки, закралась, как мышь, в сердце, оно почти перестало биться… Перед ней стоял неизвестный мужик и ухмылялся… Знакомым из какого-то далека голосом он спросил:
– Че, не узнала своего первого? Сандрикова родного отца.
Да, это был он. Санек. Кошмар ее юности и всей жизни. Стоял и ухмылялся. Как во сне…
– Слушай сюда, – сказал он уже чуть громче, видя, что она онемело стоит, а шуба сползла с плеч и свалилась на снег, – теперь Наташка осталась в каком-то прозрачном балахоне, через который видно все, чего хочешь… И шуба лежит на снегу, и Наташка молчит…
Санек понял, что должен сейчас сделать то же, что сделал он с ней тогда, в ванной у Маринки, и сделать как надо, чтоб брюхо на нос полезло!
– Ложись, – хрипло сказал он, – и не пикай, поняла? – И показал ножик, который прихватил без Леркиного ведома: много будет знать – мало будет спать. Наташа так же молча, онемело, легла на шубу.
С далекой дачи доносился голос Алисы, но никаких шагов – никого. Никому нет до нее дела… «И почему он здесь?» – подумала, уже теряя сознание – от перегарной вони изо рта Санька, который залепил ее губы своими, мокрыми и расшлепанными, а руки его рвали платье, блудили по телу, – от всего того, что сейчас случится с нею.
Наконец Санек рванул совсем эту тряпку, трусы и добрался до Наташкиного тела – худющая, как и раньше. Но вдруг чья-то рука жестко схватила его за волосы, и он почувствовал страшный удар в челюсть – били ногой. Санек взвыл и отвалился. Перед ним стоял его сынок Сандрик, который сказал:
– Вставай, козел, поговорим.
Санек поднялся резво, потому что знал, что если еще один такой удар, то он сдохнет здесь, в этом саду, и зароют его по-тихому под каким-нибудь деревом…
Но все-таки он решил испробовать последнее – он заорал:
– Ты, сученок! Мной роженый! С матерью своей… Я знаю! Б… вы все! – и кинулся на Сандрика, уже ничего не соображая, с занесенным ножом в руке…
В это время Алек, подойдя к домишке и увидев, что там сидит какая-то баба, одна, видимо, повернул назад, потому что сердце подсказывало ему, что происходит что-то за его спиной, и не только сердце – он услышал удар и крик. Он помчался, как мог, по рыхлому вязкому снегу и, уже доставая пистолет, который успел прихватить с собой – охранникам полагался, увидев в отблесках елочных огней лежащую, распростертую, почти совсем обнаженную Наташу и, кажется, мертвую, и две мужские фигуры – одна с ножом, он понял, что это тот, о ком написала Марья, и светлую голову Сандрика, который перехватил руку с ножом и гнул к земле этого мерзавца! Наташа мертва! Алек зашелся от этой мысли и, наведя пистолет, не думая о последствиях, выстрелил. Но промахнулся. То есть не промахнулся… Он попал в Сандрика!
Санек взвыл от неожиданно пришедшего избавления.
Алек прицелился снова, но тут на его руке повис кто-то с воплями, раздирающими душу:
– Не надо, остановись! Не надо больше!.. Надо помочь Сандрику!!!
Это была Светлана – она все-таки взволновалась исчезновением сразу троих – Сандрика, Алека и Наташи, и тоже вышла в сад, не думая о том, удобно это или нет. От дома бежала, прыгая, как коза, через сугробы, Лизка в легоньком платьице на бретельках и кричала:
– Сандрик! Сандрик! Ты жив? – Никто не отвечал ей, а она, не видя никого, видела только Сандрика, лежащего на снегу…
Алиса услышала выстрел, но решила, что все уже резвятся у елки, сказала немного недовольно:
– Ну, вот, все разбежались и уже начали веселиться без нас. Пойдемте к ели, в конце концов, еще не вечер, все будет замечательно, – и она рассмеялась. Рассмеялась и соседка – Ирина, видя, как режиссерский пыл покидает Алису.
Они надели валенки, специально приготовленные в прихожей, накинули шубы и вышли из дома.
Но навстречу им из полусвета выскочила Лизка в своем белом батистовом платье на бретелях и закричала как сумасшедшая:
– Там Сандрик! Он ранен! Скорее!!! Бабушка! Скорее!!! Врача! «Скорую»… – и она упала в снег перед замершей от непонимания всего Алисой.
– Что ты городишь? – прикрикнула Алиса на Лизку. – Ты в каком виде? Ты же заболеешь! Что там у вас за игры? Иди в дом. Немедленно!
Она подняла Лизку из снега, отряхнула ее, не обращая внимания на ее лицо, глаза, подшлепнула легонько и, плотнее закутавшись в шубу, торжественно пошла по саду к непонятной кучке темных фигур, неясно расположившихся у разноцветной ели. Лизка, заледеневшая от холода и горя, пошла в дом, ища мать.
А Инна, до одури утомившаяся за сегодняшний «рабочий день», тихо заснула на маленькой терраске и не ведала ни о каких событиях, даже снов не видя. Лизка растолкала ее, та проснулась, ничего не соображая, глядя лишь с удивлением на дрожащую, посиневшую, мокрую Лизку, которая, полулежа на полу, прижималась, как щенок, к ее ногам. И молчала. Тогда Инка спросила:
– Лизок, ты что? Девочка? Что случилось?
И Лизка, внезапно прозрев, ответила, стуча зубами:
– Сандрик ранен или… убит…
– Что ты? Что ты? – испугалась Инка и стала щупать лоб Лизки. – У тебя дикая температура! Боже мой! Немедленно в постель! Бред, – сказала уже в сторону Инка неизвестно кому. И Лизка, вдруг совсем придя в себя, посмотрела на мать взглядом, в котором были и взрослая жалость к ней, Инке, и безысходная тоска, какой никогда Инка ни у кого не видела, и какое-то странное равнодушие…
Лизка поднялась, посмотрела на свое платье и сказала:
– Пойду лягу… – И побрела наверх, а Инка бросилась к их аптечке, где набрала гору лекарств и тоже поднялась в комнату дочери. Но дверь оказалась закрытой на ключ, и после долгих уговоров Лизка наконец соизволила ответить, что все приняла, будет спать и чтобы ее никто не трогал. Инка постояла у двери, пожала плечами, спустилась вниз и прошла на большую террасу – там никого не было. Она вздохнула, надела валенки, полушубок и пошла в сад.
Когда Алиса и Ирина подошли к темным фигурам, они увидели следующее: Светлана стояла на коленях перед лежащей Наташей, завернутой в шубу. Наташа, видимо, была без сознания, и Светлана тщетно пыталась, рыдая, вдохнуть ей свое дыхание, но у нее ничего не получалось. Рядом с ней лежал Сандрик, и снег падал и падал на его лицо… Стоял Алек с опущенной головой… Санек лежал на земле и мычал. Вместо лица у него было месиво, правая рука неестественно вывернута. Алек не убил его только из-за Светланы, которая в полной истерике кричала, что нельзя, нельзя, нельзя! Тогда Алек бросил пистолет и разбил Санька на части, мстя за Сандрика, себя, Наташку – за всех, хотя он полностью и не мог разобраться, что же произошло и почему.
Увидев все это, торжественная Алиса схватилась за сердце и грузно опустилась в сугроб. Соседка Ирина, совершенно ничего не понимающая, но знавшая, что надо делать, побежала в дом за валидолом и Игорем.
Игорь понял ситуацию.
– Так, – сказал он, – вы что, белены объелись? Живо Наташу в дом, Светлану и Алису тоже. Алька, – обратился он к сыну, – срочно вызывай «скорую», милиции они сами сообщат.
Игорь легко взял на руки Наташу, Светлана было завопила, но Игорь цыкнул на нее, и она замолкла.
– Ирина, помогите моей жене. – Видя, что Алиса открыла глаза и бессмысленно озирается вокруг, Ирина подошла к ней, с трудом подняла из сугроба и кое-как, напрягая все силы, потащила Алису к дому и усадила на маленькой терраске, куда вела только одна ступень.
Вошел запыхавшийся Игорь:
– Маман рыдала и упросила нести Наташу к себе. Как хотят. А теперь, Ирина, вы – мой помощник. Грелки! Коньяк! – Ирина бросилась выполнять. А он опять ушел в сад.
Алек уже сидел на снегу и смахивал рукой снег с Сандрикова лица. Игорь подошел к нему и отвесил пощечину – Алек вздрогнул, вскочил было с ответом, но, увидев холодно-разъяренного отца, стих и наконец пришел в себя.
– Ты мне расскажешь, в конце-то концов, что здесь произошло?
И Алек рассказал отцу все.
– Так, – сказал Игорь свое сакраментальное слово, – будем надеяться, что оба живы… выживут… Но ты не имеешь к этому никакого отношения, понятно? Еще не хватало, чтобы моего сына обвинили в убийстве…
Игорь взял носовой платок, вынул перчатки из кожуха и начисто вытер пистолет Алека. Потом приложил пальцы Саньковой руки (рука была теплой) к рукояти, затвору, слегка кое-где смазав…
– Теперь слушай, сын. Этот работник, которого мы наняли, ленивый, пьяница, нагло требовал денег, а потом напал на Наташу, посла, нашу гостью, и хотел ее изнасиловать. Ты услышал крик, вышел, Сандрик тоже. Ты увидел, что подонок угрожал пистолетом, твоим пистолетом, который ты держал в столе внизу, а этот подонок выкрал… Ну, выгонят тебя из фирмы – ничего, прорвемся. Наташа придет в себя, и ты уедешь. Далее. Сандрик подбежал быстрее тебя, ты плутал, тебе показался крик с другой стороны, ясно? Сандрик бросается на мерзавца, Наташа в беспамятстве, подонок пугается и стреляет, ты подбегаешь, вышибаешь пистолет (Игорь рукой в перчатке прицельно бросил его в сугроб), вот так, и избиваешь его до полусмерти, потому… потому что иначе ты сделать не мог.
Они как мужики тебя поймут, а я им в этом помогу. Главное, чтобы Сандрик выжил. – Игорь подошел и пощупал руку Сандрика. – Теплая… пока… Но – плох, очень плох… Чувствую. Где же, черт возьми, «скорая»?! Милиция обязательно явится сюда. А Наташку лучше всего привести в чувство своими силами, ничего не рассказывая… – Игорь кивнул: – Да, конечно. Как только она придет в себя, тут же в Москву, со Светланой. Если хотят Наташу допрашивать – пусть летят в Европу и записываются к послу на прием. – Игорь чувствовал себя как никогда бодро – состоялось ДЕЛО, и он был в нем необходим. Деятельность, любая, для него – все. – В общем, я пойду распоряжусь, а ты побудь здесь, дождись «скорую».
Алек кивнул, но содрогнулся: ему вовсе не хотелось оставаться в этом теперь странном саду, с зажженной елью, с игрушками и подарками под ней и с двумя молчащими людьми на снегу, то ли спящими, то ли… мертвыми…
Отец бросил ему полушубок на плечи, за что Алек его мысленно поблагодарил, но вслух не сказал ничего, не мог, и прямой, в темном вечернем костюме, стойко зашагал к даче – навстречу воплям, истерикам и рыданиям.
Лерка, когда ушел на «дело» Санек, уютно устроилась в кресле. Она приготовилась ждать и была почти на сто процентов уверена, что Наташка перепугается и отдаст все, что у нее есть. А есть у Наташки, скажем прямо, немало, пусть не прикидывается овцой. «Впрочем, – призналась Лерка, – она и не прикидывается».
Вот на этих приятных мыслях она и услышала выстрел, а вскоре и крики. В тишине сада они хорошо разносились. Лерку затрясло: «Санька пришибли… Не Наташка же! Сандрик! Больше некому!» Санек орал истошно и надрывно и вдруг замолк. Кончилась, Лерка, твоя идея. Не надо было лезть в это гнилое – с самого начала – дело! Она чуть не выпрыгнула из кресла, накинула свою «ламу» и в дверь не пошла, а выдавила оконце и вылезла наружу: какие-то голоса доносились до нее, кто-то кричал что-то, но она не слушала.
Пролезла в дыру (хорошо, Санек эту дыру проделал!) и была такова. В пансионате она не стала выписываться, а, забрав свои вещички, по снежку-по морозцу рванула к шоссейке, где остановила частника, и он ее за тридцать баксов домчал в Москву. Она решила, что завтра же звонит в Минск и отъезжает к сестре навечно, станет гражданкой Белоруссии. Даже о квартире не думала Лерка – так она боялась Сандрика и мести.
Катька сидела у стенки гаража, вся заледенев, и тоже боялась. Боялась за папаню. Вдруг он, пьяный ведь, скажет еще что тетеньке Наташе этой, а она Сандрика позовет…
Тут Катька услышала выстрел и потом папкин голос – он что-то кричал про Сандрика, а потом закричал так, будь его режут. Скорей к папке! Только бы папка был жив и уехали бы они в Супонево.
Вот тут-то и заплакать бы и зареветь Катьке, но слез не было – один страх и ужас, что папаньку убили. Катька, ничего не понимая, выскочила из своего укрытия и поскакала по снегу, туда, где виднелись люди. Катька поняла, что один как бы сидит на корточках, а двое неподвижно лежат на снегу. И папки нигде нет. Когда она подбежала, то даже не посмотрела на того, кто сидит на корточках, а бросилась (и все с сухими, как кора, глазами!) к тем двоим, что лежали на снегу…
Там лежали папка и Сандрик. Катька узнала его по белым волосам, перевела безумный взгляд на папаню – у того лицо краснело кровью, синело от мороза и синяков.
Катька покачнулась, упала в снег на колени перед этими двумя и завыла в голос-голосину:
– Ой, милые-и вы мои-и! Ой, да как же я на земельке-то без вас бу-уду!.. – Но этот вой-плач так вдарил ей самой по сердцу, что она прихватила себя рукой за рот и уже тихо скулила и подвывала, как раненая собака, как смертельно раненная собака, раскачиваясь взад и вперед, не чувствуя холода… И тут в калитку затрезвонили. «Скорая»! Алек облегченно вздохнул и помчался открывать…
