Текст книги "Темный аншлаг"

Автор книги: Кристофер Фаулер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

33
Ничем не хуже других

«Всегда впереди, всегда одинокий, – подумал Мэй. – Будь я только с самого начала подружелюбнее…»

Он снова сосредоточил внимание на вышедшем на пенсию патологоанатоме.

– Я еще не закончил. Мне ведь восемьдесят четыре, – продолжил Освальд Финч. – У меня замедленная реакция. Когда доживаешь до такого возраста, кажется, будто все остальные катаются на роликах.

– Я понимаю, Освальд, – настаивал Мэй, – но к этому времени ты уже должен был отобрать большую часть неповрежденных материалов.

– Из здания-то мы их вынесли… Это ведь не моя работа, ты понимаешь. Я здесь просто потому… ну, мне интересно выяснить, что случилось. – Он распахнул дверь кабинета, где хранились улики. – Никому не разрешено сюда входить.

Перед Лонгбрайтом и Мэем стояло около тридцати больших пластиковых пакетов с кусками обуглившегося дерева, почерневшими папками, обломками мебели, кирпичами, осколками стекла и покореженного металла.

– И это все, что осталось от отдела?

– Практически все. – Финч опустился в кресло и насупился. – Правда, воняет? Я бы не удивился, окажись среди всего этого кусочки Брайанта.

Мэй проигнорировал его замечание. Эта парочка никогда не ладила между собой. Тем не менее его удивило и даже тронуло то, что Финч оказался на месте.

– Тебе не удалось найти ничего целого из нашего оборудования?

– Целиком фактически ничего не осталось, но отдельные части сохранились, защищенные закрытыми дверями. Раймонд Лэнд считает, что это взорвались старые ручные гранаты, вот так. Мол, на это указывают пороховые пятна.

– Неужели гранаты могли нанести столь сильный ущерб?

– Ну, гранаты бывают разные, какие-то – очень мощные. Взять хоть гранату Миллса – на самом деле мелкокалиберный снаряд, содержащий до трех унций аматола. Сейчас место, где произошел взрыв, пахнет иначе, поскольку современная взрывчатка состоит из более сложных химических соединений. Здесь же был беспримесный состав. На стенах мы обнаружили следы пороха. Где-то тут должны быть остатки вашего копира.

Финч указал на угол, и Мэй с Лонгбрайт стали пробираться сквозь мешки в заданном направлении.

– Он вечно надо мной издевался, знаете, – крикнул Финч, пока они рылись в мешках. – Приклеивал мои инструменты к потолку, подбрасывал блох в портфель, отливал в мои дождемеры, подменял мои ключи, так что они подходили лишь к женскому туалету, запускал в мой аквариум пираний. Помнишь тропическое растение, от которого всех тошнило? Из него выпал тарантул и укусил мою жену. У Брайанта было очень странное чувство юмора. Наверняка мне будет его не хватать.

– Вот. – Мэй расстегнул верхнюю молнию на мешке и заглянул в него. – Похоже, это он.

– Давайте помогу. – Лонгбрайт была такой же сильной, как ее мать. Общими усилиями они достали погнувшиеся серые панели копира и разложили их на полу. Четвертьдюймовое стекло треснуло, но не разбилось. К сожалению, пластиковая крышка расплавилась и облепила его сверху, как чеддер на тосте.

– Дай мне свой перочинный ножик.

Мэй взял у Лонгбрайт швейцарское лезвие и вставил его в угол крышки.

– Вы посягаете на улики, – заныл Финч, развернув свое кресло. – Я в этом не участвую и не смотрю. – Но не смог сдержаться, чтобы не подглядывать через плечо. – Ах, вы даже перчаток не надели, вы не лучше Брайанта.

Мэй поддел лезвием ножа расплавленную крышку и осторожно оторвал ее от стекла. Под крышкой лежал опаленный лист бумаги. Кончиками пальцев он отделил его от стекла.

– Похоже, мы его достали, – сказал он Лонгбрайт, ухмыляясь.

– Вы не имеете права выносить отсюда улику, это незаконно, – прохныкал Финч. – Шестьдесят лет я вынужден мириться с подобным поведением. Почему именно я?

– Ох, прекрати ныть, Освальд, сделай вид, что ты нас в глаза не видел, – сказала Лонгбрайт.

– Вас снимает камера наблюдения, не собираюсь я из-за вас врать и рисковать своей работой.

– Тебе восемьдесят четыре, поздно беспокоиться о карьерном росте. – Лонгбрайт поднялась и положила листок на скамейку возле мешков. – Странно, – заметила она, проглядев опаленную страницу. – На полях каракули Артура, но это отнюдь не список.

– А что это? – спросил Мэй.

– По-моему, архитектурный план, – заключила Лонгбрайт. – Взгляни на штамп внизу. «План отремонтированного здания театра „Палас“, девятнадцатое сентября…» Дальше дата стерта.

– Должно быть, он прихватил его в архиве, когда вернулся в «Палас». Тогда куда он дел список пациентов клиники Уэзерби?

– Возможно, выбросил за ненадобностью. Он сказал тебе, что заходил в театр, значит, либо искал что-то, либо наткнулся на него, когда раскапывал материалы для мемуаров.

– Но что это такое?

– Не знаю, – заметила Лонгбрайт. – Освальд, здесь нигде нет фотостолика для просмотра негативов?

Они положили опаленную страницу на флюоресцентную панель, и Мэй принялся ее изучать.

– Напоминает планировку двух длинных коридоров, разветвляющихся с одного конца. Эти штриховки… поперечные сечения стен выглядят полностью круговыми. Что он приписал сбоку?

– Похоже на диаметр окружности. Коридоров с круглыми стенами обычно не строят, разве не так?

– А что если это часть театральных декораций? Жалко, даты полностью не видно. Возможно, в «Паласе» хранятся записи о декорациях.

– Мы можем их сличить, – сказала Лонгбрайт. – Так поступил бы Брайант.

– Мы не знаем, что он искал. Как бы то ни было, у меня есть идея получше. – Мэй вытащил свой мобильный. – У Артура был приятель, архитектор по имени Бофорт. Полагаю, нам нужно мнение эксперта.

– Постойте, вы не уйдете отсюда с уликами, – предупредил Финч, преградив путь к двери.

– Не будь идиотом, Освальд. Никто не узнает, если ты не скажешь. – Мэй мягко отодвинул его в сторону.

– То, чем вы занимаетесь, незаконно, – крикнул Финч им вслед. – Вы ничуть не лучше его, неужели не ясно?

34
Сын Юноны

На Чаринг-Кросс-роуд по-прежнему шел проливной дождь. Ливень стучал по крыше зрительного зала. Где-то вдалеке капли дождя градом падали на металл, напоминая барабанную дробь. Избежать влияния погодных условий на здание столь старинного театра, как «Палас», было невозможно. В Лондоне не осталось ни одного здания Викторианской эпохи, где бы не произошло протечек, а трещины, вызванные постоянными бомбежками, еще их усугубляли.

Стэн Лоу и сержант Кроухерст сидели у служебного входа со стороны Грик-стрит, в задней части театра, наблюдая за дождем. Брызги падали на рукописный плакат, который Брайант заставил Лоу повесить на стену. Он гласил: «Никаких посетителей через полчаса после начала спектакля или во время спектакля. Не открывайте эту дверь никому, кого не знаете в лицо».

В течение первых недель лондонского Блица Стэну Лоу разрешили использовать хорошо защищенное помещение у служебного входа как пункт оказания первой медицинской помощи, но сейчас его заставили добавить к двери цепочку и висячий замок. Большинство членов труппы, оркестра и рабочих сцены расписались за присутствие на техническом прослушивании. Кроухерст переписал все имена и адреса. Уже больше двенадцати раз он прослушал одну и ту же мелодию (Джек сказал, что она называется «Спящий хор»), проникающую сквозь кулисы, и она ему изрядно поднадоела.

– Полагаю, ты в курсе, что здесь завелся призрак, – невозмутимо произнес Стэн, постукивая трубкой по стене, выкрашенной эмульсионной краской. – У тебя не найдется табака?

Сержант Кроухерст порылся в карманах куртки и вытащил пол-унции табака «Сент-Бруно Флейк».

– Кури на здоровье, – сказал он. – Что еще за призрак? Не Дэна ли Лено?

– Нет, этот обитает в «Друри-лейн». Лишь раз появился здесь, да и то в хроникальном фильме. – Он затолкал щепотку табака в трубку и, кивнув головой, вернул пакет. – Это один старый шекспировский актер. Слышал про огромных китайских собак, истекавших кровью на лестничной клетке? Это его собаки. Этот старый хрыч играл Полония, и вот, представляешь, в сцене убийства кнопка на мече принца датского не нажимается, и когда Гамлет вонзает в Полония меч, на самом деле он протыкает его насквозь, только никому это в голову не приходит, поскольку стоит он за окровавленной ширмой. Вот так, они доигрывают сцену, и лишь когда он должен уйти со сцены, замечают, что произошло. Ну, к этому моменту старику уже ничем не помочь, поэтому каждый раз перед новым спектаклем он появляется в образе Полония, в окровавленном камзоле и чулках, и бродит за кулисами, пугая плотников.

Сержант Кроухерст отнесся к этому скептически.

– Мисс Трэммел говорит, что он выглядел обезображенным, словно сделал что-то ужасное со своим лицом, – возразил он. – Она сказала, оно напоминало трагическую маску, как у греков. Сегодня утром она пришла в себя.

– Его лицо было перекошено по той причине, что его насмерть проткнули мечом, – глубокомысленно заметил Лоу. – У актрис частенько сдают нервы. Вот почему многие из них прикладываются к бутылке. – Он зажег спичку и глубоко затянулся своей трубкой. – Как бы то ни было, это наверняка был истекающий кровью бедняга Полоний. Ну а я бы прочел Лаэрту нотацию и похлеще.

На сцене шло начало второго акта, и боги пребывали на Олимпе. Венера, Марс, Купидон и хор проверяли свои способности, но среди них не было Юпитера. Помощник режиссера Джеффри Уиттейкер звонил по телефону из офиса компании, пытаясь найти транспорт, дабы доставить на место нового громовержца, застрявшего на встречной полосе разбомбленной железнодорожной линии в Восточном Лондоне.

Елена устала, и ее все раздражало. Ей хотелось устроить перерыв и выпить виски, но Гарри с Элспет ходили за ней по пятам, желая убедиться в том, что ей не подвернется возможность нарушить свой контракт. На этой стадии технический прогон был необходим ввиду того, что по сцене должно было пролетать множество декораций, и Маусу, помощнику Стэна Лоу, поручили переписать весь комплекс сценических маневров.

Не помогало делу и то, что играть приходилось в отсутствие естественного центра постановки. Мало кто из членов труппы был близко знаком с Шарлем Сенешалем, но его отсутствие остро переживали все. Дублер баритона был одобрен и включен в состав труппы одновременно с Сенешалем, однако ему не хватало навыков мелодекламации, необходимых для пассажей с речитативом, и Елена сочла, что с ним надо репетировать индивидуально. Жену и ребенка погибшего поселили в неприметной гостинице на Холланд-Парк. Там их навестил Андреас Ренальда, который без обиняков приказал обезумевшей от горя женщине ни в коем случае не общаться с журналистами. Ему повезло: она плохо говорила по-английски, а ее переводчика наняла компания.

С появлением аудитора, секретаря компании и жены казначея Стэн Лоу расстался с надеждой ограничить доступ в здание кругом строго определенных лиц. К счастью, Елена не утратила своего профессионализма. Она умела справляться и с напыщенными продюсерами, и с жуликоватыми финансистами, и с любящими привирать управляющими. Недовольство же членов труппы удаленностью костюмерных и их жалобы на неуживчивость коллег были по сравнению с этим откровенными пустяками. Но, господи, как ей хотелось выпить!

Рейчел Саперштейн только-только начала сживаться с мыслью об успехе своего сына. Она им гордилась, несмотря на то, что фамилия Саперштейн, по-видимому, больше не устраивала Майлза. Она поднялась в снятую компанией квартиру и обнаружила в буфетной нетронутый кусок мяса и ничего больше, за вычетом бутылки водки, что еще скажется на его желудке в будущем. Как бы то ни было, сейчас она сидела в первом ряду амфитеатра, наблюдая за его игрой на лондонской сцене, и каждая взятая им нота наполняла ее сердце гордостью.

На балконе первого яруса, прямо над ней, молодой человек по имени Закария Дэрвелл, ерзал на стуле и мял пальцами кончик папиросы-самокрутки.

– Конечно, я горжусь ею, – прошептал он. – Я не способен, как она, каждую ночь работать. Беда в том, что она считает, будто я ни на что не годен.

– А где же твой отец? – спросил его лучший друг Ларри.

– Он давно нас бросил. Продавал облигации оборонного займа, пока не началась война, а сейчас промышляет на черном рынке. Она вечно репетирует, поэтому они никогда не были вместе. Я чаще видел нянек, чем кого-либо из своих родителей.

– Везет же тебе.

– Да, это было чертовски здорово. – Он набрал в легкие дым и выдохнул. – На, докуривай, я знаю, у тебя осталась всего одна «вуди». Постарайся не кашлять, не хочу, чтоб она посмотрела наверх и увидела меня.

– А тебе не наплевать? – спросил Ларри, взяв папиросу.

– Если увидит меня здесь, то разозлится. Особенно, узнав, что я с тобой.

Закарии надлежало пребывать на занятиях в медицинском колледже, но они с Ларри сбежали с лекций, хотя в данный момент и сбегать-то было неоткуда. Всех студентов, умеющих обращаться со скальпелем, отправляли в местные отделения больниц, где их работа заключалась по большей части в оказании помощи при опознании тел погибших. Порой отличительные признаки столь явно отсутствовали, что определить пол жертвы могла лишь проверка седалищной вырезки. Все курили, поскольку это был единственный способ избавиться от трупного смрада. Сегодня студенты решили поболтаться по Вест-Энду, расслабиться за стойкой бара, поглазеть из окна на бегущих под дождем девчонок без чулок в обтягивающих деловых юбках.

Ларри поинтересовался, где работает мать Закарии, и тот предложил пойти на нее посмотреть. Ему хотелось похвастаться перед другом, что он может проникнуть в основное здание театра, где его узнают. Парочка залезла на балкон в задней части здания, так близко к крыше, что было слышно, как по ней стучит дождь. Сейчас они сидели в переднем ряду, курили и созерцали. Под ними Барбара Дэрвелл, певица сопрано, супруга Юпитера, ждала своего выхода, пока двое рабочих сцены безнадежно бились над стойкой облака.

– Должно быть, странно все время находиться в здании без окон, – предположил Ларри, в последний раз затягиваясь папиросой. – Нет ни дня, ни ночи. Даже транспорта на улице не слышно. По крайней мере, здесь больше места, чем в убежищах. Не понимаю, зачем люди туда спускаются. Все эти хныкающие дети… С таким же успехом можно отсидеться под лестницей.

– Моя мать обычно говорит, что пожарные машины – беда для актера, – сказал Закария. – Сейчас ей приходится добавить в свой список помех бомбы и сирены. Она колесит по всему миру, но едва ли видит что-то на улице, поскольку либо репетирует, либо выступает.

– Странная работа. – Ларри посмотрел на часы. – Пора идти.

– Ты же не слышал, как она поет.

– Я отлично представляю, как поют оперные певцы, это нечто ужасное, не в обиду твоей дорогой мамочке будет сказано. Пошли.

– Я просто хочу дождаться ее арии. – Закарии не хотелось делать из этого проблему, и он попытался ответить как можно непринужденнее. – Я тебя догоню. Иди в «Спайс» и закажи сухой вермут. Встретимся в баре.

Он с досадой смотрел, как Ларри пробирается по крутому проходу к выходу. А на сцену поднялась Юнона, чтобы вступить в дуэт с Юпитером, но ее закрыло обернутое пурпурной марлей облако.

Закария толкнул назад сиденье и встал в тени прохода напротив балкона. Он хотел, чтобы она знала о его присутствии, но мысль об этом его смущала. Его мать предпочитала компанию своих друзей, профессиональных актеров, занятых нескончаемыми беседами о собственных персонах и ведущих себя так, словно другие яйца выеденного не стоят. Он приходит домой, в их жаркий особняк в Чизуике, а там полно трагиков, лакающих ее виски и рассуждающих о Еврипиде. Неужели нельзя было обойтись без обвинений в адрес его друзей, обзывая их бездельниками? Через несколько месяцев он сможет уйти на фронт, быть может, тогда она вспомнит о его существовании.

Внизу на сцене Юнона пела о том, как она уступит место Меркурию. Ария выразительная, но не на уровне Генри-Холла, и если бы Закария наклонился вперед, то увидел бы, как его мать таращит глаза на других исполнителей и переигрывает: впрочем, это была оперетта, и, похоже, такая игра никого не шокировала.

Матери Майлза Стоуна тоже подумалось, что исполнительница роли Юноны переигрывает. Почему не вмешался режиссер? Как несправедливо, что она не может позволить себе сидеть в партере. Ей не разрешили, поскольку при виде зрителей на просмотре актеры тушуются. Юнона все еще надрывно пела и размахивала руками, как вышедшая из строя ветряная мельница. У Рейчел появилось желание спуститься на сцену и влепить ей пощечину. Она сбивает ее сына с толку, все это видели. Рейчел искоса посмотрела назад, дабы убедиться, заметил это кто-нибудь еще или нет, и ее взгляд упал на резкую вспышку света на балконе, расположенном над ее головой.

Закария услышал шум позади, заскрипело сиденье; он обернулся. Сначала он решил, что вернулся Ларри. Затем увидел неуклюжую, вихляющую фигуру. Бедняга был страшно изуродован и пытался что-то сказать. Его лицо – точнее, осколок лица, выхваченный из тьмы шальным лучом в комнате кривых зеркал из парка аттракционов, – вызывало в памяти грубую маску злодея ходульной мелодрамы. Жуткое, как устрашающий лик одного из дьяволов в спектакле, который играли на сцене, но ожившее. И руки. Крупные, молодые руки.

– В чем дело? Чем могу…

Закария собирался спросить несчастного, кто он такой. Он не чувствовал страха, пока не увидел, как сверкнуло раскрытое лезвие бритвы. Тогда он отпрыгнул назад. Поднял вверх руки, защищаясь, когда лезвие промелькнуло рядом. Какой-то миг ничего не происходило. Затем кожа на его ладонях разошлась на две части, как раскрывшиеся глаза. Бритва тут же взлетела выше, задела его левую щеку, переносицу, срезая мясо, мышцу и кость, вонзилась в горло, проткнула щитовидный хрящ. Расползались другие кровавые щели. По всему лицу и шее. Он ничего не видел. Сильная струя крови застилала глаза. Рука снова метнулась вперед, и Закария ощутил страшную, невиданно острую боль в горле. Трехзубая вилка вонзилась ему в шею, заблокировав гортань. Наклонившись, он слепо двинулся вперед, но тут что-то оттолкнуло его назад, Закария перелетел через ступеньку и повалился вниз, через низкий барьер балкона.

Майлз Стоун в глубине души рассчитывал встретить Рейчел в зрительном зале, но меньше всего ожидал увидеть ее сидящей в первом ряду амфитеатра и наблюдающей за каждым его движением. Этого было достаточно, чтобы выбить его из колеи. Техническую часть отработали наполовину, и Юнона все больше удалялась от него в глубь сцены, а ему не оставалось ничего другого, как, игнорируя ее, продолжать подавать свои реплики. Ева наблюдала из-за кулис. Она знала, что его мать в городе, хоть и не подозревала, что не далее как три недели назад он спал с Бекки после гала-концерта в Карнеги-Холле, в Нью-Йорке. Майлзу не было ни малейшего смысла сводить вместе мать и новую подружку: они либо тут же станут врагами, либо, что еще хуже, заключат против него альянс.

Стоун заметил, что его мать ерзает на стуле. И к тому же на голове у нее нелепая шляпка. Он старался, не обращая на нее внимания, переключиться на речитатив, но краем глаза видел, что она крутится на стуле и смотрит наверх. Казалось, на сцену она вообще не смотрит. Неужто такова ее реакция на его игру? Он взглянул на Юнону и понял, что она перехватила его взгляд на амфитеатр. Ожидая, пока техники установят сетку с облаком на ролики, он снова взглянул на мать. Та по-прежнему сидела отвернувшись. А он до того увлекся наблюдением за ней, что пропустил собственный выход.

– Майлз, когда ты наконец сосредоточишься? – послышался голос Елены. – Понимаю, сегодня тяжелый день, но нельзя же заставлять всех ждать до бесконечности.

– Безусловно, извините.

Сцену Эвридики с Юпитером в конце третьей картины сократили и перескочили на бегство из подземного царства, но лодка с Общественным Мнением, как на грех, застряла меж колосников, а оркестр, похоже, скомкал увертюру.

Фраппированный запоздалым приходом двух духовиков и тотальным исчезновением Юпитера, замененного во время прогона на коня-качалку со срезанной гривой, Антон Варисич был близок к тому, чтобы повернуться и уйти. Внезапный шум на балконе заставил дирижера оборвать оркестр на полуноте, хотя кто-то из оркестрантов не смог тотчас выполнить его указания, поскольку один из инструментов продолжал издавать пронзительный вой. В какой-то миг Варисичу показалось, что кто-то снова ненароком захлопал сиденьями кресел, и в этот день бесконечных сбоев и пауз чаша дирижерского терпения переполнилась: вошедший в легенду темперамент Варисича готов был заявить о себе.

– Мисс Пароль, – официально обратился он к Елене с нарочитой любезностью, – не будете вы столь добры подняться ко мне на минуту?

Не спеша принимать брошенный дирижером вызов, Елена Пароль выдержала паузу, затем стала пробираться к боковой стороне сцены. Она уже имела опыт работы с Варисичем и не раз сталкивалась с его вспыльчивым характером; ей было ведомо и то, что маэстро довольно отходчив. Она сознавала: дирижеру важно в очередной раз убедиться, что она улавливает зависимость режиссерского решения от музыкального аккомпанемента. Либретто оперетты регулярно обновлялось и заново переводилось, но музыка оставалась неизменной. От того, сколь скрупулезно соблюдали обе стороны данное условие, зависела плодотворность их взаимного сотрудничества. Мысленно представив себе высокий бокал «Гленфиддиха», она выдавила самую умиротворяющую улыбку. Варисич собирался возмутиться насчет присутствия посторонних на прогоне и создаваемого ими шума, но тут раздался чей-то крик. Несколько хористов указывали со сцены на середину зрительного зала.

Не успев добежать до кричащей в первом ряду амфитеатра женщины, они взглянули наверх и увидели окровавленного человека, который, потеряв равновесие, перелетел через перила балкона первого яруса и камнем рухнул вниз.