Текст книги "Теплый пепел надежд"
Автор книги: Ксения Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Сонечка начала собирать вещи. Шубу она повесила в шкаф, туда же поставила сапоги и положила ангорский свитер – это все были подарки Кирика.
Гардероб ее был тот же, с которым она приехала в Москву, ну курточка прибавилась да еще один паричок с длинными коричневыми волосами.
Собрала деньги – у нее появился элегантный кожаный кошелек!
И окончательно поняла, что ее здесь ничто не держит.
Последняя часть триптиха? Обойдется без нее – он же говорил, что может писать по памяти. Ее он хорошо знает и вполне сможет написать. Она уходит. Эта мысль вдруг пронзила ее.
Она села на стул. Кто ее в Москве ждет? Но она же не сможет завтра как ни в чем не бывало встретить Кирика… Он все поймет – уже понял сегодня! У них начнется ад, а не жизнь. А если вобла будет ходить? Нет и нет! Тут она вспомнила предложение Макарыча.
Она подхватила пакет, положила на стол ключи от квартиры, вышла и позвонила Макарычу в дверь.
Тот открыл сразу, будто ждал. Сегодня он отдыхал, наварив своей дряни от пуза. Видел дамочку и Кирика… А тут в гости сама Сонечка!
Вот радость-то для деда, подумал Макарыч, а сам внимательно вглядывался в мрачное лицо Сонечки… Чтой-то с девкой не того… Приревновала, поди… Или сам Кирька погнал. Он ведь свихнутый, да еще из себя корежит.
– Анатолий Макарович, вы мне обещали работу? Я готова. Мои дела с Кириком Сергеевичем закончились… Я его затруднять не хочу. Вы разрешите где-нибудь у вас переночевать? Утром я комнату сниму…
Все это Сонечка выпалила единым духом, чтобы не было лишних вопросов. Макарыч засуетился:
– У меня на кухне диван-тахта, я там посплю, а ты в комнате… Уладимся как-нибудь. А с комнатой ты подожди… У меня один художник есть, богатеющий, у него мастерская – два этажа да квартира о пяти комнат, да еще квартира… Он, может, тебя туда пустит. Все ноет, чтоб я ему натуру нашел… Так что погоди.
– Анатолий Макарович, может быть, я на кухне? А вдруг к вам кто-нибудь придет? Мне там удобнее будет, я думаю, вам тоже… Я очень устала… Вы меня пораньше разбудить сможете? Мне по делам нужно.
Сонечка ушла на кухню.
А в это время к Кириллу забрели Геннадий и Олег. Поскольку им никто не открыл, а погода была отвратнейшая, вспомнили про Макарыча и завалились к нему с цветами, шампанским (для Сонечки) и с двумя бутылками водки. У Геннадия возникла шикарная задумка для скульптуры, и для этого нужна была именно Сонечка.
Макарыч им обрадовался, хотя и углядел две покупные водки… Ничего, подумал он, разгуляются, не хватит, моя в ход пойдет, вон погода какая, собаку на двор не выгонишь!..
Пошла гульба, треп, Геннадий зациклился на жлобе Кирике, который присвоил себе право владеть натурой – Сонечкой. И вообще, кто она ему? Ну спит он с ней, но это не резон, чтобы больше ее никому не давать!
Олег поддакивал, оба они поливали Кирика, его новую картинку-триптих «Сонечка», а Макарыч соображал, как бы половчее намекнуть им, что он может девчонку сговорить, за бабки.
Он обождал, когда наступит пауза; увидев, что вторая бутылка кончается, достал свою и исподволь начал свой заход.
– Ребята, я вот вас слушаю и никак не пойму, чего вам далась эта девчонка? Маленькая, субтильная, какая из нее фигура?
Геннадий завизжал: «Понимал бы ты, старый хрен, что-нибудь! Она – для гениального скульптора, то есть для меня! Я такую залепуху устрою всем! Закачаются! Америкашки-итальяшки на коленях будут передо мной ползать. А я буду ждать настоящую цену! Ничего ты, старик, не понимаешь!»
Макарыч осторожненько спросил:
– Ну и как ты, Геннадий, мыслишь насчет оплаты? Если я тебе твою натуру преподам на блюдечке?..
Геннадий швырнул на стол сто долларов.
Старик покачал головой:
– Еще добавь стоко. Дешево хочешь.
– Ну и жлобяра ты, Макарыч! Но если девчонка не согласится, все заберу, понял?
– А скоко ей будешь давать?
– А вот это уж не твое собачье дело! – возмутился Геннадий – Может, я сразу тысячу баксов ей дам!
– Нет, мое это дело, – заявил Макарыч, – я тебе ее преподаю на блюдечке, я должен ее уговорить, а ты ей – шиш? Что она мне скажет? Мне гарантии твои нужны.
Геннадий поутих:
– Меньше того, что я тебе дал, не будет.
Макарыч встал.
– Вы посидите, а я пойду прогуляюсь. – Другого он хотел для Сонечки и для себя, того миллионера. Но лучше синица в руке… Неизвестно, как тот отнесется к «натуре», а Генка уже готов.
Сонечка не спала. Она слышала, как кто-то пришел, узнала громогласного Геннадия, ясно прозвучало ее имя.
Не все ли равно, кто будет ею пользоваться как натурой? Платил бы хорошо. Теперь она будет жить иначе, раз уж так к ней относятся, думала Соня.
А Кирик врал. Его призвание!.. Он, видите ли, не имеет права жить с женщиной! Все забыл, как только пришла эта вобла! Просто ему неловко сказать ей (он же вежливый, воспитанный), что она ему и никому вообще не может понравиться, потому что уродина.
Она надела новый парик, не стала клеить губы – зачем? – и села на тахту. Она была уверена, что Макарыч придет за ней.
Старик тихо вполз в кухню и, присев на стул, зашептал:
– Тут ребятишки пришли, Генка и Олег. Не сильно денежные, но и не бедняки, баксы и «деревянки» имеются… Пока я того миллионера найду, может, ты с этими сладишь? Они ревмя ревут – подавай им Соню! Только Кирюше ни-ни! Он меня на кусочки растащит! Так пойдешь?
Сонечка кивнула. Макарыч внимательно посмотрел на нее:
– А где тебе жить? Можно у меня, но тут рядом Кирюха… Боюсь я его. Ладно, сладимся. Иди. Токо тебя тут не было. Об деньгах договаривайся сразу. Если мало, подождешь чуток, того миллионера достанем!
Когда они вошли, в комнате наступило шоковое молчание, тут же взорвавшееся громом.
Художники аплодировали, орали.
Сонечку усадили во главе стола, ухаживали, произносили тосты – больше старался Геннадий. Олег присматривался к Сонечке, еще не видя, что он сможет сотворить с ее натурой. Что-то брезжило, и лавры Кирки не давали покоя… Но он подождет, пусть Генка первый…
Закончилась гулянка под утро. Сонечка выпила все шампанское. Парни вообще пьяны. Но договор заключен: пятьдесят баксов за сеанс. И с завтрашнего дня работа.
Геннадий предложил сейчас же ехать к нему, чтобы с утра и начать – у него три комнаты и мастерская, не фешенебель, но вполне… Оказалось, что Сонечка согласна.
– А как насчет Кирика? – спросил было Геннадий.
– У меня работа с ним закончилась, – холодно ответила девушка.
Квартира Геннадия была в мансарде. С низкими потолками, косыми полами и большой темной мастерской.
Комнаты косые-кривые, кухня вообще круглая, горячей воды не было.
Все запущенное, пыльное, неприглядное.
Геннадий выделил ей, как он сказал, лучшую комнату: с диваном, настольной лапой и столиком. Выдал залежалое белье – в квартире было сыро, и ушел, предупредив, чтобы Соня ничего не боялась.
Уставшая, она сразу заснула. А через некоторое время на нее навалился Геннадий.
Сначала Соня сопротивлялась, а потом вдруг подумала, что этого ей не избежать…
…Крови было много. Вот и все, подумала она с безразличием, подумаешь…
Продолжение главы четвертой
ПРОГУЛКИ С КАСЬЯНОМ
Поминки по Генке устроили у Кирилла. Генкину квартиру и мастерскую забрали. Оставшиеся скульптуры полегли в запасниках.
Все решили, что в самое ближайшее время нужно сделать еще одну его выставку, может, продастся еще что-то, чтобы составить небольшой уголок его творчества.
Настроение у всех было подавленное. Когда выпили водочки побольше, разговорились.
Касьян сел в уголок, чтобы не слишком светиться (многие знали, кто он), да и ему отсюда было удобно наблюдать.
Особенно его интересовал хозяин мастерской. Сева рассказывал ему, что у Кирилла с Генкой вначале было вроде дружбы, во всяком случае близкое приятельство, а потом они поссорились из-за какой-то натурщицы, которую якобы Генка у того увел…
Какая-нибудь красотка, которую не поделили. Касьяна удивило, что увел именно Генка, красотой и тонкостью в отношениях не отличавшийся, а Кирилл же по виду – интеллектуал, интересный мужчина. Кто этих девиц разберет! Он вспомнил и Олик, и Зину, и многих других, кто так и остался для него загадкой.
Пока шел общий треп, Касьян потихоньку огляделся. Мастерская была не чета Генкиной – светлая, большая, с эркером.
По стенам стояли картины, повернутые к публике обратной стороной. Странно! Обычно художники любят как бы случайно похвастаться, показать свое творчество. А тут человек будто стесняется или не считает нужным показывать свои творения людям… Что, если Касьян, обнаглев, попросит потом показать ему хоть что-то? Или глянуть на уже ставший знаменитым триптих?..
Сыщик вспомнил, что как раз из-за натуры триптиха поссорились, вернее, разошлись Кирилл и Генка… Надо обязательно посмотреть!
И все-таки Кирилл дал свою мастерскую для поминок. Может, и не было никакой ссоры?..
Вялым, чуть гнусавым голосом (будто у него насморк) Кирилл говорил кому-то, что скоро отсюда съезжает…
Здесь неплохо, но после гибели Макарыча, соседа…
Касьян что-то слышал о нем от Генки. Какой-то пьяница… Нет, кажется, наоборот, непьющий, но гнал самогон, и все эти художники у него гужевались… Это надо взять на заметку. Мало ли какую бурду варил Макарыч. Раз обошлось, два, а на третий – вот и отравление типа сердечного приступа… А с самим Макарычем что случилось?
Касьян тихонько поинтересовался у Севы.
– Честно говоря, толком не знаю, – проговорил друг. – Кажется, ребята говорили, пьяный задохнулся, курил пьяный в постели, сам знаешь, как бывает. Самого не откачали, но хоть пожар предотвратили… Представляешь, загорелась бы эта старая махина?..
– Но вроде бы сам Макарыч не пил? Генка мне о нем рассказывал… – возразил Касьян.
Сева махнул рукой и присоединился к разговору о последних работах какого-то Марьянова, который обнаглел и уже строит себе мастерскую в Подмосковье…
Честно говоря, Касьян пришел сюда не для того, чтобы помянуть Генку (он часто вспоминал его и так), ему хотелось ощутить атмосферу и познакомиться с Кириллом, с которым у Генки были непростые отношения…
По сыщицкому делу он пришел – убедил-таки его Сева присмотреться попристальнее к смерти Генки. А теперь Сева даже отвечать ленится…
Бабье они прямо какое-то, уже про Генку забыли, про хозяина тоже, тот стоит у эркера и смотрит на всех непонятным взглядом, будто раздумывает: выгнать их сию минуту или повременить…
Скоро все стали разбредаться. Оставалось несколько человек.
И Касьян решился. Он подошел к Кириллу, который с явным облегчением провожал гостей, и попросил:
– Я на короткое время задержусь у вас, когда все уйдут?..
Касьяну показалось, что в глазах хозяина мелькнул не страх, нет, – какая-то безнадежность… Странно.
…Ладно, разберемся, подумал Касьян.
Наконец и последний, самый пьяный гость ушел.
Кирилл вернулся в мастерскую и с тем же безнадежным и усталым видом опустился на стул рядом с Касьяном.
Тот посочувствовал:
– Вам самому убирать придется?..
Кирилл пожал плечами: «Я привык».
– Вы живете один?.. – спросил Касьян и, чтобы это не выглядело допросом, обозрел мастерскую, как бы прикидывая, сколько тут уборки.
– Спрашивайте, что вас интересует, без обиняков. Да, я здесь живу один, – ответил хозяин.
– У меня пока нет никаких вопросов, – сказал Касьян как можно мягче, – мне бы хотелось посмотреть ваши картины… Я столько о них слышал от своих друзей, – он назвал умершего Генку, перечислил еще несколько имен.
При имени Генки, поминки которого здесь только что справили, в глазах Кирилла загорелся недобрый огонек… Надо же! До сих пор на Генку злится, хотя тот уже ушел в мир иной.
– Зачем? Нового у меня ничего нет, а старое я не показываю, извините уж, – отговорился художник. – Это пройденное, частью ошибочное – школа.
Вот так, дружок-сыщик, лихой дали тебе отлуп. И не заставишь ведь… Касьян вспомнил о триптихе, из-за которого…
А, была не была!.. Он и сам не мог понять, чего он так привязался к художнику?..
– Кирилл… – начал Касьян.
– Простите, мое истинное имя – Кирик, – раздраженно перебил его. – Даже значат они разное: Кирилл – солнце в персидском, а Кирик – вестник в греческом. Мне надоело, что приятели-художники никак не могут запомнить моего имени! – Все это он высказал с большой горячностью. Собеседник понимающе кивнул.
– Мне это знакомо. Когда я называю свое имя вместе с отчеством – Гордианович, – обычно, за редким исключением, переспрашивают, а однажды одна дама даже назвала моих родителей чокнутыми, но потом все же извинилась.
Касьян болтал, видя, как смягчается выражение лица Кирика.
– Кирик, как говорится, под хороший разговор, покажите мне ваш триптих! – решился сыщик.
Кирик сразу стал суше:
– Кто вам про него сказал?
– Чесслово, не помню… По-моему, все говорят. Я ведь дружу с художниками… Любопытство гложет, – без запинки ответил гость.
Кирик колебался.
– Он не закончен, нет третьей части… И, возможно, ее не будет… Впрочем, пожалуйста.
Он отвернул от стены три большие полотна в подрамниках. Один холст был чистый…
– А высказываться можно? – как бы с опаской спросил Касьян.
– Можно, вполне. Даже, может быть, нужно… – ответил Кирик просто.
Касьян уставился на первую картинку, перевел взгляд на вторую и внимательно оглядел пустой холст.
Кирик вышел, видимо, не желая наблюдать это разглядывание. На картинках (терминология Кирика) была она! Та уродинка, маленький слепок которой он взял из наследия Генки. Но тут была феерия.
На первом она стояла обнаженная на переливающемся заднике. Прекрасное, золотистым светом озаренное тело, идеальная фигура (подправлял, наверное, подумал Касьян, такого раскоса быть не может), уродливое личико и головка с редкими серыми прядками (а на лобке волосы вились и золотились).
…Странный портрет, подумал Касьян, привлекает и отталкивает. И заставляет задуматься…
На второй картинке фигура девушки была задрапирована серым полупрозрачным шелком, сквозь который лишь угадывалось тело, затененное складками ткани и лишь кое-где проглядывающее сверкающим золотом кожи… Хотелось сорвать эту тряпку!
Касьян снова перевел взгляд на первую часть. Вот что делает одежда с человеком! Покров лишает его целостности… Пожалуй, посмотрев на эти картинки, за такой женщиной можно пойти на край света… Дух! Вот что главное здесь. Он витает над двумя картинами и даже над пустой третьей!..
Гениальный триптих. По крайней мере, так решил Касьян. Видимо, так же думали и другие, если о незаконченном триптихе столько говорят… Неужели они с Генкой из-за нее разошлись?.. А он-то думал, из-за красотки…
Касьяну захотелось узнать об этой девчонке все. Расспросить Кирика?.. Но ведь не скажет ничего дельного… Генку уже не спросишь. Олега? Да, надо съездить к нему и разыскать эту рок-уродину. И уж из нее вытрясти все. А вдруг она замешана?.. И Генкина смерть в какой-то степени насильственная? Накликала беду, ведьмочка…
Чем дольше смотрел Касьян на триптих, тем опаснее казалась ему неведомая натура. На третьем, пустом полотне он увидел надпись внизу: «Сонечка. Триптих». Значит, Сонечка…
Уменьшительное, как у ребенка, несовременное имя… Хотя Софья, София – матерь премудрая. Вовсе это не детские дела…
Вошел Кирик. Напряженный, он пытался скрыть это под усмешкой. Бравадой занимаешься, как маленький, подумал Касьян, крепко тебя задело…
– Знаешь, Кирик, ошалел я от твоей Сонечки… – он заметил, что лицо художника передернулось. Значит, начал Касьян верно, нашел тропинку… – Если бы красавица была там, наверное бы не подействовало… Где ты такое чудо откопал?..
– Мне повезло. Случайность, чистая случайность… – признался тот. – А с такой натурой только ленивый не сделает шедевр, ну не шедевр, но нечто близкое.
Касьян решил его добить.
– Не поверишь, но у меня есть скульптурка твоей Сонечки. Я ее купил после смерти Геннадия. Прекрасная тоже вещь.
Глаза разволновавшегося Кирика стали злыми. Он хотел сказать что-то резкое, но сдержался, бросив:
– Натура – все. Художник – это лишь следствие…
Что этим он хочет сказать, что Генка – бездарь, а он сам? Как, интересно, он себя оценивает? Он же сказал: шедевр не шедевр, но нечто близкое…
– Кирик, послушай. – Касьян удобнее устроился в кресле, решив не уходить отсюда, пока что-нибудь не узнает или пока не прогонят. – Давай чуток выпьем за твою… – он хотел сказать «Сонечку», но в последний момент запнулся, – за твою картину и натуру… Мне хочется посидеть у тебя, не возражаешь? Я не на всю ночь, можешь меня прогнать, если надоем.
– В качестве кого ты хочешь посидеть? Как сыщик? Тогда я тебе мало интересен… – Кирику этот парень, сначала вызвавший симпатию, надоел. Но не выгонять же его сразу после его заявления… – А если просто посидеть, расслабиться, пожалуйста, только я и в этом не мастак.
– И то, и другое. Мне у тебя интересно, и меня очень заинтриговала личность, – Касьян кивнул на «Сонечку». – Тебя же она заинтересовала? Ну вот… И меня тоже, только с точки зрения человеческой натуры. Она, конечно, неординарная девчонка?..
– Да, – коротко откликнулся Кирик, – и это меня больше всего мучает… – Художник замолчал, притих и Касьян – нельзя его спугнуть, кажется, ему хочется выговориться…
– Я нашел ее в нашем бомжатнике через одного не слишком чистоплотного человека – в смысле денег, хотя вполне интеллигентного. А в этом бомжатнике жуть… Привел ее сюда, поселил, на сколько она захочет… Стал писать. Девочка издалека приехала – как все приезжие за сладкой жизнью… Хотя ей-то сладкая жизнь не светила. Ну, вначале она стеснялась, не знала, как себя держать, ей шестнадцать лет всего. Мы с ней дружили – никаких отношений, кроме дружбы, уж поверь мне, – Кирик взглянул на Касьяна. – И вдруг она ушла, – вздохнул художник, заканчивая рассказ.
…Вот-те раз, огорчился Касьян, подумав, что теперь придется задавать вопросы… Девчонка, наверное, ждала не дружбы…
– А куда она ушла-то? Ты что, не знаешь? – вроде бы удивился Касьян.
Кирик заметался, это чувствовалось, но все же ответил:
– К твоему приятелю, Геннадию… Через нашего соседа Макарыча… Тот деньги с Геннадия содрал. А Генка у меня случайно увидел Соню, с ума стал сходить – дай натуру! Но я его хорошо знал и не хотел, чтобы она к нему в руки попала. Растлит и опоганит.
…Так-так-так! Вот и Генка проясняется, правда, это мнение довольно неординарного человека.
Для Касьяна покойный был отличным парнем, другом с щедрой душой. А как у Генки складывались отношения с женщинами, он знать не хотел.
– И долго она пробыла там? – спросил Касьян.
– Не очень. Кажется, он прогнал ее под пьянь… – неохотно проговорил Кирик.
– Ну хорошо, – продолжал удивляться Касьян, – если ты хорошо к ней относился, что же не пошел за ней к Геннадию? Не приволок за руку обратно? Поссорились?.. – догадался он.
– Да нет… – вяло произнес Кирик. – Она человек с большим темпераментом… Натура взрывчатая, страстная… А я… Ко мне пришла моя старинная любовь, ныне просто знакомая. Зашла случайно, сто лет не была, утащила в кафе, потом мы поехали к ней, она мне всю ночь жаловалась на своего любовника… Чушь, в общем… Девочке я не позвонил, как обещал… Она ушла в тот же вечер. – Кирилл помолчал. – Тогда я понял, что если пойду за ней, то возьму на себя ответственность! Но я не могу! Понимаешь? Не имею права! – вскричал Кирик, зло глядя на Касьяна.
– Не кричи, я понял, – попытался успокоить его тот. – Ну а потом? Ты больше ее не видел?..
Кирик покачал головой и, помолчав, признался:
– Я ездил к ней. Она побывала у Олега. Тот мне позвонил и сказал, что Соня – не его натура и не хочу ли я с ней переговорить… Он не такой подонок, как Генаша, девчонку на мороз не выгонит. Я поехал к Олегу, не сразу, правда, раздумывал. Дело не в том, что она моя модель. Не знаю, поймешь ли… Она – модель одноразовая, понимаешь?
Ее можно покрасить один раз, на шедевр, но больше – никогда… Она должна работать в Школе живописи учебной моделью. Потом… через несколько лет, можно снова начать ее бум, понимаешь? – Касьян кивал, боясь прервать. – Я и поехал к Олегу, чтобы забрать ее. Но ее уже не было. Я на него кинулся с кулаками, а зря. Олег сказал, что Соня ушла с утра – а было часа четыре – и он, воспользовавшись ее отсутствием, позвонил мне, потому что она почти не выходила из дома и это его раздражало. Он хотел рассказать мне о ее сексуальных возможностях, но мне это было неприятно и отвратительна его ухмылка… Я все-таки дал ему в рожу и ушел. А назавтра пошел к нашему самогонщику и своднику Макарычу. И он мне за деньги сообщил, как он перепродал Соню Марьянову, но и у того ее сейчас нет. Она ему совсем не понравилась, сказал мне Макарыч, он любит красивеньких и высоких… Все-таки я позвонил Марьянову, и тот подтвердил, что Сони у него нет, и еще начал меня расспрашивать, как это я умудряюсь делать картинки из таких уродин? Мне очень хотелось ему въехать… На сегодняшний день я не знаю, где она и что с ней. Считай, с зимы почти год… В бомжатнике ее нет. Скоро всех нас выселят. Я – ладно, у меня дом есть, а бомжам куда деваться?.. Пес Макарыч, конечно, знал, где она, но не говорил.
– Не могла же она просто так пропасть?.. – размышлял Касьян. – У нее никого нет, как я понял? Художников ты спрашивал?
Кирик кивнул.
– Ее нет у художников, поверь мне. И в Школе нет. Я думаю, она пошла на панель… Меня смутил намек Олега, что она гиперсексуальна. Прямой путь на панель…
– А ты не проигрывал вариант возвращения домой? Так бывает. Раз здесь полный провал.
– Нет, – отрезал Кирик, – домой она не поедет, не тот характер. Она здесь под забором подохнет, а не поедет.
– А почему ты не подал на розыск?
– Потому, что даже фамилии ее не знаю… Я ведь и паспорта ее не видел.
– Так, может, она какая-нибудь преступница? Ее разыскивают? А ты с ней тут носился. Она, возможно, что-то почувствовала, кого-то увидела – откуда тебе известно? И смоталась!
– Но ведь ее выгнали! – с болью вскричал Кирик. – Какая она преступница? Домашний ребенок, измученный, изувеченный своей некрасивостью. Она и из города своего бежала по этой причине.
– Из какого города? – переспросил Касьян, в пылу разговора не расслышавший название.
Значит, Кирик знает, откуда она, а говорит «издалека»… Что-то он крутит-вертит. Но не надо его пугать. Если они заодно?
Касьян приостановил свой сыщицкий раж. Совсем рехнулся! С девчонкой скорей всего что-то случилось. Прибили…
– А денег у нее примерно сколько было? – спросил он.
Кирик ответил не сразу.
– Я не знаю… Думаю, не очень много, но и не мало – она на квартиру в Москве копила…
«Ее мог обобрать тот же Генка, просто из хамства, – подумал Касьян… – Хотя нет, на такое все же он не способен… был».
– Я тебе голову заморочил, но девчонка меня заинтриговала – лучшего слова не подберу. Если хочешь, могу помочь в ее розыске, – предложил Касьян.
Кирик, поколебавшись, отказался.
– Не буду на тебя навешивать, тебе, наверное, и так хватает…
– Да уж… – протянул Касьян, вставая. – Ребята меня настраивают, что Генкина смерть – насильственная… Я, правда, так не думаю.
Но тут что-то заставило его спросить:
– Кстати, а что сегодня говорили про Макарыча вашего, самогонщика? От чего он помер?
Кирик как-то слишком равнодушно ответил:
– Не знаю точно, кажется, задохнулся от дыма, сигарета упала на ватное одеяло, а он спал.
– Пьяный, поди, так ведь бывает?.. – уточнил как бы между прочим Касьян.
– Бывает, – откликнулся Кирик.
Они дружески распрощались, хотя каждый таил недоверие друг к другу.
Касьян шел по темным, пустым и холодным улицам, размышляя о своем визите. Теперь он был уверен, что Генкина смерть не просто сердечный приступ, а нечто другое. Да и Макарыч… Он ведь не пил?… Надо еще уточнить.
И девица исчезла… Не она ли, касатка, здесь главное действующее лицо? А Кирик, этот прекрасный парень, такой красивый и талантливый, похоже любит эту уродинку! Придумал о ней нечто невообразимое – это по триптиху видно. Она, конечно, личность неординарная, и надо эту личность разыскать. Жива она, скорее всего, и здорова. Прячется. От содеянного…
Касьян был уверен, что она обязательно придет к Кирику! Потому что тоже его любит.
Он остановился. Надо бы зайти к бомжам… Хотя на сегодня хватит. И в боевом настроении пустился в путь.
Кирик так радужно не думал о сыщике. Он понял, что тот заподозрил Сонечку. И сначала разозлился на него – девчонку, почти ребенка, в убийствах! Спланированных! Нет, полнейшая бредятина! Но чувствовал он себя скверно. Разбередил в нем что-то этот Касьян.
Кирик признался себе, что, задумываясь иногда над всеми этими случайностями, начинает тоже сомневаться: а не замешана ли здесь Сонечка? Она непредсказуемая, изломанная, страстная натура!.. Он же помнил ее историю с Максом. Она могла его убить! Не получилось – слабая ручка…
Кирик понял, может, одновременно с Касьяном, что Соня к нему обязательно придет. Прибежит! Будет рыдать и исповедоваться, если совершила… Если же нет… все равно придет, рано или поздно, но придет. И как ему защитить ее от этого Касьяна?
Он, Кирик, должен выслушать. А потом решать.
Назавтра Касьян отправился с намеченными визитами. Весь день ушел на них. Однако ничего интересного ему узнать не удалось. У Олега он пробыл вообще недолго. И хозяин был ему малосимпатичен, и он хозяину.
Пару раз Олег соврал, а может, и больше… Сказал, что принял Соню к себе по давней договоренности, а вовсе не с улицы она к нему прибежала, выгнанная Геннадием.
– Генка не способен был на такое, – сказал Олег, опустив глаза долу.
…Да, про мертвых либо хорошо, либо ничего… Олег рассказал и о своем звонке Кирику, довольно зло сообщив, что Кирилл первым девочку прогнал, это за ним водится: покрасил, как он говорит, портрет, и мотайся, модель, хоть среди зимы, хоть среди ночи. К нему натура не любит ходить.
– Эстет, модернист и сноб, – так напоследок охарактеризовал Кирика Олег. И еще сказал, что Касьян зря тратит свое золотое время на ерунду. Генка умер от сердечного приступа. Это сумасшедший Севка всех баламутит, носится с идеей убийства. Да кому Генка мешал? Кому он был нужен?..
Следующее посещение – бомжи.
Позвонив и не дождавшись никого, Касьян отошел, но тут дверь внезапно распахнулась и на площадку вышел господин неопределенного возраста и социального статуса.
Касьян попросил «хозяйку» квартиры, Зофью. Бомж забеспокоился, глазки его заметались.
– А вы, простите, откуда?
Касьян решил идти в открытую:
– Из милиции.
Бомж еле удержался на ногах, глазенки его закатились, еще минута, и он бы упал в обморок.
Касьян стал успокаивать «господина». Ему, дескать, надо задать пару вопросов об одной их знакомой. Всего лишь. До бомжа с трудом, но все же дошло, что пришли не за ним. Еле переведя дух, он предложил пройти.
Касьян шел тем же коридором, каким брела когда-то Сонечка, и приходил в тот же ужас от вида квартиры, которая стала еще чернее и страшнее.
Когда они достигли жилища Зофьи, ужас смешался с отвращением, хотя Касьян перевидал всякого.
На тахте среди рванья лежала скорчившаяся парочка. В их открытых глазах застыла мольба.
Касьян обругал себя: идти в такое место, не прихватив бутылку! Ведь сейчас у них ничего не выбьешь!
Он повернулся к бомжу:
– Сбегай, друг, купи пару водки и чего-нибудь…
Федя (это был он) опять был в недоумении: мент на водку дает?..
А милиционер после ухода Феди приказал:
– Поднимайтесь, сейчас водка будет, чего валяться, как в трезвяке.
И вышел в соседнюю комнату покурить.
Федя слетал мухой. Расселись за столом. После третьей глаза у хозяев заблестели, приняв осмысленное выражение. Касьян стал расспрашивать о Соне.
Зофья оказалась наблюдательной. Привела девчонку с вокзала. С какого, думаете, поезда? С ростовского, он как раз только пришел. У Соньки была куча денег. Ничего про себя не рассказала, а на улицу выходить боялась.
– Почему ты так решила? – быстро спросил Касьян.
Та Сонька убежала из дому, в чем была, потому как у нее с собой был только пакет, и деньги она доставала прямо из него, никаких кошельков. И пакет этот таскала с собой даже в ванную и туалет. Не иначе, что-то сотворила! Рожа у нее – в темноте встретишь, упадешь со страху…
Тут Зофья, уже перебравшая меру, начала поносить Соньку, которая и жлобиха, и грабительница, а может, убивица…
Собравшись уходить, Касьян заметил, как ему усиленно мигает бомж Федя. Он вроде бы и пил поменьше, и глаза у него были пока ясные.
Они вышли в комнату с раскладушкой. Федя почти со слезами пояснил, что Сонечка здесь спала, бедняжечка, он ей койку уступил. Федя считал себя интеллигентным человеком и гордился этим. Он рассказал, что у Сонечки были доллары, и немало, потому что она как-то подарила ему пятьдесят баксов.
Дальше Федя рассказал, как сосватал ее художникам, а пришел один Кирилл… Но от Кирилла Соня ушла и больше не пришла.
Федя к ним заходил, ему показалось, они живут… Федя замялся… ну, как бы семьей. Она у него, у Кирилла, жила долго. И иногда даже Феде давала деньги… А Кирилл не дает. Он вообще людям не сочувствует и никого не уважает. Когда Федя попросил его показать портрет Сони – ее уже не было: то ли он ее выгнал, то ли она сама ушла, – так Кирилл сказал: еще чего! И закрыл перед ним дверь.
И вообще, Федя думает, что смерть Макарыча – хороший был дед, сам не пил, а всегда угощал и в долг давал, – на руку Кириллу. Он Макарыча не терпел, говорил, что он вонь и пьянь разводит.
Касьян прервал его:
– А ты знал, у кого эта Соня еще жила?
– Слышал… – ответил Федя с какой-то опаской, – у какого-то миллионера-художника, Макарыч шепнул, Маринова что ли…
– Что ты еще слышал?
Федя заметался, но все-таки выложил, что устроил ее к нему Макарыч.
Касьян оставил Феде визитку, сказав, что если девица появится, немедленно сообщить ему. Ей же ничего не говорить об этом. Вообще последить за квартирой Кирилла. Кто приходит, когда уходит… Федю ждет вознаграждение, потому что это – работа.
Тот влетел на крыльях в свою конуру, лихорадочно соображая, как ему лучше выполнить эту «работу»… Он решил сидеть в маленьком дворике напротив, скажет, что врачи велели ему дышать воздухом, у него сердечные приступы, а он человек бедный, может позволить себе лишь такой курорт.
Федя взял табуретку и уселся во дворике. Около него тут же стал гужеваться народ. Выпив «партейного», «сексот» поручил слежку знакомым, пообещав хорошую бутыль от мента.
Услышав потом немало интересного, Федя не знал, что делать: то ли звонить Касьяну и рассказывать все байки местных алкашей, то ли повременить.
Пока он не звонил, сомневался…
А Касьян прибыл к «великому» Марьянову. Представился тот как Иоанн Михайлович, сказав, что можно просто Иван (на самом деле Марьянов и был Иваном, но со временем и «величием» стал Иоанном).
Мастерская Истинно Великого Художника, каким он себя считал, была в два этажа, со стеклянной высоченной стеной. Стены были завешаны собственными габаритными произведениями в роскошных рамах. Портреты красивейших женщин и знаменитейших людей. Детей, старух, уродов и прочих на его полотнах не было.
