Текст книги "Карамель (СИ)"
Автор книги: Кристина Тарасова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Дорога – выложенные плиты – обрывается перед аркой, а за ней – земля. Земля! Это слово снабжает энергией, эти слога вдыхают кислород в легкие, эти буквы сплетаются друг с другом, как кустарники и цветы, они приветливо машут своими озаренными солнцем ладонями и созывают к себе. Я дышу полной грудью, запрокидывая голову, и вижу живое дерево, что раскинуло ветви свои на красную кирпичную крышу, а корни пустило по небольшому дворику: его объятия падают на скромный дом в два этажа, за которым через деревянный низкий забор находится еще дом, за ним еще и еще. Я смеюсь, упав на колени, и подкидываю пригоршни песка, отчего те вздымаются в воздух и, пойманные потоком ветра, несутся от арки в сторону поселка. Этот мир для меня – этот Старый Новый Мир.
Мой смех подхватывает Серафим: он, спрятав руки в карманы брюк, вскидывает плечами, золотое лицо его украшает широкая улыбка, щетина блестит от солнца, а дикие волосы беспорядочно лежат на голове. И этого человека я хочу запомнить именно таким… он спас меня.
Поднимаюсь и встаю напротив юноши, ищу слова благодарности и даже как-то теряюсь от того; речи более не слагаются в моем сознании, слова не ложатся просто так на язык, мне не хочется заученных предложений, которые я могла часами репетировать перед зеркалом, мне хочется поделиться чем-то искренним и насыщенным – насыщенным, как кислород здесь.
– Я думала, я… – начинаю говорить, как вдруг запинаюсь, – прости, я не знаю, что могу сказать и надо ли вообще. Одним спасибо будет трудно восполнить все твои труды…
– Ты очень красива, Карамель Голдман, когда смеешься, – совсем об ином продолжает Серафим, и я понимаю его. – Это твой Мир. Не благодари меня за то, что итак принадлежит тебе.
– Ты спас меня. И я счастлива.
Нас обрывает заливистый хохот, на который мы синхронно оборачиваемся – небрежные волосы юноши рядом со мной переваливаются с бока на бок, мои волосы ударяют влажными концами о голое плечо. Мы видим, как по песчаной дорожке между домами бежит мальчишка – маленький, в смешных задранных зеленых шортах и в красных сапогах до колена, в руках у него ведро – ловко перескакивает с одной ладошки на другую. Мальчишка зовет кого-то и опять хохочет, в следующий миг перекидывает свое ведро через забор и под грохот его лезет следом. Вот и ребенок – дети, у которых нормальное, здоровое детство, у которых уютный дом и, думаю, поблизости семья.
Я оглядываюсь на свои былые многоэтажки – улица Голдман так далеко, но я не ощущаю от того страха или неловкости, я чувствую, что мой дом – здесь. Сама удивляюсь подобным мыслям, но не могу не радоваться в душе – я ликую! и улыбка вновь расцветает на моем лице.
– Твои первые впечатления, Карамель? – спрашивает Серафим – я молчу в ответ.
Молчу, и молчу не потому, что сдерживаю себя, а потому, что знаю – здесь слова не нужны, здесь правит миром несколько иное: качества – живые, человеческие; понимание. Люди из Острога знают цену вещам и умеют их беречь, я убеждена.
И вот взгляд мой опять падает на защитную стену – странно: прорастает зеленая трава – мягкая, средней длины, а за стеной черная грязь, смола, пепел, уродство. Улыбка падает в обратную сторону, и Серафим замечает это.
– Никогда не оглядывайся, Карамель, смотри только вперед, – говорит он и ловит мой взгляд, приподнимая уголки своих губ – я повторяю за ним, однако соглашаться не спешу.
Я переиначу его высказывание, ибо оглядываться следует лишь потому, что бы обратить внимание на друга или недруга, заносящего за твоей спиной нож.
Почему мне не удосужилось повстречаться с этим местом раньше? Люди счастливы, и мне не кажется это аморальным, их эмоции – открытые, чувства – открытые, речи – открытые: не отталкивают; магнитом приближают к себе и передают по частичкам Себя, восполняя целую картину Тебя. Я опять поднимаю глаза к небу, к солнцу и смеюсь, не понимая причин тому, кручусь на носках своих грязных, протертых туфель и громче прежнего смеюсь, отчего Серафим исходит на улыбку и с трепетом наблюдает за мной, гладя воротник пиджака и поправляя сбитую прическу. Арка роняет тень на мое лицо, но я спешу выйти к свету – обжигающему голую спину и открытые запястья, тайком пробирающемуся в разрез на платье – по щиколотке и к бедру: оно замирает, и дает мне волю движением.
– Этот мир чудесен, – роняю я одну из своих мыслей вслух, после чего возношу руки к небу – к солнцу, и ловлю лучи, прошу обнять меня крепче прежнего.
– И ты чудесна, – вполголоса отвечает Серафим, и поначалу мне кажется, что это шепчет ветер – так неслышно и аккуратно, боясь вспугнуть и прогнать.
Возглас извне отвлекает нас, возвращает обратно – как бы иронично прозвучало сравнение «с небес на землю», ибо последнее – то место, где я более всего хочу пребывать всю оставшуюся мне жизнь. На участке перед одним из домов – в один этаж, деревянного, со вставкой из кирпича бледно-желтого цвета, грохочет невиданное мной раньше существо – топот и рокотание его привлекают внимание нас двоих. Я приглядываюсь и признаю животное, не боюсь идти без моего друга и потому оказываюсь ближе – ноги сами скользят и проносят меня по выглаженной другими людьми тропинке вниз, с ухабами и камнями. Около поваленного подле пристройки дома сена стоит лошадь, тень от дерева падает на ее рыжий бок. Она пару раз ударяет себя мощным хвостом, отгоняя летающую мошкару, после чего поднимает свою огромную морду и смотрит на меня – бездумно смеюсь.
Из дома выходит мужчина и, облокотившись о забор, обращается ко мне:
– Понравилась? Это Руфина – моя любимая девочка.
Он кладет свою руку ей на спину, ведет к гриве, и пальцы его путаются в ней.
– Первый раз вижу лошадь, – признаюсь я, и тоже хочу погладить ее, однако волнение вмиг охватывает меня и победоносно укладывает на лопатки.
– Хороша, да? Тогда тебе еще коров нужно посмотреть, но их я уже загнал, – продолжает мужчина, и меня несколько смущает его обращение ко мне. – Если рано утром спаться не будет, можешь прийти – я выгоняю их на улицу.
– И они ходят прямо здесь? – Я мягко ударяю носком туфель о песчаную дорожку под собой.
– Прямо здесь, – соглашается незнакомец – на нем простая белая свободная рубаха и заправленные в высокие резиновые сапоги черные штаны. – Может, молока тебе принести?
Я замираю и оглядываю мужчину – вопрос его ставит меня в неловкое положение.
– Вы же не знаете меня, – спокойно, но не без кривого взгляда отвечаю я.
Принимать что-либо от чужаков ровно так же, как и предлагать им что-либо – нельзя. Мое лицо каменеет, а мужчина, накинув перевешанное через забор, тканевое пальтишко, встречает взглядом подбегающего Серафима.
– Она новенькая. – Кидается следом мой друг.
– Бестолковый, – шикает на него мужчина, – а ты думаешь, я не вижу? Сам погляди, какую принцессу привел.
Еще одно обращение – похлеще «ты» незнакомке. Проклинаю платье на себе, сбитые волосы и, небось, грязное лицо. Серафим посмеивается, хотя его только что прилюдно оскорбили, отчего я пребываю в недоумении: разве это не обидно?
– Все, кто к нам приходит, трогает землю. – Мужчина широко улыбается мне, как бы объясняя. – Живущим у нас такая традиция неведома, а вот только прибывшие первым делом падают на колени и хватаются за рассады.
– А много кто приходит? – интересуюсь я.
– В последнее время – нет. – Его улыбка скисает. – Тебе еще не рассказали? – Глаза его переплывают на Серафима – тот, переборов секундное недовольство, кивает и пытается выдавить улыбку, однако я вижу, с каким трудом она дается. – Тогда, думаю, недавняя случившаяся история в исполнении твоего друга еще впереди. Да?
Юноша томно выдает согласие, и рука его оказывается на моей талии, он отводит меня и роняет глухое:
– Еще зайдем.
Серафим отмахивается мычанием в ответ от мужчины и уводит меня за собой. Не знаю, можно ли с добром принимать произошедшее: мне показалось, или я увидела скрытую насмешку?
– Не обращай внимания, старик любит запугивать и новеньких и старожилов, – поясняет мне юноша, но я уже думаю об ним – здесь общедоступно то самое молоко, которое, по сути, могут позволить себе только богачи и элитные управляющие Северного района.
– Нас бы могли уже давно отлучить от Нового Мира и истребить, – говорит Серафим, когда я вновь любуюсь солнцем. – Но людям с поверхности нужны кое-какие предметы из Острога.
– Продукты? – уточняю я.
– В основном, да. Иногда растения. Все лекарства делаются на основе трав, которые собирают у нас. Деревья для декора тоже поставляем мы. Вроде как изгои, но в нас нуждаются. Новый Мир не существовал бы без Острога. Так же как лидер не существует без изгоя.
– Инь и Янь, – добавляю я.
– Именно, – посмеивается Серафим. – Но я до сих пор не могу понять, кто из нас темная сторона, а кто светлая… – он задумывается. – А где мой подарок?
– Остался дома, – признаюсь я и тут же исправляюсь, – остался в Северном районе по улице Голдман.
Мы обмениваемся смешками, однако Серафим все равно говорит, чтобы я не стеснялась своего былого дома и смело называла его таковым в разговорах с другими. Я спрашиваю, что означает буква «К» на подаренном кинжале. Ответ более, чем ожидаемый «От имени Карамель» – опять шепотом ветра роняет юноша и ведет меня по тропинке мимо домов. Я хочу возразить ему, хочу опять задаться вопросом о том, зачем дарить нечто дорогое тому, кого ты даже не знаешь, но Серафим опережает меня.
– Я сам делал его. Не пугайся. – Улыбка тянется по всему лицу. – Признаюсь, я занимаюсь изготовлением оружия, тем и зарабатываю на жизнь. Иногда катаюсь на поверхности, а иногда…
– Занимаешься похищением дочерей управляющих, – подчеркиваю я. – Ну да, у всех свои хобби. Так про что говорил тот мужчина? Что за случай?
Серафим сильно хмурится, не принимая мою шутку.
– Еще несколько месяцев назад сюда имел доступ любой человек с поверхности, – начинает он. – В основном, соглашались на путешествия в Острог подростки, которые не принимали определенные лекарства для своего возраста и которых распирало от интереса повидать мир «низших людей». Случился инцидент: один мальчик так грезил поездкой к нам, но его родители узнали об этом. Он из Северного района, что еще удивительнее. Обычно сюда спускаются из Южного района – все-таки ближе по духу люди. Нас чуть не отсекли от Нового Мира из-за этого.
– Что спасло положение? – спрашиваю я.
– За нас замолвил слово один из старожилов Нового Мира, – хитро улыбается юноша, а затем быстро меняет тему: – А почему тебя назвали Карамелью, Карамель?
– Да потому, что все гадкое поначалу сладко, – усмехаюсь я.
Мы сворачиваем на бетонную дорожку и поднимаемся на холм – там стоит большое, изогнутое в полукруг здание.
– Что это? – спрашиваю я.
– Резиденция. Здесь живут все с поверхности. Здесь живу я.
– Ты так и не рассказал, как попал в Острог.
Мы пересекаем калитку и идем по каменной дорожке, в правой внутренней части двора искусственный пруд, в левой части стоят пустые шезлонги.
– Родился, – сухо отвечает Серафим. – Мой отец – один из старожилов. Подружка, которая от него забеременела, была несовершеннолетней, и он отправил ее сюда.
– И где они сейчас?
– Мать умерла, а отец все еще в управлении. Конечно, бывает у нас… у меня. Но редко. Старается незатейливо переводить людей в Острог. Это он помог угомонить недовольных управляющих.
Киваю, и мы заходим в резиденцию. Освещенный коридор раздваивается как язык у змеи, хрупко-зеленый цвет плывет по простым обоям, желтые вкрапление под потолком добавляют окраса: мы внутри твари.
– Почему ты пошла со мной? – остановившись, вдруг задается вопросом юноша. – Почему поверила?
– Богатые, по сути, не живут, а бедные просто не выживают. Мне надоело это, понимаешь? – Мой ответ сполна устраивает его и, мягко пожав плечами, он выражает полное согласие. – Поверхность постепенно топит, медленно погружает обратно в воду и так до того момента, пока пятами не коснешься дна – воздух пережимают и позволяют захлебнуться. Я не хочу жить в таком мире.
Мы идем по правому коридору, выбираем правый острый наконечник языка змеи.
– Все мы спасаем сначала себя, – без утайки выдаю я. – Вот и я хотела спастись, но дорога эта заставила обдумать множество вещей.
Лицо Серафима ничего не выражает, и этого я боюсь больше всего – отголоски былого Нового Мира и фарфоровых кукол, что небрежно отталкивают тебя своим ропотом. Я решаю не продолжать мысль: хороню ее где-то на уровне сердца, чуть выше – к горлу, чтобы, в случае чего, можно было откопать ящик с размышлениями и поперхнуться песком.
– С утра все выходят на работу, – обыкновенно продолжает юноша, опустив все сказанное мной, но ответив интонацией сполна. – Кто занят в сфере производства, кто животных кормит, кто их разводит, кто в районы ездит – на Золотом Кольце в нижних отделах частенько требуется помощь, да на лестницах часто перепадает попрошайкам. – Теперь песочные обои с золотым орнаментом отражаются в глазах юноши. – Дела есть и дел много, несмотря на то, что мы очень маленький городок. Да, мы отдельный город! – Уверенно качает головой он. – Мы считаем себя Новым Миром. – Из его уст это звучит как отчеканенная годами мысль. – Мы – Новый Мир, но у нас нет управляющих. Каждый живет так, как считает нужным – мы знаем людей с поверхности, поэтому понимаем, на кого можно равняться, а на кого нет, за кем можно следовать, а в чью сторону даже смотреть не стоит.
– Мы часто говорим, что мы – Боги. А, знаешь, все Боги уже давно спустились на Землю.
Серафим не отвечает.
Со стороны анархистов мысль его очень сладка, но мне кажется неправильной – не в полной степени. Без кнута люди слабеют, люди глупеют. Должен быть управляющий, должен быть кто-то «Над».
Двустворчатая дверь выводит нас на задний двор.
– Хочу познакомить тебя с человеком, без которого моя жизнь просто бы не имела смысла, – улыбается юноша и ведет меня за собой.
Несколько шезлонгов, шесть прекрасных клумб внушительных размеров, образующих сердцевину цветка и пять лепестков и скромный одноэтажный домик с открытой гаражной дверью. Последние камни из туфель вываливаются на отчищенную дорогу.
– Это наш технарь – Б-Нель, – говорит Серафим, указывая рукой на человека, копающегося в каких-то металлических трубах при входе.
Он слышит, как мы подходим и поднимает косматую голову – девушка. Она встает с колен, откладывает собранный материал подле и идет навстречу к нам.
– Карамель? – радостно восклицает девчачий голос, и незнакомка бездумно кидается на меня.
Не успеваю ни пискнуть, ни отпрянуть, ни отойти – Б-Нель обнимает меня; так дерзко и откровенно – обхватив всю спину своими грязными руками, закинув свой подбородок мне на плечо.
Серафим видит мою растерянность и негодование, тут же хватает Б-Нель за руку и подтаскивает к себе.
– И меня обними, – по-доброму улыбается он, обхватывая девушку точно также в ответ, но я с недоверием гляжу на них.
Она отстраняется от парня, и я могу увидеть ее лицо – пытаюсь вспомнить: кажется, что раньше мы уже пересекались с ней.
– Б-Нель очень дружелюбная, – пытаясь оправдать ее нелепое поведение, говорит мой друг.
– Мой мальчик много рассказывал о тебе, я так рада, что ты присоединилась к нам, – слишком мягко, словно щебечущая птичка, произносит девушка и, вижу по взгляду, вновь хочет обнять меня – сдерживается.
«Мой мальчик» бьет по уху и вызывает отвращение.
– Все, что связано с техникой – к Б-Нель. – Серафим ласково глядит на нее, а потом переводит свой взгляд на меня. – Система охраны, камеры видеонаблюдения, взломы и все в этом духе. У нас есть глаза повсюду.
– Погодите-ка, – соображаю я, – то есть вы можете вообще весь Новый Мир лишить питания?
Б-Нель кивает мне.
– И почему не сделаете это? – посмеиваюсь я; будь у кого-то из управляющих возможность похоронить Острог раз и навсегда (наплевав на поставки и выкуп товаров) – он бы этим воспользовался.
– Мы не хотим устрашения и войны, – поясняет девушка. – Мы хотим мира.
Я присматриваюсь к ее чертам лица – она несколько похожа на меня, лишь только лицо более вытянутое. Прямой нос, пухлые губы нежно-розового оттенка, темно-коричневые брови с мягким изгибом, глаза голубого цвета. В памяти проплывает образ девушки – пепельно-грязные волосы скручены в низкий хвост, та незнакомка одета во что-то похожее на пижаму, какие выдают в больницах. Она смотрит в камеру, снимающую ее чуть сверху – мне в глаза – и плюет. Камера переключается на ту, что дальше – навстречу девушке идет охрана. Двое мужчин хотят схватить ее, но она резко уворачивается и бежит вперед. Номера палат, столики на колесах с подносами, тусклый свет от приглушенных ламп. Девушка что-то кричит; не могу вспомнить. Пытаюсь читать по губам… Бес? – нет, не может быть! Я вижу то, что сама желаю увидеть, и не всегда увиденное – истина.
Не могу вспомнить, что дальше… Какие-то помехи; визг людей, женский вопль, стоны. Картинка в голове проясняется: девушка в одной из палат – она держит в руке пистолет. На нее бежит охрана, еще не ведущая о существовании оружия в помещении. И кого же она убила ради него? – выстрел и крик сливаются в общую композицию, голос на этажах начинает вторить о вооруженной цели и просит немедля покинуть здание во избежании иных травм. Щелчок! Дочка какого-то успешного и некогда влиятельного человека в Новом Мире оказалась в психиатрической больнице, где, соответственно, и устроила бойню спустя несколько дней лечения. Откуда она взяла оружие? – черт его знает; так и не выяснили.
Люди Нового Мира не привыкли, когда что-то идет не так, как они задумывают.
– Я помню тебя, – вдруг говорю я. – Помню тебя по новостям… Ты та сумасшедшая..!
– Ты не знаешь, что ей пришлось пережить, – вступается Серафим.
– Это не делает ее сумасшедшей в меньшей степени, – язвительно бросаю я и слегка отступаю назад. – Что это за объятия? Демонстрируешь свой фирменный захват для удушья?
Б-Нель растерянно смотрит на меня, но молодой человек рядом сдал ее уже с потрохами.
– Карамель! – шикает на меня он.
– Ты же психопатка и убийца, – продолжаю я, будучи не в состоянии остановиться. – Ты делала это из-за любви. Сумасшедшая влюбленная, я вспомнила заголовок! Все, познающие это чувство, – безумцы.
– Кара! – Рассерженно глядит на меня юноша.
Кара. А я-то думала, меня больше никто так не назовет, и это удушающее сокращение сгинет вместе с высотками Северного района.
– Не надо так… – Б-Нель обращается к Серафиму, кивает ему, спокойно разворачивается и идет обратно к гаражу. – Она права, не оправдывай меня.
Силуэт ее скользит сквозь бросаемые солнцем лучи, походка горда, плечи расправлены, а подбородок вздернут.
– Надо было тебе это говорить? – шепотом спрашивает парень.
Это ведь она… я узнала ее, ибо совсем недавно наблюдала повтор той хроники. Значит, Б-Нель… девушка по имени Б-Нель, но кого она звала?
– Дочка управляющего, перебежчик и чокнутая – чем не команда? – Закатываю глаза, после чего взвываю: – Не могу поверить, что ввязалась в это.
– Не могу поверить, что твой мозг такой же плоский, как у всех людей Нового Мира, – парирует юноша.
– Не забывай, что твой отец оттуда!
– А я не обмолвился ни разу о том, что он умен, иначе бы не связался с несовершеннолетней и не вывалил в этот грязный мир меня.
Я чертыхаюсь, опять дотронувшись нутром и мыслями до янтарных глаз, вязну, и не могу отвести взгляда, хотя ощущаю волны недовольства, бьющиеся в моем внутреннем океане. Б-Нель вдруг роняет инструменты, но никто не кидается ей помогать. Она присаживается на колени и собирает их, Серафим все еще оценочно смотрит на меня – его злость оправдана: вместо слов благодарности я извергаю мешки с грязью.
– Ради кого она это делала? – не без отвращения спрашиваю я – в новостях не указывались имена; сказали лишь одно: сошла с ума от любви. – Для кого? Ему это надо было? Он это оценил?
– Оценил, – кивает юноша.
– Тебе откуда знать?
– Б-Нель мне все рассказывает, у нас нет тайн друг от друга. Это нас сближает, а вас – наверху – отстраняет.
– Вас… – передразниваю я. – Опять закинул меня обратно на судно поверхности? Может, сдохнуть на борту было не такой уж и глупой идеей?
– Карамель, прекрати…
– В следующий раз она перестрелку в честь тебя устроит? – посмеиваюсь я. – Странно, что ее именем не назвали какие-нибудь выходные. «Б-Нель – потрошитель» или «Кровавая Б-Нель».
– Ты никогда не любила? – вдруг спрашивает сама девушка, я оборачиваюсь на нее, хочу ответить, но она не дает: – Я имею в виду не только любовь к противоположному полу. К друзьям, к семье. Никогда?
Недолго думаю.
– Никогда.
Она замечает мою ложь и, склонив голову, продолжает заниматься своими делами.
– Карамель, мы… – начинает Серафим.
– Не надо, – кидаю я.
– Ты должна уважать каждого, кто находится в резиденции, ведь мы одна семья…
Юноша не договаривает: мы вдруг слышим мужской бас с другого крыла резиденции, я вижу мелькнувший силуэт. Серафим недолго противится, но говорит, что вынужден оставить нас, после чего уходит помогать кому-то.
Девушка скидывает инструменты, вновь припадает на землю и собирает оставшееся.
– Не скажу, что это очень волнует меня, – мягко подступаю я. – Просто интересно…
– Зачем я убила тех людей? – резко спрашивает Б-Нель и встает.
Пепельные волосы небрежно ударяют по острым плечам – я вижу грязь на левом виске.
– Ты выглядишь уставшей, – резко меняю тему разговора.
– Бессонница, – отвечает девушка и указывает мне на шезлонги. – Можем поговорить там.
Я соглашаюсь, и мы идем. Начало знакомство было положено не с того кирпича, но, если я в действительности хотела остаться тут, следовало бы устранить неполадки.
Б-Нель ложится на шезлонг, зонтик отбрасывает тень на ее лицо: худые руки блестят от солнца; на девушке простая красная майка и обтягивающие черные джинсы, какие-то спортивные тапочки; замечаю черный камень в продолговатом футляре на цепочке, обмотанной вокруг ее шеи.
– Что это? – спрашиваю я.
Точно также выглядело фамильное кольцо семьи Голдман.
– Уголь, – с улыбкой отвечает Б-Нель, – какая дешевка, да? Когда я работала на добыче угля, смастерила себе кулон.
– Дешевка? – повторяю я.
– Ага. – Б-Нель касается камня. – А что – у вас в Новом Мире цены до того подняли, что уголь продают наравне с золотом?
Даже дороже! Она посмеивается, видит мое недовольное лицо и тут же стирает с лица улыбку:
– Ты ведь не серьезно? У вас это драгоценность? – восторгается она – эмоции ее живые и сбивающей с ног волны бьют при каждом обращении. – Мы топим уголь для тепла. АндеРоссия как раз находится над месторождениями некоторых природных ископаемых.
– АндеРоссия? – вспыхиваю я. – Так это правда?
Интерес во мне разжигается с невероятной скоростью, я вспоминаю все небылицы и страшные истории, которыми обыкновенно мы запугивали друг друга в младших классах.
– Что? – удивляется Б-Нель. – Существует ли она? Конечно да. Многие представляют себе, что под Новым Миром испорченная почва, кратеры, чудовища и все в этом духе, – смеется девушка.
– А я считала, что Острог находится не за пределами Нового Мира, а прямо под ним, – признаюсь я.
– Только представь: все, чему учат детей Нового Мира в школах – ложь! – Губы Б-Нель сжимаются и тут же разжимаются. – Они закрывают ваши глаза на истину и предоставляют цветастый фантик от конфетки. Пустой фантик.
Я смотрю на солнце – глазам непривычно больно, но мне нравится. Трогаю саму себя, как бы боясь отойти от сна и оказаться вновь в промятой мной постели на втором этаже дома по улице Голдман.
– Когда ты мал, ты думаешь, что есть одно живое место на Земле – Новый Мир, – нарочито произносит девушка и качает в такт своим словам головой, плечи то и дело вздымаются, а я наблюдаю за тем, как тень проскальзывает с груди на ключицы и обратно. – Подрастая и набираясь знаний, ты узнаешь про Острог. По достижению зрелости перед тобой открывается АндеРоссия.
– Почему вы не объединены? – спрашиваю я.
– Острог – деревня; маленький отросток АндеРоссии, – отвечает Б-Нель. – А Новый Мир – наш купол. Новому Миру можно сказать спасибо хотя бы за то, что именно его жители возвели защитную стену.
– На этом список добрых дел Нового Мира заканчивается, – ехидно подмечаю я.
– А строительство проходило по проектам ученых АндеРоссии, – улыбается Б-Нель.
– Я просто не понимаю, – восклицаю я, – зачем во всем выставлять Острог виноватым, если существует еще один город?
– Мы – изгои, – шепотом отвечает девушка. – Всем нужен герой и виноватый. Нам выпала доля вторых.
Я соглашаюсь.
Когда Карамель Голдман пришла на учебу в школу Северного района и познакомилась со своими будущими однокашниками на много лет вперед, они все вместе отправились до Золотого Кольца по мостам, тянущимся под и над главными зданиями Нового Мира. Дети рассказывали о том, что знали про место, в котором живут и воображали себе другие города. Помнится, девочка по имени Лилит – на год старше других ребят (ее потом перевели на курс выше за отличную успеваемость) сказала, что АндеРоссия, должно быть, тоже изящна и грациозна как сам Новый Мир. Она слышала это странное слово от своих родителей.
Вот и все, что требовалось молодому мозгу для работы – маленькая искра; розжиг был произведен. В АндеРоссии прокладывались дороги-перевертыши, люди ходили вверх ногами, а магазины работали только ночью – фантазии оплетали и создавали Мир, которого не было, но который действительно существовал все то время, что шли года, а будущие управленцы росли и позабыть позабыли о своих детских грезах.
Карамель была поймана своей матерью на верхнем этаже Золотого Кольца и в момент отправлена домой. На друзей возложили табу, и только с разрешения отца – к более осмысленному возрасту – появилась Ирис.
– Знаешь, меня всегда мучил один вопрос, – интересуюсь я – аккуратно, незатейливо, боясь оплошности, – если скинуть с крыши здания Нового Мира огрызок, он приземлится кому-нибудь на голову?
Первые секунды Б-Нель удивленно глядит на меня, затем посмеивается, а уж потом, не сдерживаясь, хохочет.
– Прекрати! Ты шутишь? – повторяет девушка. – Ты оказалась в месте, которым твои учителя и родители с детства тебя запугивали, и все, что тебе интересно – огрызок, спущенный вниз?
Б-Нель выпускает очередной смешок на мое согласие в виде кивка.
– Когда ты смотрела вниз, – успокоившись, начинает она, – что ты видела?
– Темнота. Пустота. Черный занавес.
– Когда люди из АндеРоссии смотрят вверх, они видят все то же самое. Это проекция. Чтобы два мира – Новый и Нижний – не могли увидеть друг друга.
В этот момент во мне просыпается непреодолимое желание посмотреть на высотки, но из-за холмов их не видно – удивительно; как будто они никогда и не существовали. Ощущаю на себе взгляд Б-Нель, пытаюсь игнорировать его и поэтому осматриваюсь: солнце, земля – все, что было мне так чуждо.
– Я знаю, о чем бы ты хотела спросить меня на самом деле, – говорит девушка. – И мой ответ: да. Он того стоил.
Боюсь поинтересоваться чем-нибудь еще, чем-то прямо или косвенно касающегося этой темы. Любовь – запрет, а разговоры о ней ставят меня в тупик. Но я рада, что Б-Нель первая начала. Она закрыла глаза на то, что я ей наговорила.
– Прости, что так резко и грубо обошлась с тобой в первую же встречу. Я, наверное, испугалась.
– Мудрым в жизни бывает не тот, кто познал и познает науки, а тот, кто испытал и испытывает чувство любви, – шепчет она, будто цитирует или вспоминает кого-то. Взгляд ее затуманен, лицо серьезно, плечи напряжены. – Скажи мне, Карамель… Скажи, Карамель, ты любила?
Хочу, чтобы Серафим вернулся быстрее; не желаю продолжать более разговор! Лицо мое багровеет, и я пытаюсь успокоиться.
– Да, – срывается у меня с языка. Что-то тяжелое падает мне на плечи, тянет следом в пропасть. – Да, любила.
– Расскажешь мне, как ты его потеряла?
– Это был несчастный случай, – начинаю я, но голос срывается – делаю паузу.
– Карамелька! Карамелька! – слышу детский крик у себя в голове.
Из сада. Я стою на краю здания и гляжу, как я думаю, в Острог – ни мать, ни отец не могут воспрепятствовать сейчас тому и я, нарушая все запреты и правила, тону в мертвой темноте, которая кажется мне по малым годам задорной и неизведанной раскраской. Зов отвлекает меня – я разворачиваюсь и бегу.
– Найди меня, Карамелька! – задорно продолжает звать меня голос.
Пробираюсь мимо деревьев, проползаю под свисающей низко-низко ветвью, вдыхаю запах зелени – кругом клумбы и цветы. Маме так нравилось заниматься садом, она любила наблюдать за Бесом, который обыкновенно сидел на качелях.
– Карамель, – прерывает мои мысли Б-Нель, и я с неохотой смотрю на нее – она заставила меня это вспомнить. – Карамель, тебе с этим жить, – говорит девушка, – и ты не можешь постоянно делать вид и пытаться убедить саму себя в том, что ничего ужасного не произошло. Это было и никогда не покинет тебя. Ты должна принять случившееся.
Я выхожу на мост – тогда я их еще не боялась. Вспоминаю, что оставила дома какую-то мелкую вещь – нечто незначительное; могу вернуться, могу не возвращаться: понимаю, что хуже в школе мне без нее не будет.
– Бес, подожди меня! – кричу я и шагаю обратно в сторону нашего дома.
Оборачиваюсь, думая, что Бес мог не расслышать меня – так и есть; он бежит по мосту дальше, смеется, трогает каждый болтающийся фонарик, что попадается ему под его плотные детские пальчики.
Вижу, как с одной из воздушных полос машина слишком резко перестраивается на нижнюю, еще ниже, ниже, и я уже понимаю, что она спускается не сама, а падает. Хочу крикнуть, хочу позвать его. Дергаюсь вперед – на мост, но резко останавливаюсь и отпрыгиваю назад; я не успеваю разглядеть того, кто находится за рулем, автомобиль проносится и ударяется носом о перегородку моста, с грохотом переворачивается и проезжает на верхушке.
Более не держусь. Кричу, что есть сил.
– Бес! Бес! – повторяю я, в надежде на то, что так хоть что-нибудь изменится: он откликнется и махнет мне вновь рукой, протянет карамель, покажет фонарик, который уже заржавел. – Бес! Бес! Мама! Папа! – зову их. – Помогите! Бес!
Но я не вижу моего мальчика. От машины шлейфом тянется дым, в мосту осталась пара глубоких выбоин, металлический забор отправился в Острог.
Другие автомобили не останавливаются, им дела нет до того, что здесь случилось. Я зову на помощь, машу руками, плачу. Сколько мне было? Девять лет? Меньше? А ему? Сколько Бесу? Пять? Я водила его каждое утро на подготовительные занятия для будущих учеников гимназии Северного района.
Кто-то хватает меня – оказывается, мать из сада видела все, что случилось.
Появляется худой силуэт отца. Он бежит на мост, перебирается через разбитую машину, на секунду останавливается напротив лобового стекла, присаживается – смотрит на водителя. Не помню, скончался ли тот сразу или потом в больнице.
