Текст книги "Карамель (СИ)"
Автор книги: Кристина Тарасова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Незнакомка одета во что-то похожее на пижаму, какие выдают в больницах, она смотрит в камеру, снимающую ее чуть сверху – мне в глаза – и плюет. Хмыкаю, приподняв бровь, ибо расцениваю жест как удар себе самой. Давно идет эта глупая программа? Камера переключается на ту, что дальше, навстречу девушке выплывает охрана: двое мужчин хотят схватить ее, но она резко уворачивается и бежит вперед. Я отмечаю номера палат, столики на колесах с подносами, где тухнут почти пустые банки, и тусклый свет от приглушенных ламп – действительно больница.
Девушка что-то кричит – не могу разобрать; пытаюсь читать по губам. Бес? – нет, не может быть… Я обманываю себя – самовнушение; вижу то, что сама желаю увидеть, и не всегда увиденное – истина. На экране появляются помехи, черная полоса – цензура и ее перебивает вопль людей, крик; вот уже другая камера показывает эту же девушку с пистолетом в руках – на нее бежит охрана, еще не ведущая об оружии. Но зачем она убивала? Ради кого? Стреляет, и еще один крик разрезает экран.
Огнестрельное и холодное оружии запрещены для использования, в хранении дома и в ношении собой. Если кого-то уличат за подобным – отправят лечиться в ту же секунду и перечеркнут всю до этого идущую хорошую биографию. Мы – цивилизованное и развитое общество, мы не используем физическую силу как дикие звери или беженцы из Южного района, мы не прибегаем к помощи оружия при несостыковке идеологий спорящих, мы способны решать проблемы иначе. Люди должны сосуществовать на равных условиях, – изъяснял свод правил, который я читала в школе на уроках «Право», однако «равные условия» я не воспринимала никак, ибо моя семья была выше всех других семей, отец из комитета управляющих был выше каких-то офисных доходяг, чьи дети также сидели со мной на уроках, посему я несколько иначе трактовала себе каждый закон.
Голос в экране вещает мне и людям на этажах о том, что цель вооружена, и просит покинуть знание, хотя я догадываюсь, (нет!) знаю – это ложь, ибо никого не выпустят, никого не попытаются вывести; пребывающих там пациентов и медицинских работников закроют вместе с психопаткой, и позабудут, как звали. После перенесенных стрессов человек с поверхности перестает являться таковым – холодным и спокойным; лишь у единиц удается выйти из наваливающих на них глубоких мыслей и апатии целиком. Совершенные люди – девственно чисты и прекрасны. Все иное – уродство. Повидавшие уродство – также, образно говоря, заражены.
Бегущая строка внизу экрана знакомит меня с дочерью какого-то успешного и некогда влиятельного человека в Новом Мире, объясняет, что она оказалась в психиатрической больнице, где, соответственно, и устроила бойню спустя несколько дней лечения. Откуда она взяла оружие так и осталось невыясненной деталью расследования.
Люди Нового Мира не привыкли, когда что-то идет не так, как они задумывают. Совершенство – это стабильность.
И я не могу смотреть на эту сумасшедшую, потому что в сознании моем преобладает мысль о Новом Мире, который крепко стоит на своих двух людских ногах – он не имеет права давать слабину из-за мелких пешек, периодически подводящих всю систему; эти уродливые заусеницы доставляют малейший дискомфорт: однако он все же есть. Я считаю, что нарушителей нужно наказывать.
Переключаю хронику на новости, взираю на акт закрытия корпорации по производству светодиодных лент – потеря без потери, по мне. Хронику показывают для того, чтобы смотрящие это жители Южных районов и жители с поверхности, понимали, что следует за нарушением. Все наказуемо, и эту безумную наказали также. У истинного жителя Нового Мира не должно быть в голове подобных дикостей, иначе он не имеет никакого отношения к Богам.
Мы – Боги!
– А на что вы готовы ради сочного куска будущего на поверхности?
Вопрос ведущей эхом отдается в моей голове; как точно он был сформулирован.
Я поднимаю глаза на экран и вижу сменившийся сюжет – передо мной сидит мужчина в офисе; убеждена, что это какой-нибудь отцовский знакомый или сослуживец.
– Заплатить, – отвечает он, и я соглашаюсь с ним – платить за жизнь – как свою, так и чужую – стало нормой.
– Забыть, – говорит следующий человек – девушка; холодная, спокойная; для нее взять и выкинуть определенный фрагмент из памяти не составит ни малейшего труда – хотела бы я обладать такой способностью.
– Бросить, – ухмыляется следующая женщина, отставляя от себя коктейль, и я думаю, такая бросала уже не единожды ради своей выгоды.
– Подставить, – вырывается из уст мужчины с зачесанными наверх волосами, он стоит около посадочного места на Золотом Кольце, и я даже могу разглядеть вывеску одного из моих отделов на заднем плане.
– Убить, – со смешком кидает юноша, на вид чуть старше меня; хочет, чтобы это приняли за шутку, но ведь в каждой шутке имеется своя доля правды.
На экране показывают, судя по всему, последнего человека, принимавшего участие в опросе. Он задумывается и пару раз открывает рот, порываясь что-то вот-вот и сказать, но потом роняет быстрое:
– Умереть.
– Умереть? – переспрашивает женщина-ведущая. – И как же вы увидите прекрасное будущее, если умрете?
Ее голос выражает недопонимание, а глаза открыто заявляют о глупости. Ради жизни на поверхности можно и умереть, потому что без жизни на поверхности жизни нет; тебя ожидает ад существования в низовьях Нового Мира, а это во много раз хуже смерти.
Молодой человек отвечает, сосредоточенно глядя в камеру:
– Должен быть рай. Я верю в рай, и я знаю, что рано или поздно, но окажусь там.
Люди ничего не знали о вере. Вера угасла вместе со звездами на небе, а потом пропала вовсе. И многие опирались лишь на те знания, которые им удавалось почерпнуть из книг.
Но книги более никто не читал. Мир погиб духовно.
– Вы не развиты. Не развиты духовно, – горько улыбается юноша, проводя параллель с моими мыслями. – Вы не окажетесь в раю. Вы будете веки вечные томиться и страдать во пламени ада…
И последние слова перечеркивают все понимание и согласие, которыми я пропиталась к этому человеку; броские речи никогда не сулили о признаках большого ума. Я всматриваюсь в его карие глаза – и, признаться, у меня очень плохая память на лица. Возможно, когда-то мы с ним и виделись; я встречалась с десятками, сотнями людей: школа, Золотое Кольцо, дорога…
– Не развиты вы, – ведущая самодовольно улыбается, кидаясь не менее броской фразой в мужчину, что тоже не говорило о наличии здравого и большого ума, – разве вы не заметили? Мы уже в раю!
Она лихо разводит руками, и камера отдаляется, показывая улицы Западного района, показывая Золотое Кольцо издалека и несколько переплетающихся мостов, над которыми летают автомобили.
– Мы живы, – продолжает женщина – голос ее журчит над Новым Миром, – а это и есть наш рай. Мы – Боги! Восхваляйте своих Создателей, ведь вы не гниете внизу над парами, что есть сущий ад. Вы на поверхности.
– Клоунадство, – добавляю я от себя и вновь щелкаю пальцами по направлению экрана, отчего тот гаснет. – Умеют же аппетит испортить.
Миринда тихо хихикает, и я резко поворачиваюсь на нее, после чего восклицаю:
– Тебя что-то забавляет?
Она растерянно смотрит на меня и подает воду, которую я просила. Приняв ее, ухожу с кухни, одеваюсь в своей комнате и спускаюсь, по пути встретив Золото – мы не здороваемся. Миринда успевает подбежать до того, как моя рука коснется ручки шкафа, и подать пальто до того, как я прикрикну. Я навязываю на шею платок и выхожу, но ветер сдувает его в тот же миг, как я оказываюсь на улице – хватаю и опять обматываю вокруг шеи, плотно запихнув края под ворот.
Утро – рано, улица – холод. Говорят – до Нового Мира – температура в разное время года была различной, а целый год делился на четыре сезонных отрезка. Нам это было ни к чему, потому у нас погода варьировала в одинаковых цифрах на протяжении всех сезонов, норма осадков выпадала идентичная изо дня в день, процент влажности никогда не превышал допустимого. Пятнадцать в плюсе по Цельсию грели нас в дневное время суток, во время комендантского часа температура опускалась ровно до нуля.
Единственное, что не подчинялось объяснениям живущим на поверхности, единственное, что было неподвластно ученым государства будущего – это темнота, исходящая из-под Нового Мира – она словно смрад, расходившийся тучами из-под наших мостов, ореол черной пыли, улетучивающийся из глубины, из смерти; мрак, над которым мы стояли, нес в себе действительно нечто пугающее, ибо из Острога доносились странные звуки. Звуки, будто там работал огромный механизм; сотни лестниц и лифтов, сотни машин и заводов, гул, который заставлял задумываться о возможной жизни Там иных людей или уже нелюдей.
Из-за химической катастрофы, убившей почти всю Землю, климат очень сильно изменился, но для нас и это стало нормой.
Я останавливаюсь у посадочного места и вытягиваю руку. Опять думаю о саде, что за спиной, и о том, что хочу его вырубить. В мыслях моих деревья валятся на свои кривые и изрешеченными былыми, уже давно не живущими там, паразитами, стволы, голые ветви стегают по мраморной плитке, маленькие детские качели взвинчиваются в воздух и со звуком ломающейся древесины приземляются подле.
Меня замечает один из водителей в воздухе и спускается, подвозит до школы. Холодно спрашивает, куда мне надо, и безразлично принимает деньги – его отношение заставляет меня восхититься и задуматься о том, как по-настоящему должен выглядеть человек Нового Мира… В первую очередь, он должен совладать с собой, должен держать все внутри – эта выдержка вдохновляет.
Я оказываюсь на посадочном месте и иду к школе. Ветер ударяет меня так сильно! – уголки платка выползают из-под пальто, и он летит прочь. Успеваю лишь повернуться и заметить, как тот приближается к краю террасы, но чья-то рука протягивается за ним и вовремя хватает.
– Поймал! – вскрикивает юноша, обрамляя улицу своим громким баритоном, и мчится ко мне навстречу. – Возьмите.
На нем серая толстовка и широкие черные брюки. Думаю, что это чересчур и удивляюсь тому, как его еще не продул жуткий ветер уродливых улиц Нового Мира.
Я с неохотой принимаю платок – меня отягощает факт того, что некто кроме меня держал мою вещь, касался своими грязными не в значении стерильности руками и нес.
– Благодарю… – без эмоций кидаю я и смотрю в карие глаза мальчика передо мной. – О, ты тот кретин, что доказывал о неразвитости нашего правительства, – без улыбки протягиваю я. – Видела тебя сегодня по новостям.
– Ты не согласна со мной? – обеспокоенно спрашивает юноша.
– Только кретин, – повторяю я, – может в открытую заявлять подобное людям, обеспечивающим его принадлежность к жизни на поверхности.
– Если это принесет пользу, я готов отправиться в Острог!
– А я смотрю, ты любишь рисковать… Неоправданный риск. Ты безумец.
– Тогда ты тоже. Ты общаешься со мной. – Парень делает шаг навстречу, а я отступаю.
– Ты увязался за мной сам. Не подходи, а то я пожалуюсь на тебя.
Он качает головой – что означает этот жест? Мне не стоило этого говорить? Какой-то олень из упряжки неудачников решил увязаться за мной и попытаться поравняться на мою семью, неужели он решил, что способен на это? Отрекаюсь от беседы, понимая, что этот горе-собеседник не достоин моих речей, а пущенные взгляды – случайны и абсурдны.
Но глаза его пробивают и тянут, заставляют встать в смоле, и я роняю случайный восклик.
– Что не так?
И тут же вспоминаю: я видела этого парня вчера – он меня подвозил! только щетина пропала и волосы с безобразно растрепанных сменились на умеренно растрепанные.
– Я скажу отцу, – угрожаю ему с пробежавшейся внутри меня надеждой о том, что его отец все-таки знаком с моим – однако сию же минуту перечеркиваю эту мысль, ибо иначе бы он не позволил себе таких резких и ядовитых высказываний и замечаний.
– Толку-то? – восклицает юноша. – Я сам по себе. Ни закон, ни власть, ни государство – ничто мне не указ и я…
– Лучше уйди, пока я не позвала на помощь, – говорю я и разворачиваюсь. – Ты безумец, уходи!
Я знаю, что так делать нельзя, я знаю, что по правилам мне следовало сообщить о нарушениях этого молодого человека, и тогда бы его могли спасти на ранней стадии развития болезни. Но отныне он погрязнет в своих дурных и неправильных мыслях и отправится прямиком в Острог, он обречен! а мне страшно, поэтому я направляюсь к дверям школы и быстро пропадаю за ними, оставив сумасшедшего одного на террасе.
– Карамель! – зовет меня Ромео, как только я оказываюсь у раздевалки – острый угловатый силуэт юноши выплывает из холла и движется в мою сторону, он преодолевает целую рекреацию и улыбается в знак приветствия.
Я сдаю пальто и иду к другу, спокойно желаю ему доброго утра и получаю такое же вежливое пожелание в ответ.
– Почему ты пришел так рано? – интересуюсь я, когда мы двигаемся к лифту.
– Плохо спал, – признается Ромео и бросает томный быстрый взгляд.
Думаю, не расстройство ли у него. Думаю о себе. Может, у меня тоже?
– А ты?
– Тоже-тоже, – решаю не лгать я, отвечая одновременно на вопрос, заданный вслух Ромео и в голове самой себе.
По расписанию первыми стоят два письма, затем история, чтения, перерыв и счет. И дополнительный факультатив, который я решаю прогулять, даже не узнав названия.
Кабинеты в школе делятся по важности: к первому уровню относятся философия, этикет, история, ко второму счет, письмо, чтения, далее третий уровень и по той же схеме. Мы останавливаемся на втором.
– Сегодня дополнительными стоят занятия по географии, – говорит Ромео. – Будут собираться не в классе, а в зале обсуждений, – уточняет он, вложив в собственную интонацию некую не обходительную значимость события, отчего голос его замедлился и вымолвил предложение в разы медленнее, чем обычно говорит юноша.
Все мы знаем, что в зале обсуждения обыкновенно проводят собрания школы и суды учеников, так что важность (мнимая естественно) этой лекции была провозглашена еще задолго до ее начала. Не оборачиваюсь и не отвечаю, легко взмахиваю плечами – почти незаметно, и бреду дальше. Я вспоминаю безумца на крыльце школы, вспоминаю, что платок, пойманный им, ранее оплетал мою шею, теперь же он стал не красивым аксессуаром, а памятной петлей, с которой можно шагнуть со стула. Безумец вторгся в мою жизнь, ударил по моему равновесию и пошатнул его – какого же приходится людям, которые каждодневно сталкиваются с необразованными подобиями человека?
Ромео все с большим энтузиазмом рассказывает мне о грядущей лекции, в красках расписывает услышанные им возможные темы, раскрывает их, вносит какие-то ремарки, но терплю я это недолго – длинный коридор обрывается так же, как и мое терпение.
– Да что тут проходить? Идиотизм, – отрешенно отвечаю я, продолжая представлять перед собой юношу с янтарем, щетиной и броскими речами – непозволительными, но которые он себе позволил; значит, не так и велик запрет.
– Ну как же, Карамель… это интересно, – возражает Ромео с загоревшимися глазами, но я спешу плеснуть в них водой из ведра и потушить этот огонь, ибо пламенная душа в наше время чрезмерно опасна – пластик в городе может загореться.
Я слышу попытки Ромео переубедить меня и от того закипаю – никакому люду не дозволено искоренять мои устоявшиеся нравы и пытаться навязать свои идеологии; если я не приду к мысли самостоятельно, считай, ее никогда и не существовало.
– Что тут проходить? – повторяю я несколько громче, но тут же спешу сбавить голос и объясняю вразумительней, хотя и не без ехидства. – Дождей нет. Снега нет. Прохладно, явление солнца – никогда. Конец. Вот тебе и все.
Быстро пожимаю плечами и смотрю в растерянные глаза Ромео, которые уже через секунду принимаю дозу безразличия, пропитываются моей остротой и вспоминают, что принадлежат человеку Нового Мира – высшему созданию, сверхчеловеку.
– Не только нынешний климат, – зачем-то продолжает спорить Ромео, хотя я не признавала в нем этого качества никогда. – Затронут темы об истории, становлении Нового Мира, покажут недоступный ранее материал.
И я опять вижу огонь в глазах Ромео – мой друг действительно хочет посетить занятие, да я ведь и не запрещаю ему; просто он должен понять, что мое присутствие там – абсурдно: никогда не посещала факультативы и никогда к этому не приступлю – отставить.
– История? В школьных учебниках пишут о том, что Землю погубила химическая катастрофа. Леса вырублены, источники воды высушены, – подхватив, парирую я. – Единственный живой угол во всем мире – небольшой город, который река разделяет крестом на четыре района, хотя, мы и того не можем наблюдать.
– Карамель… – тянет Ромео, но меня уже не остановить.
Он поднес огонь к спирту и разгорелось страшное пламя.
– Люди живут поверх старых зданий и построек, автомобили способны передвигаться по воздуху, а всем детям дают странные имена. Конец! Финита! Урок географии и истории за один присест и без воды в тексте, – заканчиваю я и поворачиваюсь на Ромео.
– Да, ты права, – моментально сдает он и принимает мою позицию.
Самодовольно улыбаюсь и киваю в знак своей собственной правоты, однако после уроков провожаю узкую острую черную спину Ромео в сторону факультатива.
Ирис зовет меня на очередной шоппинг, где вновь выпрашивает по дешевке вещь из новой коллекции. Я возвращаюсь домой и не помню, кто меня подвозил – эта мысль не может не радовать, ибо так и должно быть. Безумца с крыльца школы я тоже больше не вижу.
Будни ничем не отличаются друг от друга, и я не понимаю, отчего мы устаем. Учеба, работа, магазины – мы ничем не обременены. Все свое время житель поверхности тратит на то, чтобы доказать самому себе, что он достоин жизни на поверхности. У нас нет кумиров и идеалов, мы сами для себя кумиры и идеалы. Мы – Боги.
Я ложусь еще до начала комендантского часа, по телу расплывается слабая приятная боль, а, значит, ночь обещает быть спокойной.
День Третий
Предчувствие меня не обманывает.
Я просыпаюсь в приподнятом настроении: ни головной боли, ни снов, ни усталости – все вновь встало на свои места, череда событий отныне будет сменять череду событий как и прежде, циферблат более не собьется, стрелки часов не дрогнут, календарный лист не упадет раньше времени. Обыкновенное переутомление чуть не свалило меня с ног и ума, но я во много раз сильнее болезни, паразита и другого недуга – Я – Человек с поверхности.
Закончив умываться, я стягиваю волосы в слабую косу на бок; в дверь в этот момент начинает колотиться Золото. Слабые удары маленьких кулаков, периодический топот и нервный вздох подогревают меня не слабее пола с подогревом, я перекатываюсь с пятки на пятку и, глядя в зеркало, вновь включаю воду, только теперь делаю напор сильнее.
– Кара! – зовет меня Золото, и голос ее – еще звонкий, детский – ударяется о тяжелую дубовую зверь. – Кара, ты не одна!
Удивительные вещи говорит сестра, ибо сейчас я действительно одна. Сажусь на кресло и кладу ногу на ногу. Торопиться некуда, особенно, когда куда-то торопится сестра!
– Выходи, иначе я позову маму! – не унимается Золото и со злостью рвет дверную ручку.
– Будете колотиться вместе? – посмеиваюсь я. – Позови отца, пусть попробует вынести дверь.
Золото топает на кухню – квадратные каблуки бьются по полу, стучат по лестнице и пропадают вовсе. Я быстро выключаю воду и выбегаю из ванной к себе в комнату. В следующее мгновение слышу вернувшуюся сестру и крик матери о пустяках и небылицах, выдуманных дочерью, хотя она прекрасно знает, что я действительно докучала сестре.
Настраиваю себя на три первых урока чтения, равные трем часам за книгой, коих в школе у нас практически не было, а те, что имелись, находились в ужасном состоянии. По этой причине ученики читали лишь электронные варианты современной литературы. В основном, это были учебники по праву и законы, дополнительные материалы по управлению и ораторскому искусству. Я же отдавала предпочтение бумажным изданиям – спасибо за то моему отцу, Голдману старшему.
Я заглядываю в его кабинет и меняю книгу, отмечаю про себя тот факт, что отец сам никогда не закрывает дверь на ключ; и от чего потом удивление пропажи книг с полок? – он сам не забоится об их сохранности.
Литературу я не выбираю: хватаю наугад, и теория вероятности дарит мне «Прошлый век» – книгу-таблицу, в которой говорилось о сравнении былого мира и Нового Мира; бесконечные таблицы в толстом переплете.
Не могу не остановиться у стола и не заглянуть под него – трогать нельзя, но дело пагубной привычки; сила извне каждый раз толкает меня отсоединить корешки коробки из плотного картона и посмотреть на заветную бутыль с откупоренной пробкой и отпечатанным годом производства, который старательно затерт чьими-то пальцами.
– Миринда! – зову я горничную, когда спускаюсь на кухню позавтракать. – Миринда, ко мне.
– Да, мисс Голдман? – появляется она в арке, судорожно быстро поправив накрахмаленный воротник своего костюма.
– Свежий салат и стакан воды, Миринда, – по настроению выдумываю я. – Тебе десять минут.
Миринда кивает и двигается, а я проскальзываю рядом – чуть не сталкиваемся с ней; женщина успевает изогнуться: ее острые плечи отплывают в сторону, а ноги быстро перешагивают друг за другом. Я смотрю недолго на служанку и задумываюсь о том, что ею правило больше – страх или уважение? Глаза ее виновато опускаются на кухонный стол, руки скрещиваются на фартуке, и я спокойно отступаю – хватит пытаться что-то понять, Карамель, иди спокойно в свою комнату и выбери наряд на день. Твои мысли никому не нужны, твой внешний вид – необходимая и важная характеристика; мысли о глупых подчиненных тебе не помогут в учебе и на работе, а твое искусство управлять и уметь располагать к себе людей уверенной походкой – да.
Я поднимаюсь в спальню, вновь и вновь лелея от одной только мысли спокойного и хорошего утра. Под черное платье со свободной юбкой до колен я подбираю черные гольфы и красные туфли: открытый носик их выпускает пальцы, и я, еще не выйдя на улицу, ощущаю ледяной холодок ветров. Но подобные жертвы окупятся выражением лица Ирис, увидевшей меня в новых одеяниях. Я подбираю сгущено-карамельные волосы красной лентой, спускаюсь на кухню и завтракаю – получаю удовольствие от скрежета фасоли, редиса и огурцов на зубах, привкуса сливочного соуса. Запив водой, велю Миринде принести мне еще один стакан. Где-то вода – такая редкость, и эта мысль добавляет мне настроения, подытоживает, журчит над плечом… «Если отнимать, Карамель, – то все. Ты заслуживаешь этого и еще больше».
Я быстро встаю и иду к шкафам, черная мышка Миринда мчится за мной и как обычно подает пальто. Открыв дверь, она говорит:
– Вы прекрасно выглядите, мисс Голдман.
Я думаю что-нибудь ответить, но даже хорошее настроение не побуждает меня забыть про этикет: Миринда – прислуга.
На посадочном месте меня забирает автомобиль, и за рулем никого с янтарными, карими глазами – смешно и радостно! все осталось позади, все эти временные тревоги и невзгоды, сны и незнакомцы, инородные слова и такие же речи.
Я смотрю на сплетающиеся под нами мосты, смотрю на многоэтажные здания перекрывающие друг друга, и вдруг водитель сбивает меня вопросом, заинтересовавшись акциями отца. Первым на ум приходит мысль, что они работают вместе, однако осторожность нарушать я не спешу и ничего о семье не рассказываю. Уклончиво говорю, что Голдман всегда занимают лидирующие позиции на рынке.
– Вот уничтожим мы этих рабов в Остроге, а что дальше? – рассуждает мужчина, когда наш разговор заходит о внутриполитической борьбе Нового Мира и изгоев, находящихся под нами – это всегда сбивает с толку, потому что ты приучен к иному и с самого детства убежден, что других людей не существуют; но нет, эти бродяги ходят прямо под нами, живут за наши счета, получают от нас еду и кров и все, что требуется с них – самоотверженная отдача их работе, ибо если основания зданий не будут подлежать ремонту, Новый Мир обрушится прямо на их головы. – Кто будет работать на нас? Мы же рухнем!
И говорит мужчина уже отнюдь не о политике, жизни на поверхности и морали. Мысли его уходят в одно русло с моими: если дома при основаниях перестанут реконструировать – мы действительно просто рухнем и целая цивилизация падет от куска не прикрученного болта.
– Наслаждайтесь тогда, – спокойно отвечаю я. – Последний век живем… Доживаем.
Водитель косится, а я, оставив несколько серебряных карт, иду в школу.
Ирис ждет меня за раздевалкой, оценочным взглядом пробегается по одежде, когда я сдаю в аппарат пальто, но ничего не говорит. Ромео стоит у кабинетов второго уровня, Ирис ускоряет шаг и исчезает где-то, чтобы мы могли поприветствовать друг друга наедине.
Сначала я по-доброму смотрю на Ромео.
Но он, приблизившись, пытается взять меня за руку – я отстраняюсь и сию же секунду хмурюсь.
– Ну же… – тянет Ромео, как будто я ему чем-то обязана.
– Ну же? – сомнительно повторяю я. – Ну же? Я тебе что-то должна?
Его ставит в тупик мой вопрос.
– Ну же? – еще раз говорю я. – Что это значит?
– Я хотел тебя поцеловать, – сразу же признается он.
Я испускаю смешок – его подобие и мысленно ругаю себя за то, что позволила такую глупую эмоцию, такую глупую реакцию, но все же наивность Ромео меня выводит.
– Мы что, – шепчу я, – обезумевшие влюбленные или супруги?
Мимо нас пробегает маленькая девочка, и я бросаю кроткий взгляд.
– Серьезно, оставь эту идею, Ромео, – продолжаю я и смотрю через плечо.
Из лифта выходит группа учеников – разговаривая, они проносятся подле нас, в один из открытых кабинетов.
– Мне противна… – начинаю говорить я, но не успеваю закончить.
– Любовь? – прерывает меня Ромео.
Я не решаюсь повторить это слово. Оно не задевает меня – нисколько; просто оно омерзительно.
Любовь… да что такое любовь? Удар гормонов? Раньше люди не принимали лекарства или витамины, помогающие сдерживать «любовь». Самообладание – вот, что должно быть присуще настоящему человеку: истинному жителю Нового Мира. Любовь… сколько проблем следует от нее! Раньше люди губили себя и устраивали войны ради любви. Какие глупцы! Я бы хотела посмотреть на них со стороны и посмеяться. Хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ!
И также я слышала выражение «Бороться за любовь» – нравов у людей из прошлого не было вовсе. Обезумевший скот, безмозглые, беспринципные, аморальные звери, не достойные ступать вровень с нами – высшими людьми, с нами – Богами.
– Если я скажу, что люблю тебя… что ты ответишь? – спрашивает Ромео, заставив мое сердце дрогнуть – физические недуги были незнакомы мне, но слова юноши осколком ударяют в середину груди и расплываются по легким, бегут по артериям и прямиком импульсами нейронов в мозг.
– Если ты скажешь, что любишь меня, – еле слышно проговариваю я, чтобы меня не застали за подобной беседой, – я упрячу тебя в психушку. У тебя расстройство, Ромео.
Он отводит взгляд – но ненадолго.
Ромео-Ромео… Он просто пытается совратить меня.
– Ты не принимаешь лекарства? – интересуюсь я и делаю это не из-за беспокойства за его физическое состояние, а ради себя.
– Принимаю, – спокойно отвечает он. – Как и ты. Каждый месяц.
На прошлой неделе мы принимали витамины. Обыкновенно тем, кто не может сдерживать себя после приема лекарства, чье поведение – дивиантное, а неразумные/необдуманные/резкие/бессмысленные поступки обосновываются эмоциональным состоянием (чего на моей памяти было всего пару раз), вкалывают нечто более сильное. Тех – виданных мною – необразованных чудаков отводили в медицинский кабинет, проводили полный осмотр, после приема дополнительных лекарств они несколько недель проходили курс лечения у психолога и вот в их отныне светлые головы вбили, что чувства – любые: симпатия, злость, радость и уныние – это уязвимость, а Боги не могут быть уязвимыми. Но если ты не Бог, что делаешь на «землях» Нового Мира? – прочь! Вот и оно: они не оставят свои выстраданные лачуги-высотки, они не оставят свои выработанные профессии и работы, даже если немного не в себе, они избавятся от болезни, вырвут ее с корнем, удалят и вытащенный из тела и сознания зародыш кинут с одной из крыш, и болезнь уйдет вниз – в Острог. Это чистая нация. Я убеждена, что все люди должны жить спокойно, обязаны не тревожить друг друга и смеют не отвлекаться на эти пустяки, вроде желаний и влечения… И я не испытываю к Ромео никаких дикарских чувств. Я регулярно принимаю лекарства и полагаюсь только на свои убеждения, а именно: любви, как таковой, не существует.
– Мне нужно задать этот же вопрос твоему врачу? – спрашиваю я.
– Врачу? – повторяет юноша. – Врач скажет и проверит, что я исправно принимаю лекарства, а вот тебя отправят на обследование из-за твоей паранойи.
– Что ты сказал? – возмущаюсь я и смотрю на Ромео.
Я не знаю, что думать. Он шутит или нет? Передразнивает?
– Когда-нибудь ты поцелуешь меня? – почти с мольбой в голосе просит он, и меня отстраняет.
Я должна буду сказать родителям, что расторгаю наши отношения, и объяснить причину того. Я имею право сделать это прямо сейчас, но бедному Ромео придется пройти лечение, собеседования, и его не допустят до новых отношений около полугода, да и никто после подобного инцидента не захочет связывать себя с ним. Я перекрою ему воздух на поверхности, но буду уверена, что никакой вирус-червяк не пробрался в его голову и не съел нормальные человеческие качества, что никакой вирус-червяк не перебросился на меня.
Мне не хочется отвечать Ромео, мне не хочется думать об этом – подобные пошлости никогда не навещали мои мысли, и поэтому я растерянно гляжу на юношу перед собой и глубоко вздыхаю. Что подтолкнуло его на эти слова, действия, он сказал это необдуманно или долго вынашивал в своей голове и вот признался? – это хуже, это значит, что он уже потерян для меня.
– Мой первый поцелуй произойдет на свадьбе, – уверенно отвечаю я. – И если ты хочешь присутствовать на ней в качестве жениха, оставь эти глупые разговоры для безумцев и низших людей.
Не вижу продолжения беседы, резко отворачиваюсь и ухожу. Каблуки стучат по полу и отдаляют меня от Ромео, я стыжусь своих рассуждений и пытаюсь пристыдить себя за то, что мне стыдно. Какие странные эмоции последовали с моей стороны после его слов, наверное, я должна была прекратить беседу на корню, а не продолжать вести диалог с Ромео. Он больше не моя пара, он потерян, он – как то отребье из Острога, он – как люди былых времен: необузданное пламя в груди сожжет его изнутри как жгло миллионы исковерканных и изуродованных душ раньше. Поэтому люди Нового Мира избавились от душ и их понятий – чтобы обезопасить себя, чтобы спастись и искоренить последнюю свою уязвимость.
