Текст книги "Теплый пепел надежд"
Автор книги: Ксения Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
– Никогда… – повторил Касьян, – кто знает, что случится завтра, через год? Может, ты станешь большим бизнесменом, или артистом, или менеджером… Откуда мне знать? И встретишься с ней. А она к тому времени сойдет со своих подмостков и будет просто еще одной смазливой женщиной… И, предположим, не замужем… А ты тогда поймешь, что она тебе не нужна. Ты перестанешь ее любить, забудешь ее – у тебя будет другая жизнь. Да мало ли что…
Но Макса на данный момент не интересовал столь дальний вариант, и еще он верил, что такая любовь не проходит никогда! Он посмотрел на сыщика с сожалением.
– Вы меня не знаете, Касьян Гордеевич, я – очень упорный и не забываю ничего. А Зинаиду невозможно забыть. Даже хорошо, если я встречу ее через два года или больше, она будет свободна, перестанет показываться во всем этом тряпье… – Макс даже скулами как-то затвердел. – И если я приду к ней и скажу: Зина, я люблю тебя уже два года, будь моей женой… – неужели она сможет отказать?
– Думаю, не сможет, – ответил Касьян как можно серьезнее… Ну что ему внушать сейчас Максу? Он слышит только себя… И потом, действительно, никто не знает, что будет. – Хорошо, Максим, будь по-твоему, но только не лезь пока со своей любовью, чтобы не набить шишек, идет? Она сейчас тебе не ответит… Подожди.
– Два года? – с надеждой спросил Макс.
– Два… или больше. Но за это время ты должен стать чем-то, ты это понял? Иначе вам удачи не видать! – пропел Касьян и, уже совсем утомившись, поднялся со стула.
– Пока, Макс, если что-то услышишь о Соне, сразу же ко мне. – Он дал Максу визитку и направился к выходу.
Однако через минуту, чертыхаясь и злясь на себя, вернулся и прошел к Ирине на кухню.
Она колдовала над необыкновенной красоты салатом. Касьян окликнул ее, Ирина обернулась к нему с улыбкой, но особой радости он в ее лице не заметил. Обижается, что он редко заходит?..
Ну вот они сейчас и поболтают!.. Усталость вдруг улетучилась, Касьян был свеж и готов к битвам.
– Касьян! Вот сюрприз!.. Совсем нас забыл! Здравствуйте… – заговорила Ирина Андреевна, пытаясь снять напряжение, овладевшее ею.
Они присели на маленький диванчик, и Ирина насмешливо спросила:
– Ну что, сыщик? Напали на след очередного киллера?
– Не совсем так, дорогая Иринушка Андреевна! А у кого я могу узнать точную и проверенную разумом информацию? Только у вас, дражайшая моя!
Женщина засмеялась, видно было, что она польщена.
– Иринушка, – проникновенно начал Касьян, – вы же здесь неотлучно, наверное, уходите к себе, только когда зал опустеет? Вы же не доверите этот процесс дежурным? Практически, вы видите всех, кто к вам приходит, так?
– Да, а что вас интересует, вернее, кто?
– Речь идет о нашей красавице Зинушке, – чуть иронически уточнил Касьян, как бы не придавая значения этому вопросу, – к ней кто-нибудь приходит? Или заходил?
– Вы знаете, что я теперь к ней отношусь не так восторженно, как вначале. Из-за разных причин… Но вот в том, что она никого не водит, могу поклясться! – с горячностью ответила Ирина.
– Я имею в виду не только мужчин, – осторожно заметил Касьян.
– Уж не думаете ли вы, что она?..
– Вообще-то не думаю, – успокоил Ирину Касьян, – пока меня интересуют ее гостьи…
Ирина задумалась, покачала головой: нет, не припомнит никого… Когда здесь жила Сонечка (Касьян вздрогнул: не слишком ли мало он обращал внимания на эту Сонечку?), к ним еще кто-то заходил, а сейчас Зина просто отшельница. Пропадает в своем Доме моды, ходит по ресторанам, на презентации, здесь быстренько поест, иногда с кем-нибудь посидит коротко и спать. Давайте еще Сашу спросим, – предложила Ирина. – Я сама спрошу.
Вернувшись вскоре, она покачала головой:
– Нет, он никого не приметил. Зина всегда одна. Своих знакомых она сюда не приглашает и, кажется, скоро отсюда съедет – ей выбил или купил квартиру, я не знаю, этот Разаков. По-моему, он ее любовник…
Ирина внимательно посмотрела на Касьяна:
– Вас это не огорчает?
– Нисколько, – честно признался он, – я отношусь к ней как к произведению искусства. Ирина, я вам сейчас покажу одну фотографию, правда, это со скульптуры… Возможно, эта девушка бывала у вас. Мимоходом как-то… – Он вынул из бумажника фотографию. – Вот, посмотрите, не отвлекаясь на фигуру.
Ирина довольно долго изучала снимок.
– Как странно! Девушка необыкновенно уродлива, а фигурка… Кто этот скульптор?
– Один непризнанный гений, он умер недавно.
Ирина продолжала рассматривать фотографию.
– Кого-то она мне напоминает… Не представляю… – Она с сожалением глянула на Касьяна. – Никак не вспомню!
Она долго молчала и наконец со вздохом произнесла:
– Нет. Здесь такой девицы не было. Это точно. Я включила свой компьютер, – Ирина с улыбкой постучала пальцем по виску, – и он мне сказал, что я ее вживе не видела. Никогда.
– Но все же она вам кого-то напоминает, ведь так, Иринушка Андреевна? – допытывался Касьян.
– Как будто… – уточнила Ирина, – но я точно знаю, что она у нас никогда не была.
– Я оставлю вам снимок, и если девушка появится, звоните мне в любое время.
– А что, она опасна? – с тревогой и любопытством спросила Ирина. Ее стала интриговать история с этой девушкой. – Вы мне хоть намекните, что она и кто…
– Она пропала, исчезла… Кстати, если захотите, узнаете все у вашего юного постояльца Макса. Только обо мне ни слова. Как-нибудь, своими женскими хитростями, спровоцируйте его на рассказ о своих ранах… А вдруг он что-то вам расскажет?..
– Я уже пыталась! – воскликнула Ирина. – И он почти сдался! Но тут мимо прошла Зина, бедный мальчик ошалел и замолчал. Он в нее влюблен до безумия, – сердито заключила Ирина. – А она демонстративно его игнорирует. Я считаю, так нельзя! Надо мягче, по-доброму.
– А вот тут вы неправы, дорогая, – возразил ей Касьян, – им, таким вот влюбленным, только палец протяни, голову откусят!
– Все-таки, я считаю, так нельзя… Как-то даже оскорбительно, – упрямилась женщина.
– Иринушка, – Касьян встал, – я сегодня отработал четыре смены… Пойду ко щам, как говорили в нашей юности, хотя щей мне никто не варит, – заметил он с притворной грустью.
Для Ирины могла начаться другая, весьма интересная тема: женитьба Касьяна. И обязательно на Олик. Но усталый сыщик уверил, что они еще посидят, и в самое ближайшее время. Тогда он, выслушав ее советы, возможно, надумает что-либо.
Рано утром Касьян, позвонив в Склиф, вызвал патологоанатома Александра Ивановича Мигранова – своего старого приятеля Сашку.
Тот был на месте и, узнав друга, незло ругнулся: звонит только по делам. Касьян пригласил господина доктора попить пивка.
Сашка согласился через полчаса выскочить, попросив Касьяна долго не мурыжить его своими сыщицкими проблемами, а сразу сказать, что от него требуется.
У Саши Мигранова была феноменальная память – он помнил почти всех своих «пациентов». Стоило ему перебрать в голове свой «список», как он тут же выдавал информацию. Кстати, это говорило о том, что Сашке давно пора менять место работы, тем более что диагност он был классный. Но здесь были, как ни странно, большие заработки – Касьян не вдавался.
Каждый раз, когда Сашка вспоминал какого-нибудь забытого всеми покойника и его историю болезни, Касьян уговаривал его уходить отсюда: «А то скоро с песнями поедешь в другой дом»…
Все это не нравилось Касьяну, однако в своих шкурнических рабочих интересах он Сашку ценил и использовал…
Купив по тройке банок пива и воблы, приятели устроились на скамейке в скверике. Касьян предложил бар, но Сашка отказался, сославшись на дела. Попивая пивко и обсасывая тощие воблины, поговорили. Сашка быстро сообразил, о ком идет речь. Да, к нему из реанимации поступил, прожив в клинике около часа, Анатолий Макарович Шорников, шестидесяти двух лет. Отравление барбитуратами в алкоголе.
– Отравили? – быстро спросил Касьян.
– Не уверен на сто процентов, – ответил Саша, – может, старик сам баловался и добаловался до точки. Да еще сигарета одеяло подожгла, дым ему этот ватный прямо в носоглотку шел. Короче, и то, и другое, и третье.
– Но ты насилие не отметаешь?
– Ничего я не отметаю, – возразил чуть раздраженно Сашка, – это вам решать, а не мне. По мне, так старик сам, но вполне возможно, кто-то помог. Кто его знал хорошо… Ну, с меня все? А то меня клиенты ждут, – усмехнулся, поднимаясь со скамейки.
У Касьяна защемило сердце.
– Санька, давай днями встретимся, посидим, потреплемся по-человечески… Я тебе позвоню. Сейчас у меня гон идет, понимаешь?
– Понимаю, – опять усмехнулся Сашка. – Пока, до скорого, я тебе выписку подошлю, – он пошел прочь, сунув невскрытую банку пива под мышку. Какой-то сгорбленный, постаревший, маленький.
Касьян долго смотрел ему вслед.
…Ну вот и вырисовывается дело. Девочка эта, Сонечка знаменитая, с явными криминальными наклонностями, обозленная на весь свет из-за мальчишки, который ее презирал и даже ненавидел, устраивает этому мальчишке месть, не думая, убивает она его или только ранит…
Сбегает в Москву. Здесь почти такая же ситуация.
Ее пользуют. Художники. Бомжи и бомжихи… Она звереет. Попадает к Кирику. Может быть, в него влюбляется или просто видит в нем человека, а он ее выгоняет… Наверное, тут права Зина.
Сонечка идет уже сознательно, по навету Макарыча, к Генке… А дружок наш старинный оказался дрянью…
Касьян остановился. Как она могла устроить Генке сердечный приступ?.. Могла, вдруг решил он. Генка к ней пристал, устроила скандал… Или дала выпить?.. Тех же барбитуратов с водкой… Но их же не было у него в крови! А кто знает?! Кто на это проверял? Сейчас уже все, Генка же не попал к Сашке… И Макарыча она. Из злости, обиды… Когда же это произошло? Нужно точно выверить.
Сыщик вспомнил, что Марьянов разговаривал с Макарычем после визита к нему Сонечки… Тьфу ты! Да что это он все время называет ее Сонечка… Въелось после этого триптиха! На ней все сходится! Хотя вполне возможно, что она ни сном ни духом… А почему тогда пропала? Прячется? Могла бы уж объявиться, если чиста. И где прячется? Кто у нее есть? Да те же бомжи.
Так, Касьян Гордианыч, надо подавать в розыск. Все. Точка.
Не успел он войти, как в комнате заверещал телефон. Он хотел было не подходить – надо всерьез заняться бумагами, но что-то подтолкнуло его взять трубку.
Это был бомж Федя.
– Ну что? – крикнул Касьян. – Пришла?
Федя замямлил, что не знает, может, и она, молодая дама в шляпе, лица он не разглядел…
– Еду, – лаконично ответствовал Касьян. Федя едва успел сообщить, что он ждет его на скамейке во дворике.
…A-а, он ждет денежку за сообщение. А если не она и не к Кирику?.. Все равно для поддержания духа надо отстегнуть Феде двадцать-тридцать штук.
Федя сидел на лавочке. Касьяну он обрадовался как родному. Тот дал ему тридцатник, пояснив, что это задаток.
Подробности были такие: дама молодая, синий короткий плащ-размахай, туфли-бахилы на здоровенной платформе и шляпа со спущенными полями.
Федя рванул за ней в подъезд – мало ли куда она идет и зачем… Она стояла у дверей Кирилла.
Вроде не Сонька. Эта повыше и стать другая. Он услышал у порога какой-то разговор, и дверь захлопнулась.
– Она там, – прошептал Федя.
– Хорошо, спасибо, – Касьян направился к дому.
– Вы что, пойдете? – испугался вдруг Федя. – Они на меня бочку покатят…
– Ничего не случится, Федор, – успокоил его Касьян. – Я с Кириком знаком. Был рядом, решил заскочить. Если у него дама, уйду тут же… А может, и дверь не откроют.
«…Не откроют – подожду», – подумал сыщик. Он направился в подъезд, а Федя – в ближайший ларек, раздумывая, нести Зофье и Барбосу бутылек или заначить и выпить тихонько во дворике, под сенью дерев. Как тут не пожалеть о Макарыче! Сейчас бы прямехонько к нему. За одну бутыль заплатил, вторую – в долг… И посидеть можно, покалякать. Но Макарыча нет. Кончил кто-то. Это для дураков: напился, окурился… Не пил тот никогда и не окуривался.
Войдя в подъезд, Касьян остановился. Пожалуй, ничего глупее он придумать не мог… В качестве кого он предстанет? Дурака-сыщика? Все мыслишки которого несложно вычислить, особенно такому умному мужику, как Кирик!
Нет, идти туда нельзя. Надо придумать что-то посерьезней…
Выйдя из подъезда, Касьян направился в отделение милиции, которое было совсем рядом, и вскоре явился обратно с биноклем. Он устроился на спинке скамейки, как раз напротив окон Кирика. Конечно, странно Касьян выглядел; впрочем, все дома пустовали в ожидании новых хозяев.
Хорошо, что художникам нужен свет – шторы были раздвинуты. Посреди комнаты стоял Кирик и что-то говорил даме в шляпе, плечи ее подрагивали, будто она плакала… Зина?!
Лица он не видел, но по стати, фигуре будто она. Касьян этому не удивился – что-то такое предполагал…
Кирик горячо убеждал женщину в чем-то. И вдруг она бросилась Кирику на грудь, зарывшись лицом в его рубаху. Тот осторожно отстранился и, взяв ее за руку, усадил на стул. Она не сопротивлялась, села, так и не подняв головы.
Касьян чертыхнулся. Плечи ее продолжали вздрагивать, Кирик подал ей стакан воды, она его отстранила рукой. Касьян разглядел даже жалость в лице Кирика. Вдруг дама вскочила и бросилась к двери. Кирик успел ухватить ее, и между ними началась борьба, в которой взял верх Кирик. И снова начал говорить, говорить, но, наконец, отпустил ее. Она что-то сказала, повернулась к двери и выбежала. Кирик остался растерянно стоять посреди мастерской.
Дама вышла из дома и, опустив голову, быстро пошла по улице.
Скатившись со скамейки, Касьян последовал за ней на довольно приличном расстоянии. Если он ее потеряет, явится к Кирику и заставит его рассказать, что за дама его посещала!
Дама уже дошла до угла и махнула рукой вывернувшемуся такси. Тут ей пришлось приподнять голову, поля шляпы колыхнулись, и Касьян узнал Зину.
Тихо присвистнув, он прекратил преследование. Сегодня, сейчас он поедет в Дом и будет там сидеть, пока она не вернется. Вот тогда он и уличит ее во вранье!
В этот день работа не шла совсем. Кирик красил третью часть триптиха. И все, что он делал, ему не нравилось. Может быть, из-за того, что с утра пришли «новые русские», заявив, что завтра-послезавтра в доме начинаются работы, и ему пора складывать свои мольберты. (Ходили они и к Зофье, но там не открыли, и новые хозяева подсунули под дверь записку с угрозой не только выкинуть все «святое семейство», но и кое-куда сдать.)
Но не это волновало Кирика. Сонечкина судьба не давала ему покоя. Вокруг нее сжималось кольцо. И занимался этим сыщик Касьян, умный, хитрый. Конечно, Кирик мало чем ему помог, но кто его знает. Уж больно пронизывающий у сыщика взгляд, хотя внешне рубаха-парень!
Где эта дурочка Соня? Кирик боялся, что она скоро у него появится… За его мастерской наверняка послеживают… Он кое-как бросал краску на холст, отдавшись своим невеселым мыслям.
И еще эти новые хозяева! Если он уедет, Сонечка потеряна окончательно, она и не знает толком его адрес…
А ему необходимо с ней увидеться!
Коротко позвонили в дверь. Новые? Рановато. Федя с просьбой о бутылке? Возможно. Он посмотрел в «глазок». Перед дверью стояла дама в большой шляпе, лица не видно.
Кирик отворил дверь. Дама подняла голову, открылось прелестное лицо, обрамленное рыжими завитками, она ослепительно улыбнулась.
– Кирик Успенский? – спросила она мягко. – Я правильно пришла?
– Да, – только и сумел ответить Кирик.
– Разрешите? – чуть насмешливо спросила молодая женщина. Смутившись, остолбеневший хозяин пригласил войти.
Она шла по коридору ломкой походкой красавицы, привыкшей к подиуму.
Чуть замешкавшись, женщина распахнула дверь в мастерскую, вошла и остановилась, разглядывая.
Молодая прекрасная незнакомка усмехнулась:
– Никогда подобного не видела! У вас всегда так? Или я попала не в то время? – она повернула к Кирику смеющееся лицо.
– Всегда, – откликнулся он.
Гостья внимательно посмотрела на него и медленно произнесла:
– Мне говорили, что вы молчун, но настолько?.. Впрочем, это ваше дело, – холодно проговорила она и перешла на деловой тон:
– Кирик…
Гостья подождала, пока он назовет свое отчество, чего он делать не собирался – она-то вообще не назвалась!
Словно смутившись, незнакомка воскликнула:
– Я же не представилась! Зинаида, – и протянула руку для поцелуя вниз ладонью. Но Кирик чуть поклонился и легонько пожал протянутую руку.
Дама, едва заметно нахмурившись, продолжила:
– Кирик… Я хотела бы иметь свой портрет.
И замолчала, глядя на него.
Художник тоже смотрел на нее. Гостья поежилась под его взглядом:
– Как вижу, такая натура вас не вдохновляет. Но я столько о вас слышала… Пусть это будет дорогой заказной портрет. Заказы же вы берете?..
И тогда он сказал:
– Здравствуй, Соня, я знал, что ты придешь, но не думал, что такой…
Потерявшись, она тихо спросила:
– Как ты меня узнал?.. – Раньше она его на «ты» не называла.
– Я же художник и столько красил тебя, – как-то печально ответил он. – Чутье. Может быть, такое же, как у матери. Думаешь, она бы тебя не узнала?
– Думаю, не узнала бы, – надменно произнесла Соня, – ведь мой «возлюбленный» Макс не узнал меня! Влюбился!.. – Все это она говорила с чувством превосходства, нисколько не смущаясь.
– Как ты изменилась, – медленно проговорил Кирик, разглядывая ее.
– Естественно! – воскликнула она.
– Я не о том… – вздохнул он, – ты изменилась внутренне.
– Что? Стала хуже? – с вызовом спросила Сонечка.
– Хочешь правду? Ты стала отвратительной.
Вспыхнув до корней своих рыжих завитков, она вдруг заплакала, отвернулась от него.
– Ты хотела правду? Ты ее получила, – говорил Кирик меж тем ровным, спокойным голосом. – А теперь ты плачешь. Чего ты ждала? Что я приду в восторг от твоей смазливой мордашки? Но ведь на меня это не действует, Соня, ты же должна бы меня знать! Или уже забыла? Немудрено.
Она не отвечала, отвернувшись, и Кирик замолчал, ощутив безмерную жестокость своего заявления.
Ведь она, по сути, девчонка! Ей так хотелось похвастаться своей новой внешностью, как новым нарядом! А он даже не оценил ее хотя бы одним-единственным комплиментом… Однако это была не та Сонечка, которую он знал и готов был полюбить… Даже если считать ее надменность и светские ужимки бравадой, маской.
Не так бы она пришла к нему, если бы осталась той Сонечкой, даже изменив внешность… Эта ему была несимпатична. И все же на сердце у него скребло оттого, что он ее обидел, и Кирик мягко предложил:
– Ну что ж, садись, посидим, как прежде, выпьем кофейку… И все обсудим.
Но видел, что это напрасно – она оскорблена, раздавлена, уничтожена его словами.
Плечи ее все еще дергались, и он тихо сказал:
– Сонечка, девочка моя, прости…
Кинувшись ему на грудь, она стала плакать, зарывшись лицом в его заляпанную красками рубаху. Кирик отодвинулся от нее, осторожно взял за руку и усадил на стул.
Соня все плакала, и он дал ей стакан воды… Она отстранила его руку и бросилась к двери.
Кирик догнал ее, приговаривая:
– Соня, Сонечка, ты не должна так уходить, слышишь? – Она молча, зло боролась с ним, и наконец он понял, что не хочет ее удерживать.
– Ты сама хочешь уйти. Иди. Но я тебя жду, поняла? Нам о многом нужно поговорить.
Хлопнула дверь. Кирик остался один, готовый бежать за ней. Как он мог так отстраниться? Ведь теперь она еще более хрупка и ранима! Какой же он тупой, черствый, эгоистичный тип. С ним нельзя иметь дело.
(Тут Касьян и засек Соню, когда она вышла и остановила машину. Он подумал, что «Зина» поехала в Дом, и потому со спокойной совестью отправился туда же. Однако Зина-Соня вдруг велела шоферу везти ее обратно.)
Кирик чувствовал себя убийцей, ему было тошно и страшно, он презирал себя и ненавидел, жалея Сонечку все больше и больше…
Он жалел ту Сонечку. Эта девица для него совершенно чужая, и он рад был, что она не стала его долго терзать заламыванием рук.
Но ведь она все-таки Соня! Сонечка! И потому он в ответе за нее. Вспомнился ему Касьян, который, несмотря на его профессию, был Кирику симпатичен… Однако тот при деле, он должен действовать по букве Закона, даже если сам будет испытывать к подследственной жалость.
«Господи! Прости меня!» И еще подумал Кирик, что если бы кто-то близкий и авторитетный (хотя среди живых для него авторитетов не было) сказал ему: «Ты отвратителен», мысль о самоубийстве не была бы для него дикой.
А что, если и Сонечка?.. Даже такая, как теперь?.. Кирик не знал, за что хвататься: то ли бежать ее разыскивать, то ли идти на поклон к Касьяну и все ему выложить, но лишь как предположение… Нет, нет и нет! Туда он не пойдет.
Именно в этот момент раздался звонок в дверь.
Это была Соня. Ее заплаканное лицо чуть-чуть приблизилось к тому, каким оно было тогда… Или Кирику так хотелось. Он был несказанно счастлив!
– Сонечка, дорогая моя, – сам чуть не плача, бормотал он, – я так рад, что ты вернулась! Я – дурак, идиот, прости меня, ради всего святого!
Он взял ее вялую, холодную, влажную руку, потащив в комнату, где они столько вечеров провели в разговорах, молчании, слушании музыки… О, какое это было счастливое время!
Не сопротивляясь, Соня дала снять с себя плащ, оказавшись в роскошном синем струящемся шелковом платье с тоненькой золотой цепочкой, обмотанной вокруг шеи несколько раз. Она была очень хороша с вьющейся пышной короткой стрижкой и бледным лицом, которое светилось, как драгоценный фарфор.
Кирик усадил Соню в кресло и принялся готовить кофе, давая ей время прийти в себя и настроиться на длинный разговор. И все-таки она лучше и умнее его! Она, которую он так оскорбил, вернулась! А он? Его корежило от собственной черствости.
Наконец кофе был готов, нашлось немного коньяка, и они сели за столик, все так же молча.
– Ну, Сонечка, расскажи мне все, как прежде. Только скажи – ты меня простила?
Она странно посмотрела на него, он вдруг заметил, что глаза у нее разного цвета: один – желтоватый, как бы прежний, другой – зеленоватый, словно у потустороннего существа.
– Простила, – коротко и бесстрастно ответила Сонечка. И он понял, что не простила. Пока, во всяком случае. Ну что ж, ему придется потрудиться, чтобы она поверила в его искренность.
Соня молча пила кофе, было видно, как ей трудно начинать исповедь. Девушка считала, что все будет совсем по-другому: она придет в блеске красоты и славы и не будет никакого тяжкого разговора, а только безудержное восхищение, удивление…
Он тут же полюбит ее… Потому что, как бы ни внушал он ей раньше, что ее уродство – это необычная красота, Соня не верила. Ей казалось, что если бы она стала красавицей, то Кирик полюбил бы ее… А тут такое!
Она забыла или не понимала, кто такой этот Кирик Успенский.
– Давай послушаем музыку, – вдруг сказал он, – хочешь Моцарта?
Соня кивнула, и он тихонько включил проигрыватель. Музыка расслабила ее, ей вспомнились их вечера, особенно тот, когда она рассказывала все о себе… Исповедь полилась сама собой, сначала спотыкающаяся, потом ровнее, глаже, но лишь по форме, ибо содержание ее становилось все чернее. Однако Кирик стойко слушал, не перебивая.
– Я считала, что знаю вас и была счастлива нашей дружбой… И была… – тут Соня замялась, – и была в вас влюблена. Я знала, чувствовала, что вы гениальный художник, и готова была служить вам вечно… Моделью, домработницей – кем угодно. Наверное, я не рассчитала свои силы. Когда вы ушли с той наглой дамой, которая смеялась, глядя на меня, я мгновенно решила уйти, чтобы не мешать вам, тем более что триптих вы почти закончили, я вам уже была не нужна и притом услышала, что я одноразовая модель.
Пошла к вашему своднику Макарычу и осталась у него ночевать, мне не хотелось вас больше видеть… А он давно предлагал мне работу у какого-то миллионера-художника, которому нужна необычная натура. И тут пришли ваши друзья… Геннадий и Олег…
Короче, я уехала к Геннадию.
Вы же знаете, как «шоферня» относится к натуре. Ну и вот. Делайте вывод. Очень скоро я ему надоела, он стал водить девиц, сделав с меня маленькую скульптурку и изругав вас – именно вас! – за то, что вы со своими закидонами всех художников пытаетесь подмять под себя…
Не буду говорить о последующей жизни, но однажды я оказалась на улице, в мороз…
И пошла по рукам. Я была у всех. Хотя никому, в принципе, не была нужна. Это вы что-то во мне нашли и сделали гениальные картинки – так сами художники оценили, еще говорили, что такое мог сотворить безумный или гений…
А они все нормальные и хотят красить красивых баб или уж гнусную старость, но не юное уродство. Уродство не должно быть юным, уродов надо убивать в младенчестве, так однажды сказал ваш Геннадий…
Я это запомнила навсегда. Таких, как я, не должно быть на земле, потому что они никому не нужны. Геннадий говорил, что он испытывает ко мне такое отвращение, что оно даже перерастает у него в патологическое сексуальное влечение, но после акта он готов меня убить.
Он меня бил. Избивал, если проще… Короче, чтобы уж очень не занимать ваше время, я попала к тому самому миллионеру, о котором говорил с самого начала Макарыч. Миллионер, совершенный придурок, молодящийся, как баба, пришел от меня в ужас, я поняла, что теперь мне уже совсем некуда идти… Правда, он сказал, что ночью меня не гонит, я могу переночевать… И он явно хотел поговорить о вас.
Я позвонила вашему знакомому доктору…
– Моему? – удивился Кирик. – Что за доктор?!
– Ну, не знаю!.. Он был у вас однажды и все смотрел на меня, а потом спросил: не хочу ли я кардинально изменить свою внешность? Стать красавицей. И быть неузнаваемой. Сунул мне свою визитку, присовокупив, что будет меня ждать и согласен сделать все без гонорара, потому что это лишь эксперимент: его собственный метод, который опробован несколько раз и не всегда удачно… Его звали Андрей Николаевич…
(Кирик вспомнил, что покойный Генка все говорил о каком-то докторе, который рвется к Кирику в мастерскую: хочет посмотреть, как тот работает и сами его работы, – доктору нужно это для его каких-то экспериментов… И приволок того однажды.)
Доктор сказал мне: приезжай, я оплачу такси.
Я жила у него больше трех месяцев, вместе с операциями и всем прочим. Это был еще один ужасный период моей жизни – я была подопытным кроликом. Не все сразу получилось. Андрей не давал мне смотреться в зеркало между экзекуциями…
Когда он разрешил, я разрыдалась – на меня смотрело красивое незнакомое лицо, испещренное порезами, уколами, содранной кожей!
Волос совсем не было и даже уши были перетянуты чем-то… Андрей радовался, как ребенок, давая пятьдесят процентов вероятности, что все сойдет и я буду его первая и единственная модель. Говорил, что он тоже художник, и покруче, чем эти шалопаи, которые малюют людей на холстах. А он творит такое, что никому и не снилось! Жаль, он не может пока показывать меня на всяких симпозиумах и прочее – метод его часто дает сбои… Потом он еще раз содрал с моей физиономии почти всю кожу и снова уложил в постель… Но хватит об этом.
Я взяла новое имя, фамилию, паспорт… И вот перед вами Зинаида Игоревна Семенова, фото-модель и самая-самая манекенщица Москвы и уже почти Европы.
– Сонечка, а как ты устроилась с паспортом?.. Тоже доктор? – спросил Кирик.
Сонечкино лицо потухло:
– Нет, не доктор. Все тот же Анатолий Макарович Шорников, ваш сосед. Он мог все. И наркотики тоже… Я пробовала, в самые плохие свои минуты… Но на меня курение и понюх не действуют, а уколов я боялась, хотя Макарыч и уговаривал меня. Перешла на сильные транквилизаторы.
Она хотела продолжить, но Кирик решил – теперь или никогда!
– Сонечка… – начал он с трудом, – скажи мне… только правду, и я, слышишь, никогда ни словом никому не обмолвлюсь… – он застрял, не в силах выговорить то, что давно бередило его душу.
Сонечка усмехнулась и помогла ему:
– Вы хотите спросить, виновна ли я в их смерти? Да, виновна.
У Кирика ухнуло и покатилось куда-то сердце: он предполагал, более того, был почти уверен в этом, но… Услышать такой спокойный ответ?..
Он молчал, в упор глядя на нее. Она отвечала ему грустным спокойным взглядом.
– Но как?.. – выдавил наконец из себя Кирик.
– Как я могла? Или как я это сделала? – спросила Сонечка, чуть усмехнувшись.
Он вдруг почувствовал приближение грозовой атмосферы.
Сонечка напряглась, готовая к отпору, в ее сухо поблескивающих глазах появилась твердость. Он тоже постарался взять себя в руки. Кто он, мужчина или тряпка, слабак?
Перед ним несчастное, изломанное людьми существо, в чем есть и его доля… Вместе с тем она – убийца.
Раньше, когда она думала, что убила Макса, это приводило ее в состояние стресса, а теперь она сидит перед ним спокойная и чуть грустная, и ни капли вины! Какими бы ни были те люди, которых… Можно ли их лишать жизни? Можно ли брать на себя такое право?
– Да, – сказал Кирик, – я хочу знать и то, и другое. Расскажи мне… – он чуть замялся, – как это пришло тебе в голову?..
– Если вам это так надо или так интересно, я расскажу, – согласилась она, и ему показалось, что в голосе ее просквозило презрение.
– Решила я давно, – начала она и попросила: – Дайте сигаретку, у меня закончились…
Кирик принес пачку сигарет. Соня затянулась сигаретой так, что половина ее тут же сгорела.
– Так вот, Кирик Сергеевич, решила я давно. С той минуты, когда оказалась зимой, ночью, на улице, правда, с деньгами, в куртке Геннадия, которую я сорвала с вешалки, он еще крикнул мне вслед: «Воровка! Вернешь куртку, не то в милицию сообщу! Тебя засадят!» Отнять у меня куртку он не мог – трахал очередную «натуру»…
Вот с той минуты я и решила. А сделала очень просто. Уже выйдя от доктора с безукоризненным лицом, на котором действительно не оказалось ни шрама, ни пятнышка, я отправилась к Геннадию. Он, конечно, не узнал меня, был изумлен, потрясен и тут же согласился делать скульптурный портрет…
Она посмотрела на Кирика, усмехнулась своей странной усмешкой – грустной и вместе с тем наглой:
– Вы подумали, что я и к вам… так? Не бойтесь, к вам я по-другому…
Кирик обозлился: «не бойтесь!» Он не боится, ему только с каждой минутой становилось все тяжелее, неприятнее и холоднее в ее обществе.
– К вам я по-другому, – повторила она и продолжила: – Он усадил меня за стол, выставил что-то… И смотрел тем взглядом, который я хорошо знала: алчным и раздевающим. Сказал, что хотел бы создать из меня обнаженную… Я согласилась. Он пришел в неистовство – не могла бы я раздеться, чтобы он посмотрел…
Я вышла, чтобы раздеться… У меня, вы знаете, родимое пятно на животе, над пахом как раз, и он всегда меня попрекал, когда кто-нибудь хвалил мою фигуру, орал, что у меня гадкое пятно на брюхе, что на него противно смотреть!
В общем, набросила легкий шарфик на лицо – я так задумала, честное слово, не зная, смогу ли совершить это… Мне хотелось его ошарашить, а там…
