Текст книги "Россия и последние войны ХХ века"

Автор книги: Ксения Мяло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)

Стенограмма фиксирует здесь «шумные аплодисменты», и они действительно были заслужены. Своим выступлением Братиану заронил в общественное сознание Румынии – да, пожалуй, и Европы* – мысль о том, что каковы бы ни были цели создателей МАССР, история может пойти своим путем. И новое политическое образование вовсе не обязательно всегда останется магнитом, втягивающим Бессарабию, а затем и Румынию в орбиту нового, сменившего Российскую Империю на просторах Срединной Евразии мегагосударства. Напротив, со временем, быть может, решение 1924 года послужит отторжению левобережья Днестра от российского, восточнославянского цивилизационного и политического ареала и втягиванию – впервые в истории! – в ареал западноевропейский, латинский в своей основе. И что Румынии в этом втягивании будет принадлежать ключевая роль.

Тогда же, в 1924 году, газета «Лупта», близкая к военным кругам, сообщала: «Военные круги получили сведения, что единовременно с провозглашением республики не исключается возможность, что румынские села Заднестровья, недовольные большевистским режимом, решат отправить делегации к нам, чтобы заявить, что они на стороне Румынии». И дальше: «В случае советской пропаганды в Бессарабии для ее объединения с Заднестровской республикой Советы рискуют возбудить намерение перехода румынских сел Заднестровья на нашу сторону».

Таким образом, сюжет грядущей драмы в основных своих чертах сложился именно в те осенние дни 1924 года, и весь он, как в ядре, сосредоточен в противостоянии двух приставок: «за» и «при». Когда левобережье Днестра именуют Заднестровьем [523]523
  Транснистрией


[Закрыть], это означает, что за точку отсчета принимается Румыния, движущаяся на восток не только от Прута, но и от Днестра. Именование же его Приднестровьем подразумевает иное: точкой отсчета в таком случае является Россия, движущаяся на юго-запад, в Причерноморье, и включающая в себя земли, прилегающие к Днестру с востока. Ядру этому еще предстояло детонировать взрыв.

Годы, прошедшие с той далекой осени, – годы, которые вместили в себя и катастрофу Второй мировой войны, и дорогой ценой оплаченную послевоенную стабильность Европы, застывшей в казавшихся уже незыблемыми границах, – к началу последнего десятилетия XX века сделали волнения, сотрясавшие 60 лет назад этот уголок Европы, где Карпаты сходятся с Балканами, далекими и какими-то игрушечными, словно интриги средневековых немецких дворов.

Однако с началом демонтажа СССР, получившего кодовое имя «перестройка», история, описав крутой изгиб, вернула на берега Днестра вопрос, так эскизно-небрежно очерченный некогда румынским премьером Братиану.

Случайно ли, что ПМР родилась той же осенью 1990 года [524]524
  но парой месяцев раньше – 2 сентября


[Закрыть], когда в Париже, по словам Бжезинского, Советским Союзом, в лице Горбачева, был подписан формальный акт капитуляции в «холодной войне», – либо это то самое совпадение, совсем не случайный смысл которого раскрывается мною позже? Думаю, минувшие десять лет уже позволяют ответить на этот вопрос уверенным «да». А то, что на саммите ОБСЕ в Стамбуле [525]525
  ноябрь 1999 года


[Закрыть] России было предъявлено требование ликвидировать свое военное присутствие не только в Грузии, но и в Приднестровье, таким образом по важности своей уравненном с Закавказьем, лишь подтверждает гипотезу о системном характере процессов, разворачивающихся по периметру нынешней России. Символическое же значение продвижения Запада за днестровский рубеж, предпосылкой к чему является уход отсюда России, в определенном смысле едва ли даже не превосходит значение его прорыва на Кавказ. Ибо здесь речь идет о пересечении им той границы, перейти которую он стремился и не мог еще со времен Римской империи. И вот теперь там, где некогда потерпела крах великая Pax Romana, готовится торжествовать победу Pax Americana.

* * *

Судьбе угодно было сделать этот крошечный клочок земли не только перекрестком народов [526]526
  кто только не прошел здесь!


[Закрыть], не только стыком трех великих империй – Османской/Оттоманской, Австро-Венгерской и Российской, но также и зоной напряженного соприкосновения Рима и мира как олицетворения, соответственно, западной цивилизации, желающей подчинить все человечество своему стандарту, и противящегося этой стандартизации, этому высокомерному насилию людского океана, простирающегося за пределами западной ойкумены.

«Уже в глубокой древности, – пишет тираспольский историк Н.В. Бабилунга, – Днестр стал условной границей, которая разделяла кочевую цивилизацию Великой Степи с народами Центральной и Юго-Восточной Европы. При этом кочевники связывали Дальний Восток по Великой Степи с мусульманским миром, тогда как население, проживавшее к западу от Днестра, через Дунай и Карпаты было связано с народами Западной Европы и Балкан» [527]527
  Н.В. Бабилунга, «Приднестровье. Краткий исторический очерк», в: «Непризнанная республика. Очерки, документы, хроника», Москва, 1997, том 1, с. 19


[Закрыть]. В начале первого тысячелетия до нашей эры Днестр стал пограничьем между фракийскими племенами и киммерийцами, упоминаемыми еще в «Одиссее», обитавшими на восток от Днестра в Причерноморье и преградившими фракийцам путь на восток.

Примерно с VII века до нашей эры киммерийцев сменили скифы, занявшие территорию от Днестра и Дуная до Дона, затем Днестр стал границей между фракийскими племенами гетов и ираноязычными сарматскими кочевниками; однако земли, лежащие на восток от Днестра, в широком смысле так и остались «Скифией», как «скифами» навсегда остались для Запада населяющие их народы.

Именно «скифов» и не смогли одолеть римские легионы, наголову разбившие и уничтожившие племена гето-даков. Днестра они так и не пересекли, а остатки завоеванного населения правобережья были частично романизированы и в III веке нашей эры ушли с римлянами, когда сюда вторглись германские племена готов. Днестр опять стал границей – на сей раз между владениями вестготского короля Атанариха [528]528
  земли к западу от Днестра


[Закрыть] и державой остготского короля Германариха [529]529
  земли к востоку от Днестра


[Закрыть]. В IV веке нашей эры и тот, и другой были разбиты пришедшими из глубин Азии гуннами. Приднестровские земли запустели, а с конца V – начала VI веков стали заселяться славянскими племенами. Когда же в IX веке происходит разделение славян на западных и восточных, Днестр опять становится границей – на сей раз между ареалами формирования тех и других.

Итак – почти всегда пограничье! Трудно найти другую реку, которая через тысячелетия столь устойчиво пребывала бы в этом качестве. А такие глубины истории не тревожат безнаказанно. Быть может, необходимость этой черты почувствовал и римский император Траян, при котором, как считалось до сих пор, были воздвигнуты знаменитые «лимы» – валы, насыпанные для защиты «цивилизованного мира» от простирающегося на восток «мира варваров». «Траянов вал», как пишет французский историк Ле Гофор, долгое время даже было принято именовать «Великой Китайской стеной Западного мира». Правда, раскопки, проведенные недавно в Приднестровье, пошатнули привычное представление и позволили выдвинуть новую гипотезу, согласно которой лимы были воздвигнуты не римлянами для защиты от скифов и протославян, а наоборот – последними для защиты от римлян. Но, в конечном счете, это не меняет главного: того, что здесь пролег рубеж цивилизаций, и за этот рубеж Запад мог прорываться лишь спорадически – будь то с Речью Посполитой или гитлеровской коалицией, – всякий раз бывая отброшен.

В X–XII веках территория, ныне именуемая Приднестровьем, входила в состав Древнерусского государства, затем была разорена батыевыми ордами, а затем, после разгрома татарского войска в битве на Синих водах русско-литовским князем Ольгердом и пребывания в Великом княжестве Литовском, Приднестровье на несколько веков оказалось на стыке Польши и Крымского ханства. Частично его земли вошли в состав Речи Посполитой, а частично образовали так называемое Дикое поле – территорию без общепризнанного суверена и с пестрым по этническому составу, хотя и редким населением. О характере его дает некоторое представление молдавский историк и писатель XIX века Богдан Хашдеу. Он пишет: «За Днестром, на границе Польши с татарским ханством была создана маленькая республика из беглых людей, девизом которых стало уничтожение врагов христианства. Вскоре они прославились своей неустрашимостью и стали называться казаками…»

Память о казацком прошлом и сегодня хранят некоторые топонимы Левобережья, а сами казаки стали основой сложнейшего симбиоза этносов, который образовал население Приднестровья. Основные его группы составили малороссы, молдаване, великороссы. Кроме того, довольно крупные общности составляли поляки, болгары, евреи, в небольшом количестве проживали сербы, немцы, чехи и представители других народов соседствующих империй. В результате русско-турецких войн конца XVIII столетия, итоги которых были закреплены международно признанными договорами, земли эти вновь вошли в состав русского государства [530]530
  Российской Империи


[Закрыть] – как казалось, навсегда. В 1792 году А. В. Суворовым на левом берегу Днестра были заложены город и крепость Тирасполь, а территория Приднестровья вошла в состав Подольской и Херсонской губерний, где и пребывала вплоть до революции 1917 года. Как мы видели, «Подолией и Херсонщиной» именовал его и сенатор Гиванеску в 1924 году.

Все говорит о том, что история этой земли совершенно отлична и отдельна от всей истории Бессарабии [531]531
  правобережной части бывшей МССР вплоть до Прута


[Закрыть]; и если на сайте ЦРУ, как то стало известно из утечки в прессу, вся территория, лежащая между Румынией и Украиной, именуется Бессарабией, то это можно объяснить лишь полным незнанием истории вопроса – либо же сознательным умыслом, преследующим далеко идущие цели.

После революции административная принадлежность левобережья Днестра изменилась. Упраздненная большевиками Новороссия [532]532
  а именно в ее состав входили Подольская и Херсонская губернии


[Закрыть] полностью вошла в состав Украинской ССР, а вместе с ней – и Приднестровье. Справедливость требует признать, что такой переход прошел для населения почти незамеченным: настроения самостийничества и русофобии среди местных украинцев отсутствовали, и люди продолжали жить в «Большой России», теперь именовавшейся СССР.

Однако в 1924 году произошло то самое событие, которое так бурно обсуждалось в румынском сенате и которое во многом заложило основы нынешней драмы. Тогда успехом увенчалась совместная работа румынских коммунистов и Г. И. Котовского по созданию на левом берегу автономной молдавской республики [533]533
  МАССР


[Закрыть] в составе Украины. Архивы позволяют достаточно подробно восстановить картину и узловые моменты смены – пока еще чисто формальной государственной принадлежности приднестровских земель.

Мысль о создании МАССР подали члены РКП[534]534
  б


[Закрыть], ранее члены Румынской коммунистической партии А. Николас, П. Киеран, И. Дик, А. Бадулеску. Они написали письмо в ЦК РКП[535]535
  б


[Закрыть] и ЦК КП[536]536
  б


[Закрыть]У, датированное февралем 1924 года. С подобной же просьбой обратился в ЦК РКП[537]537
  б


[Закрыть] и Г.И. Котовский. Просьбы были услышаны, и на состоявшемся 7 марта 1924 года заседании Политбюро ЦК РКП[538]538
  б


[Закрыть][539]539
  29 июля 1924 года


[Закрыть] постановило:

«К. а. Считать необходимым прежде всего по политическим соображениям [540]540
  курсив мой – К.М.


[Закрыть] выделение молдавского населения в специальную Автономную Республику в составе УССР и предложить ЦК КПУ дать соответствующие директивы украинским советским органам.

б. Предложить ЦК КПУ сделать сообщение в Политбюро ЦК РКП через месяц о ходе работ по организации Молдавской Автономной Республики.

в. Поручить товарищу Фрунзе наблюдение за быстрейшим проведением этого вопроса» [541]541
  Протокол № 13


[Закрыть].

В ходе этого «проведения вопроса» данные о численности молдавского населения были заметно сфальсифицированы по отношению к переписям 1897 и 1920 годов, что диктовалось теми же политическими соображениями.

Разумеется, ни о каких формах свободного волеизъявления при создании МАССР не было и речи, на что откровенно указывают даже сами формулировки о «политической целесообразности» и, особенно, о «соответствующих директивах» партийных органов советским – по духу и букве доктрины, органам народного самоуправления. Трудно не увидеть здесь прообраза грядущей драмы: отвержения партийным руководством СССР воли народа Приднестровья, выраженной через Советы, о чем подробнее будет сказано ниже. Но и в 1924 году вся процедура имела жестко командный характер: директивы высших партийных органов были направлены в местные партийные организации и приняты к безоговорочному исполнению.

Румынские коммунисты, инициировавшие создание МАССР, не скрывали, что «образование Молдавской республики должно иметь целью не только компрометирование румынской буржуазии в Бессарабии, но и преследовать ту же цель в отношении остальной Румынии» [542]542
  НА ИИП при ЦК КПУ, ф. 1, оп. 20, д.1821, л. 7–9


[Закрыть]. Однако на этом основании вряд ли надо спешить с выводом, будто притязания Кишинева и стоящего за ним Бухареста на Левобережье Днестра есть своеобразная месть истории за былые «экспансионистские» намерения СССР. Во-первых, для возвращения Бессарабии, отошедшей к Румынии в 1918 году, и без того имелись серьезные международно-правовые основания. Во-вторых, СССР, даже на пике своего послевоенного могущества и влияния в Восточной Европе, никогда не ставил вопроса о территориальном поглощении Румынии, как не ставилась под сомнение и граница по Пруту.

Иначе повела себя Румыния, усмотревшая в факте появления МАССР, как это показало выступление премьера Братиану, возможность для новой попытки продвижения западной Pax Romana за «Траянов вал».

Решающий шаг в этом направлении был сделан в годы Второй мировой войны, когда специфическую политическую окраску получило и само понятие Транснистрия [543]543
  Заднестровье


[Закрыть]. Оно впервые прозвучало 19 августа 1941 года в декрете вождя [544]544
  «кондукэтора»


[Закрыть] фашистской Румынии маршала Иона Антонеску об установлении румынской администрации на левом берегу Днестра. В декабре 1941 года «кондукэтор» Антонеску в беседе с профессором Г. Алексяну так обрисовал программу-максимум в отношении Приднестровья: «Власть Румынии установилась на этой территории на два миллиона лет». Во исполнение этого замысла – как видим, еще более безудержного, нежели проект «тысячелетнего рейха», – тогда же, в декабре 1941 года, в Тирасполе был учрежден «Национальный совет заднестровских румын». Идеологическое обоснование было дано изданным в 1942 году в Яссах сочинением профессора Э. Диаконеску «Восточные румыны. Транснистрия», где, с упором на «исконные варварские» наклонности славянства, подчеркивалось: границы румынских земель простираются далеко на Восток, и, стало быть, земли эти должны войти в состав Румынии [545]545
  такая же участь предназначалась и Одессе, которую Гитлер предложил переименовать в Антонеску


[Закрыть]. Ибо, как утверждал Диаконеску, «румыны представляют здесь историческую перманентность по отношению к кочевым племенам варваров».

Тезису этому, равно как и самому понятию Транснистрия, а также имени Антонеску, суждено было пережить второе рождение и обрести второе дыхание в конце 1980-х годов, после распада Восточного блока и ОВД. С тех пор Антонеску в Румынии в большой моде; зато моральное давление сказывается на офицеров румынской армии, вступивших в сформированную в 1943 году на территории СССР из румынских военнопленных дивизию им. Тудора Владимиреску. В продаже даже появилась брошюра «Двенадцать русских вторжений в Румынию», а вторжение «румыно-немецких войск» на территорию СССР в 1941 году трактуется как «переход от обороны к наступлению с целью освобождения румынских земель между Прутом и Днестром».

Впрочем, никто в Народном фронте Молдавии [546]546
  НФМ


[Закрыть] не собирался ограничиваться лишь землями «между Прутом и Днестром». Идеология НФМ прямой наследник той идеологии легионерства, которой руководствовались румынские оккупационные власти в 1941–1944 годы. Не зря же орган Союза писателей Молдовы, газета «Glasul» [547]547
  9 – 14 июня 1990 года


[Закрыть] опубликовала огромную статью, посвященную памяти Антонеску, под выразительным заглавием «Реквием по невинному» [548]548
  «Recviem pentru un invins»


[Закрыть].

«Отмывание» имени Антонеску, возвращение к доктрине Транснистрии сразу же придало специфический оттенок румынофильству Народного фронта, приведшему к замене традиционной для молдавского языка кириллицы на латиницу, а глотонима [549]549
  наименование языка


[Закрыть] и этнонима [550]550
  наименование народа


[Закрыть], соответственно, на «румынский», «румыны». Стало ясно, что речь идет о продолжении политики оккупации 1941–1944 годов, одним из «столпов» которой было как раз отрицание самого существования народа «молдаване». И поскольку председатель созданного в декабре 1942 года «Национального совета заднестровских румын» Н. Смокина зафиксировал развитость у левобережных молдаван «чувства молдавского этнического происхождения», для искоренения последнего была разработана целая программа. Органической частью ее было переселение румын из Южной Добруджи за Днестр и, соответственно, выселение русских и украинцев в сторону Буга. 26 февраля 1942 года Антонеску заявил: «Транснистрия станет румынской территорией, мы ее сделаем румынской и выселим всех иноплеменных».

Думается, нетрудно понять, какую реакцию среди русских, украинцев, болгар Приднестровья возбудили первые же попытки прославления Антонеску, заявившие о себе на правом берегу Днестра. Однако негодование выразили не только они, но и молдаване, к тому же очень бурно. Ведь согласно основной легенде румынского национализма, они – это всего лишь, в лучшем случае, субэтнос румын, последние же в данной доктрине возводят свою генеалогию через римские легионы непосредственно к Капитолийской волчице, известная скульптура которой давно украшает Бухарест. И хотя римские легионы в основной своей массе состояли отнюдь не из италиков, а являли собой пеструю амальгаму всех этносов великой империи, в данном случае это не столь важно, ибо «волчица» здесь олицетворяет прежде всего западнолатинский вектор политических и культурных устремлений как таковой, в его резком противостоянии вектору восточнославянскому. Не зря же «римская гостья», теперь уже украсившая и Кишинев, обрела себе пристанище на бывшей Киевской улице, знаменательно переименованной в улицу 31 августа – день принятия Закона о языке, заменявшего молдавский – румынским и переводившего его на латинскую графику.

Левый берег латиницу отверг, и тем самым острую политическую актуальность обрела проблема, обозначившаяся еще задолго до Октябрьской революции и всех последовавших за нею бурных событий. Известный молдавский поэт и культурный деятель Алексей Матиевич писал в начале XX века: «Присоединение Бессарабии к России оказалось спасительным актом как для молдавского языка, так и для молдавского богослужения. К началу XIX века за Прутом началось пробуждение национального самосознания, которое, неся на своем знамени ту идею, что румыны являются потомками римлян и преемниками их доблести, приняло благодаря увлечению этой идеей крайне странные выражения, приведшие в конце концов к уничтожению национальных особенностей жизни и языка… Стремясь создать из румынского какой-то новолатинский язык, латинизаторы беспощадно выбрасывали из него веками укоренившиеся славянские и греческие элементы, заменяя их латинскими, а в случае невозможности – итальянскими и в особенности французскими… Молдавские богослужебные книги были оставлены и забыты». И далее – самое важное, быть может, в свете роковых для этого региона событий конца XX века: «От этой трагедии национального быта и богослужения Бессарабия была избавлена Россией, к которой она перешла в 1812 году».

Любопытно в этой связи и такое вот свидетельство знатного бессарабского эмигранта А. Крупенского. Казалось бы, человек, не принявший революцию, мог только приветствовать уход Бессарабии из-под «ига большевиков». Однако в 1921 году Крупенский писал совсем иное: «Питая сердечные симпатии к доброму румынскому народу и будучи сам молдаванином, я искренне надеюсь, что Румыния будет благополучно существовать и без Бессарабии и что это не помешает ей быть в будущем богатой и счастливой». Велико же должно было быть ощущение угрозы для молдавской идентичности, если оно заставило эмигранта, пусть и в мягкой форме, попытаться увести свою родину из-под румынской опеки!

На эту угрозу со всей силой среагировали приднестровские молдаване, когда резко и агрессивно заявил о себе НФМ. Грубую русофобию [551]551
  «Чемодан вокзал – Россия», «Шагай, русский Иван, ждет тебя Магадан» – широко известные лозунги той поры


[Закрыть] он соединял с не менее резко выраженным стремлением стереть всякое воспоминание о собственно молдавской идентичности, а утверждение румынского языка открыто считал реваншем, наконец-то состоявшейся победой «латинства» над «славянством».

«Быть румыном, думать и чувствовать по-румынски означает заявить во всеуслышание о благородном своем происхождении, о естественной гордости за сохраненное имя, указующее на твоих древнеримских предков. Это значит говорить на румынском, даже если кое-где кое-кто называет его молдавским языком, который не только является прямым потомком прославленной латыни, носительницы великой мировой культуры, но и языком-победоносцем. Да, победоносцем, потому, что в вековой борьбе со славянскими диалектами [552]552
  курсив мой – К.М.


[Закрыть] и с другими языками он вышел несомненным победителем», – так писала в сентябре 1990 года кишиневская газета «Цара», рупор НФМ, выражая этот блок настроений.

Весьма проницательно суть этого мало кем замеченного в России конфликта внутри самой молдавской общности описал в своей фантастической повести «Лаболатория» [553]553
  так!


[Закрыть] писатель Сергей Белкин, сам ранее житель МССР. В повести речь идет о некоем проекте «Бесагрария», таинственные авторы которого намереваются превратить территорию республики в поле эксперимента по тотальному разрушению исторической памяти и, стало быть, личности народа.

«Сначала в общественное сознание внедряется тезис об унижении молдавского языка, о его вытеснении на обочину жизни. Причиной всех бед объявляется русификация. Поскольку это достаточно легко опровергаемая ложь, поскольку налицо огромные тиражи книг на молдавском языке, изданных за послевоенный период, создана великолепная система образования всех ступеней, развит национальный театр, телевидение и т. д., нами был подброшен еще один важный тезис – о необходимости перевода молдавского языка на латинскую графику и, более того, объявления молдавского языка несуществующим. Подлинным языком народа объявится язык румынский.

Этот простой подлог позволит все достижения в области развития молдавской национальной культуры сделать попросту невидимыми: все, что написано не на латинице, – не в силе. Это вредно и ложно…»

Раскол нации, таким образом, стал неизбежен.

И ответ молдавской стороны на столь грубую экспансию румынизма оказался адекватным, хотя важность позиции, занятой в конфликте между Кишиневом и Тирасполем приднестровскими молдаванами, до сих пор недопонимается даже многими союзниками ПМР. Масла в огонь подлил и А.И. Солженицын, в своей примерно тогда же опубликованной работе «Как нам обустроить Россию»: не разобравшись в ситуации, он заявил, что пусть, мол, «молдаване идут в Румынию, если их туда больше тянет». Фраза эта, на все лады с восторгом повторявшаяся народофронтовцами, в Приднестровье была воспринята как удар в спину с неожиданной стороны.

Незамеченными остались и обращения Союза молдаван ПМР с просьбами о принятии республики в состав РФ. Между тем, именно благодаря позиции молдаван реакция на дискриминационный Закон о языке, принятый еще в МССР 31 августа 1989 года, приобрела характер не этнического [554]554
  русского или славянского


[Закрыть], а общегражданского и общедемократического, в лучшем смысле этого опозоренного слова, движения, реализовавшего себя в провозглашении 2 сентября 1990 года своей независимой республики. Остается напомнить, что Молдавское княжество, основные государственные акты которого написаны кириллической графикой, было основано в 1359 году, тогда как государство Румыния родилось лишь в середине XIX века.

И тогда станет понятно, что подразумевал один из приднестровских гвардейцев, молдаванин, от которого на Кошницком плацдарме в 1992 году услыхала я такие слова: «Мы здесь – это все, что осталось от Молдавского княжества». Речь шла, разумеется, не о реанимации древнего государства, рухнувшего еще под напором турок, но о сохранении смягчавшего сформированный здесь историей жесткий цивилизационный стык уникального явления славянороманства, которое исторически явили собой молдавский язык и молдавская культурная традиция. О правах того самого меньшинства, которыми в иных случаях так любят заниматься международные организации. В данном же случае, однако, такие права были полностью проигнорированы, вся проблема на Западе [555]555
  равно как и в российской либеральной печати


[Закрыть] превратно истолкована как порожденная исключительно имперскими притязаниями России на «исконно румынские земли», а присутствие ее вооруженных сил в Приднестровье, соответственно, называлось «оккупацией».

Свой голос и здесь подал Леннарт Мери, к заявлению об оккупации Россией Приднестровья присовокупивший весьма дурно пахнущие рассуждения о русских [556]556
  «Русские не европейцы, а отдельная разновидность людей – гомо советикус»


[Закрыть], а также геостратегические пожелания. Нужно, по его словам, всячески поддерживать идею создания мощного украинского государства как части Европы и в противовес России [557]557
  «Сегодня», 17 августа, 1996 года


[Закрыть]. Как видим, проблема Приднестровья рассматривается здесь исключительно под углом зрения стратегии строительства Балтийско-Черноморской дуги, отсекающей населенную некими квази-людьми Россию от Европы.

Под таким же углом зрения, «комплексно», проблема рассматривалась в Германии. Если в 1994 году Клаус Кинкель поспешил заявить, что Германия и ее партнеры по ЕС исходят из нерушимости территориальной целостности Украины в вопросе о Крыме, то всего лишь полгода спустя Хайнрих Фогель, директор Федерального института по исследованию стран Восточной Европы и международных проблем, увязал грубо извращенную проблему Приднестровья с событиями в Чечне, то есть протянул дугу до Кавказа. «Уже в 1992 году, раздраженно заметил Фогель, – следовало бы подать такие сигналы [558]558
  тревоги К.М.


[Закрыть] ввиду военной интервенции 14-й армии на стороне русского меньшинства в Молдове, то есть на территории соседнего государства» [559]559
  «Сегодня», 21 декабря 1995 года


[Закрыть]. Всего два месяца спустя из уст Фогеля, между прочим, члена правления Германо-российского форума, прозвучала еще одна не менее раздраженная декларация – более общего свойства, а потому косвенно указывающая на важность для Запада полного ухода России с берегов Днестра: «Надо теперь ответить на вопрос, до каких пор можно, пускай по понятным причинам, терпеть претензии на великодержавность, не обеспеченные ни политически, ни экономически».

Парадокс же всей ситуации заключается как раз в том, что, несмотря на юридически безупречное самоопределение Приднестровья, несмотря на откровенные апелляции молдавских «фронтовиков» к тени «кондукэтора Антонеску», на одном из митингов НФМ даже включенного в список молдавских господарей, союзное руководство в лице не только Горбачева, но и спикера Съезда народных депутатов СССР А.И. Лукьянова, да и самих депутатов Съезда, поддержало именно народофронтовскую Молдову. Неявно – какими-то тайными распоряжениями из Москвы, блокировавшими все попытки самого молдавского ЦК приостановить опасное развитие событий*. Явно – поддержкой той линии на смыкание НФМ и КПМ, которую повел ставший первым секретарем ЦК КПМ 16 ноября 1989 года, то есть после беспорядков в молдавской столице [560]560
  логично предположить, для «демократизации» КПМ и организованных


[Закрыть] П. Лучинский, в 1996–2000 годах президент Республики Молдова.

Уже к маю 1990 года он ввел в молдавский ЦК почти всех фронтистских лидеров. Потому что, заявил он в марте 1990 года на Пленуме ЦК КНМ, платформа Союза писателей, других вновь возникших политических организаций [561]561
  всем было ясно, что речь шла о НФМ


[Закрыть] «почти не отличаются от платформы партии». В сущности, так оно и было: окрашенное в цвета культа Антонеску румынифильство НФМ и его оголтелый национализм, находивший предельное выражение в грубейшей русофобии, теперь получили легальный статус и освящение в еще действующих структурах КПСС – и на республиканском, и на союзном уровне. Даже осуществленное уже при Лучинском переименование Верховного Совета МССР в Сфатул Цэрий [562]562
  Совет страны


[Закрыть] в контексте молдавской истории однозначно отсылало к событиям 1918 года и принятому под дулами румынских пулеметов решению тогдашнего Сфатул Цэрий о присоединении Бессарабии к Румынии.

27 апреля 1990 года за основу нового государственного флага МССР был взят румынский триколор, ничего общего не имеющий с историческими молдавскими знаменами. Это резко обострило на левом берегу Днестра и в Бендерах настроения противостояния новому витку румынского экспансионизма, оживив воспоминания об оккупации 1941–1944 годов. А решающий рубеж обозначило утвержденное 23 июня 1990 года Верховным Советом ССР Молдова «Заключение Комиссии Верховного Совета ССР Молдова по политико-юридической оценке Советско-Германского договора о ненападении и Дополнительного секретного протокола, а также их последствий для Бессарабии и Северной Буковины». На этом следует остановиться несколько подробнее, ибо именно решение Съезда народных депутатов о создании комиссии по расследованию «дела о пакте Молотова-Риббентропа», принятое после доклада А.Н. Яковлева 24 декабря 1989 года, сыграло роковую роль в распаде СССР. Оно, пропагандистски упростив один из самых сложных и запутанных вопросов новейшей истории, не просто легитимировало сепаратистские движения в Прибалтике, Молдавии, на Западной Украине. Нет, больше: оно декриминализовало их откровенные апелляции к движениям, боровшимся против «советской оккупации», пусть и на стороне стран гитлеровской коалиции.

Как следствие, оно заложило основы для одновременной реабилитации коллаборантов времен немецко-румынской оккупации и репрессирования советских партизан, военнослужащих Красной, затем Советской, армии и работников советских спецслужб. Наконец – именно это безответственное решение лежит у истоков того ущербного положения, в котором оказались русские и русофоны [563]563
  то есть русскоязычные


[Закрыть], прибывшие в республики Прибалтики после 1940 года и объявленные оккупантами и потомками оккупантов*.

В Молдове же тема получила сугубо абсурдное преломление. Ведь объявив в упомянутом Заключении о незаконности создания 2 августа 1940 года Молдавской ССР как следствия «советской оккупации» Бессарабии и Северной Буковины, республика тем самым упразднила себя самое в том виде, в каком она существовала на протяжении 50 лет, то есть включающей в себя левобережье Днестра. Других документов, конституирующих ее в тех же границах, кроме соответствующего решения советского правительства от 2 августа 1940 года, просто-напросто не существует, и тем самым Приднестровье получало абсолютно законное право на самоопределение. Это право и было реализовано им 2 сентября 1990 года.

В тот день Второй Съезд народных депутатов Приднестровья всех уровней принял «Декрет о государственной власти Приднестровской МССР», «Декларацию о суверенитете ПМССР» и другие документы, заложившие основы независимой республики, которая в сентябре 2000 года отметила 10-летие своего абсолютно самостоятельного, хотя и непризнанного существования. Это было завершение первого этапа пути, приведшего к войне двух берегов.