Текст книги "Темный аншлаг"

Автор книги: Кристофер Фаулер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

26
Реконструкция прошлого

Что подарил лунный свет? Джон Мэй дошел до середины моста Ватерлоо и остановился. Позади него осталось огромное колесо обозрения – «Лондонский глаз», смотрящий на Темзу. Мэй поправил нейлоновый рюкзак фирмы «Найк», закрепленный ремнями на широкой спине. Ему нравилась современная одежда; людей старшего поколения она избавила от узких костюмов, галстуков, туфель с острыми носами. Он без смущения носил футболки и джинсы. Слишком уж он стар, чтобы следить за капризами моды.

Вода в реке была тускло-серого цвета, как асфальт. Ни в одну, ни в другую сторону не плыли лодки. Стоило ему закрыть глаза, как ему представлялись горящие баржи. Шум транспорта стих, и город погрузился в тишину. Во время лондонского Блица по утрам становилось так тихо и умиротворенно, что впору было вообразить себя живущим во времена проселочных дорог и деревянных лачуг. Ныне прошлое и тишина канули в Лету. Уцелели лишь какие-то фрагменты города, словно его когда-то изобразили на стекле и это стекло разбилось вдребезги.

Он шел на встречу с Дженис Лонгбрайт. В архиве театра «Палас» он наткнулся на пожелтевший снимок ее матери. Фотография была сделана констеблем Атертоном в 1940 году, когда они дурачились в подвале на Боу-стрит, перед тем как она собиралась выйти замуж за Харриса. Их свадьба все-таки состоялась – в самом конце войны, при катастрофических обстоятельствах, – но это уже совсем другая история. Ему хотелось побыть с Лонгбрайт, даже в том случае, если им нечего будет сказать друг другу. Она оставалась единственной ниточкой, связывавшей его с прошлым.

Надо выяснить, кто их выслеживал и почему украли рентгеновские снимки зубов Брайанта. Неужели кому-то понадобилось вещественное доказательство на память о мертвом детективе? Это первое, о чем он спросил ее при встрече.

Лонгбрайт сидела за угловым столиком в крытом черно-белой черепицей рыбном ресторанчике на Ковент-Гарден и отрывала клешни от панциря краба. В уголке рта торчала сигарета, и сквозь дым она с подозрением разглядывала внутренности ракообразного.

– Прости, Джон, я умираю с голоду и начала есть, не дождавшись тебя, – извинилась она. – Ты немного похудел.

– Говорят, от горя такое случается.

– Ну, больше худеть не стоит. Ты опоздал на полчаса.

– Разве? Я не нарочно. – Мэй опустился на скамейку напротив и налил себе вина из графина.

– Полагаю, ты стоял на середине моста Ватерлоо, уставившись на мутную воду, и в голову лезли всякие неприятные мысли.

– Ты слишком хорошо меня знаешь.

– Таким образом его не вернешь. – Орудуя щипцами жутковатого вида, она раскрошила клешню и вытащила мякоть.

– Я в курсе. Меня заинтересовало, не хочет ли его вернуть еще кто-нибудь.

– Умыкнув рентгеновские снимки его зубов? Вряд ли. Кстати, я звонила его дантисту, но он новый парень. Лечащий врач Брайанта уехал в отпуск, похоже, никто не знает куда. Обещали перезвонить. Тебе не приходило в голову, что террорист собирался взорвать вас обоих?

– Не думаю. Если он вычислил, как попасть в отдел, и знал про привычку Артура работать воскресными вечерами, то должен был быть в курсе, что я редко засиживаюсь на работе в выходные.

– Мы проверяем записи камер слежения, но там натуральное столпотворение, рядом же клуб, и практически все носят куртки с капюшонами. Ни черта не увидишь.

Мэй наблюдал за тем, как Лонгбрайт потрошит краба.

– Соседка сказала мне, что кто-то пытался влезть в мою квартиру. И упомянула зубы. У мужчины были огромные клыки.

Он всматривался в лицо бывшего сержанта сыскной полиции. Тусклые лучи утреннего солнца выдавали толстый слой макияжа. Она была похожа на свою мать – не в последнюю очередь тем, что одевалась и красилась, как давнишняя звезда кинематографа Ава Гарднер.

Дженис бросила клешню краба и раздавила сигарету в жестяной пепельнице.

– Господи, я скучаю по нему, а ты? Дурацкий вопрос. Знаешь, я тоже пытаюсь докопаться до истины. Между тысяча девятьсот сороковым и две тысячи третьим годом были заведены сто сорок два дела о серьезных правонарушениях, не считая тысяч мелких нераскрытых преступлений, в которых вы с ним на пару разбирались. Мог быть кто-то, кто связан с одним из них.

– Ну нет, – ответил Мэй. – Уверен, это связано с «Паласом».

– Категорично утверждать этого нельзя. Никого не осталось. Стоун, Уиттейкер, Уинтер, Нориак, Пароль, это несчастное создание, совершившее убийства, даже посыльный по прозвищу Мышь – все они покойники. Я проверила все документы и всюду позвонила.

– Значит, мы кого-то упустили, – лаконично ответил Мэй. – Точно так же, как много лет назад упустил Артур. Смотри, это тебе. – Он вытащил фотографию и протянул ей.

– О боже! – Дженис коснулась пальцами краев выцветшего черно-белого снимка. – Будто я сама.

– Ты сама и есть. – Мэй дотронулся до ее руки. Было трудно поверить, что дочери Глэдис Фортрайт уже за пятьдесят. Он смотрел на нее, и ему казалось, что настоящее перемещается в прошлое. Ему пришлось закрыть и протереть глаза. – Скажи, как ты считаешь, мы впустую растратили свою жизнь?

Казалось, его вопрос шокировал Дженис.

– Что ты имеешь в виду? Конечно нет. Все те люди, кому вы помогли, все…

– Я говорю не о работе, я знаю, чего мы достигли. Я имею в виду нас, Артура и меня. Он любил Натали и потерял ее. Был по уши влюблен в твою мать, но она его отвергла. Годами ждал Глэдис. Я женился не на той женщине, потерял и ее, и дочку. У сына есть дочь – так она не в состоянии даже выйти из дому. За что все это? Порой мне кажется, что мы с Артуром так много работали потому, что нам больше нечем было заняться.

Лонгбрайт взяла фотографию и бросила ее в свою сумку через плечо, давая понять, что тема исчерпана.

– Ну что ж, теперь тебе есть чем заняться, – произнесла она, снова подняв краба и отдирая его клешни. – Если хочешь сохранить будущее, надо навести порядок в прошлом.

– А как это сделать?

– Возможно, я нашла выход. Альма вспомнила про еще один лист бумаги, который лежал на обеденном столе Брайанта, рядом со снимками его зубов. Она считает, что он из больницы. Он тоже пропал. Допускаю, что это был список пациентов, выписанных из Уэзерби. Медсестра, составившая его для Артура, утверждает, что в нем числилось около пятидесяти фамилий. Но он мог отметить лишь одну из них.

– Не понимаю, каким образом удастся выяснить это сейчас?

– Я годами заставляла его снимать со всех бумаг копии.

– Думаешь, это была копия?

– Да. И мне кажется, оригинал он мог оставить в офисе.

– Тогда тот пропал. Отдел уничтожен.

– Твой напарник не отличался аккуратностью. Он сроду ничего не клал на место.

– Хочешь сказать, листок остался лежать в ксероксе?!

– Если так, то между стеклянной крышкой и слоем огнеупорного пластика. Хранилище куда уж надежней.

Мэй выхватил мобильный телефон.

– Расслабься, – сказала Лонгбрайт, вгрызаясь в мякоть крабьей клешни. – Я уже позвонила Финчу. Займемся этим после обеда. Сначала воздай должное крабу. Обещаю: от этого занятия тебе полегчает.

27
Трагическая маска

– Никогда прежде не видела, как люди умирают, – задумчиво сказала Коринна Беттс, накручивая локон на ухо. – Разве не странно: жив-здоров, ходишь, разговариваешь и вдруг – валяешься на земле весь в крови, как манекен. И ничегошеньки от тебя не остается, так, облако дыма.

Миниатюрную актрису допрашивал Джон Мэй. Они сидели в отделанной белым кафелем крошечной гримерной, которую Меркурий делил с Юпитером.

– Если захотите, у нас есть кому с вами побеседовать на тему психологических последствий гибели, происшедшей у вас на глазах, – предложил Мэй. – Такие консультации устраивают для людей, попавших под бомбежку. Правда, пока они не очень популярны, но должны помочь.

Коринна достала бутылку виски и пару эмалированных кружек.

– Меня это не волнует. Не сочтите за цинизм, но подозреваю, такого рода вещи затевают, чтобы придумать занятие любителям покопаться в чужом грязном белье. Моя сестра погибла в первую неделю бомбежки. Она работала в родильном доме рядом с ратушей. Мы не были близки, она не одобряла мой образ жизни. И все-таки… Сейчас со мной все в порядке, просто состояние чуть-чуть странное, такое со мной уже было, когда я услышала о Мейзи. Словно что-то сместилось. По крайней мере, ее тело нашли, и я знаю, как она умерла. Видите ли, на самом деле все переживают гораздо сильнее, чем видно со стороны. Поговаривают о шпионах, несут всякую чушь. Есть версия, что Таню просто выбрали наугад и убили. Могло такое случиться?

– Конечно, такое не исключено.

– А Шарль? Это тоже не несчастный случай?

Мэй заерзал на стуле.

– Кто-то сделал своей мишенью мистера Сенешаля и отрезал трос, прикрепленный к шару.

– Ну и ну. Так вы полагаете, это один из нас, тот, кто хочет сорвать премьеру?

– Не вижу, как кто-то мог проникнуть в театр незамеченным.

– Полагаю, ждете, что вам назовут имена. Мы все должны превратиться в осведомителей и винить тех, с кем мы не в ладах.

– Хотите назвать кого-нибудь?

– Я? У меня нет цели с кем-либо здесь поквитаться, разве что с крошкой мисс Совершенство, да и то потому, что она мозолит мне глаза своей одаренностью.

– Кого вы имеете в виду?

– Еву Нориак. Вы только взгляните на нее. Что, до сих пор с ней не встречались? Молода, красива, богата и к тому же француженка, значит, все мужчины от нее млеют. У нее главная роль, и она ее заслуживает. Только, похоже, ей все слишком легко дается. Репетирует в отдельном зале с личным наставником, подальше от нас, простых смертных. Сегодня опоздала на репетицию и еле сосредоточилась, пока мы все из кожи вылезали. В ней есть божья искра. И еще, как я слышала, положила глаз на Майлза Стоуна, нашего Орфея, так что скорее всего у них и в жизни будет как в спектакле.

– А как насчет Тани Капистрании? У нее был талант?

– Она старалась вовсю, но выше головы не прыгнешь. Публика всегда знает, когда перед ней «играют». Настоящие звезды заставляют вас в них поверить, поскольку сами верят в себя. Зрительный зал на их стороне с момента появления на сцене. – Коринна заговорщически наклонилась вперед. – Посвящу вас в одну тайну. Актерская игра – это вопрос взаимного доверия. Хорошей роли не получишь, если не вызываешь доверия, а ты его вызываешь, когда сам убежден, что талантлив. Эти два обстоятельства идут руку об руку, и не будь одного, другое выходит из-под контроля. – Она глотнула виски и скривилась. – Таня встречалась не только с Джеффри Уиттейкером. У нее был роман и с Джоном Стиксом.

– А он что, не участвует в спектакле? – спросил Мэй.

– Нет, Стикс – его роль в «Орфее». Его настоящее имя Дэвид Камберленд, ну, понимаете, как сорт сосисок. Он не выходит на сцену до третьего акта, по существу, исполняет одну скромную партию, а потом вступает в мелодраматический диалог с другими. Но для Тани это идеально.

– Почему?

– Дорогой мой, нет смысла заводить роман с тем, кто всегда на сцене одновременно с тобой.

– Вы сказали «роман»?

– Да, он куда-то упрятал свою гражданскую жену. Возможно, это было удобно обоим. Чтобы снять напряжение после того, как весь день драл глотку, нет ничего лучше, как всласть потрахаться, пардон за мой французский.

– Подумайте, а между нею и Шарлем Сенешалем не было никакой связи? Они часто бывали вместе вне сцены?

– Не думаю даже, что они знали друг друга. В начале подготовительного периода можно адресовать самые интимные реплики незнакомому человеку и ни разу не вступить с ним в реальную беседу. Особенно если среди вас знаменитость. Когда она рядом, новички в труппе нервничают. Звезды должны сначала растопить лед. Правила протокола, мой дорогой. Я не из актерской семьи, как остальные, так что на меня это не распространяется.

– Тогда каким образом вы получили роль?

– В роли Меркурия особое значение приобретает физическая нагрузка. – Коринна добавила в кружки виски. – Быстрое движение, требующее большого напряжения. Как на роликовых коньках в танцзале «Блэкпул-тауэр». Елена пришла на одно из моих выступлений, я читала юмористические монологи, и пригласила меня на прослушивание. Перед ними прошла куча низкорослых толстушек. Ну, понимаете, комедийных актрис. Если они толстые, то должны быть смешными.

– Мисс Беттс, не могли бы вы оказать мне услугу?

– Пожалуйста, зовите меня Коринной. Театр – место для неформального общения. Здесь принято обращаться друг к другу по именам.

– Мне кажется, у вас честный и объективный взгляд на вещи. Вы дадите мне знать, если услышите что-нибудь необычное? – Он огляделся. По стенам были развешаны афиши с изображениями демонов, анонсирующие постановки «Орфея» в разных уголках света. – Хочу сказать: что-нибудь необычное с точки зрения театрального человека.

– Не просите наушничать для вас, мистер Мэй. Они мои друзья.

– Я понимаю. Но мистер Брайант считает, что здесь происходит нечто такое, что выходит за рамки обычного криминального расследования.

– А вы как думаете?

– Я не уверен. Это мое первое настоящее дело.

– Ясно. Послали мальчишку выполнять мужскую работу. – Она невесело рассмеялась. – И это из-за войны.

– У нас нет возможности защитить всех. Мы даже не в состоянии выяснить, кому еще грозит опасность.

– Я понимаю вашу проблему, – ответила Коринна. – Это как в актерской игре. Ты не продвинешься далеко в своей роли, пока не усвоишь свою мотивацию. Если не найдешь, за что зацепиться, то никогда не сведешь концы с концами.

– Тогда, надеюсь, мы понимаем друг друга, – сказал Мэй, нежно улыбаясь.

– Ты хороший мужик, Джон. – Коринна легко коснулась ладонью его подбородка. – Не допусти, чтобы пострадал еще кто-нибудь из нас.

Коринна Беттс двадцать минут прождала автобус номер 134, но шел дождь, и первые два были полностью забиты, поэтому она решила пойти пешком. Ей очень понравился Джон Мэй. Ее всегда тянуло к мужчинам помоложе. В них ощущалась наивность, которая ей была уже недоступна.

Интересно, а может, и впрямь между Таней и Шарлем были отношения, которых она не заметила? Все до смешного в духе Конан Дойла: старинный, темный театр, по которому свободно разгуливает убийца. Правда, Конан Дойл уже десять лет как умер. Подшивки журнала «Стрэнд» с его рассказами сейчас пылятся на книжных полках в домах у почтенных тетушек, а война лишила остроты тему изощренного, изобретательного убийства.

И она снова задумалась над мотивами преступлений. Кто-то ведь должен тебя страшно взбесить, чтобы ты взялся планировать его смерть, особенно когда у него есть все шансы погибнуть под руинами. И чтобы два столь разных человека, как Шарль и Таня, могли кого-то допечь, – просто бессмыслица. Если кто-то пытался сорвать спектакль, не проще ли было устроить в театре пожар? Чем больше она размышляла над этим, тем больше запутывалась: атмосфера греческой трагедии, отрезанные ступни, падающий с небес шар. По коже побежали мурашки. Она решила, что примет ванну и выкурит сигарету перед сном.

Она уже поравнялась с Тоттенхем-Корт-роуд, когда мимо проехал еще один автобус номер 134, и, несмотря на то что она махнула рукой, водитель не остановился. Угол Истон-роуд, залитый потоками дождя, считался одной из наиболее открытых и уязвимых точек Центрального Лондона, и сейчас, изрытый воронками, напоминал лунный пейзаж. Рассказывали, что одну старушку взрывом вынесло из дома вместе с кроватью и она не проснулась, пока не подоспела бригада спасателей. Рассказывали массу всякого разного. Непонятно, кому верить.

Мимо проходили какие-то люди с сумками и чемоданами, направляясь к вокзалам или в поисках крыши над головой. Катафалк провез дюжину детей с прижатыми к окнам лицами, похоже эвакуируемых из города. Плоские деревья в конце Истон-роуд едва просматривались в потоке ливня, под тяжестью ветра и дождя голые ветки трещали и скручивались. В этом месте улица была неестественно пустынна, заколоченные досками витрины магазинов выглядели так же уныло, как и ряд стандартных домишек в стороне от дороги. Она ненавидела затемнение, мертвые панцири зданий, плоские крыши темнее неба.

Коринна уже собиралась перейти улицу возле облицованной плиткой стены станции метро на Уоррен-стрит, когда заметила неподалеку какое-то движение. Впереди путь застилала серая дождевая завеса, и видно было плохо, но, казалось, на противоположной стороне тротуара дожидается какая-то фигура в черном прорезиненном плаще с поднятым капюшоном. Что-то странное в лице незнакомца, подумалось Коринне: слишком оно белое, слишком неподвижное. Фигура раскачивалась взад и вперед, как напружиненная, голова болталась из стороны в сторону – то ли от смеха, то ли от невыносимой боли.

Коринна дошла до полосатого островка безопасности посреди дороги. Краешком глаза углядела, что фигура тоже сдвинулась с места, попав под тусклый свет при входе в метро. Боковым зрением Коринна зафиксировала, как незнакомец приблизился к краю тротуара, и вдруг увидела, что стоит нос к носу с перекошенным, бледным, как фарфор, лицом, трагической маской классического театра. Проезжающий мимо грузовик вспенил вокруг себя озеро дождевой воды. Когда она снова подняла голову, фигура уже исчезла.

От незнакомца (или незнакомки?) не ускользнуло ее смятение, это точно. Разозленная и испуганная, Коринна побежала по дороге, оставляя позади крест-накрест заколоченные витрины магазинов, пока не поняла, что летит вперед в безотчетной панике, и не заставила себя перейти на шаг.

Она не могла понять, что явилось источником страха. Ясно было лишь одно: она действительно ощущала покалывающую дрожь между лопатками, что само по себе являлось прямым предупреждением – кто-то (или что-то?) желал ей вреда или, что еще страшнее, просто ее желал.

28
Яд

– Мистер Брайант, подождите, я хотел бы перекинуться с вами парой слов.

Освальд Финч окликнул молодого детектива поздно вечером в среду, когда тот на черном автомобиле марки «вулзли» подавал задним ходом с почти затопленной автостоянки за полицейским участком на Боу-стрит. Он выезжал из лужи, готовясь навестить свою тетушку, проживающую в Финчли. Она с трудом передвигалась, и он вез ей несколько кусков говядины. Брайант сделал вид, что не заметил патологоанатома и чуть не наехал ему на ноги. Возмутившись возникшей у него на пути помехой, Брайант опустил окно концом столовой ложки, припасенной на крайний случай, и удивленно произнес:

– А, Освальд, это вы. Никак не починят это окно. Чего вы хотите?

– Мистер Брайант, в моем кабинете появилось огромное растение. Ваш констебль сказал мне, что это вы его туда водрузили.

– Да, но лично я его не ставил, при всем желании я бы не смог его затащить со своей спиной. – Брайант шарил в поисках ручного тормоза. – Его поднял Атертон. Вам оно нравится?

– Честно говоря, нет, не нравится. – Финч присел, чтобы видеть его. – Оно шести футов в высоту и застит свет, к тому же издает странный запах.

– Просто немного подгнили корни. Оно стояло в зараженной воде, наверное, прорвало канализацию. Дом на Сент-Мартинз-лейн разбомбили, и это место расчистили. В почве живут какие-то насекомые, я полагал, вы знаете про них. Кусаются, как комары, у меня появились багровые шишки вроде тропических некрозов. Однажды я уже видел нечто подобное в квартире эфиопского студента на Тафнелл-Парк. Мы до сих пор не знаем, от чего он умер. Я решил, вам будет интересно.

– Вообще-то, вирусология флоры отнюдь не моя специальность, к тому же растение перекрыло проход. Дверь едва открывается. – Он нерешительно топтался перед автомобилем, пока Брайант нетерпеливо придерживал педаль газа.

– Освальд, если можно, откройте дверь настежь на несколько дней, пока не привыкнете к запаху. Растение впечатляет. Почки выделяют пурпурную пыльцу, очень едкую, проникает повсюду. Знаю, вы будете в восторге. Но следите, чтобы она не попала на рубашку, а то еще прожжет.

– Послушайте, я действительно не думаю…

– Вот и отлично. Как идут дела с пробами на анализ тканей Тани Капистрании?

– Н-ну… Я проделал более детальные анализы и полагаю, что яд был принят внутрь. Фактически, я уверен…

– Принят внутрь? Но тогда это может быть все, что угодно, так ведь? Я имею в виду, умереть можно от инъекции воды в позвоночник или воздуха в головной мозг или от чего-то еще. Вы можете сказать конкретнее?

– Ну, она что-то съела.

– Вы имеете в виду курицу? Сэндвич с курицей? – Брайант отпустил ручной тормоз, и машина скакнула вперед.

– Это была не курица. Это была перепелка.

– Не вижу разницы.

– Но разница есть. Помните, я получил положительный тест на наличие кониина. Существует растение, по виду напоминающее петрушку или лондонскую ночную фиалку, Conium maculatum. Весьма распространенное, оно произрастает на влажной почве, главным образом в местах бомбежки. Вызывает паралич мышц, который я описал. От него нет противоядия; помочь может разве что промывание желудка, да и то в считаные минуты после отравления. Этот яд известен с давних времен, как правило, его называют болиголовом.

– Болиголов? То есть цикута. То же самое, чем отравили Сократа, не так ли?

– По правде сказать, не знаю. Суть в том, что у некоторых птиц на это растение иммунитет. Перепелки клюют зерна, и им хоть бы хны, но их мясо становится крайне токсичным. Вполне возможно, жертве просто попалась отравленная перепелка. Следствие белковой диеты.

– А у нее могли появиться симптомы?

– Да, в любой момент, от получаса до трех часов после употребления, но она могла их и не распознать. Мышечные боли у танцоров – частое явление.

– Освальд, вы хотите сказать, что, возможно, ее вообще никто не убивал?

– Именно так. Ее просто могло парализовать, она упала и не могла сдвинуться с места, когда лифт стал подниматься.

– Хорошо, спасибо вам, теперь есть чем занять вечер.

Брайант рванул рычаг передачи, и машина резко тронулась, заставив Финча отпрыгнуть в сторону. Полностью игнорируя раздающиеся сзади сигналы, «вулзли» ударился о край тротуара напротив участка, когда Брайант окликнул своего напарника. Отбросив в сторону вечерний номер «Ивнинг ньюз», Джон кинулся к машине, а Артур распахнул пассажирскую дверцу.

– Джон, правда, что Ранкорн собирается провести какое-то испытание на отрыв бутафорского глобуса? – спросил Брайант, пытаясь рукавом стереть с ветрового стекла воду. – Можешь изучить концы троса под микроскопом и проверить срез?

– Проверю, но придется подождать, пока освободятся приборы. Не исключено, что пробы отправят в Ламбет. – Джон улыбнулся. – Наблюдал твою беседу с мистером Финчем. Он крайне расстроен из-за растения.

– Когда он чем-то расстроен, то шустрее работает. Его химические теории мне осточертели.

– Ты должен быть доволен тем, что услышал по поводу мисс Капистрании, – в замешательстве ответил Мэй. – Возможно, расследование просто столкнулось с рядом неблагоприятных факторов.

– Крайне неблагоприятных, если учесть, что ее ступни оказались на прилавке торговца каштанами. Кстати, он совершенно ни при чем. Его действия вполне оправданны. И если уж не убийца, то кто-то еще явно обладает повышенным чувством черного юмора.

– Да, вариантов куча. Все коллеги ее недолюбливали.

– Да, но как сильно надо кого-то ненавидеть, чтобы спрятать его ступни? Пойми, Джон, именно сейчас, клянусь, отдел может направить запрос на дополнительное финансирование, но удовлетворят его только в том случае, если мы оперативно найдем преступника.

Мэй вгляделся в ветровое стекло.

– Не рвись вперед, вокруг полно машин.

– Но я не верю в это, – ответил Брайант, резко поворачивая руль и нажимая на педаль газа с такой силой, что хором заскрипели покрышки. – Все это слишком нелепо: перепелки, болиголов, срывающиеся планеты. Чтобы два находящихся рядом человека сами по себе отдали концы при столь необычных обстоятельствах – это же прямо как в театре эпохи Якова Первого. Невероятно.

– Странные вещи происходят на каждом шагу. – Мэй почувствовал необходимость ввернуть слово. – Ты что-нибудь имеешь против такого понятия, как случайность?

– Да, раз уж подобное имеет место. Допускаю, что, пока нас бомбят, могут возникнуть любые выверты, но не такие же.

– Послушай, ты несешься, наплевав на светофор. Куда ты так спешишь?

– После визита к тетке я иду на свидание с Альмой и явно опаздываю.

– Со своей домохозяйкой? Ты приглашаешь свою хозяйку поужинать?

Впереди, в темноте, замаячила фигура дорожного полицейского, испуганным зайцем отскочившего в сторону от греха подальше. Брайант был никудышным водителем. Он не следовал ни одному из правил, обозначенных в «Дорожном кодексе». И по той же причине никому не сигналил.

– Никто и не говорил об ужине. Оказывается, она считает меня общительным.

– Тем не менее это свидание. Я думал, ты обрабатываешь мисс Уинтер.

– С мисс Уинтер мы уже все обсудили. Ее первая любовь – театр. Подозреваю, ей нравится статус старой девы. А у Альмы есть вкус к жизни.

– Только не говори, что планируешь ночь любви.

– Если бы ты ее увидел, то точно устыдился бы. Альма – женщина верующая и респектабельная. У нас есть недорогие билеты на «Унесенных ветром». Она просто зациклена на Кларке Гейбле, и не нашлось никого, кто бы составил ей компанию.

– Хорошо, хоть на вечер выбросишь все из головы.

– Вот уж нет, – ответил Брайант. – Потом я отправлюсь в театр. Сегодня они будут допоздна репетировать, поскольку погода не благоприятствует бомбежкам. Хочу удостовериться, что больше ничего не случилось.

– Иными словами, хочешь быть там на случай, если что-то произойдет.

Брайант свернул к обочине дороги. Сзади сигналили машины, и в темноте визжали тормоза.

– Ну, как тебе?

Мэй неохотно открыл дверцу.

– Мне нужно было совсем в другую сторону, но наплевать, поеду на автобусе, это безопаснее. – Он выставил свои длинные ноги под дождь. – Ну, желаю тебе расслабиться в компании Альмы. Ты в курсе, где ближайшее бомбоубежище?

– Альма наверняка знает, она очень практична, впрочем, пить ничего не буду, у меня из головы не идут отрезанные ступни. А ты опять будешь развлекаться со своей грудастой секс-бомбой?

– Ну нет, мне потребуется ночь, чтобы восстановить силы, – ответил Мэй. – Судя по твоим словам, квартирная хозяйка не в пример удобнее. Может, тебе следует всерьез задуматься о преимуществах брака.

– Тратить столько усилий, чтобы просто заполучить регулярный секс и кого-то, кто будет регулярно стирать тебе носки? Ну, носки мне она и так стирает.

– Остается секс. Держу пари, ты не помнишь, когда им занимался в последний раз.

– Да нет, помню! – крикнул Брайант, отъезжая от края тротуара. – В субботу вечером. – Он включил левый поворот и повернул руль вправо. – Все было прекрасно, за вычетом одной детали.

– Какой? – Мэй спрыгнул на тротуар и зажмурился от дождя.

– Я пребывал в одиночестве, – рассмеялся Брайант, устремляясь в поток транспорта, двигавшегося без огней.