Текст книги "Теплый пепел надежд"
Автор книги: Ксения Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Среди прочих красовался автопортрет самого Иоанна с опущенным долу взглядом – он был похож на художника Кипренского.
Касьян понял, что номер пустой, потому что если Сонечка и была здесь, Марьянов не стал бы «красить» ее портрет.
Весьма изысканный, но весь как бы траченный молью, Марьянов, одетый в бархатный домашний пиджак на шнурках (кажется, в давние времена такие пиджаки называли шлафроками, а витые петли – бранденбурами…), вызывал стойкое неприятие.
Был он чуточку намакияжен, видимо, в корсете, потому что при стройной фигуре у него двоился подбородок, а щеки висели, как у бульдога. Вероятно, из любителей молодых и прекрасных… Мальчиков ли, девочек – все едино.
Марьянов довольно долго вспоминал Сонечку, а потом с удивлением воззрился на Касьяна.
– А в чем, собственно, дело? Она что-нибудь натворила? – И сам же ответил: – Немудрено. С такой внешностью обычно попадают в нехорошие истории…
Удивившись в свою очередь, Касьян спросил, почему Иоанн так думает…
Марьянов, которому, видимо, понравилось, что сыщик правильно усвоил его имя, стал более благосклонным.
– Видите ли, у меня своя теория, но я не буду сейчас особо распространяться, а только скажу, что уродство – отметина. Бойтесь такого человека! – И замолчал, ожидая реакции собеседника.
Касьян не стал с ним спорить и приводить исторические примеры, а заметил лишь, что Соня ничего не натворила, скорее что-то случилось с ней, потому что она исчезла.
А сам подумал, что ведь не знает, какие за ней дела…
– Исчезла она? – изумился Марьянов. – А при чем здесь я?
Он обратил на Касьяна возмущенный взгляд блекло-голубых глаз.
– Вы последний, кто видел ее, – слукавил сыщик.
– Я? Вот история! Не надо было мне вообще соглашаться… – рассердился Иоанн Марьянов.
Касьян поспешил успокоить его:
– Что вы, Иоанн! Я никоим образом не соотношу вас… – он нарочно не продолжил, так было учтивее и мягче, – мне нужны мелкие подробности, мельчайшие, может, они натолкнут меня на верный путь. Поэтому, если возможно, расскажите все с самого начала: откуда, как вы о ней услышали, кто ее рекомендовал, как она пришла…
У Марьянова было еще одно хобби или, как он считал, еще один талант – рассказчика. Когда он принимался нудно повествовать о своей жизни, у слушателей сводило скулы от скуки. Но Касьяну этот «дар» был на руку.
Марьянов, уютно устроившись в кресле, выставив на столик небольшую бутылочку экзотического напитка, начал свой рассказ издалека.
– Вы, возможно, слышали о таком художнике – Кирике Успенском?
Марьянов посмотрел на Касьяна: ему явно не хотелось, чтобы тот знал этого, по всей видимости, неприятного человека и, конечно, бездарного художника.
Касьян секунду подумал и пожал плечами с несколько пренебрежительным видом, чем порадовал Иоанна, и тот продолжил:
– Так вот, этот весьма заносчивый и малоодаренный господин вдруг стал притчей во языцех. Он, видите ли, создал шедевр, как он сам определил. Нашел какую-то невероятную натуру, нечто уникальное, и сделал триптих, назвав его именем этой натуры – «Сонечка». Забавно, не так ли?
Марьянов посмотрел на Касьяна, тот усмехнулся, и успокоенный Великий Художник продолжил, следя за модуляциями своего голоса:
– Так вот, мне, конечно, было немного любопытно, что этот Успенский там накрасил – это его выражение. Он, знаете ли, как бы вам сказать поизящнее… немного шиз…
Ну, самому мне напрашиваться не пристало, тут у меня как раз вышла заминка с одним портретом, натура оказалась неинтересной, и я попросил нашего, как мы его называли, менеджера, некоего Анатолия Макаровича, ну, пригласить, что ли, эту необыкновенную натуру ко мне… Макарыч, мой старый знакомый, через некоторое время, довольно длительное, позвонил мне и сказал, что она свободна и может ко мне подъехать.
Марьянов налил себе и Касьяну, выпил и продолжил, морщась:
– До сих пор не могу прийти в себя с того момента, как я увидел эту «уникальную натуру». Передо мной стояло маленькое уродливое существо со злющими глазками и вдобавок синяком на скуле. Нет, одета она, эта Сонечка, была вполне прилично – коротенькая шубка, модненькая, сапоги высокие, итальянские – я эту фирму знаю! Сумка через плечо, то есть, вы понимаете, одета она была как модель, но остальное!
Эта ужасная рожа! Это кургузое туловище! Короткие ноги!
Я, честно говоря, знал, что Успенский шиз, но не думал, что до такой степени! Я тут же хотел отказаться от нее, но был поздний вечер, холодрыга, она, по всему было видно, промерзла, и я, как вежливый человек, предложил ей чаю… Она вошла, сняла шубку и оказалась в кофточке и джинсах – без шубы на нее еще можно было смотреть.
Неужели этому кретину Кирику неизвестно, что ниже ста восьмидесяти сантиметров женщина уже не модель, но и в жизни, простите, так, домохозяйка… А эта едва дотягивала до ста шестидесяти двух-трех… Я был вне себя, тут же хотел звонить Макарычу и стребовать с него сто баксов, но потом несколько остыл – у меня этого добра полно, а старик мечется, зарабатывает. Но я был зол. И девица тоже. Я начал спрашивать, что за триптих у Кирика, она сквозь зубы ответила, что я сам могу увидеть, а она ничего не понимает. И смотрела на меня пронзительно. Клянусь вам, я думал, напустит на меня порчу – что-то ведьминское было в ней…
Я стал решать, как бы поскорее и поприличнее выдворить ее, не на ночь же оставлять такое существо. Да Боже меня упаси! Но она, скажу я вам, не дура. Она все поняла. Внимательно осмотрела мои полотна, будто понимает что-то, и вдруг сказала: «По-моему, я вам не нужна».
Я даже растерялся, настолько это было сказано прямолинейно и грубо. Я не нашелся… Она выпила чашку чая без ничего – я выставил приличную закуску и даже выпить, я не жлоб, уж этого у меня нет и не будет! – и встала. Тогда я сказал ей, что да, пока я рисую один портрет, очень сложный, и когда закончу, позвоню Анатолию Макаровичу и разыщу ее. Она мне ответила очень высокомерно, что уезжает, заниматься позированием не будет и попросила разрешения позвонить. Я разрешил и вышел из мастерской.
Далеко, разумеется, я не ушел – мало ли что может прийти в голову такому злющему уродцу. Я стоял у двери и слышал, как она говорила: «Я свободна. Могу сейчас. Хорошо». Пауза. Она повесила трубку. У меня, верите, камень с души свалился: ей есть куда ехать, и мне не надо вести игры со своей совестью, а я – человек весьма совестливый, благородный, извините за нескромность.
Я вошел, она уже шла к выходу, глядя на меня знаете как? С насмешкой! Эта тля! Я готов был поставить ей второй фингал, но сдержался. Она бросила мне, как какому-нибудь служителю, «всего хорошего» и хлопнула дверью. Вот, собственно, и все, что я знаю… Так что, я думаю, она никуда не исчезла, нашла очередного шиза из художников и проживает там.
Макарычу я все-таки позвонил и высказал свое фэ, бедняга скуксился, решил, наверное, что потребую деньги обратно, но я только сказал, что, так и быть, прощаю ему ошибку…
И попросил мне найти настоящую натуру. Он позвонил незадолго до своей кончины – нашел потрясающую модель. Я спросил: такую же, как та? Он стал уверять, что от этой я приду в восторг. Я согласился, но сказал, что деньги он теперь получит после того, как я увижу. – Тут Марьянов фальшиво вздохнул: – Вскоре он погиб, и модель его я не увидел. Но мне и не нужно!
У Марьянова вдруг загорелись глаза:
– Касьян… не знаю вашего отчества…
– Гордианович, – на тебе, старый идиот. А тот, поразившись, повторил:
– Гордианович… Прекрасное имя и отчество, вы из поляков?..
Затем Марьянов подвел Касьяна к мольберту.
– Вот, – сказал он горделиво, – вот найденная мною самим красавица! Был приглашен на презентацию новой коллекции самого известного сейчас Дома моды «АК» и увидел там их главную сильфиду.
Марьянов снял с холста легкий папиросный покров, и перед изумленным Касьяном предстала Зина! В наряде из ленточек последней коллекции.
– Ну? – спросил Марьянов с достоинством человека, откопавшего нечто уникальное. – Какова? Это вам не «Сонечка»… У нее прелестное имя, Зина, Зинаида. – Он не смотрел на Касьяна и не видел его ошеломленного лица. – Зиночка звезда не только Дома «АК», она уже приглашена во Францию, Англию и еще куда-то… Знаете, я готов даже к тому, чтобы сделать ей не менее лестное предложение… Это моя тайна! – спохватился Марьянов, поняв, что слишком разоткровенничался с незнакомым человеком.
– Что вы замолчали? Восторг? Упоение? – Марьянов горделиво взглянул на Касьяна. Тот к тому времени взял себя в руки… Так вот какова эта миленькая Зиночка! Хищница! И это видно на портрете. Этот Марьянов художник – незауряд, только установка у него паршивая: красавицы, банкиры, политики, но в Зине он усмотрел нутро, хотя в жизни ее не понял, потому что глуп-с.
– Прекрасная девушка, – подтвердил Касьян, – она у вас еще будет?
– И не раз! – воскликнул Марьянов. – Я тоже хочу сделать триптих, понимаете меня?
…Ну да, чтобы переплюнуть бездарного Кирика Успенского, подумал Касьян, решив, что Зиночка не сделает ему такой славы, как Сонечка – Кирику. Слишком красива, безлика, прилизана, чем и отличаются топ-модели. Если честно, портрет не понравился Касьяну, стало вдруг обидно за уродку-Сонечку, которая наверняка интереснее и умнее этой напыщенной красавицы…
Что с этой Сонечкой происходило и происходит?..
Поганец Олег не сказал ничего о фингале… Либо он, либо покойный Генка… Вот когда узнаешь истину о старых друзьях, после их смерти… Ненужное теперь знание.
Но у Касьяна еще оставался вопрос к этому придурошному Иоанну, и пора уходить. Ему вдруг захотелось увидеть Зину: не потому, что его потрясло ее изображение на портрете, а так, для разного рода познаний…
Потихоньку пятясь, как бы рассматривая портрет с расстояния, он отошел от мольберта и стал разглядывать остальные работы.
Марьянов – отличный рисовальщик, так, кажется, говорят художники о профи в искусстве, иными словами ремесленник, отлично усвоивший свое дело. У него все точно, как в аптеке.
Касьян наполнил свою рюмку, потом закусил персиком и спросил:
– А что там такое со стариком Макарычем произошло? Я его немного знал. Я приятельствовал с Геннадием… – У него не выговорилось – дружил… Да и дружил ли?
Желание всегда быть на виду и на слуху у людей понудило Иоанна снова разразиться спичем.
– Понимаете, Касьян Гордианович, я ведь редко общался с нашим Макарычем. Знал, что он умеет доставать натуры, кажется, принимает пьющих художников – он там у себя что-то варил… Я не знаю, ни разу не пробовал, а был у него, пожалуй, один раз… Но меня расстроила его кончина. Как-то сразу, неожиданно. Ведь он не пил, а в заключении, мне говорили, сказано, что умер он по пьянке, от горящей сигареты… Но вы лучше меня знаете, как теперь расследуют, простите… – вдруг осекся Иоанн.
Но Касьян не обратил на это внимания, его предположения подтверждались: Макарыч убит, да и Генкина смерть вызывает сомнение.
– У вас нет предположений насчет того, кто бы мог это совершить? – спросил он Иоанна.
Тот задумался, вернее, играл в задумчивость, а на самом деле был возмущен: чего прилип к нему этот сыщик, что о себе думает? Может, решил, что это Иоанн содеял?..
– Я ни на кого не могу думать – все люди порядочные, во всяком случае, уж не убийцы! Наверное, кто-то позарился на его денежки, хотя… мне говорили, уж и позабыл кто, что деньги целы… Что-то порядка двух тысяч долларов… Кому они нужны? Разве бомжу какому-нибудь.
Касьян видел, что Марьянов устал: сквозь макияж проступили синие тени подглазий, опустились мешочки щечек, растрепались уложенные волосы. Стало видно, что Иоанн, то бишь Иван Михайлович, очень немолод – возможно, за шестьдесят…
Сыщик встал.
– Спасибо вам большое за внимание, за подробный рассказ, за вкусный напиток, – Иван расплылся в улыбке, – за ваше искусство… И последнее: вы могли бы представить убийцей эту уродочку Сонечку?
– Я не думал… Но вот когда вы спросили… – да! Этот ее взгляд… И, знаете, забыл вам сказать! – заторопился вдруг Марьянов. – После нее исчез мой любимый перстень с сапфиром, моим камнем. Я его иногда снимал, он был мне немного маловат, и клал вот в это блюдечко, – он указал на расписное синее блюдечко с высокими бортиками, – и после, примерно через полчаса, я посмотрел туда – его не было.
Я никуда больше не кладу его, но тут обыскал все. Нет! Это сто процентов она! Так что ваша мысль не лишена интереса… Вы оставите мне свою визитку? – попросил он Касьяна. – А вдруг она появится? Мало ли…
– Конечно, – ответил Касьян, понимая, что Сонечка здесь никогда не появится.
Узнать бы, почему она сбежала из дома? Перстень Иванов взяла она, если только старикан сам его куда-нибудь не засунул.
Касьян от Марьянова отправился в Дом одиноких сердец. Ему хотелось повидать Зину. Триптих Иоанн хочет! Да никогда ему не сделать ничего подобного тому, что «покрасил» Кирик, несмотря на всех своих раскрасавиц! Касьян вдруг почувствовал в себе некий намек на симпатию к Сонечке, ему стало казаться, что не такая уж она и уродина, что это преувеличения художественных натур.
Интересно, знает Зина Кирика? Она же знакома с художниками… Но ни у Кирика, ни у Генки с Олегом он не видел ее портретов. Марьянов – престижный среди сильных мира сего, а Зина девушка, явно жаждущая славы.
В ресторанчике Дома к этому времени уже собрались завсегдатаи. Среди них Касьян увидел того странного порезанного парня. Он опять сидел один, напряженно поглядывая в сторону лестницы в номера… Кого-то ждет.
В кого-то влюбился. И вдруг Касьян понял, что парень увлекся Зиной! А кем же еще? Сонечка, ее подруга (опять это имя!), улетела в Амстердам, пишет восторженные письма…
А вот и сама Зина. Хороша до умопомрачения. Одета по последней моде: длинный темно-синий редингот на блестящих пуговицах, а под ним белая блуза с жестким воротом и приподнятыми углами, как на старинных портретах.
Цвета старой бронзы блестящие шальвары. Каблуки… – как удерживается? Рыжие волосы сверкают шапкой – она подстриглась, и оказалось, что волосы у нее буйно вьются…
Понятно, какое Марьянов хочет сделать ей «одно предложение» – руки и сердца, конечно! Чего там финтит старина Иоанн!
Касьян глянул на парня – тот не мог оторвать взгляда от Зины. Заметив это, девушка сморщила нос – вроде бы приятно такое поклонение, но вместе с тем она недовольна столь откровенным вниманием.
Увидев Касьяна, Зина пробежала через зал прямо к нему. Он даже возгордился: не каждый день бегут к нему такие девушки!
– Господи! Ну как же вы давно здесь не были! – проговорила Зина, чуть отдышавшись. – А Соня уверяла, что вы в меня влюблены! Оказалось, обычная Сонина болтовня, – она опять скорчила гримаску.
Касьян скроил серьезную мину:
– Конечно, я в вас влюблен, Зиночка! Вы – прекраснейшая из девушек, каких я когда-либо видел.
Она хихикнула.
– Все бандитов ловите?
– Нет, женщин, – вдруг ответил Касьян серьезно.
– Женщин? – удивилась она. – Что же они сотворили?
– Правильнее, одну женщину, даже девочку по возрасту… Она исчезла.
Заметно было, что Зина расстроилась – это как-то примиряло с ней, с ее позированием знаменитому рисовальщику. Значит, еще не все в ней потеряно, подумал Касьян, почувствовав, что рад этому. Но потом спросил себя: а почему это ты решил, что она – «потеряна»? Тоже мне, великий моралист!
– Я всегда в таких случаях думаю о родителях… – говорила между тем Зина. – Девочка, скорее всего, где-нибудь разгуливает со своим мальчиком, а родители лежат в обмороке или трясутся, как в Паркинсоне… Нет, дети – жуткие эгоисты!
Касьян развеселился:
– Зиночка, милая, вы сейчас все это сказали так, будто у вас по крайней мере трое деток…
Зина не приняла шутливого тона, строго заметив:
– По-моему, ничего веселого в вашей истории нет.
– Конечно, нет, вы правы, но, понимаете, моя прекрасная леди, если я не буду немножко себя взбадривать – как уж получается, простите, – то ходить мне вечно мрачным, как осенняя ночь. У нас так принято: чем хуже, тем мы веселее – защита организма. А у вас восприятие нормального человека…
Зина посмотрела на него внимательно:
– Простите меня, Касьян, я действительно так далека от вашей сферы. Видимо, все, что вы сказали, верно. У этой девочки есть родители?..
– Она не москвичка и живет здесь на птичьих правах, – устало произнес Касьян, не хотелось ему сейчас разговаривать на эту тему, но неудобно отмалчиваться, раз сам начал. – Ни дома, ни семьи… Да и денег негусто, наверное…
Но не будем о грустном. Я не люблю говорить о своей работе. Вы на меня расслабляюще действуете. Не забыли, что я в вас влюблен?
Зина опять как-то опечалилась.
– Вы все превращаете в шутку. А вдруг я в вас влюблена и таким образом вам на это намекаю? Но теперь-то я уж точно знаю – вы ко мне абсолютно равнодушны! Вот почему? Понять не могу. Давно вам следует в меня влюбиться, хотя бы чуточку…
– Уже. И не чуточку. – Касьян пытался найти в душе волнение, смущение, радость встречи, желание побродить по городу вдвоем… Ничего такого не замечалось.
Зина опять внимательно взглянула на Касьяна.
– Оставим эту дурацкую тему. Из вас актер никудышный, вы и бизнесмена играли никудышно. Поговорим о погоде и природе, и я, наверное, удалюсь почивать. У меня завтра сложный день.
Касьян испугался, что она уйдет, а ему еще хотелось кое-что выяснить. Она связана с художниками… Вдруг отыщется след Сонечки?..
– Нет, – произнес он решительно, – будем говорить о вашей красоте!
Зина рассмеялась:
– Наконец-то я подвигла вас!
– Я видел сегодня ваш портрет, – сообщил Касьян. – Чудо, как вы там хороши! Но в жизни лучше…
– Мой портрет? Где же? – удивилась девушка.
Что, у нее так много портретов?.. Она многим позирует? А почему нет? Художников знает, красавица…
– Ребус-шарада. Угадайте, у кого я видел ваш портрет. Приз – бутылка шампани.
– Наверное, у «великого» Марьянова! – как-то вяло произнесла Зина.
– Вам Марьянов не нравится. А он от вас без ума.
– Не нравится, – подтвердила Зина серьезно, – ни как художник, ни как человек. Он пристал ко мне на просмотре – ему Разаков билет пригласительный послал. И я, чтобы отвязаться, согласилась позировать, но сама портрет еще не видела. Он сказал, что пригласит меня очень скоро, заканчивает…
Сейчас самое время спросить ее…
– Скажите, а Кирика Успенского вы знаете?
Зина наморщила лоб:
– Кирик, Кирик… Что-то знакомое… А, вспомнила! Меня с ним знакомили как-то на выставке… Такой мрачный высокомерный тип.
Меня он позировать не приглашал. Да я, наверное, к нему не пошла бы… И я не в его вкусе…
– Зря вы так о нем, Зиночка! – возразил Касьян. – Он интересный малый. С причудами, да… Но художник отменный. Я у него был.
– Вы что-то увлеклись художниками. Захотелось свою персону увековечить? – посмеялась Зина, вроде бы заканчивая этим разговор.
Но Касьян решил не замечать.
– Вы помните, на поминках Геннадия Пирогова мы с вами встретились у маленькой скульптуры девочки… Уродливое личико неандерталки и прелестная фигурка Аленушки на камне?..
Зина сосредоточенно вспоминала, вдруг лицо ее просветлело:
– Вспомнила! Такая маленькая уродинка! Бедняжка, неужели она на самом деле такая или это художественный вымысел?..
– К сожалению, это не вымысел. Такая девочка на самом деле… – Касьян замялся, не зная, как сказать: была? есть? – существует, – сказал он наконец.
– Вы ее видели? – с живым интересом спросила Зина. – Расскажите…
– Ну как сказать видел… В какой-то мере да. На портрете. Вернее, в незаконченном триптихе, который назван по ее имени: «Сонечка».
– Ну и как все это выглядит, интересно? Как у Пирогова примерно?
Касьян кивнул. Он заметил, что Зину задевает равнодушие Успенского и злит внимание Марьянова. Ей хочется царить везде, и пусть она не притворяется безразличной!
Он решил помолчать, ожидая ее реакции. И Зина не заставила ждать.
– Ну что вы молчите? Мне говорили, что Успенский совершенный шиз и «красит» – слово-то какое придумал! – только уродов, больных и стариков. И еще, говорят, жуткие натюрморты – хвост селедки, бутылка водки, обгрызанный кусок хлеба, крошки, мухи! Фу!
«…А вдруг Кирик нравится Зине? И потому она с таким ожесточением его поносит, – подумал Касьян, – верить ей на слово, что она едва его знает, нельзя, девчонка непростая, покрутилась уже по всяким злачным местам… Ну-ка, я ее еще кольну!»
– Мне он шизоидом не показался. Просто иной художник, иной человек. Сделал потрясающий триптих. Клянусь, я был потрясен. Я оказался у него случайно: поминки Геннадия были у него в мастерской. Кирик меня заинтересовал, а потом заинтриговала эта уродливая девочка… Ведь я по ее следу иду… Вернее, шел, потому что след вдруг обрывается… С художниками она, по всей видимости, завязала. Не очень ласково они с ней обошлись. И у вашего Марьянова побывала, но он ее не оценил и фактически прогнал…
– Как и ваш Кирик… – вдруг произнесла Зина.
– Что-о? – Касьян не поверил своим ушам. – Вы знали ее? Знаете, где она?
– В том-то и дело, что не знаю. А встретила я ее у этого нашего Дома, она читала вывеску… Это уже было после того, как мы с вами видели фигурку. Я вдруг поняла, что откуда-то знаю эту уродинку… – Зина волновалась, глотнув шампанского, закурила. Касьян внимательно наблюдал за ней. – Я спросила, не хочет ли она войти сюда? Она ответила, что стоит просто так – значило это одно: она не желала со мной разговаривать. И вдруг, Касьян, это было как озарение! Я поняла, что она похожа на ту статуэтку, которую мы с вами видели… Я сказала ей об этом. Она как-то совсем отстранилась… Вид у нее был нехорош. Одета кое-как, лицо немытое… В общем, я сказала ей, что у меня есть отдельный номер, подруга уехала… Что она сможет у меня переночевать, если ей негде. И знаете, она согласилась! Видимо, совсем в безвыходном положении была… И рассказала мне свою историю… – Зина отпила еще шампанского.
– Она откуда-то с юга, не сказала откуда, побоялась… Влюбилась в красивого мальчика, без ответа естественно, он ее как-то оскорбил, и она пырнула его ножом. И убежала в Москву, все бегут в Москву… А здесь бомжи, всякий ужас и случайная встреча с художником – она его называла Кирилл, кстати, я не знала, что Успенского зовут Кирик… Он писал с нее триптих и когда закончил, просто ее выгнал. А по поводу скульптуры она сказала, что жила два дня у этого художника и ушла от него сама… Он к ней приставал.
Мы с ней проговорили всю ночь… Я пообещала ничего никому не рассказывать. Она и вправду очень страшненькая, уродец истинно. Я хотела утром повести ее к нам, попросить Разакова взять ее, ну хоть платья по шкафам убирать… Да мало ли что! Я заснула под утро, а она ушла…
– Здорово вы меня, Зиночка, провели в начале нашего разговора… – сказал недовольно Касьян, он и в самом деле был недоволен: эта Зина, оказывается, совсем не проста.
– Виновата, – сказала Зина покаянно, – но я обещала ей молчать, а тут вы… И решилась рассказать вам только потому, что вы ее ищете… Знаете, Касьян, – Зина посмотрела на него своими прекрасными, непонятного цвета глазами, положив руку на его пальцы, – я так хочу, чтобы вы ее нашли!.. Я вдруг почувствовала за нее какую-то странную ответственность… Ведь если бы я не заснула еще пару часов, я бы ее не отпустила и не надо было бы сегодня ее искать… – Опустив голову, Зина чуть не плакала.
Касьяну и жаль ее стало, и досада его разобрала. Отомстила Касьяну, что ни он, ни Успенский не оценили ее красоту, нарочно рассказала историю после того, как он тут изливался… А я, мол, все это и без вас знаю! И даже больше! Нате вам! И Касьян уже совсем по-другому смотрел на Зину.
…Прекрасные глаза! Дурень! Да обыкновенные они у нее! Цвет необычный, макияж ловко наложен, ну и черты лица правильные… Таких девчонок по Москве столько шастает! Только вот не всем везет. А Зинуля эта пробойная – как она Разакова уцепила!
– Не могу вам обещать на сто процентов, но если я заведусь – а я, кажется, завелся, – то землю вскопаю, а найду: живую или нет.
– Это я вас завела? – Кокетка уже перестала огорчаться и выглядела как свежая роза.
– Может быть, и вы… – Касьян решил ее из виду не упускать.
Зиночка сказала, что пойдет к себе, – она утомилась.
Только она ушла, как Касьян услышал ломкий юношеский голос:
– Можно мне к вам присесть?
Перед ним стоял паренек, тот самый, порезанный. Он вначале как-то заинтересовал Касьяна, но потом Касьян потерял его из виду, да и бывал здесь редко… А стоило, оказалось, бывать почаще.
– Присаживайся, – приветливо пригласил Касьян.
Парень, усевшись напротив, мрачно сообщил:
– Меня зовут Максим, Макс.
– Касьян Гордианович.
– Мне сказали, что вы сыщик, – пробормотал Максим.
«…Та-ак. Кто же это меня подставляет? И Зина знает, и этот мальчонка. Неужели Ирина? То-то она не показывается!»
– А в чем дело?
Но Максим оказался настырным.
– Так вы сыщик? Или лапшу мне на уши Витек навешал?
– Успокойся. Сыщик. Ближе к делу.
– У меня к вам разговор… Не знаю, заявление или как?.. – Парень беспомощно посмотрел на Касьяна. И не мрачный он, а, скорее, углубленный в себя…
– Разберемся, – ответил Касьян, – давай суть.
И Макс рассказал свою историю. Закончил он тем, что приехал сюда не убивать Соньку, а найти и подать на нее в суд, пусть ее накажут. Потому что он ничего плохого ей не делал. Ну, противна она ему была, и все…
А Касьяна Гордеевича (так он называл Касьяна) Макс просит помочь разыскать эту Соньку, потому что он не нашел никаких следов… У него есть доллары, и он заплатит, сколько надо.
…Час от часу не легче! Теперь этот сопляк его нанимает искать знаменитую уже уродинку! Что делать? В рожу ему въехать? Жалко дурачка… А девочка-то Сонечка – прямо сгусток криминала! Касьян сам ее будет искать, безо всяких просьб. Той Сонечку жаль, этот жаждет мести…
– Ты вот что, Максим, – сказал Касьян доверительно, – прекрати свои бессмысленные поиски, я уже занимаюсь этим, – не смог отказать себе явиться в роли Шерлока. Сыграло.
Парень уставился на Касьяна, как на привидение:
– Вы ее уже ищете? – прошептал почему-то он.
Касьян подумал, что завтра с утра позвонит в Склиф Сане Мигранову, патологоанатому, и расспросит о последних его «работах».
Но Макс не отставал.
– Она еще чего-то натворила?.. – снова зашептал он.
– Ну, не совсем… Слушай, а у нее какой-нибудь сестры не было?… Двоюродной?.. Старше ее? Младше?
Макс задумался. Он был уверен, что тогда были две девицы… Одна – красавица, другая – Сонька… Он не мог отделаться от этого двойственного чувства. Однако не стал морочить сыщику голову.
– Нет. Они вдвоем с матерью… Больше никого.
– А скажи, Макс, честно, ведь ты эту Соню не только не любил, но и обижал? – Касьян внимательно посмотрел на парня. Тот, насупившись, молчал.
– Ты подумал сейчас, что я ее собираюсь оправдывать? Нет, дружок. Ее вина – это ее вина. Но твоя, к сожалению, тоже есть. Так что давай честно. Вранья я вообще не терплю, а уж в деле и подавно. Или я ухожу, и тогда не взыщи, лично для тебя я ничего не сделаю и ты ничего не узнаешь. Понял?
Касьян говорил так резко потому, что парень явно выгородил себя – эдакая невинная овечка!
Макс помолчал, подулся, но, видимо, понял, что надо говорить все или почти все.
– Я запрещал Гульке с ней дружить, – выдавил он из себя наконец.
– А что тебя конкретно не устраивало в этой дружбе? – допытывался Касьян. Парень что-то переставал ему нравиться. – Соня пила? Наркотики? Вела себя непристойно? Хамка, дура, недоразвитая, воровка?
Макс молчал, еще больше насупившись. Касьяна уже раздражал этот красивый самовлюбленный и недобрый парень.
Касьян закурил и разлил по рюмкам остатки коньяка.
– Не желаешь? – спросил он. – Хорошо расслабляет. Тебе это сейчас необходимо, вон как напрягся! – Касьян слегка хохотнул.
– Зачем вы надо мной издеваетесь? – Макс почти плакал. – Я что, виноват, да? Она меня порезала, а я виноват?..
Касьян успокаивающе поднял руку:
– Спокойнее, что ты распетушился? Кто тебя винит? Я? Нисколько. Но мне надо знать все подробности, которые ты утаиваешь. Мне нужен четкий и ясный ответ: чем не устраивала тебя Соня в качестве подруги твоей сестры. Раз. И два: было ли у этой Сони хотя бы одно из тех качеств, что я перечислил.
– Этого ничего не было… – через силу ответил Макс. – Но она была противная, как вам объяснить? Вы ее не видели! – вдруг словно вздернулся Макс. – Она такая… И глаза у нее всегда злые, и Гульку она прямо подмяла, та ей в рот смотрела! А теперь написала, что не может дома жить и не будет… Гулька, дура, плачет, страдает по ней!.. Сонька… – Макс задумался, – она какая-то чудная была… Что-то в ней сидело… Ну, я не могу объяснить! Я не хотел, чтобы они дружили! Вы не знаете мою сестру, Гульку! Если бы знали, поняли бы!.. – почти крикнул он.
– Так, – подытожил Касьян, – теперь я тебя, кажется, понял. Видимо, Соня нехорошо влияла на твою сестру. Была сильнее… И характер – не сахар… Наверное, ты был прав. Но, – сказал Касьян, видя, что Макс встрепенулся, – не спеши радоваться. Ты был, возможно, прав по сути, но по выражению, по внешнему выражению – грубому, хамскому – ты был абсолютно не прав. Ты спровоцировал ее на проступок, понимаешь? Если бы ты… – он замолчал, потому что глупо было объяснять мальчишке восемнадцати лет, как хорошо и достойно он должен был вести себя с противной ему, уродливой девчонкой, которая влезла в их семью, заграбастала сестру, хотела надуть его и, понатворив дел, сбежала.
– Ладно, – сказал Касьян примирительно, – пока оставим. Ты мне сказал, я понял.
Макс вдруг расслабился, улыбнулся, стал симпатичнее, видимо, поверил Касьяну и заговорил уже совсем о другом:
– А вы, Касьян Гордеевич, хорошо знаете эту… Зинаиду? Такая красивая… – протянул он восхищенно, глаза его заблестели.
…Влюбился, дурошлеп, подумал Касьян огорченно. Не понравилась ему сегодня Зинаида, крутила что-то…
– Да, она красивая, даже очень красивая, но этим не исчерпывается… Она еще и умная, и… хитрая… – Вот это он, пожалуй, зря сказал, но ему вдруг захотелось предостеречь дурачка от излишних восторгов.
– Вы хотите сказать, она нехорошая? – подозрительно спросил Макс.
Надо ему было, старому дурню, заводиться!
– Да нет, я не то хотел сказать, – начал он, вроде бы и оправдываясь, – я хотел сказать простую вещь: она не для тебя, понятно? И не вздумай ничего ей предлагать, кофе и прочее… Кто ты для нее? Уж если честно! Мальчишка, сопляк, провинциал. Без денег, а если даже с деньгами, то не с такими и не со своими… И старше она тебя, может, лет на пять.
– Значит, вы думаете, что она никогда… меня… не полюбит? – спросил убито Макс.
У парня, видно, сложился образ сыщика как человека, знающего все, понимающего всех и имеющего ответы на все сложные случаи жизни, – надо было хоть как-то поддержать свое реноме.
