Текст книги "Карамель (СИ)"
Автор книги: Кристина Тарасова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Больше ты о ней не услышишь, – спокойно говорит отец и затем спрашивает: – Ты ушла с уроков?
Киваю ему; не удосуживаюсь одарить отцовские крохотные уши своими речами.
– Как отправлюсь на работу, заеду в школу, – отчеканивает строго он – словно зачитывает один из своих многочисленных документов перед высокопоставленными чинами в комитете управляющих. – Администрация школы Северного района также пожалеет, что взяла такого «профессионала» к себе на службу.
Я не знаю, стоит ли мне его благодарить.
– А теперь иди, – вместо «спасибо» слышит отец. – Дальше я сама.
Он медлит, оглядывает меня, но все-таки уходит. Никакие отцовские чувства – как бы глубоко они не были закопаны, ибо по закону я являлась просто кровным сожителем и не более – не подтолкнули его на то, что обыкновенно людей подлечивало, а близких людей – скрепляло и поддерживало. Это вопрос. «Ты в порядке?»
Ты в порядке, Карамель?
Я встаю к окну и наблюдаю, как отец садится в автомобиль и улетает. Короткая беседа – огромный смысл; это стоило того, чтобы вырвать отца с рабочего места.
Я спускаюсь на кухню и обращаюсь к служанке, велю ей поджарить мяса и сделать к нему соус. Порция настоящего – а не синтетического или безобразной сои – мяса мог стоить несколько тысяч золотых карт. Это зависело от размера, свежести и вида животного. На различные пиры и праздники мясо заказывали заранее, ибо имелась специфичная норма количества скота, который можно выпустить из-под конвейера деторождения и запустить под конвейер с пилами. Из пригодных для еды животных в Новом Мире остались лишь кролики, куры, коровы, ослы, свиньи и лошади – разнообразием флоры и фауны мы не отличались, но к тому и лучше; могу не шутить про скупого Ноя Нового Мира со скупым ковчегом. Добавляю Миринде, чтобы она убедилась в свежести мяса и не испоганила блюдо, а также велю ей управится за час, после чего спокойно бреду в свою комнату, размышляя о заданном эссе по философии. Бедность… Бедность! Представляю тех существ – кои не смеют посягать на имя Человека – и передергиваю плечами от мерзости, ударившей едким запахом под нос – уродливые люди несли за собой свой нищий амбре, состоящий из погоревших акций, бедного взгляда и грязных лиц.
Миринда в срок приносит мою еду, на черновике ни единого слова.
– Позвони в дом Ромео, и передай, чтобы он зашел ко мне вечером, Миринда, – говорю я.
– Будет сделано, мисс Голдман.
Кусок мяса среднего размера лежит передо мной на тарелке. Я медленно съедаю блюдо, расточительно накалывая каждый кусочек его на золотую вилку и с закрытыми глазами разжевывая говядину средней жарки в кисло-сладком соусе. Еда – такое же искусство, и я убеждена, что поедание ее – длительный процесс как и само приготовление. Уродовать желудок некачественными продуктами – вверх неуважения к своему телу. Насытившийся мозг попросит еще, почувствовав удовлетворение в несколько мгновений, а обиженный организм будет долго отходить от травмы. Ирис постоянно глотала всякую ненатуральную дрянь моментального приготовления или обыкновенные быстрые углеводы, а потом травилась питьем для рвоты и замеряла талию. Я баловала себя особенным постоянно, но постоянство это не заключалось в двадцати четырех-часовом поедании экзотических блюд. Мясо встречалось в моем меню не чаще раза в неделю, салаты сменяли супы и низкокалорийные гарниры, среди напитков в приоритете была вода – Новый Мир не мог победить меня в сфере развлечений, к которой новшества на кухне были приравнены давным-давно. На самом деле я была слишком скрупулезна, и трата на лекарства и медицину казалась мне излишней. Стоило однажды увидеть воочию Южный район и его процветающую корнем вверх структуру заводов – и вот ты уже не тронешь и пальцем хоть один продукт, доставленный оттуда, а – не секрет – что современная продукция съестного высшего класса любила подкидывать что-нибудь из дешевки отродья.
Недавно в моду вошли насекомые на кремовых булочках. Под вошли в моду я подразумеваю показ рекламы сверчков, пауков и кузнечиков, запеченных на хлебе и какую-то красивую девушку, поедающую это. Она подтвердила аппетитность данного блюда и вуа-ля! На самом же деле Высшие старались продвигать то, чего больше застаивалось в лабораториях в какой-то определенный промежуток времени.
Слышу, как со школы возвращается Золото, с работы отец. И, наконец, приходит Ромео: я не выхожу встречать его; он сам поднимается. Гости в нашем доме – редкость.
Ромео заходит и осматривается – он впервые тут.
– Сегодня вышло небольшое недоразумение, – говорю я, встречая его со своего рабочего места, медленно встаю и делаю пару шагов к двери.
– Твои ложные обвинения, – кивает мне Ромео.
Мне не нравится, как он называет это.
Я рассказываю о произошедшем и умалчиваю лишь об истерике в отцовском кабинете. Ромео не отвечает – кажется, его обходит стороной все то, чем я с ним делюсь, и тут же допускаю мысль о намеренном создании впечатления хладнокровного и ничем не заинтересованного юноши.
– Что ты будешь делать с матерью? – спрашивает он.
– Пусть живет, – со змеиным ехидством, свойственным больше Ирис, говорю я, и Ромео наблюдает в моих глазах лукавство. – Не называй ее так, я не шучу, Ромео. Ее поступок омерзителен.
– А меня ты позвала, чтобы извиниться? – вдруг улыбается мой друг, и белые зубы его контрастом бьют на фоне белых стен.
Извиниться! – ужасное слово, которое ударяет по моему самолюбию не хлеще материнских язв.
Мы садимся на край кровати – друг напротив друга; переглядываемся и молчим. Атласная простынь сминается под его телом, я смотрю на скользящую ткань, смотрю, как он касается ее пальцами и быстро, даже немного неловко, поправляет.
И все-таки я киваю.
– Ты прощена, – одаривает меня своим милосердием Ромео, и я смеюсь – вот так великодушие, Ромео-Ромео!
– Тебе очень идет это платье, – замявшись, вдруг произносит мой друг, и я ощущаю в этих словах искренность.
– Спасибо, – немедля отвечаю я.
– Чем ты хочешь заняться?
Я прошу его вкратце объяснить темы и затрагиваемые на уроках, что я пропустила, обсуждения. Так и проходит наш вечер – юноша сидит передо мной и с трепетом дает какие-то определения, переспрашивает меня и, не дождавшись ответа, продолжает. Признаться, слушаю я его вполуха, постоянно отвлекаюсь и засматриваюсь. Вот мои глаза мертво цепляются за золотые запонки на его черной атласной рубашке, я всматриваюсь в их блеск от зажженных настенных ламп и совершенно не вникаю в рассказываемую им историю о первых законах, принятых на восхождении Нового Мира. Законы того старого Нового Мира были ничем по сравнению с золотыми запонками Ромео, а сам этот старый Новый Мир не стоил и волоса с головы юноши, что сидел сейчас рядом и, смотря добрым взглядом, молвил устами об абсолютно для меня отрешенном. Я впервые видела в своей спальне кого-то кроме членов семьи, и для меня это было слишком интимно. Простыни под его телом сминались все больше, с каждым его кивком и движением корпуса тела – я смотрела, как ткань съезжает, оголяя белоснежный матрас.
Но Ромео покидает меня до комендантского часа.
Я провожаю его, уверяю прийти завтра в школу и отступаю от двери, позволив служанке закрыть ее. Миринда извиняется и откланивается, а я собираюсь подняться к себе, как вижу спустившуюся, выбравшуюся из своей норки на втором этаже, Золото.
– Что делали в комнате? Обнимались? – ехидно режет она, и я узнаю материнские ноты скрипа – беспощадные и огненные; она бы могла пускать в людей стрелы, пользуясь только словами и своим ораторским мастерством, развитым не по годам.
Такая бы как Золото не могла заседать в комитете управляющих – эта должность неприкосновенного лидера моя; она была бы харизматичным правителем. Мне бы подавали бумаги на подпись и просили разрешения, ей бы выпала учесть вставать на ораторской скамье и вводить в народ информацию острой иглой шприца. Золото выдумывала каверзные вопросы, еще не дослушав речь до ее логического исхода, она сбивала, она была как ураган, который путал и заставлял ошибаться. Золото могла вести массы, могла. Но она родилась в семье Голдман – богиней мирового рынка, будущей управляющей с обеспеченным ей местом в комитете главнейших. Она должна была стать следующей богиней Нового Мира, и мыслей ее на этот счет я не знала.
– Если это единственное, что интересует тебя в жизни – обратись к врачу, – спокойно парируя я, глядя на сестру сверху вниз.
– Как ты сегодня? – язвит она.
День Четвертый
Я плохо сплю. Кошмары не беспокоят, дурные сны не тревожат; только глаза начинают закрываться, как шорох и упавшая с улицы тень на лицо пробуждает меня. Я ворочаюсь, успокаивая себя мыслью о том, что когда я встану все будет хорошо – наступит мой день и никто этого не отнимет. Обеспеченное матерью предпраздничное настроение вовсе пропадет, как и все прожитые дни До – ускользнут, затеряются в пакете воспоминаний и более никогда не будут тронуты.
– Карамель!
Я резко поднимаюсь, плечами подаюсь вперед и чувствую, как сводит от резкого вздоха грудную клетку. Кто-то кричал, но я не понимаю во сне или наяву. С минуту сижу, зарывшись ногами в тонкое мягкое одеяло и жду, но никто не зовет меня вновь, голос ускользает, и вот я уже даже мысленно не помню интонацию, с которой произнесли имя девочки, живущей по улице Голдман. Карамель.
Время близится к подъему, и я решаю подняться. Встаю – медленно; сталкиваю на пол одеяло, шагаю по нему и врезаюсь ладонями в зеркало на стене. Я оглядываю саму себя и понимаю, что ничего не изменилось. Однако мысль о возможном недуге сбивает с толку, заставляет оскалиться отражению и предательски посадить меня на ковер с длинным ворсом. Суставы гнет, и я без осторожности сползаю на пол, хватаюсь за край кровати и смотрю в черное окно. Тело не желает меня слушаться, и вдруг я ощущаю, как истощена – физически и морально.
– Миринда, завари мне чай! – кричу я, выходя в коридор и запахивая свой махровый кремовый халат на груди.
Я спускаюсь в ванную и вижу на тумбе полупрозрачный пакет. Раскрыв его, достаю длинный белоснежный свитер с круглым вырезом – неожиданный подарок заставляет уголок моих губ дрогнуть в подобие улыбки. Я надеваю свитер, подошедший мне как платье, и опять смотрюсь в зеркало. Худые ноги и острые щиколотки усыпаны венами и отеками, отчего я спешу умыться и вернуться в комнату, чтобы надеть плотные колготки. В шкафу достаю черные высокие сапоги и размышляю о том, чей презент пришелся мне по душе в раннее недоброе утро.
В отличие от Ирис я никогда не красилась, хотя косметики в ванной лежало предостаточно. Золото, мать… – они в восторге от всех этих вонючих и красочных банок-склянок, но я им не верю. И Золото, и матери, и банкам-склянкам. Но сейчас, вдохнув аромат, исходивший от не закрытого кокосового масла, потянулась руками к сумочке над раковиной. Я беру кремовую помаду и белый карандаш; рисую последним две стрелы: по одной над глазом.
На кухне Миринда встречает меня со счастливой улыбкой и приветствием:
– С добрым утром, мисс Голдман. Ваш чай готов, мисс Голдман.
Не могу не ощутить излучаемую ею энергию, и это так ново.
– Твоих рук дело, Миринда? – догадываюсь я, спросив про свитер, на что горничная скромно кивает. – Мне нравится, Миринда. Спасибо.
– С днем рождения, мисс Голдман.
Она – словно праздник ее – улыбается; то есть пытается подавить улыбку, но, чтобы не мучить женщину, я отворачиваюсь и позволяю тем самым насладиться поздравлением сполна. Словно маленькая черная мышка, перебегающая из стороны в сторону, она достает мне блюдце с верхней полки шкафа, затем находит в ящике золотую ложку, не забывает подать к чаю какие-то заварные кремовые – как моя помада – булочки, как вдруг раздается звонок в дверь. Без моей просьбы и без моего разрешения Миринда идет открывать, а я провожаю ее холодным взглядом – усталость не позволяет мне шугнуть горничную прочь от дверей и сказать, что гостей мы не ждем, как вдруг на пороге появляется Ромео.
– С добрым утром, Карамель, – как всегда серьезно произносит юноша.
– С добрым утром, Ромео, – поддерживаю его я. – Что тебя привело без приглашения на улицу Голдман?
Он ловит очередной мой лукавый взгляд и сдержанно проходит на кухню. Ответ следует вместе с протягиваемым мне цветастым пакетом:
– С днем рождения, сладкая девочка.
Это он уже тянет тише, скромнее, шепотом бьет по тонким бокалам, расставленным в прозрачном серванте, и я, могу поклясться, слышу, как они позвякивают друг об друга.
– Спасибо, Ромео, – благодарю его я.
Мы садимся за стол, и я воображаю нас семьей. Нет ни отца, ни матери, ни сестры, нет горничной. Вот такое меня ждет будущее – мой муж Ромео будет встречать меня по утрам словами «сладкая девочка» и спустя десять и двадцать и больше лет, а я буду также спокойно, практически холодно отвечать ему. Потому что так я была научена, потому что таков порядок. Его прозвища выводили меня раньше, выводили до той поры, пока я не смирилась, что эта его привычка – возможно, единственная вдохновляющая его вещь, ибо никогда не горели его глаза ярче, чем когда она обращался ко мне и называл своей сладкой девочкой, своей Карамелью. И я – принадлежавшая исключительно себе (и будет так и через десять и двадцать и более лет) – поддерживала его, потому что мы были парой.
Ромео в костюме стального цвета, и волосы его как обычно зачесаны вбок. Ромео был синонимом идеальности и равновесия, стабильности и примера.
– Что там? – спрашиваю я и открываю пакет.
– Ты накрасилась? – замечает юноша, оставив меня без ответа. В знак согласия киваю – он всегда был внимателен к деталям. – Очень красиво, Карамель…
Мой взгляд резко падает с восторженных глаз Ромео на книгу, что оказывается в моих руках. «Ромео и Джульетта» – в бумажном переплете, со стертым рисунком; красный орнамент по бокам слезает на светло-зеленый корешок книги, а название каллиграфическим почерком выведено поперек всей рукописи. Удивительно, как Ромео смог достать ее для меня.
– О чем эта история? – интересуюсь я, оглядывая книгу.
Она с трепетом скользит в моих руках, оказывается открытой – я листаю белые, с легкой желтизной страницы, чувствую, как прижигает подушечку пальца, когда я с неосторожностью переворачиваю лист; оказавшись вмиг отомщенной, закрываю книгу и еще раз оглядываю обложку. Ни единая иллюстрация не портит это великолепное и столь редкое издание для Нового и отныне Всего Мира.
– О любви, – шепчет Ромео.
В его голосе это слово теряется по особенному; словно оно не уродливо и не запрещено, словно оно так и должно ложиться по его губам, преобразовываться в звуки и ласкать мой слух. Однако это не то, что я должна слышать и принимать – я должна возмутиться. Как Ромео посмел внести в мой дом, в дом по улице Голдман, нечто подобное?! Глаза мои наполняются недовольством, я вспыхиваю в миг и уже готова обрушить ураган эмоций на юношу, как вдруг он сгоняет весь негатив, добавив по-легкому:
– Они умирают в конце.
Это успокаивает меня и заинтересовывает в ином значении.
– Любовь их погубила, – говорит Ромео и вглядывается в мою реакцию, слегка склонив голову на бок и сузив глаза.
– Хорошая книга, – расслабляюсь я. – Нужно сразу показывать, что происходит с обезумевшими преступниками.
Ромео несколько с горечью смотрит на меня.
– Спасибо, – тихо проговариваю я и прокашливаюсь. – Спасибо тебе, Ромео, я очень тронута твоим подарком. Может, хочешь разделить со мной завтрак и отведать нашего чая?
– Уж не сама ли ты его сделаешь, Карамель? – пытается улыбнуться мой друг, хотя я вижу еще не угаснувшую тоску во взгляде.
Когда он только пришел, я решила представить семью, представить нас семьей; он, судя по всему, решил поиграть – вот уж нет.
– А Миринда мне на что? – неожиданно режу я не своим голосом. – Это ее обязанности, Ромео, не забывай.
Он кивает, а я зову горничную, после чего та делает еще один чай. Аромат барбариса обрамляет кухню, а нотки жасмина приятно щекочут нос, кипяток расправляет черные чайные листья и травы и паром обжигает края белой кружки.
– Мисс Голдман, ваш отец просил передать вам это, – говорит Миринда, когда мы с Ромео одеваемся, и протягивает прозрачный пакет, через который можно разглядеть целую пачку золотых карт.
Я небрежно принимаю их и отгоняю прислугу.
– Подарок? – выйдя на улицу, спрашивает мой друг.
– Нет. На развлечения после уроков, – отвечаю я и следую за ним.
Вновь холодный ветер ударяет по лицу, а серое небо празднично и не без иронии протягивает «с еще одним прожитым годом, девочка». Дверь позади нас закрывается – я слышу щелчки замков и мелкий отдаляющий топот от мелких отдаляющихся тапочек Миринды.
Мы идем с Ромео к посадочному месту, и я делюсь с ним тем, что хотела позвать после учебы Ирис по магазинам.
– В свой же день рождения будешь одевать ее, – отшучивается юноша, и я никак не могу возразить ему – это цепляет меня.
– Тогда предлагаю сходить втроем.
Он не ожидает такой реплики – брови хмуро сводятся друг к другу, готовясь вот-вот обняться, а я не показываю ничего из того, что бы могло выдать мои эмоции. Это была не шутка, Ромео, не издевка и не злая насмешка, я сказала тебе чистую правду, и мое предложение не несло никакого иного умысла.
Мы никогда не встречались за пределами школы – знакомство в баре Фалафель в счет я не брала. Обыкновенно пары проводили время вместе – дома, на Золотом Кольце, прогуливаясь по мостам или сидя в кафетериях; все, но не мы. Ромео знает, как я отношусь к дому – укрытие со своими хищниками, и оттого после учебы прячусь в нем. У меня собственный ареал обитания. Кусок язвительного Золото, самка Богомола, беспристрастный Паук и не обхоженная черная Мышь – я могла совладать с ними, а бороться с коршунами, волками и змеями, обитающими в Новом Мире – не моя прерогатива.
Ромео не отказывается, но и с положительным ответом не торопится, посему я принимаю решение за него.
Мы отправляемся в школу на первой же остановившейся после нас машине. Ирис встречает меня в холле репликой «С днем рождения, моя подруга Карамель» и лукаво улыбается в сторону Ромео – мне становится неприятно, и я с издевкой интересуюсь не надуло ли ей голову. Мне не хотелось портить настроение в свой праздник – единственную дату, отмечаемую в Новом Мире.
Я читала, что до начала нового времени этих праздников было больше, чем высушенных источников по всей землей, но я действительно не понимала, к чему были эти бесхозные и невразумительные даты, если только один день в году был поистине волнительным – день, когда ты появился на свет, день, когда ты вдохнул воздух с поверхности, день, когда ты стал Богом. Мой дед рассказывал, что низшие люди никогда не праздновали свои дни рождения, они попросту не помнили этой даты, потому что пыль на столах скапливалась медленней, нежели рождались эти недостойные.
– Какие планы на день, Карамель? – спрашивает Ирис, и от восторга у нее загораются глаза.
– Мы отправимся на Золотое Кольцо, – громогласно объявляю я и скидываю свое пальто.
«Мы» – то ли вопросом, то ли утверждением повторяет Ирис, и в ее интонации я могу сполна вкусить восторг; как же ей нравится эта затея!
– Значит, Ромео пойдет с нами? – уточняет девушка, и делает это зря – я хочу разве что хлопнуть ей по голове, чтобы она не трясла ею из стороны в сторону и не глупила.
Пощечиной ей служит мой резко брошенный взгляд горящих глаз, она осознает вину и, как бы покорно, склоняет голову, подкусывая губу – никто не позволял себе таких дерзостей в поведении на людях, и мне становится стыдно за подругу, а, после того, как Ромео смотрит на ее белоснежные зубы, стискивающие розовую припухлую губу, мне хочется скинуть Ирис с моста в самые низовья Нового Мира.
– Идем, – словно бы рыча, произношу я, и Ромео вмиг следует за мной – мы двигаемся вровень, и я уверена, что все взгляды обращены на нас.
Бесспорно мы были самой красивой парой школы и других близлежащих учебных заведений.
– Точно-точно, – вдруг у лифта начинает повторять Ирис, и пальцы ее запрыгивают в кожаную сумку. – Карамель, у меня же для тебя подарок…
Этот пафос забавляет меня, и мысленно я усмехаюсь. «Какая оплошность, Ирис! Неужели забыла? Совершенно случайно или дарить не хотела?»
Она достает из сумки небольшой пакет, сама разворачивает его и протягивает мне черный платок для шеи; с двумя золотыми полосами по всей длине и высеченной золотыми нитками буквой «К». Либо Ирис глупая как та табуретка, что стоит в кабинете возле учительского стола, либо хитрая как змея, и пояснений это не требует. Замечаю хитрую улыбку подруги – вот-вот и ужалит; змея! Но я не припомню, чтобы она покупала его при мне… решаю пробить дома шарф по бирке. Чертовка Ирис подарила мне итак имеющееся у меня дома – она видела меня сотни раз в нем, ибо он из моего отдела на Золотом Кольце.
– С днем рождения, – хмыкает девушка и заходит в лифт.
– Я привыкла ездить одна, – отвечаю я и жму кнопку на панели.
Двери закрываются, отделяя меня от змеи, и подруга ничем не успевает обмолвиться со мной. Ирис едет на самый верхний уровень, а Ромео осматривает шарф в моих руках и, отведя взгляд, посмеивается – кажется, он понимает юмор.
– Не пойми меня неправильно, – без особого интереса произносит мой друг. – Этот шарф… твой? Когда-то Ирис одолжила его, а теперь решила вернуть?
– Почти, – улыбаюсь я. – Взяла его из моего отдела.
– Прямо-таки взяла, Карамель?
– Сомневаюсь, что купила.
Мы становимся ближе друг к другу плечами, но все также выдержим допустимое расстояние. Лифт возвращается и отвозит нас на уроки. В конце учебного дня Ирис ловит меня в коридоре и с энтузиазмом переспрашивает о планах на день, повторяя «по магазинам» чаще, чем делая вдох.
Мы ждем машину и Ромео – он выходит, запахивая свое черное пальто, и мы направляемся на Золотое Кольцо; Ирис выходит первая и стремительно несется к вещевому отделу, но я останавливаю подругу:
– Мы хотим посидеть в кофейне, Ирис. Не думала ли ты, что этот день будет также похож на все остальные?
Подруга оборачивается на меня с угрюмым лицом и, сменив его, на деспотичную неприязнь, роняет «это дорого» – нелепое основание для моего переубеждения; змея промахивается, и зубы проходят вскользь.
– Но и я не из бедных.
Ромео улыбается мне: мы идем рука об руку, пропуская красивейшие витрины именитых отделов и огибая, вбитые по центру вымощенной кирпичом дороги, фонари. Двигаемся мы в сторону кафе, кофейней и ресторанов. Искушенные городом лица проходящих мимо людей встречают нас со своим привычным безразличием, черные и серые пальто и шубы сменяют друг друга и теряются в общей массе; колесо раскручивается, и вот ты не можешь различить ни единый шип.
– Как тебе эта, Карамель? – спрашивает Ромео, когда мы проходим мимо витрины с высеченным названием «Логово».
Вместо прозрачного стекла – объемное изображение города – всего Нового Мира, со всей этой паутиной – дорогами, со всеми небоскребами – коробами, облаками – пятнами. Мы подходим к красной лаковой двери, и она открывается. Нас приветствует длинный черный коридор, но, как только мы ступаем на такой же черный пол, на боковых панелях загораются маленькие лампы, что переливаются различными цветами. Взлетная полоса ведет нас по Новому Миру во всей его красе; черное густое пятно, озаренное искусственно созданным светом. Фантик, фантик, обертка, внутри – пустота.
Мы пересекаем еще одну дверь, и я замираю от ужаса. Хорошая реклама для наружного восприятия не окупает весь хаос изнутри. Соломенные столики стоят по центру зала, синтетические ковры с маленькими разрядами под туфлями пускают нас далее; архитекторы и администраторы прогадали, ибо хотелось бы сказки и здесь: иллюзии, обмана…
– Добрый день, – подплывает к нам официантка, и я не успеваю развернуться и уйти. – Куда желаете сесть?
Вопрос адресован Ромео, так как подобного рода вещи решает всегда мужчина. Вторая служащая принимает нашу верхнюю одежду.
– Хочу сесть у окна, – осматриваясь, говорю я.
– Как будет угодно моей девушке, – отвечает Ромео и мельком глядит на меня – я улыбаюсь ему.
Нас проводят в конец зала; три дивана стоят по трем сторонам квадратного стола, черный торшер спускается прямо над ним. Оглядевшись еще раз, отмечаю, что никого более в кофейне нет; одинокая рыба плавает в аквариуме при входе – странно, что не вверх брюхом. Думаю, для посетителей еще рано – рабочий день не окончен, а подростки не склоны посещать подобного рода увеселительные заведения, да и им предпочтительней всякие кафе с быстрым питанием. Ресторанам отдают предпочтения на торжественные встречи и мероприятия, а также крупные семейные обеды. Кофейни же особым спросом не пользуются по той простой причине, что кофейные зерна достать куда сложнее, нежели чай, поэтому многие предпочитают пить порошковый кофе – вот уж отрава.
– Хочу обычный черный кофе, – говорю я, а Ромео кивает в знак солидарности со мной.
– Два кофе, – отрезает он, даже не глядя на обслуживающую нас девушку.
– А еще мороженого, – шепчу я юноше и незатейливо улыбаюсь.
– Какое же? – также тихо спрашивает он.
– «Искристый бочонок».
Ромео кивает мне и вновь обращается к официантке:
– Добавьте «Искристый бочонок» в заказ.
Мой излюбленный сорт мороженого – ванильное, лакомое, сладкое; на свету красочно переливается как все эти вывески Нового Мира, и все из-за мелких расщепленных кусочков минералов, которые добавляют в него.
– А я хочу, – Ирис долго листает сенсорные страницы электронного меню, – а я хочу кофе… с молоком… и еще, – она опять тычет пальцем в экран, – еще эклер…
– Ты не следишь за фигурой? – перебиваю ее я, – то-то я начала замечать лишние сантиметры…
– Эклер «Безмятежность», – заканчивает Ирис и с явной обидой смотрит на меня. – Я не поправилась!
– Конечно-конечно, – мягко киваю я, подразумевая ее неправоту.
Вранье! – Ирис тощая как палка, скелет, обтянутый кожей, вешалка для пальто – заточка; и все это из-за постоянной рвоты от таблеток, которые помогают ей держать себя в форме после частых пиршеств. Но лишь одно замечание подруги, и Ирис – комок, огромнейший ком комплексов.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть в окно, к которому села спиной – небольшое из-за того, что кофейня находится на одном из сгибов лестничных пролетов Золотого Кольца. Здесь не получилось бы высадить искусственные деревья, не вышло бы наклеить панорамы города, терраса не украсилась бы скамьями и декоративными вазами, фонарными столбами и автоматами – тот ужас, что виднеется через угол окна, через проплешину Золотого Кольца, представляется мне и заставляет дрогнуть. Я смотрю на высоковольтную стену, раскинутую по периметру, я знаю, как она обхватывает наш город, поражает и стискивает, но почему-то более это не похоже на объятия с целью защиты; забор удушающе стягивает свою колючую проволоку и металлические прутья с хорошей проводимостью на шее моей, Ромео, Ирис, тех двух служащих и еще тысяч людей в округе. Все люди в клетке. Нет-нет, все же эта клетка спасает нас; спасает от заразы: химических дождей, радиации, метелей – прозрачная и высокая, выше любого здания в Новом Мире, с электрическими щитами-наконечниками, дабы ни одно существо не прорвалось к нам, как бы высоко не научилось летать, какую бы температуру не выдержало и как бы ни выживало на Земле.
Мой взгляд останавливается на тонких, обгоревших стволах деревьев. Те кучкой собрались на холме где-то за стеной и обглоданными морозами и ветрами ветвями машут в нашу сторону. Не машу в ответ: не приветствую. Присматриваюсь: мне хочется увидеть живое, животных, иных – нечто другое, но я понимаю, что жить там невозможно – все погибло! мы всех их убили!
Я поворачиваюсь к друзьям. Ирис оглядывает себя – должно быть, ищет лишние сантиметры. Пустой взгляд Ромео в очередной раз буравит что-то; слежу за ним – такой же пустой стол.
Опять смотрю в окно и вижу лишь холмы – мы слишком высоко, чтобы разглядеть землю. Но небо… небо за стенкой такое же серое, как и у нас. Только люди этого обыкновенно не замечают. Люди свои головы обыкновенно не поднимают – им достаточно цветных фонарей, расставленных по периметру, красочные баннеры, живописные рекламные компании, украшающие уродливый город. Да и зачем смотреть на серость над головой и черноту под ногами, когда впереди – розовые, голубые, желтые, оранжевые огни, вывески магазинов, сверкающие витрины…
Я задумываюсь о людях из Острога: видят ли они защитную стену? Способны к ней подойти? Нет… ложь! люди не живут там – это все глупые попытки иных людей совратить наш разум, возможность их поселить червя-мыслителя в наши головы и заставить волноваться. Острог – выдумки.
Выдумки?
Мне видятся огромные канавы грязи, песок, а в этих канавах протекающие отходы, темно-зеленые; и люди бегают по доскам и неустойчивым мостам – как наши, но в сотни раз меньше – от одного основания дома к другому; грязь в канавах раздувается в пузыри, лопается, обжигает голые щиколотки пробегающих подле…
– Ваш заказ. – Сбивает меня с мыслей официантка.
Она ставит на стол кофе и задумчиво глядит на меня.
– Все правильно, – киваю я, решив, что девушка забыла, кто что заказывал.
– У вас…
Она притрагивается к своему носу, а я касаюсь своего.
Отвожу пальцы – кровь. Мне становится дурно – не переношу вида крови, не переношу запаха крови, не переношу мысли о крови.
– Карамель? – зовет меня Ромео, чтобы я повернулась и посмотрела на него.
– Где уборная? – спрашиваю я и встаю, прикрывая лицо рукой.
– Налево и до конца, справа от двери «Служебное помещение», – говорит мне официантка, а потом продолжает раскладывать заказ.
Ее лицо становится вмиг серьезным, любые содрогания мышц на нем прекращаются, и вот нам предстает серьезная серая прямая вместо рта, слегка насупившийся по своей природе нос и два глаза – потухших фонаря.
Зачем я пришла сюда, почему визит наш был настроен на уродливое Логово – место обитание всего несуразного и отрешенного? Зачем без толку пялилась на умирающую Землю, когда у нас есть свой целый мир? Умирающую..? – нет, мертвую. Мертвую; какими-то мелкими и ужасающими кусками бьющуюся в предсмертных конвульсиях уже несколько сотен лет Землю. К чему представления мои захватил Острог и люди оттуда?
Я с поверхности! Я принадлежу к семье Голдман – самой богатой и влиятельной семье современности. Если не Новый Мир, то сами Голдман погубят имеющихся паразитов, они топнут каблуками своих черных, лакированных туфель прямо им по хребтам. Недруги и недуги будут устранены, отрешены, изгнаны прочь, подавлены, убиты. Голдман – убийцы, но иные – не жертвы; они излишки.
Я нахожу уборную и заваливаюсь в нее, плотно закрываю двери изнутри, и пальцы мои давят на замок. Быстро гляжу в зеркало над парящими раковинами – кровь поспешно стекает к губам. Я не пытаюсь остановить ее – медленно ползу к кабинке, всем нутром ощущая, как меня выворачивает. Тело мои успевает из последних сил завалиться, уложившись на колени, и меня рвет. Стены, потолок, пол – везде эта чертова панорама чертова города, чертова паутина без видимого, но ощутимого хищника, чертово логово зверей из Острога и зверей Нового Мира – единых.
