Текст книги "Полузвери (СИ)"
Автор книги: Ксения Татьмянина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Ксения Анатольевна Татьмянина
Полузвери
Глава первая
К смерти я оглохла и ослепла. Некромантская чувствительность вывернулась наизнанку, впустив через все возможное ощущение жизни. Источник из самой глубокой земли бил до космоса, сделав меня сосредоточием. Проходил, как луч света через линзу, одновременно и выжигая, и наполняя душу счастьем.
Когда я пришла в себя, то обняла Нольда и поцеловала с благодарностью: лежала под ним, как под ясным голубым небом, в солнечных лучах и на горячем песке, пьяная в дым и разнеженная, будто накупалась до одури в море…
А Нольда, наоборот, лихорадило – он дышал возбужденно, коротко вздрагивал, весь был наэлектризован энергией, при том, что все кончилось и должен прийти покой. Глаза оставались ярко голубыми, но взгляд вдруг обернулся кристальной трезвостью, которая немного отрезвила и меня… что-то не так? Что-то случилось неправильно?
Я вскинулась, заставив его немного отпрянуть. Ни спальни, ни постели – оба в коридоре на полу. Себя он освободил от самого лишнего, оставшись практически одетым, а на мне все порвал, а не снял. Да, никаких прелюдий и нежностей… Но Нольд не бил, не душил и не заламывал, не был жесток в исконном смысле этого слова, только помял сильно. От хватки на локтях и запястьях остались следы, шею и плечи щипало от укусов, бедра болели, но терпимо.
– Великий Морс… почему ты так на меня смотришь? Я что-то сделала?
Он не то, что словами не ответил, даже звука не издал. А когда я снова потянулась, обняв его и поцеловав в губы, перестал трястись и закаменел.
– Нольд?
От слабости я снова улеглась на жесткий пол, одновременно охнув от синяков и заулыбавшись. Закрыла лицо руками, чтобы только он не видел и не обиделся как меня перекосило разом от боли и умиления его чувствами. Нольд только надеялся, что я выдержу, но никак не ждал такого спокойствия после.
– Я сама встать не смогу – или валяемся, или поднимай…
Нольд лег обратно, полупридавив весом, и уронил голову. Приткнулся виском к щеке и выдохнул все напряжение разом, расслабившись и затихнув.
Еще пять минут назад он был переполнен всем – агрессией, жадностью, слепой дикостью и силой. И если у некромантов близость меняет полярность знаков со смерти на жизнь, то и у них, кажется, тоже – после вспышки, сейчас, Нольд превратился в человека со слабостью и нежностью, весь уязвимый и мягкий. Какой ужас, что всегда… всегда! Оборотни в этот момент получали обратным откликом слезы, страх и проклятия женщины. Ведро грязи в собственную душу от вины содеянной жестокости.
– Я тебя люблю. – Шепнула и почувствовала, как шевельнулось ухо под губами.
* * *
После душа и смены одежды я все-таки выгнала Нольда из квартиры – за едой. Бульон и курица – ничто, а есть хотелось неимоверно. Мне нужны были нормальное красное мясо, сыр, шоколад, хлеб, творог, овощи и фрукты. Не за один раз, конечно, но загрузить в себя все возможное я собиралась в течение суток. В желудке была доменная печь, которая требовала стройматериалов и переплавки их в утраченные силы.
Наевшись, взялась за кофе, и молча слушала Нольда.
Полузвери существовали целыми кланами и тоже очень давно, как некроманты. У них только женщины могли меть детей, мужчины – бесплодны. И не только поэтому популяция не разрослась, задавив числом обычных людей, срабатывала какая-то заложенная генетическая программа и девочек рождалось одна к шести мальчикам.
Нольд рассказывал мне о тайнах открыто, не видя смысла оставлять их тайнами. И говорил не только о себе, но и о Яне, который, оказывается, по крови тоже был полузверем.
Нольд родился первым, а его сестра второй, через десять лет, и больше детей не появлялось. Зачем плодить бесплодных особей дальше? А вот семье Яна в этом смысле не повезло. Его мать, родив шестерых сыновей, на седьмую беременность ждала девочку. Только железный закон, который никогда не давал сбоев, внезапно сломался – и на свет появился не просто мальчик, а мальчик без зверя. Признаков пробуждения ждали четыре года, и были в ужасе, когда поняли, что он – «инвалид». Из семьи выбросили тут же, как приблудного и не родного.
Законы стаи во многом суровы. Они могли казнить сородичей за преступления, не выдавая того обычному правосудию. Если кого-то из мужчин ловили на насилиях, если попадались те, кто не мог держать свою сущность в рамках человеческого разума, то их уничтожали. Буквально. А женщины выходили замуж за богачей – их животный магнетизм позволял очаровывать любого с первого взгляда, и этим пользовались для обеспечения статуса и достатка потомству, которое потом, в свою очередь, обязывалось обеспечивать матерей. Давно так повелось и к этому времени практически все семьи полузверей богаты. За очень редким исключением – находились отщепенки и бунтарки, которые выбирали в пару простого человека, без приличного «кошелька».
– Так твоя сестра выходит замуж не по своей воле?
– Да. Это не закон, а правило, если бы она захотела воспротивиться, то не наказали бы. Но почему-то Лёна дала согласие, и я бы не поверил, если бы лично от нее это не услышал.
– Расскажи мне о ней.
Мы сидели на кухне в сумеречной полутьме позднего вечера. Свет включать не хотелось, без него уютнее. Я потому попросила, что уловила в голосе Нольда особую теплоту, едва он обмолвился о сестре – если не считать Яна, она ему самый родной человек, и я хотела знать больше. И быть ближе.
Он, прежде чем начать говорить, долго смотрел на меня, а потом вдруг спросил:
– Ты любишь свою мать?
Я и так не сводила с него глаз, превратившись в одно внимание, но теперь опешила от неожиданного вопроса. И сразу ответить не смогла.
– Да. И нет. Когда маленькая была, любила, а потом многое изменилось. Это важно?
– Не хочу осуждения, Ева. Пойми, как сможешь – я свою ненавижу с самого детства. И заставить себя хоть немного теплее к ней относиться не могу. До самого нутра ненавижу.
– За что?
– Кланы бывают разные и семьи в них тоже… Есть такие, где дети, мальчики, все равно желанны. Все равно стая, все равно свои волчата, своя кровь. Есть привязанность и чувство родства. А есть такие, где сыновья – мусор. Побочные пустышки, от которых все равно никуда не денешься, сколько-то, да родится до ценной девочки. Женщины-оборотни, Ева, должны плодиться до тех пор, пока не появится наследница. Одним словом… я был сыт, обут, одет и обучен. Но не любим, даже ненавидим. Мать мечтала, что станет той редкой счастливицей, которая первенцем сразу родит дочь, и это избавит ее от долга изматывающих родов и никому не нужных ртов. А появился я – ее разочарование. И оно было таким сильным, что она не решалась беременеть еще десять лет. И то – вынудили другие. Пригрозили лишением голоса на совете. Так появилась Елена.
Тут Нольд с усмешкой поправился:
– Сестра ненавидит свое имя, как я, и как только не переделывала – Еля, Лена, Алёна. А когда я стал коротко звать ее Лёна, она обрадовалась. И оставила… ты представить не можешь, какое для меня было счастье, когда она родилась. Даже бессловесной малышкой, сияла, как звездочка, и тянулась ко мне. Мне улыбалась, на руках никогда не плакала, и я всегда чувствовал, что сестра меня любит, даже если еще не может об этом сказать. Мать возненавидела еще больше. Но и дочь она не полюбила. Ценная девочка, да, пылинки сдували и берегли, растили как… сокровище, ресурс, инкубатор с золотыми яйцеклетками – но не как человека. За ней видели функцию, а не личность. Если я в семье – мусор, то она драгоценный камешек. И оба мы – вещи. И только друг для друга – семья. Я учился на пятидневке в специнтернате, и всегда ждал одного – выходных, когда могу с ней увидеться дома. Она, букашка, и в свои пять-семь лет умела меня слушать и даже немного воспитывала. Поступив в университет после, ездил домой при любой возможности, только бы повидаться. А потом…
И в сумерках увидела, как Нольд почернел и скривился. В нем отразилось и бешенство, и отвращение, и еще что-то, что хорошим чувством не назовешь.
– Когда ей исполнилось тринадцать, мать стала выражать сильное недовольство приездами. Терпела год, выдумывала разные предлоги, отправляя Лёну в санатории или лагеря, к сородичам, куда угодно, лишь бы подальше. Потом не выдержала и призвала другие семьи вмешаться и огородить ее, потому что я и без того странный и поступаюсь правилами. Налепила клеймо урода.
– Странный? Для своих?
Нольд хрипнул утробной злостью. И передохнул, прежде чем объяснить:
– В интернате мы сдружились с Яном. Прежде знали друг друга формально, мы все друг друга по родовым ветвям знать должны, но там познакомились и стали общаться. А он – изгой. Инвалид-перевертыш, «грязный выродок» Такого даже по имени звать среди наших считалось позором. А я сдружился. Со сверстниками и старшими в интернате дрался люто, когда один, если пытались проучить одного, а когда и плечо к плечу с Яном, если нападали на двоих. Кроме этого, отступился от правила – стать чиновником или банкиром. Хорошие фамилии нельзя позорить служением обычным людям, нужно работать, отдавать деньги и быть ресурсом для матери. А я захотел стать Инквизором, и поступил учиться на него. Знали бы они, что дело обстоит хуже заявленного… я собирался не ловить некромантов, а помогать им изнутри системы, сделав ее хоть отчасти орудием этой помощи. Полузвери некромантов ненавидят и не считают за людей в большей степени, чем все остальное общество… Один Ян знал тайну. Разделил идею и стал рваться в полицию, чтобы стать мне помощником с силами другой службы. Понимаешь, Ева, каким я был плохим отпрыском?
Я качнула головой. Но Нольд и так видел, что я понимаю, хоть подобного гонения среди своих никогда не переживала. Оказывается, общность и сплоченность, какой у некромантов не было и в помине, имели свою темную сторону.
– Я с Лёной виделся очень редко. Трудно было идти против негласного заговора, когда мать подстраивала ее отъезды с моими приездами домой. Может быть, просто запирала подальше, прятала. Меня это выбешивало. Я собирался… не знаю. Выкрасть. Увести с боем. Но если бы я сделал это до ее совершеннолетия, меня бы судили по законам клана, и лишили бы всего, вплоть до жизни. – Нольд помолчал, и совсем тихо продолжил: – Сестра восполнила все, чего я был лишен. Всего женского, чуткого, ласкового. Младше на десять лет, а заботилась обо мне по-матерински. Как старшая сестра, как подруга, и я ей – как друг и по-настоящему брат. Мать отняла у меня буквально, семью… И сейчас держит Лёну где-то, где ни я, со своими связями, ни Ян со своими не можем вычислить.
– А если ее выдадут замуж, то капкан совсем схлопнется? Заставят рожать от нелюбимого человека ради появления наследницы?
– Да. Мать тоже ждет, когда ей исполнится восемнадцать, уже нашла кандидата из богатых и холостых.
Я держала чашку с остывшим кофе в руках, вцепившись в ту от напряжения обеими руками и вникая. Но при этих словах обалдело опустила ее на стол и не поверила в то, что услышала. Что значит – «исполнится»?
– Ей…
– В августе будет. Времени осталось чуть-чуть.
– Тебе… только двадцать восемь? Ты младше меня?!
– Да, и что?
– Великий Морс! Ты выглядишь на тридцать с гаком! На сорок! Я была уверена, что ты старше меня лет на пять-семь, а не наоборот.
– Я северянин, и я полузверь, мы взрослеем раньше и выглядим старше. Сочетание факторов. А это что-то меняет?
– Нет, но очень внезапно! Почему раньше ни разу не говорил?
– Зачем?
Нольд искренне изумился, а я даже не смогла объяснить – действительно, зачем? Воспринимать его пареньком, который чуть взрослее Вилли, все равно бы не смогла. А вот о себе, как о старухе, наверняка бы начала думать. Вместо ответа пожала плечами, постаравшись принять равнодушный к этому факту вид. Укрылась чашкой, допивая последний глоток.
– Еще одно – я представлю тебя сородичам. Теперь ты Ева Нольд, и они должны принять тебя по всем нашим законам как мою жену.
Кофе брызгами улетел обратно – частью в чашку, частью на стол. Я закашлялась и хлюпнула носом, а Нольд, как будто ничего необычного не заявил, дотянулся и заботливо постучал ладонью между лопаток.
– Еще ни один мужчина полузверь не приводил женщину. Меня – загрызут все… Но тебя они не посмеют не принять.
– А лично мне ты не хочешь сделать предложение? Спросить – согласна или нет.
– Ты согласна. – Нольд улыбнулся. – Я знаю.
Глава вторая
Мне снилось, что я бегу по лесу, в сумерках от преследования охотника. Он пытается выследить, загнать в западню и убить, а я мчалась изо всех сил прочь, используя все тени, все укрытия, только бы не попасть под прицел. А потом вдруг ощутила присутствие зверя… он встал на мою защиту, поднявшись из логова и прорычав на весь лес так мощно, что вздрогнула земля. Охотник исчез. Его капля опасности и угрозы померкла, как сметенный лавиной камешек.
– Нольд…
Бежать я не перестала. У меня появился новый преследователь, скрываться от которого стало игрой, а не выживанием. Едва зверь поймал в свои огромные клыки, перехватив поперек туловища, тело охватил не ужас расправы, а счастье.
Я проснулась от жесткой хватки и тяжести. Лежала на животе и даже перевернуться не успела и не смогла бы, потому что Нольд вдавил мне плечи в постель и буквально прикусил у основания шеи за кожу. Больно и сильно, да, но только как предупреждение к сопротивлению. Сигнал о власти и владении – будто тот же зверь, хватающий самку за шкирку зубами, чтобы не дергалась. Бедра приподнял и подтянул к себе, перехватил под живот рукой, другой по-прежнему удерживая одно плечо, чтобы не вздумала выскользнуть. Физически во мне все откликнулось с первого же властного касания, и я ухнула в запределье сознания, в острое ощущение жизни и полета. Слепнуть к смерти – все равно что быть на время прозревшей к другому миру, полному света, красок и безграничных пространств.
Когда эйфория стала отпускать, возвращая в чувства собственного тела, я уловила отголоски стихающего напряжения в мышцах и горящую спину. Все выше лопаток – покусано. Не до крови, явно, но и не слабо. Ныла от зажима рука, ныли ноги и поясница. Будь я физически слабее, и будь я обычным человеком без регенерата, ущерб был бы сильнее и залечиваться от него пришлось бы дольше.
– Только посмей, Нольд! – Я выдохнула это с резкой злостью, когда в касании к болезненной коже прочла жест раскаянья. – Посмей почувствовать вину, и я тебя сама загрызу!
Он ткнулся носом в затылок, потом поцеловал за ухом. Мне понравилось, что его звериный откат к душевной оголенности тут же обернулся от начавшейся вины к ласковости. Какой бы ни суровой ни была близость, эта чуткость в итоге компенсировала все острые углы.
– Так лучше… и будет еще лучше, если ты слезешь, веса как в медведе, сейчас все тело отнимется.
Узкая кровать на пару не рассчитана, была тесна для сна, но для объятий годилась. Нольд лег рядом, на бок, обнял под лопатками, там, где не больно, и я смогла выдохнуть. Утро раннее – часов пять или шесть, до телефона не дотянуться, но розовый свет комнаты подсказывал примерное время.
Вчера я пошутила, что сон будет пыткой, если рискнем провести ночь на этом скорее лежаке, чем нормальной кровати, а Нольд всерьез лег на полу. Без ничего – ни подушки, ни покрывала. Оказывается, точно также он спал в зале, когда остался в первую ночь в квартире, и лишь прошлую перекантовался у Яна, когда понял, что меня можно надолго оставить без присмотра.
Я со скрипом и шипением, тоже повернулась на бок, лицом к нему и посмотрела в затухающие голубым цветом глаза:
– Можно тебя спросить?
– Спрашивай.
– Я знаю, что у тебя есть кто-то. Или была до недавнего времени – любовница. Объяснишь?
Нольд никаких чувств на вопрос не проявил, ответил расслабленно и спокойно:
– Ее зовут Инга, она бывшая гимнастка. Вылетела из спорта и из жизни из-за травмы колена и решила стать проституткой.
– Она ей стала?
– Не успела. Я сделал ее своей содержанкой… Девушка попала на полицейскую облаву в первый же свой день выхода. После дознания из спецотдела выпустили и назначили штраф, а Ян подметил и перехватил адрес. Инга крепкая, спорт приучил к жесткости, морально себя продать она была готова, к стенке приперли обстоятельства, так что…
– Она знает, кто ты?
– Нет. Она знает, что я больной на голову человек, который не может контролировать агрессию. Наше соглашение оказалось выгодным – жертвы нет, мазохизма нет, меня терпела как необходимую медицинскую процедуру, сцепив зубы, но не злясь и не обижаясь. Я оплачиваю ее расходы: квартиру, питание, одежду, обучение – еще два месяца, и Инга будет крепко стоять на ногах сама. Я не часто к ней ходил, только когда совсем потребность накапливалась. Жалко было. Не злоупотреблял.
Судя по тому как он замолчал, Нольд считал разговор оконченным. А я нет. Меня терзало еще одно любопытство:
– Почему ты с ней не сблизился? Если тебя узнать лучше, можно полюбить, и уже не терпеть а… ну, нормально выстроить отношения.
Нольд зло прищурился:
– То есть дело в том, чтобы я ей как человек понравился? А то, нравится она или нет мне – не важно? Мужчинам полузверям не просто найти даже такую как Инга, но это не значит, что я не хочу быть с той, кого сам люблю. А не с той, которая подходит от безысходности.
Я легла удобнее и приткнулась теснее.
Мир и люди – это сложнее… – так говорил отец. И я сама себя укорила за последний вопрос Нольду – его правда. С одной стороны, казалось очевидное – не им выбирать, с их-то проблемой. А с другой – может как раз у полузверей еще сложнее, чем у обычных людей, и под «звериной» примитивной в основе шкуры их чувствительность как человека выше. Душевней и уязвимей.
И я замолкла. По всем признакам уже через минуту уловила, как ему понравилась тишина. Нольд шевельнулся, сменив положение и приобняв крепче – я только зубы стиснула… Он никогда ни с кем рядом не спал, не лежал в обнимку, и явно не чувствовал – как сделать так, чтобы удобно было обоим… я выдержала несколько минут, потом начала ерзать и спокойного положения все равно не нашла. Везде давило силой.
– У меня рука затекла. Ляг на спину, Нольд, я не тяжелая, и не почувствуешь.
Он развернулся, а я устроилась единственно возможно – живот к животу, головой ему на плечо и расплылась от блаженства, как ящерица на горячем камне. Регенерат грел и залечивал в помятых местах, так что даже казалось – и солнце сверху подпекает своими лучами.
Едва расслабилась и даже задремывать начала, как Нольд кашлянул, будто в горле запершило. Потом еще раз, и весь странно напрягся. А я услышала ухом из его тела зуммер… очень слабый звук и дрожание, запрятанные глубоко, но различимые. Не поняв, что с ним, приподняла голову.
– Не спрашивай…
Нольд растерянно попытался еще раз прокашляться, сбивая реакцию, но не вышло. Я поразилась тем, чего не ожидала увидеть – смущение, у Нольда! У непробиваемого Нольда! Он – не по-человечески мурчал… и, похоже, для него самого это было открытие.
С языка все равно чуть не слетело: «Так ты кто – волк, медведь или все-таки тигр?».
– Помолчи.
И уложил мою голову обратно, для верности мягко надавив пальцами на губы.
* * *
Полузвери, конечно, не привязывали себя ни к какому из видов. Они – аномальные люди, и все, как некроманты. Из-за чувства стайности и выработанных на нем законов, обозначали себя волками. Никаких когтей, шерсти, вылезания клыков в полнолуние не происходило, и обострения звериности не были привязаны к лунному календарю. Но свой цикл был, и это тоже играло на сравнение, пусть мифологическая связь одного с другим была только вымыслом. В природе никакие волки от луны не зависели.
У полузверей сила и ловкость с рождения были сильнее, чем у обычного человека. Чуткий нюх и скорость реакции на раздражители, непереносимость алкоголя, более быстрое заживление ран, ранее взросление, крепкое здоровье и – как результат, – долгая жизнь.
Нольд рассказывал мне об этом, дополняя картину, пока вез в клинику. Подстраховка с практикой там придумалась на время лечения, но так как все равно на ногах, и Троица был нужен, я не собиралась торчать в неуютной квартире день, а заняться делом. Например, выяснить, с какого перепугу регенерат стал таким мощным?
– Я высажу за квартал, дальше доберешься сама. Троица предупрежден, пропуск на вахте есть.
– Хорошо.
– Будут новости, если не срочные, сообщением не набирай. Вечером все равно обсудим на сборе – Парис в столице. Самое время тебе познакомиться.
– Договорились.
Когда машина остановилась, сразу не вышла, а поцеловала Нольда, как принято у пары перед расставанием на долгий день.
– При остальных ко мне не лезь с объятиями, хорошо? Держись прохладнее.
– Хочешь скрыть?
То жена, а то… Меня эта просьба царапнула, но Нольд объяснил:
– Нет. Не хочу новых открытий в какой-нибудь неподконтрольной реакции, только не при друзьях. Хвостом не завиляю, у меня его нет, но лучше сам себя проверю для начала.
– Буду как лед!
И снова поцеловала.
* * *
Опять долгое ожидание всех необходимых проволочек с пропуском, опять отсиживание в учебном кабинете с какими-то тестами, и я начала бояться, что Троицы мне не видать – мало ли по каким причинам он не может выкроить несколько минут для разговора.
Но к полудню удача – элегантный, свежий, с улыбчивыми глазами, Троица заглянул в комнату. Я как раз осталась одна, стажеры-соседи ушли на обед. Провел коридорами в свой кабинет и только там, не удержался, и тепло обнял:
– Позвольте, Ева, проявить к вам свои сугубо отеческие чувства. Мы все очень переживали. Как самочувствие?
– Самочувствие – одна из причин, почему я здесь. – Шепнула тихо: – Мне бы еще дня два валяться, а я уже вчера бегала. И травмы были не легкие. С регенератом что-то случилось… возьмете кровь на анализ?
– Да, обязательно. А еще причины?
– Хотела бы поговорить с Иваром. Если возможно.
– Что-нибудь придумаю…
– И хотела увидеть вас, господин Троица. Вы обещали однажды совет мудрого старца.
– Время ограничено, так что начнем с анализа.
Он закрыл дверь на ключ, из специального стенного шкафа достал маленький чемоданчик и уже из него – набор. Шприц, жгут, стерильные пластиковые колбы и скальпель.
– И образец тканей возьмете?
– В идеале. Только нужно придумать, откуда, чтобы вы могли скрыть рану.
Я закатала штанину брюк.
– Будет больно.
– Не смешите меня…
– Да… – он вздохнул. – Когда мне приходилось со Златой проводить процедуры, иногда болезненные, иногда долгие, она все время говорила: ты смешишь меня своим страдальческим выражением лица. В итоге у тебя трясется рука, у меня трясется рука. Помни, что мы помогаем людям в будущем не испытывать гораздо большей боли.
– Умная девушка.
– Порой казалось, что она старается меня оберегать сильнее, чем я ее.
– В семьях так и бывает. Я тоже старалась заботиться об отце, а тот всегда удивлялся: я еще не так стар, чтобы меня опекал ребенок. Ему было шестьдесят на момент смерти, а сейчас было бы уже семьдесят семь – для некромантов вообще не возраст.
Троица сочувственно кивнул и коснулся кожи скальпелем. Приготовил марлевый тампон, чтобы приостановить кровь. Срезал. Пока я придержала марлю, он спрятал лоскуток с монетку размером в колбочку и налил туда из спринцовки специальную жидкость. Герметизировал, и после налепил большой пластырь на ногу. Забрал кровь из вены и пальца.
– Плюнуть куда-нибудь?
– Не стоит. – Троица опять улыбнулся. – Всего уже хватит. Анализ я проведу у себя, не здесь. Как быть с Иваром подумаю после обеда, а пока нам никто не мешает, я слушаю. Что за совет вам нужен?
– Принц влюбился в простолюдинку и собирается представить ее королевской семье как жену. Что нужно сделать девушке, чтобы смягчить остроту неравенства, и желательно до того момент, как ее будут представлять. Богатств у нее нет, необходимого происхождения тоже, а позорить принца так не хочется, ему же все шишки в итоге прилетят. Еще, не приведи Морс, из семьи изгонят.
Троица, кажется, ожидал чего угодно, только не сказки. Он сел в свое кресло и в изумлении приподнял брови, а веселый прищур избавился от лукавых уголков.
– Это я о себе, конечно. Просто обрисовала образами для наглядности.
– Настолько все сладилось?
– Настолько. – Я засмеялась от того, как быстро он догадался.
– Всегда подозревал, что за Нольдом стоит какая-то спесивая династия, иначе бы его общение с сестрой не разладилось… хорошую вы мне задачку задали, Ева. Но ответ на нее один: ничего не нужно делать. Хуже нет пытаться понравиться тем, кто изначально смотрит на вас сверху вниз. Лучше всего прийти с чем есть и полагаться на разум. Понимаете… я люблю восток, и люблю его культуру. И его прекрасное отличие как раз от западных сословных различий. Вы рассказали мне сказку запада, а я перескажу вам притчу востока.
– Прекрасно!
– Сын императора влюбился в простую девушку и представил ту перед семьей, изъявив свою волю взять ее в жены. Старший брат, ослепленный гордыней, сказал: «За ней нет даже славы, ее род ничтожен, а кровь грязна». Средний брат, ослепленный жадностью, дополнил: «За ней нет богатств, ее приданое не принесет в казну и медной монеты». Слово взял отец, ослепленный величием: «За ней нет манер, умения себя держать и говорить, и ее присутствие при дворе не принесет даже услады взору». На что мать молодого императора ответила: «Когда на смертном одре вы откроете перед собой дорогу иного мира, вы не сможете взять с собой ни славы, ни богатства, ни красивых манер. Они не согреют вас там, где нет одежд, не насытят там, где нет пищи, и не подарят взору солнца, ибо там нет света. Вы можете забрать с сбой то, что смогло сохранить сердце, и если это любовь, то за гранью вас встретит рай».
– Это настоящая притча?
– Да. А переходя к морали… вы, Ева, к слепым не пробьетесь, что бы ни сделали. А те, кто зряч, тех ничего не смутит. Но, я уверен, что вам не стоит слишком волноваться. Мой совет помог вам?
– Более чем. Спасибо.
– Если до пяти вечера я ничего не придумаю с Иваром, уезжайте из клиники как положено. Встретимся позднее.
* * *
Троица позвонил в половине пятого, когда отчаялась ждать. Быстро проговорил инструкции. Я тут же ушла из кабинета, нашла уголок в конце узкого коридора у пожарного выхода и приложила телефон к уху. Связь не отключала, потому что Троица тоже ее не отключил. Он сказал слушать и ждать, по звукам должно быть понятно, что некромант остался один.
Щелканье замка, шумы, шаги, гулкое эхо пространства без мебели:
– Раздевайтесь, мойтесь. Вы должны быть готовы к процедуре через десять минут.
Хлопок, защелка, и шаги, явно босые, стали громче. Шуршание.
– Ивар, возьмите телефон из кармана халата. Вы должны видеть его в душевой на вешалке. – Несколько недолгих секунд тишины и шуршание почти в ухе. – Снизьте громкость динамика.
Я свой тоже снизила. Мне он нужен был, чтобы хорошо слышать, а Троица оставил на своем, чтобы была услышанной я.
– Да, кто это?
– Подруга вашего брата, Фо-Ху, или Фортена, если точнее. У нас на разговор минуты две-три. Включите душ и отойдите, чтобы его звук не мешал.
– Я слушаю… да, я слушаю…
Голос аж задрожал и зазвенел одновременно. Накрыло там Ивара эмоциями.
– Мы вас вытащим обязательно. Не скажу пока, как и когда, главное – не отчаивайтесь. Только после душа ведите себя как раньше, кажитесь подавленным, не проявляйте надежды и ожидания. Ничего не бойтесь… Ивар, скажите мне что-то, по чему ваш брат опознает, что вы – это вы и мы с сумели связаться. Есть кодовые слова или общая мелочь, которая посторонним не известна? И что ему передать, если вы хотите передать?
Он растерялся, замычал, пытаясь быстро сообразить и вспомнить. Но я не торопила, ждала столько секунд, сколько нужно.
– Да… да. Скажите: «домысел и вымысел» – это он точно поймет, и спор был настолько давно, что даже если кто и подслушивал, то не держал в памяти как важное. И передайте – «я не сомневался».
– Все?
– Да.
– Отключите телефон, положите его на место, и мойтесь. Я не обещаю, что все получится скоро. Наберитесь терпения.
– Спасибо… а как вас зовут?
– Потом узнаете. – Я улыбнулась. – До свидания.
– Во имя Великого Морса!
