Текст книги "Россия и последние войны ХХ века"

Автор книги: Ксения Мяло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 48 страниц)

Перед нами скорее одно из проявлений того, специфического явления конца XX века, которое, получив имя моджахедизма, окончательно сложилось и оформилось за годы пребывания ОКСВ в Афганистане и которое, как уже было сказано, представляет собою союз упрощенного, до крайности политизированного и лишь по видимости фундаменталистского ислама с ведущими западными и, стало быть, по определению не исламскими державами. В этом союзе исламисты-моджахеды представляют силовой, а отчасти и психологический ресурс ислама, поставленный на службу глобальным целям, сформулированным за его пределами. Спорадические прецеденты имели место уже в XIX веке [817]817
  и даже раньше


[Закрыть]; весьма масштабно подобное сотрудничество обнаружилось в годы Крымской войны [818]818
  коалиция стран Западной Европы и Турция


[Закрыть], в поддержке англичанами Шамиля, а затем антирусских сил в Средней Азии еще в дореволюционный период. Еще более близкий и масштабный пример являет басмачество.

Однако, на Балканах прецедент современного моджахедизма, несомненно, явило мусульманское усташество, действовавшее под эгидой гитлеровцев в годы Второй мировой войны. И биография самого Изетбеговича образует живой мост между мусульманскими эсэсовскими дивизиями эпохи Второй мировой войны [819]819
  боснийским «Ханджаром» и албанским «Скандербегом»


[Закрыть], с одной стороны, и боснийским моджахедизмом последнего десятилетия XX века, облеченным в одежды «демоислама» и сотрудничающим с США в строительстве пост-ялтинского нового мирового порядка – с другой.

Во время Второй мировой войны Изетбегович входил в фашистскую организацию молодых боснийских мусульман, был завербован в горнолыжную дивизию войск СС из добровольцев-мусульман, которая предназначалась для отправки на Восточный фронт. Он и сам занимался вербовкой, за что после войны был приговорен к трем годам тюремного заключения. Удивительная мягкость наказания объясняется особенностями послевоенной политики Тито, стремившегося снять угрозу дальнейших междоусобиц в Югославии путем, по сути дела, поголовной амнистии усташей – не лучший, как показало будущее, способ.

К куда более длительному сроку [820]820
  14 лет


[Закрыть] Алия Изетбегович был приговорен за свою 60-страничную «Исламскую декларацию», где о Боснии говорилось, в частности: «Ислам вправе самостоятельно управлять своим миром и потому недвусмысленно исключает возможность укоренения чужой идеологии на своей территории». Тут не о мультикультурализме речь – тут открытое заявление идеологии, которая не могла не обрушить державшуюся в неустойчивом равновесии сложную систему отношений этнокультурных общин Боснии и Герцеговины и которую взяла за основу созданная в 1989 году Исламская партия, позже переименованная в Партию демократического действия. Именно она и получила большинство депутатских мест [821]821
  86


[Закрыть] на выборах в Скупщину Боснии и Герцеговины, состоявшихся 18 ноября 1990 года. Соответственно, 72 и 44 места получили также достаточно радикально национальные Сербская демократическая партия и Хорватский демократический союз. Все считавшиеся умеренными партиями, в том числе и партия Зульфикарпашич – Филипповича, в Скупщину не прошли, и первые трещины уже тогда начали глубоко раскалывать БиГ. Однако вплоть до конца 1991 года, то есть до официального признания независимости Словении и Хорватии, процесс в Боснии и Герцеговине развивался в тени событий сербско-словенской, а затем сербско-хорватской войны.

Уже 26 апреля 1991 года была сформирована Скупщина объединенных общин Босанской Краины, вопреки рекомендации Скупщины и правительства Боснии и Герцеговины воздержаться от подобных действий, а 24 июня в Баня-Луке был подписан договор о сотрудничестве Босанской Краины и САО Краины. Три дня спустя, 27 июня, в Босанском Грахове было объявлено об объединении Босанской Краины и САО Краины и обнародована Декларация, в которой подчеркивалось, что объединение сербов – непреложная задача.

Несмотря на стремительно обостряющуюся обстановку в республике, Алия Изетбегович отказался от участия в состоявшейся 12 августа 1991 года в Белграде встрече высших представителей Сербии, Черногории и Боснии и Герцеговины, на которой была принята Инициатива по мирному и демократическому решению югославского кризиса. И уже к октябрю того же 1991 года стало ясно, что руководство ПДД и Скупщины Боснии и Герцеговины держит курс на сецессию. Это побудило лидера Босанской Краины Радована Караджича выступить в ночь с 14 на 15 ноября, когда вопрос о суверенитете Боснии и Герцеговины обсуждался в парламенте, с нашумевшим заявлением о том, что выбранный руководством Боснии и Герцеговины путь ведет в ад, в котором исчезнет мусульманская нация. Депутаты покинули зал заседаний.

9 ноября 1991 года в сербских общинах Боснии и Герцеговины был проведен плебисцит, на котором сербы выразили желание остаться в югославском государстве.

* * *

Ясно, что недоставало лишь искры, чтобы весь накопившийся горючий материал вспыхнул, и вот в такой-то раскаленной атмосфере Арбитражная комиссия [822]822
  ее часто именуют комиссией Бадинтера, по имени руководителя этой группы председателей конституционных судов пяти европейских стран


[Закрыть] делает роковой и вряд ли не преднамеренный шаг: она назначает «дедлайн» [823]823
  то есть предельный срок


[Закрыть] для обращения каждой из югославских республик в международные инстанции с просьбой о признании их независимости – 24 декабря 1991 года. Выбранная дата – сочельник западного Рождества – наводит на мысль о том, что столь циничным образом Запад, на языке мощных символов, обозначал, каким подарком является для него распад Югославии. Моя гипотеза выстроена не на песке: весь ход событий истекающего последнего десятилетия последнего века второго тысячелетия показал, что стратегия развернувшегося в эти годы мощного наступления Запада на Хартленд включала в себя весьма внимательное отношению к выбору дат, которому, очевидно, придавалось немаловажное значение.

Что до Югославии, то ей решение комиссии Бадинтера уже несомненно сулило войну в Боснии, еще более кровавую и жестокую, нежели та, что только что с трудом была приостановлена в Хорватии. Говорят, будто даже Изетбегович заметил, что ему навязывают выбор «между лейкемией и опухолью головного мозга». Так это или нет – выбор был сделан, и соответствующая просьба Боснии и Герцеговины о признании ее назависимости была направлена в условиях, когда не только боснийские сербы отказывались подчиниться Сараево, но и в Западной Герцеговине повсюду висели хорватские флаги. В условиях, когда республики уже захлестывали не только повсеместные локальные стычки, но и волны войны, идущей в Хорватии. Уже в конце 1991 начале 1992 года произошли масштабные перестрелки в Мостаре и Босанском Броде – правда, еще сербско-хорватские, а не сербско-боснийские. Босанский Брод обменялся ударами со Славонским Бродом, расположенным как раз на противоположном берегу Савы, в Хорватии.

Что же до Мостара, крупнейшего города Герцеговины, где мусульмане составляли 35 % населения, хорваты – 34 % и сербы – 19 %, то он стал настоящим яблоком раздора. Во время Второй мировой войны Мостар был оплотом, цитаделью усташей, и в 1991 году вновь быстро стал местом средоточения самых крайних хорватских националистов, надеявшихся превратить его в столицу собственного мини-государства Герцег-Босна [824]824
  что и произойдет 5 июля 1992 года


[Закрыть].

Разумеется, сербы, понимая стратегическое значение города, стремились удержать его, при любом развитии событий, в составе Югославии, для чего в Мостар были направлены части резервистов.

Муниципальные власти потребовали демилитаризации города, но это уже был голос вопиющего в пустыне: все развивалось так, как и предсказывал в письме Хансу ван дер Бруку от 2 декабря 1991 года министр иностранных дел Великобритании, предупреждая, что «поспешное признание» неизбежно приведет к войне.

Войне тем более жестокой, что Босния и Герцеговина занимала совершенно особое место в оборонной системе СФРЮ. Здесь были сосредоточены крупные танкодромы, аэродромы, ракетные базы, резервные командные пункты. Кроме того, здесь было сосредоточено 65 % военной промышленности бывшей СФРЮ, в том числе заводы по ремонту крупной военной техники [825]825
  танков, артиллерийских орудий, самолетов


[Закрыть]. Трудно представить, чтобы где-либо [826]826
  разумеется, за исключением постсоветской России, чье поведение уникально по своей эксцентричности


[Закрыть] сецессия подобной территории могла произойти совершенно бесконфликтно.

Тем временем комиссия Бадинтера продолжала свою работу, которую трудно определить иначе, как провокационную и разрушительную. 9-10 декабря 1991 года в Маастрихте, где главы государств и правительств 12 стран ЕЭС рассматривали югославскую проблему, она заявила, что демаркационные линии между республиками бывшей Югославии могут подвергаться изменению только по «свободному и взаимному» соглашению, при отсутствии которого они считаются «защищенными международным правом». Это буквально дублировало ситуацию, складывавшуюся на пространстве бывшего СССР, и неизбежно должно было повести к аналогичным последствиям. И какую цену перед лицом этих последствий могут иметь запоздалые [827]827
  1993 год


[Закрыть] сожаления Франсуа Миттерана о поспешности признания произвольных, очерченных решениями Политбюро границ, да еще и без получения хотя бы тени гарантий для меньшинств! А кто поверит, в свете событий весны-лета 1999 года в Косово, о которых речь впереди, в искренность озабоченности видного американского политика Уоррена Кристофера, высказанной примерно тогда же, зимой 1993 года: «В Боснии в наследство мы получили самую трудную проблему, с которой я когда-либо сталкивался!»

Уместнее, конечно, было бы говорить о проблеме, которую Запад вовсе не «получил в наследство» [828]828
  да и что за странная формула – при еще живой-то и суверенной, по крайней мере, де-юре, Югославии?


[Закрыть], а создал в итоге целого ряда именно к цели дезинтеграции СФРЮ и направленных действий. Тотчас же вслед за решением Маастрихта о нерушимости внутренних [829]829
  но, отнюдь, не внешних, а это принципиальная разница!


[Закрыть] границ СФРЮ Комиссия Бадинтера 11 января 1992 года сделала следующее важное заявление: «Арбитражная комиссия пришла к мнению, что стремление народа Боснии и Герцеговины объявить СР БиГ независимым и суверенным государством не может быть принято как полностью осуществленное. Эта оценка могла бы быть изменена, если бы были даны гарантии со стороны Республики, которая обусловила требование признания референдумом, к участию в котором под международным контролем допускались бы все без исключения граждане СР БиГ…» [830]830
  «Генерал Младич…», соч. цит, с. 104


[Закрыть].

Это был решающий толчок к окончательному распаду республики и, как следствие, к войне. Сербы бойкотировали референдум 29 февраля 1992 года; хорваты же приняли в нем участие, имея в виду свои дальние цели [831]831
  создание государства Герцег-Босна


[Закрыть], для чего сецессия Боснии и Герцеговины была необходимой предпосылкой. Накануне проведения референдума обстановка в Сараево, подогреваемая еще и извне*, была взвинчена до предела. Давление средств массовой информации переходило в психологический террор, а Велимир Остоич, министр информации правительства Боснии и Герцеговины, заявил, что специальные подразделения Министерства внутренних дел республики в течение двух дней заняли здание РТВ в Сараево. Взрыв в мечети в Баня-Луке – по всем признакам столь же провокационный, что и убийство Рейхл-Кира в Хорватии, еще больше раскалил атмосферу, и, выступая накануне референдума в переполненном зале гостиницы «Холидей Инн», Караджич заявил по этому поводу: «Алия Изетбегович совершенно недопустимым образом сваливает на сербов вину за участившиеся диверсии в Боснии и Герцеговине. Взрыв в мечети в Баня-Луке дело рук не какого-либо народа, а преступников! Все это сделано накануне их референдума, чтобы показать европейскому сообществу новую вымышленную серию преступлений сербов. И поэтому мы рады приходу голубых касок – пусть они будут объективными наблюдателями…»

И далее Караджич сказал едва ли не самое главное: о единой Боснии и Герцеговине больше не может быть и речи, размежевание по этническому принципу – единственный способ избежать войны. «Господин Изетбегович может присоединять свое государство к кому хочет, но без сербской Боснии и Герцеговины. Он отлично знает, где обладает властью, а где нет. Будем разумными, признаем, что мы разные», – призвал председатель Сербской демократической партии.

Словно бы в подтверждение этих слов пришло сообщение о том, что возле Нови-Травника, перед военным заводом «Братство», сооружены хорватские баррикады и в окружение взят недавно построенный пустой склад для горючего, охранявшийся десятком солдат ЮНА. Акцию провели отряды Параги, вторгшиеся сюда с территории Хорватии и выдвинувшие властям Боснии и Герцеговины и ЮНА ультиматум о выводе ЮНА с окруженных объектов – ибо, утверждали они, «это территория Герцег-Босны». Для урегулирования ситуации были привлечены представители мирной миссии ЕС, наряду с представителями местных властей и ЮНА. Но, странным образом, инцидент – по сути, прямой акт агрессии со стороны уже иностранного государства против республики, еще входящей в Югославию, – никоим образом не изменил ни отношения ЕС к Хорватии, ни основного вектора работы западных СМИ, направленной на предельную демонизацию сербов. А ведь это были первые баррикады в Боснии и Герцеговине и одна из первых военных операций на ее территории!

Между прочим, югославская журналистка Лиляна Булатович рассказывает характерный эпизод, проливающий свет на внутреннее состояние ЮНА и во многом объясняющий внутренний хаос в ней, своим следствием, в отсутствие консолидированной, уверенной в себе и авторитетной для всех военной силы, имевший хаос насилия, анархию многочисленных военизированных группировок и разгул черного рынка вооружений уже по всей стране. По словам Лиляны Булатович, когда они с генералом Куканяцем вошли в здание, где располагалось воинское подразделение, то увидели пятерых отдельно обедающих солдат; как оказалось – албанцев, которые сами попросили разрешения есть отдельно от остальных. Поручик прокомментировал: «Остальные больше опасаются возможных внутренних разборок, чем снайперов» [832]832
  имелись в виду хорватские снайперы, расположившиеся на окрестных пригорках


[Закрыть].

Кстати сказать, никакого беспокойства по поводу хорватской агрессии не выказал и Алия Изетбегович, что лишний раз наводит на мысль о скоординированности хорватско-мусульманских действий, направленных против «общего врага» – Белграда и ЮНА. Мостом, связующим их, и на сей раз оказался Ватикан: еще до признания Боснии и Герцеговины Папа направил телеграмму солидарности Алии Изетбеговичу, что имело характер молчаливого признания. А к тому же – повторяло алгоритм «времени ножей», когда хорватский кардинал Степинац [833]833
  ныне канонизированный Ватиканом


[Закрыть] благословлял усташей-католиков, вместе с усташами-мусульманами вырезавших и сжигавших сербов.

Сходство довершалось откровенным патронажем Германии, что, разумеется, усиливало тревогу сербов и их стремление защищаться, первым шагом к чему было всеобщее самовооружение. А развитие событий в Боснии и Герцеговине оживило к тому же и болезненные воспоминания, относящиеся к эпохе османского владычества. В отношении признания Боснии и Герцеговины Турция проявила такую же ретивую поспешность, как Германия в отношении Хорватии и Словении, и во многом – с теми же роковыми последствиями для многонационального сообщества республики. На следующий день после референдума на пресс-конференции руководителей партии демократического действия, то есть официальных боснийско-герцеговинских властей министр иностранных дел Боснии и Герцеговины Харис Силайджич заявил: «Традиционно дружественная и братская нам страна Турция признала нас независимым и суверенным государством еще до референдума…» [834]834
  Курсив мой – К.М.


[Закрыть].

Это было прямое нарушение действующих норм международного права, но в атмосфере антисербской истерии и с учетом общей стратегии Турции и ее западных союзников по НАТО оно сошло ей с рук совершенно безнаказанно. Более того, как и в случае с попытками сербов указать на угрозу возрождения усташества, их новые страхи и воспоминания о тяжких событиях прошлого, совершившихся под властью полумесяца, вызывали откровенные насмешки западных СМИ. И это – несмотря на то, что еще до начала открытого конфликта в Боснии одно из мусульманских экстремистских изданий, выходивших в Сараево, предлагало читателям образчик такого вот черного юмора: «Лучшая игра всех времен – Башня из Черепов».

Намек делался на башню, в 1809 году воздвигнутую турками возле Ниша после поражения антитурецкого восстания под водительством Карагеоргиевича; в стены ее были замурованы 952 сербских головы, и останки их можно видеть и сегодня. «Используйте ваш талант, – призывал журнал, – ваше воображение и декоративные черепа, чтобы показать миру, какими мастерами-строителями были турки. Вы можете поиграть в эту игру сами или с вашими хорватскими друзьями. Замысел игры состоит в том, чтобы в алфавитном порядке и как можно быстрее расположить двадцать [835]835
  или больше


[Закрыть] сербских голов».

Что именно скрывалось за этими шутками, все увидели 1 марта, точнее после референдума. В этот день, который можно считать днем начала войны в Боснии и Герцеговине и который точно совпадает с датой начала войны в Приднестровье, произошло событие, по-балкански мрачное и зловещее, словно сошедшее со страниц романов Славко Яневского или Вука Драшковича. На той самой Баш-чаршии, что виделась в воспоминаниях старого Атефа еще озаренной солнцем эпохи, ушедшей с наступлением «времени ножей», перед православной церковью люди в масках обстреляли свадебную сербскую процессию. Погиб отец жениха, Никола Гардович, несколько человек было ранено. Нападавшие скрылись [836]836
  личности их не установлены до сих пор


[Закрыть], а город тотчас ощетинился баррикадами, на которых появились люди в масках, в черной униформе, еще в какой-то форме с непонятными знаками. Формальным поводом для нападения, как понимали все, стало то, что люди в свадебной процессии по обычаю несли сербский национальный флаг. И делали отсюда вывод: быть сербом в Боснии и Герцеговине становилось смертельно опасно.

Поразительно, но и в этом случае западные журналисты виновной стороной умудрились назвать пострадавших сербов. Лиляна Булатович, на следующий день покидавшая Сараево, рассказывает характерный эпизод:

«В автобусе возле меня сидит маленький человек. От страха он еще больше сжался. Француз. Говорит и по-английски. От гостиницы и до аэродрома он насчитал девять баррикад. Столько их и было. Больше сербских, чем мусульманских. Расстояние между ними кое-где даже менее сотни метров. Поскольку мой сосед каждую минуту повторяет: «Сумасшедшие люди, сумасшедшие люди, глупость…», я спрашиваю его, к кому это относится. Отвечает – к сербам.

– Почему?

– Потому, что вызвали этот хаос.

– А чем они его вызвали?

– Тем, что спровоцировали мусульман, пронося свой флаг по мусульманской улице!

– А вы в Париже убиваете людей, которые несут какой-то другой флаг, а не французский?

– Нет, но это совсем другое дело.

– Но ведь Сараево город всех граждан, или сербы не граждане?

– Граждане, но сербы не смели провоцировать мусульман на мусульманской улице…»

Тотчас же после «кровавой свадьбы» Кризисный штаб СДС [837]837
  партии Караджчича


[Закрыть] направил президиуму Боснии и Герцеговины ультиматум, в котором требовал приостановить процесс провозглашения и международного признания республики «до тех пор, пока не будут достигнуты окончательные решения, удовлетворяющие все три народа Боснии и Герцеговины».

Мы предупреждали, заявил Караджич, что «Северная Ирландия покажется кемпингом по сравнению с Боснией».

Война уже разгоралась; вопреки довольно распространенному мнению, будто она началась после признания Боснии и Герцеговины Европейским Сообществом 6 апреля 1992 года, уже в тот самый день, когда в Сараево были воздвигнуты баррикады, начались перестрелки в Босанском Броде. Требовались неординарные усилия, чтобы остановить сползание к всеобщей бойне, и они были предприняты как на уровне международных переговоров, о чем известно довольно хорошо, так и на уровне самой боснийской общественности – о чем известно гораздо меньше.

14 февраля 1992 года в Сараево открылась Международная конференция по Боснии и Герцеговине под патронажем ЕС и руководством португальского дипломата Жозе Кутильеро. 21 февраля работа была продолжена в Лиссабоне, 9 марта – в Брюсселе. 18 марта был подписан документ, именуемый «Основные принципы конституционного решения проблемы БиГ», которым объявлялось о создании единого государства из трех конституционных образований, созданных по национальному признаку. Иными словами, речь шла о кантонизации по швейцарскому образцу, и при таком решении вопроса за пределами национальных кантонов оставалось бы всего 12–15 % населения республики, что много ниже опасного порога. Радован Караджич так прокомментировал принятое решение: «Сейчас, если будем уважать то, о чем мы договорились, то можем сказать, что причин для гражданской войны в Боснии и Герцеговине нет. Осталось только разграничить компетенции между общими институтами и органами конституционных единиц, что, как нам кажется, намного легче».

Увы, ожидания эти оказались тщетными. Алия Изетбегович, в Лиссабоне давший согласие на реализацию плана Кутильеро, по возвращении в Сараево дезавуировал свою подпись – и сербы часто говорят, что войны не случилось бы, если бы не внезапная перемена позиции лидера боснийских мусульман и формального руководителя Боснии и Герцеговины.

Сама же эта перемена произошла после встречи Изетбеговича с американским послом в Югославии Уорреном Циммерманом, на которой, согласно утечке информации, Изетбеговичу была обещана вся Босния и Герцеговина в случае, если он откажется от лиссабонского варианта кантонизации. Позже Радован Караджич заявил: «Америка вызвала эту войну… Уоррен Циммерман и не скрывал этого. Он сказал, что сам убедил Изетбеговича отказаться от Лиссабонской карты» [838]838
  Е.Ю. Гуськова, «От Бриони до Дейтона», М., с. 10


[Закрыть].

Правда, в западных источниках проходила и другая информация: будто Циммерман публично отрицал подобный разговор и свое давление на Изетбеговича. Однако дальнейшее развитие событий скорее подтверждает правоту Караджича: в апреле 1992 года Европейское Сообщество поспешно признало Боснию и Герцеговину – республику, в которой не было и намека на пути решения острейших национальных проблем, а также и подобия гарантий для проживающих на ее территории сербов. Предложенная мотивировка – мол, таким образом стремились избежать войны – не выдерживает никакой критики. Было ясно, что в условиях разгорающейся войны, в республике, нашпигованной оружием, которое можно было купить в Сараево прямо на площади перед фешенебельной гостиницей «Холидэй Инн», наконец, в республике, которая просто не существовала как таковая [839]839
  компетенция правительства не распространялась дальше Сараево, Баня-Лука отказывалась платить налоги, хорватская Листица в Западной Герцеговине – пропускать какие-либо чужие армейские части по своей территории


[Закрыть], формальное признание лишь ускорит силовое столкновение всех участников конфликта. Даже Комиссия Бадинтера сочла решение ЕС ошибкой, но на сей раз уже не приходилось кивать на Германию как главную виновницу: 7 апреля, тотчас же следом за ЕС, независимость Боснии и Герцеговины признали США. Даже Стивен Барг и Пол Шоуп замечают: «Критика Соединенными Штатами Германии за действия, приведшие к признанию Боснии, которую США затем горячо обняли, представляется крайне недобросовестной».

10 марта 1992 года была принята Декларация США – ЕС о позитивном рассмотрении вопроса о признании независимости Боснии и Герцеговины. А уже 4 апреля 1992 года Изетбегович объявил в Сараево мобилизацию всех полицейских и резервистов, вследствие чего сербские лидеры призвали сербов покидать город, из которого выехали и сербские официальные лица. Официальное признание Боснии и Герцеговины стало финалом «увертюры»; теперь занавес поднимался над кровавым действием, над настоящей войной, которая еще в большей степени, чем война в Заливе, изменила весь порядок и строй международных отношений, существовавших на протяжении почти 50 лет. С ялтинско-потсдамским миропорядком было покончено, и путь к прямому, в том числе и военному вмешательству Запада, во главе со США как единственной оставшейся в мире сверхдержавой в дела третьих стран открыт.

Вначале осторожно, словно ступая на тонкий лед, Запад начинает продвигаться по этому пути. Советского Союза уже нет, но пятидесятилетнее ощущение присутствия в мире другого мощного полюса силы, разумеется, не проходит сразу, и все вовлеченные в конфликт стороны еще инстинктивно оборачиваются на Россию, фантомно ощущая ее былую мощь и роль. А затем крепнет осознание того, что эта мощь и роль истаяли, как снег по весне, и отсюда начинается отсчет новой эпохи. Динамика военного конфликта в Боснии и Герцеговине наглядно показывает, как в материи реальной истории, в потоке реальных событий, иные из которых можно зафиксировать с точностью до дня, если не до часа, происходило становление нового миропорядка – без России как сколько-нибудь значимого фактора силы и носительницы собственного проекта устроения мира в XXI веке. «Звезды балканские», видевшие столько высочайшей ее славы, теперь становились свидетелями ее столь же глубокого падения.

* * *

Сам ход войны можно разделить на несколько этапов, на каждом из которых, за видимой поверхностью жестокой локальной войны, развивался и нарастал процесс трансформации ее в войну субмировую, своим результатом имеющую изменение общего баланса сил в Европе и самой конфигурации возможного будущего ТВД. В процессе такой трансформации битвы и даже стычки вокруг ранее никому не известных городков, сел, мостов обретали масштаб поистине эпический. В конце концов, о чем повествует «Илиада», как не о локальной войне двух больших деревень, где все знают друг друга по именам? Но она на века определила течение истории в Средиземноморье и, стало быть, мировой истории. То же можно сказать и о Балканах конца ХХ века.

Впрочем, выбранный ЕС для признания Боснии и Герцеговины день – 6 апреля 1992 года исполнялся 51 год со дня гитлеровской операции «Кара» вводил боснийскую войну в соответствующий ряд аналогий и самым выразительным образом символизировал «конец Ялты и Потсдама». В этот же день сербские силы начали обстрел Сараево с окружающих высот, что, разумеется, говорит о заблаговременной подготовке позиций. А 7 и 8 апреля сербские силы форсировали Дрину и осадили мусульманские города Зворник, Вишеград, Фочу. К середине месяца уже вся Босния была охвачена междоусобной войной, которой население кое-где пыталось отчаянно сопротивляться, что приводило к трагическим инцидентам. Так, в Виилене люди Аркана убили сербов, пытавшихся защитить мусульман; в Горажде, в попытке остановить взаимное этническое насилие, был создан многонациональный гражданский Форум, в Добое сербские и мусульманские полицейские одно время вместе патрулировали город, стараясь не допустить хаоса и насилия. В Сараево же, где после «кровавой свадьбы» люди стали, выходя на улицу, надевать на лицо чулок, чтобы скрыть свою идентичность, уже в декабре 1992 года была предпринята попытка восстановить общегражданскую солидарность.

Десятки тысяч людей со всех концов Боснии съехались на митинг, где выражали желание и дальше жить в мире и добрососедстве. Звучал лозунг: «Юго, мы любим тебя!» В кафе исполняли шутливую песенку «Чулок на твоем лице», но было ясно, что одними этими добрыми намерениями войну не остановить: требовалось вмешательство мощной «третьей силы» на международной арене, способной парализовать стратегию разрушения Югославии, уже четко обозначенную Западом, но такой силы не было. СССР перестал существовать, Россия, чьей дипломатией в это время руководили Андрей Козырев и его заместитель Виталий Чуркин, все отчетливее солидаризировались с антисербской позицией Запада, а ООН, СБ и другие международные организации двигались по траектории превращения в инструмент реализации глобальных целей «единственной сверхдержавы».

Югославии, вслед за Ираком, первой предстояло в полной мере вкусить плоды такого миропорядка, ибо война в Боснии, развернувшаяся в условиях исчезновения СССР и самоликвидации России как альтернативной сверхдержавы, открыла путь к ранее невозможному: прогрессирующему подчинению ООН и СБ целям Соединенных Штатов. Подчинения до такой степени, что ООН, в конце концов, стала соучастницей в деле расчленения, посредством военной агрессии НАТО, одной из стран-учредительниц ее самой. Е.Ю. Гуськова справедливо отмечает: «Если мы посмотрим на динамику конфликта, то станет ясно, что итогом бурной деятельности международных организаций явилось его разрастание, углубление и расширение».

Добавлю только, что на каждом этапе конфликта, а затем и войны нарастающее вмешательство международных организаций не просто расширяло масштабы трагедии, но и радикальным образом меняло вероятный и даже почти неизбежный исход военных действий.

Иными словами, в Боснии, но в форме еще более жесткой, повторилось то же, что имело место в Нагорном Карабахе, Абхазии, Приднестровье. Повсюду «непризнанные» выиграли на поле боя, и в классические времена этого оказывалось достаточно для утверждения тем или иным народом своей государственности. Но конец XX века радикальным образом упразднил такую норму и продемонстрировал, что победа, добытая, образно говоря, мужеством Вильгельма Телля, достаточно легко отнимается на уровне того, что лицемерно и цинично именовалось «мировым сообществом». Герой становится не нужен, а грань между простым убийцей и воином стирается, что показал Ирак и в еще большей мере Косово. Но уже развитие событий в Боснии сделало очевидным, что международный арбитр, которым в пост-ялтинскую эпоху стали США и превратившиеся в их инструмент международные организации, по сути, лишает поле боя всегда присущих ему оттенков «ордалии», Божьего суда.

Хуже: оно – и это тоже показали войны «непризнанных» – превращается в арену сражения гладиаторов, судьбы которых все равно будет решать «Рим», удобно и безопасно расположившийся в амфитеатре цирка, каковым отныне ему видится вся планета. Шаг за шагом и день за днем события в Боснии возвращали понятию «международная арена» этот ею утраченный было исходный, жестокий и циничный, смысл. Разумеется, обнаружилось это не сразу, а раскрывалось, следуя за этапами войны.

Первый из них занимает краткий [840]840
  немногим более месяца


[Закрыть], но насыщенный бурными событиями период от первых военных столкновений до провала попытки сербов овладеть Сараево 2 мая 1992 года. Мусульмане в этот период показали полную неготовность к регулярным военным действиям, и одно из немногих классических сражений, которое произошло в те дни на севере в Посавинской долине, было вовсе не сербско-мусульманским. Здесь части регулярной хорватской армии, пересекшие границу по Саве с целью поддержать местные отряды самообороны из плохо вооруженных хорватов и мусульман, перерезали сербские позиции. Это вызвало панику в Баня-Луке, но к середине июля сербы прорвались сквозь коридор, хотя и дорогой ценой. Они овладели Дервентой, Модрицей и рядом других населенных пунктов, а Хорватия вывела свои войска, опасаясь санкций.

К этому времени, однако, сербы уже потерпели поражение при решении главной стратегической задачи, с которым связывали быстрое [841]841
  генерал Никола Колиевич говорил даже о десяти днях!


[Закрыть] окончание войны: им не удалось взять Сараево, чему предшествовал ряд политических событий, видимо, и сыгравших решающую роль в этой, во многом определившей все будущее, неудаче. 27 апреля 1992 года руководство Боснии и Герцеговины потребовало вывода ЮНА из Боснии либо же передачи ее под гражданский контроль республики. Это поставило Белград, уже столкнувшийся с санкциями, в достаточно сложное положение: возникла та ситуация невнятности команд, которую боснийские сербы с горечью определяли как «шагом марш – стой». К тому же казармы ЮНА оказались, подобно тому, что раньше имело место в Хорватии, блокированы вооруженными людьми, и попытка боснийских сербских отрядов, хотя и поддержанная артиллерией, разрезать Сараево пополам, форсировав протекающую через город речку Миляцка, была, после тяжелого боя на мосту Братства и Единства, отбита мусульманами из группировки «Зеленые береты». Последнюю составляли, в основном, боевики из многочисленных преступных группировок, вообще игравших исключительную роль в военных действиях со стороны мусульман – хотя западные СМИ предпочитали говорить не о «Черных лебедях», «Зеленых беретах» и т. д., а исключительно о сербских «Тиграх» и «Красных беретах».