Текст книги "Карамель (СИ)"

Автор книги: Кристина Тарасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Я хочу запомнить этот момент таковым, хочу запомнить Новый Мир таковым: пускай он остановится и даст мне немного спокойствия и расслабления – немного, умоляю. Я не хочу думать о чем-либо, я просто хочу дышать. Дышать на поверхности и знать, что завтра грязный запах использованных полотенец Картеля не ударит в мой нос, что незнакомый человек не попытается увязаться за мной в низовьях Южного района, что мой мир останется былым – Старым Новым Миром.

Я встаю и одеваюсь, размышляя о сестре и о том, что все сказанное ею может выйти боком. Но этот выбор также ее – я не могла ни на что повлиять; маленький повстанец – меньше родительского присмотра и давления со стороны, она бы слагала великие речи и вела людей на угодные ей дела.

В кабинете отца выбираю себе книгу – хочется что-нибудь из некогда русских писателей, каковых сохранить в мире литературе удалось в минимальных цифрах. Многие люди бежали за спасением с других континентов в Евразию, где и нашил себе приют. Более отрешенные переселенцы, а затем и неблагодарные начали повышать свои голоса, требовать более выгодных для существования их условия и вытеснять коренной народ, попутно сталкивая настоящую – Истинную, как ее звали – власть. С тех времен Новым Мир преисполнен людьми разных былых миров – все вперемешку: русские ошиваются в Остроге, жители европейских стран меньших размеров – испанцы, французы, итальянцы и другие (признаться, многих я не знаю) – пропали вовсе, а, если и топчут земли где-то в Южном районе, то с большой осторожностью и будучи предельно аккуратны, дабы не опровергнуть сложившуюся в целые века историю. И вот очередь дошла до иных народов; иные народы – с иных континентов – они отныне правили наверху. Доброта первых их же и погубила.

Я стаскиваю с полки книгу автора со сложной двойной фамилией и, больше ни о чем не размышляя, направляюсь к себе читать. Вскоре Миринда стучится в комнату и сообщает о приезде курьера – из фирмы доставляют террариум, устанавливают его на тумбу, рассыпают субстрат, прикрепляют все необходимые детали и не забывают про укрытие-череп.

– А где ваш питомец? – спрашивают меня, когда я расписываюсь за полученный заказ в бланке и отдаю бумагу обратно.

Отвечаю, что в силу своей раскрепощенности и дозволенности со стороны хозяйки изведывает просторы постельного белья.

– Смело, – кивают мне.

Не обходится и без непрошеных с моей стороны слов – я узнаю про то, что в моменты стресса пауки зачастую скидывают со спин своих ворсинки, которые могут аллергической сыпью оставить отпечаток на теле человека. Уверяю в ненадобности сего, а паук выползает из-под шелковых тканей и останавливается на подушке – мы смотрим на него.

– У нас не бывает стрессовых ситуаций, – вру я, улыбаясь. – А корм вы привезли?

Мне вручают ключ и оповещают о том, что тот находится внутри тумбы за запертыми дверцами, после чего оба курьера – один устанавливал, другой наблюдал и вел со мной беседу – покидают стены дома по улице Голдман.

Я подхожу к кровати, кладу ладонь перед пауком раскрытой, а другой рукой подталкиваю его на себя, после чего переношу в террариум. Эмоции новосела остаются для меня неясны, и я, не торопясь, присаживаюсь на колени к тумбе, за дверцами которой потаенно укрыты пакеты с мертвыми мотылями, насекомыми, странно-безобразная крошка, листья растений и банка с несколькими живыми грызунами. Неприязнь не касается меня – мышь с половину ладони оказывается подвешена за собственный хвост у меня между пальцами, и я опускаю ее в террариум. Бедное животное искрится с места на место, волнуется, издает попискивания и бегло перебирает своими крохотными розовыми лапами. А паук, затаившийся в листве и не воспроизводящий никаких движений, будто бы не замечает мышь, снующую из угла в угол его укрытия. Та, на удивление быстро оторопев, попрощавшись со страхом и порезвившись, останавливается подле поилки и желает утолить свою жажду. Распечатанная бутыль стоит рядом с тумбой, вода – неаккуратно налитая в поилку – расплескивается от каждого смешного толчка лап мыши, а вот лапы паука медленно переносят его тело в сторону добычи. Грызун озирается, смотрит на него – он замирает; взгляд черных, с маленьким проблеском глаз изучает слившегося с листвой хищника, и тогда тогда глупая мышь продолжает пить. Я сама, присев рядом, выжидаю момента охоты, погони, ловли. Грызун отстраняется от поилки и решает пробежаться рядом с хищником – выстрел! неверный шаг. Как только паук оказывается в нескольких сантиметрах от мыши, молниеносная скорость его движения запрокидывает тело на крохотного глупца, мохнатые лапы стискивают добычу и продолжительно душат, пока мышь не перестает дергаться.

Я отхожу от террариума, пребывая в легком экстазе; увиденное мной – непередаваемо, и от того я не сдерживаю улыбку. Вот бы я тоже могла стать пауком…

Но я чувствую, что мы – лишь жалкая крыса, отвлекшаяся на поилку с водой и решившая утолить свою жажду. А паук… паук – это стены Нового Мира. И сейчас они, как никогда раньше, лапами своими ухватились за мое горло.

Миринда готовит по велению отца мне обед и преподносит его в комнату. Я съедаю порцию супа, после чего возобновляю свое чтение.

Мать, должно быть, сидит у себя в спальне. Я не слышала ни как она приходила, ни как уходила – пустое окно; я понимаю ее – выход на улицу при сложившихся обстоятельствах будет приравниваться к попытке самоубийства; шаг на мраморную плиту – и вот чужие люди докучают с интервью. Именно поэтому я все еще в некотором восторге – и в этот же момент страхе – после выходки Золото. Ей все ни по чем, любая неприязнь по плечу – теперь я еще больше в этом уверена; страх вспугнул даже ее мать, но не саму девушку – все шоу, и она – главная звезда на нем.

Отец долго не возвращается с работы, время близится к комендантскому часу, но я не волнуюсь – не волнуюсь за него; думаю, что он задерживается, пытаясь наладить отношения с семьей Тюльпан, которая более других сейчас меня волновала. Закон перехитрить возможно, а вот личную обиду законопослушного – нет. Я грежу тем, чтобы хотя бы Винботтл отступили от семьи Голдман. Дочитываю последнюю страницу – главный герой умирает – и ложусь спать.

Более я ничего не в состоянии сделать. Новый Мир – мой личный – рушится.

День Шестой

– Проснись, Карамель! – слышу я голос отца, и уже проклинаю это утро.

По каким причинам я должна вставать в официальный выходной против своей воли и с каких пор отец пребывает в моей комнате?

– Карамель! – повторяет он, на что я открываю глаза и поднимаюсь.

– Ты никогда не будил меня прежде, – говорю я, сонно протягивая слога и поправляя пижаму.

– И никогда не занимался должным образом твоим воспитанием. Может, поэтому сейчас почти весь Новый Мир ненавидит тебя?

– Почти? – усмехаюсь я.

– На твоей стороне сейчас только твоя семья и Ромео.

Мужчина отступает к дверям, а я скидываю ноги с постели в теплый выкрашенный ворс. Хочу задаться единственным вопросом, но долго мусолю его на языке, после чего решаю озвучить.

– Я могу увидеться с Ромео?

– Ему запрещено, – отчеканивает отец, будто готов он был именно к этому вопросу. – Никакого контакта, Карамель, ни устного, ни письменного, – поясняет он, и я вздыхаю.

– Так зачем ты разбудил меня?

Интонация моего голоса рубит постепенно теплеющий отцовский взгляд, и тот опять становится каменным булыжником.

Я оглядываюсь и вижу рядом со скомканным одеялом длинный чехол для одежды.

– Празднование моего повышения, – говорит отец с тем же заученным и отточенным до великолепия мастерством; он знал наперед каждый мой возглас и в минимальное количество слов уложил ответы на них. – Ты наденешь это, Карамель. – Глаза режут чехол рядом. – Но сначала умоешься, накрасишься… и сделаешь все то, что делают девочки, когда пытаются показать, будто у них все в порядке.

– Ты серьезно? – посмеиваюсь я. – С каких пор ты этим занимаешься?

Он не дает разрастись язве сполна, острые ветви ее обрываются от голоса-топора.

– За нами будет пристальное внимание со стороны прессы и охраны. Веди себя достойно, Карамель. – Почему-то именно эти слова шлепают меня больней всего. – Я-то знаю, что ты… нормальная.

И последнее звучит уже спокойней, изрешетившая его тело изнутри злость прячется в дальние углы, давая волю искренности и спокойствию. Я киваю отцу. Это был Комплимент? – странный, но при нынешних обстоятельствах мне не выбирать.

– Тебе несколько часов на сборы. Как будешь готова – зайди в кабинет. – Отец хмурится, задумывается: говорить что-то еще? – Это твой единственный и последний шанс, Карамель, – я вслушиваюсь в его наставления, – шанс заявить о себе как о человеке, который может не просто управлять Новым Миром, а хотя бы достоин жизни на поверхности. – Плечи его расправляются, тонкие пальцы как обычно прыгают на дверную ручку. – Я на тебя надеюсь, дочь, не подведи.

Он уходит, оставив меня с мрачными мыслями. И томным, веющим тоской, старыми книгами и дорогим парфюмом, ароматом, что лентой поволокся за пределы комнаты, но ударился о двери и остался со мной. Так пахло в кабинете – вместе с легкими проблесками алкоголя и новых бумаг; но сейчас отец принес в мою комнату иные запахи, каковые я еще не встречала в совокуплении привычных мне. Я пытаюсь вспомнить, когда он был здесь в последний раз по своей воли – до того момента, как я закрылась на замок, объявив о строжайшем обете посещения моего личного угла. Неряшливые воспоминания толкаются, и я решаю попросту оставить их.

Кормлю паука присыпкой, зашвыриваю пищащую крысу в террариум, не желая того, чтобы туши их разлагались в коробке за дверьми тумбы. После всего я отправляюсь в ванную комнату, где скоропостижно принимаю душ, мою волосы и сушу их полотенцем. Возвращаясь к себе, замечаю Золото – останавливаюсь. Девочка поджимает дверь своей комнаты, на ней белое платье чуть ниже колен со смешными рукавами-фонариками и белые босоножки. Хочу пустить шутку по поводу ее внешнего вида и отсутствия вкуса матери, нарядившей ее в это, но сестра обращается ко мне раньше.

– Мы с тобой, Карамель, – шепотом произносит она, опускает взгляд и уходит, не порываясь добавить ничего более.

Неужели она все это время ждала моего появления, чтобы высказаться в одно предложение? Пытаюсь не думать о словах Золото – они также губительно влияют на меня и мой настрой. Растерявшись, оглядываю темные стены коридора, после чего возвращаюсь к себе.

Я открываю чехол, лежащий на кровати, достаю вешалку с платьем белоснежного цвета, вползаю в него без труда – оно красиво подчеркивает грудь, хорошо сидит на бедрах, но простой крой заставляет в зевоте прикрыть рот. Юбка бесформенно падает в пол; вырез – его отсутствие – воротника стягивает горло тугой повязкой, рукава обтягивают от плеч до запястий, а в спину ссадит корсет. Лучшее из этого сделать невозможно; окончательно испортить – да, исправить – нет. Примерка окончена – теперь знаю, как выглядит то, в чем я должна буду порхать перед камерами, и тогда я раздеваюсь и иду к зеркалу. Белые стрелки на глазах сверху прорисовываются дрожащими пальцами моих рук, черные стрелки резкими мазками оказываются снизу – они пересекаются и смыкаются в единое целое; как тот символ на шкатулке с кинжалом – Инь и Янь.

Так смешно и горько воедино становится мне, что я не удерживаю слабой ухмылки в собственный адрес – в начале недели у меня не было никаких представлений о том, что может случиться, о том, что все начнет рушиться: медленно, прямо у меня на глазах; но это происходит – темп сменен, ритм жизни сбит: теперь я барахтаюсь на поверхности как в собственных снах.

Губы оставляю без помады – иначе вычурно, на ногти креплю черные матовые наклейки – готова.

Из шкафа я выуживаю босоножки без каблука – на них переливающиеся от света ламп камни по длине замков; волосы в спешке оказываются высушены полотенцем, и лишь маленькие, крохотные естественные завитки остаются у лица – сами локоны я подбираю заколкой сбоку.

Мы – ваши Создатели?

Я пытаюсь улыбнуться себе, но улыбка эта больше похожа на оскал – тот звериный, отцовский.

– Миринда, подай пальто!

Пока я надеваю нижнее белье, служанка приносит мне верхнюю одежду и с тысячными извинениями покидает стены комнаты – знала бы она, что нагота не смущает и не отсекает, а придает совсем иные силы.

Оставшись одна, я закрываю дверь на замок, падаю на колени у кровати и достаю шкатулку, заброшенную туда с мольбой остаться незамеченной. Я выхватываю кинжал и сжимаю рукоятку в пальцах так, что они краснеют от натуги; ослабив хват подношу к левой руке и веду тонким острием по запястью – вот, что ново: никогда меня не посещал подобный интерес. Я вдавливаю – слабо – нож и тут же отстраняю его, не понимая, как люди могут умышленно нанести себе вред подобным образом. Глупая, глупая девочка, сидит сейчас, заперевшись в своей клетке, которая – одна из разделов клетки под большим колпаком, и балуется с оружием, которое никогда не должно было попасть ей в руки. Я вновь веду лезвием по коже и наблюдаю за тем, как она проминается, а следом остается тонкая белая полоса – не больно. Для этого, Карамель, ты явилась сюда? Опусти свои грехи и сделай, что хочешь, внушаю я самой себе, после чего захватываю кинжал в правую руку, а в левой зажимаю платье – делаю надрез, руками рву.

Из коридора доносятся чьи-то шаги – топот каблуков, но не шустрые перебежки Миринды, другое. Я быстро прячу кинжал обратно в шкатулку и возвращаю ее на прежнее место. Каблуки проносят чью-то персону рядом с моей дверью, на секунду шаги обрываются рядом со мной, и тогда я замираю также. Паранойя настигает меня в собственном доме. Некто уходит, и тогда я продолжаю одеваться. Платье садится свободней – сверху я накрываю его своим пальто, после чего поспешно иду к отцу в кабинет. Он сидит за столом – бренно, мать на столе – мягко покачивая ногой на ноге. Никто из них не приветствует меня и не пускает иных замечаний или рекомендаций.

Наверное, мне бы хотелось поговорить с матерью о том, что происходит. Мне кажется, это было бы правильно, знай она происходящее. Но ее фарфоровое лицо не выказывает никаких эмоций, и я решаю, что ей хватит той информации, которую ей донесли или которую она сама почерпнула от отца.

– Я готова, – обращаюсь к обоим родителям, на что мне велят ждать у посадочного места, и тогда я удаляюсь.

На сером небе разводами – словно пророненными случайно каплями красок – проявляются небольшие просветы; неужели солнце? вот уж была бы ирония. Я стараюсь не смотреть на него – отвожу взгляд на сад, но от этого еще хуже, еще более тошно.

Отец подгоняет автомобиль, и мы летим всей семьей: небоскребы становятся все ниже и ниже, переходят в обычные дома – те, из книг. Неужели не в Центр? Не на Золотое Кольцо? Мы оказываемся у пляжа, и я решаю, что это будет очень дорогое празднование. Вижу крышу одноэтажного здания – ресторан «Фалафель»: он одиноко стоит на каменном постаменте, устеленный дорожками и фигурами из песка по периметру.

Мы паркуемся недалеко от заведения – на специальной площадке. Я открываю дверь раньше положенного – в попытке быстрей избавиться от компании незнакомых мне лиц, что растили меня на протяжении восемнадцати лет, и впервые слышу звук садящейся машины – воздух стягивается и залпом выходит из-под нас, испуская полумертвый вздох.

Босоножки ударяются подошвой о черный асфальт, каблуки за моей спиной также ступают на эту неустойчивую поверхность.

– Мы будем вчетвером? – интересуюсь я без личного обращения к кому-либо и прикрываю грудь от ветра воротником пальто.

Мне холодно – я ощущаю внутри себя глыбу льда, которая, стекая, задевает все жизненно необходимые органы; и, доходя до определенной точки, эти капли замерзают, оставляя меня с острыми иглами по всему телу. Пытаюсь укутаться, но все без толку: мерзлота внутри нас.

– Если бы мы хотели устроить семейный обед, наряжались бы так? – усмехается Золото. – Мы спасаем твою шкуру, Кара!

К ней возвращается то чудовище, которое терроризировало меня на протяжении двенадцати лет – с самого рождения; еще когда не выползли первые зубы, она скалилась и хотела вцепиться мне ими в горло.

– Не говори так сестре, – вступается отец. – Она бы помогла тебе, – он зачем-то делает паузу, и дает нам с сестрой перекинуться острыми взглядами друг на друга. – А мое повышение – отличная возможность собрать многих из управления и познакомить с тобой лично, Карамель.

Я киваю ему, и краем глаза наблюдаю за тем, как сестра разглядывает меня, качает головой и попросту проходит мимо. Глупое платье задирается от ветра, и сестра придерживает его худыми голыми руками – вместо пальто на ней меховая жилетка. Перечисленное отцом – последнее из желаемых действий на сегодняшний день и сегодняшнюю жизнь; я убеждена, что клапаны, подающие воздух на поверхность, для меня сегодня будут перекрыты.

Перед нами открывают двустворчатые деревянные двери, и мы оказываемся внутри «Фалафели». Имеющиеся в заведении столы сдвинуты в один – пересекающий зал по центру; длинный и широкий. Многие из гостей уже заняли свои места, некто разгуливает по ресторану, перемещая свои узкие и широкие силуэты от одной части стола к другой, некто откупоривает бутыль за бутылью и разливает напитки, некто ведет раскрепощенные диалоги с многочисленными собеседниками, некто обращается к персоналу и выдает свои замечания; так много некто – и никого знакомого.

Я понимаю, что весь этот цирк необходим, важен. Важен для меня и для отца. Но я не здороваюсь ни с кем, ступаю на дубовый пол и не удостаиваю кого-либо своим взглядом. Тут же сожалею об этом – может, еще не поздно остановиться?

Замечаю на столе всевозможные яства, начиная от запеченных сверчков и только выловленных устриц и заканчивая жареной говядиной и свиными шашлыками. Все это – такая копоть, захламляющая тело человека, который должен словно испарина по лбу скользить по улицам Нового Мира. Из всего предоставленного меню меня приветствуют разве что пара графинов с водой.

– А вот и виновник торжества! – слышу я радостный возглас своего дяди.

Тот вываливает толстое пузо из-под стола и бредет навстречу отцу. Мужчины хлопают друг другу по плечам, шутят, чем-то делятся – с интересом, но в этот же момент отречено; на камеру, показываясь и красуясь – и вот та самая камера со звуком щелкнувшего затвора озаряет на короткую секунду зал: снимок отца и его брата сделан, да здравствует новый заголовок на печатные и электронные издания новостей Нового Мира. Я пытаюсь вообразить себе, как бы мы могли спустя года видеться с Золото, но понимаю, что мы ни при каких обстоятельствах не будем приветствовать друг друга подобным образом. Кивок – спасибо, плевок в спину – тоже хорошо.

Мать в стороне снимает с себя плащ – оказывается в мутно-зеленом платье с низким вырезом на груди и короткими рукавами. Из-за туфель с каблуками она кажется еще выше и стройнее – самка богомола. Цветовой ряд, выбранный ею, ударяет по нам с дядей – мы одновременно глядим на женщину, и понимаем ее юмор с едким уколом.

Золото снимает свою жилетку, и все умиляются ее красоте. Она по-глупому позирует, совсем ей не свойственно, машет рукой, здоровается – два затвора камеры, два удара фотовспышки в зале с приглушенным светом и низкими желто-грязными лампами.

Но никто не обращает внимания на меня – ни гости, ни члены семьи, ни приглашенная пресса. Я теряюсь в своем пальто на фоне блеклых вешалок и чужих одежд, и думаю о том, что могу отступить. Нет… сейчас, Карамель, только сейчас.

Я расстегиваю пуговицы на пальто – медленно. Многие оборачиваются на меня, мы врезаемся друг другу в глаза, въедаемся в память и лукаво улыбаемся. Все, что они видят – это длинная белая юбка, как та – от свадебных платьев, в которых разгуливают невесты. Они наблюдают непривычные им ткани и неподходящий стиль по торжеству – перешептываются, переглядываются. Мое бы платье хорошо смотрелось как искупление – белый лист новой жизни в Новом Мире, когда благочестивые управляющие дают тебе еще один глоток воздуха с поверхности и по доброте своей разрешают остаться подле них. Но я замарала эти чистые страницы, и теперь не могу отступить – поздно. Ловлю взгляд отца – он с гордостью качает головой и обращается к матери так, чтобы это видели и слышали все, говорит о человеческой исповеди. Дядя подхватывает его речи и с одобрением кивает, опровергает недавние слухи обо мне и восторгается бестолковостью тех, кто мог опубликовать информацию из недостоверных источников – вот она девочка с поверхности, идеал Нового Мира, Создатель и Управляющий; она способна на многое и многое свершит.

Но им бы не стоило делать такие ставки на меня.

Я скидываю с плеч пальто и даю время оценить высокий ворот, который как острая сухая рука впивается своими пальцами мне в горло, а затем поворачиваюсь, чтобы повесить верхнюю одежду, соскользнувшую в ладони. Ресторан в секунду озаряется белым светом от одновременно щелкнувших камер в сопровождении с многочисленными охами – сделано, Карамель, ты закинула петлю себе на шею и шагнула с табурета, однако заткнула за пояс всех этих недотеп с кривыми улыбками.

– Карамель, моя любимая племянница! – заставляет содрогнуться стены ресторана голос дяди – он спешит спасти меня.

Я продолжительно стою спиной, с трепетом веду по швам пальто пальцами, чтобы пригладить его и выиграть себе еще несколько секунд внимания. Камеры продолжают снимать, а я оборачиваюсь и, смотря через плечо, натянуто улыбаюсь.

Дядя доходит до меня, обнимает, прикрывая мою оголенную спину, отворачивает от камер и вежливо спрашивает о всякой школьной ерунде. Без стеснения и громко объявляю о том, что последние учебные дни были мной пропущены по личному желанию, а многие из факультативов не имели никакого смысла, отчего я решила их также исключить из моей программы.

По залу идет шепот – волна; как то море – волна за волной, шепот за шепотом; он бьется о корму нашего корабля – почти потопленного.

Отец садится на свое место, лицо его не выражает никаких эмоций – черствый камень упирается тупой стороной своей в стол. Мать рассерженно качает головой – секунду, но тут же переменяется в лице и с улыбкой обращается к рядом находящимся с ней, вступая в нисколько не интересующий ее разговор. Быстро отделавшись от дяди, я иду к приготовленному для меня месту рядом с семьей.

Чувствую, как скользящий из стороны в сторону позвоночник – в такт моим шагам – приковывает к себе взгляды. Кинжал без сожаления и ткань без прощения в совокуплении дали разрез ниже основания поясницы – ткань прикрывает самое то, но все иное оголяет; я позволяю каждому присутствующему посчитать количество позвонков в моей спине. Пускай эти животные отведают свежего сырого мяса.

Света в зале мало; горят настенные светильники – слабо, но люди видят то, что хотят видеть. Пускай моя кривая усмешка говорит о наличии плана в голове – плана с продуманными десятками шагами наперед, хотя, на самом деле я не знала, что буду делать в следующую секунду.

Я сажусь, и с соседних мест отклоняются на стульях, чтобы оглядеть меня. Тонкая ткань сползла на плечи и с трудом держится на груди, того и норовя соскользнуть с моего измученного Новым Миром тела вовсе. И тут я задаюсь простым вопросом, который приходит ко мне сразу же, как мужчина вдвое старше меня и сидящий по правую руку от отца, со смаком глотает вино из фужера, и высокомерно-игривый взгляд подмигивает мне в этот же миг – ха. Чем эти люди лучше меня и даже лучше людей из Острога и Картели? Они не сдерживают себя – гнилые поганцы.

Гнилое общество с гнилыми людьми.

Официанты принимают заказы, и очередь доходит до меня. Неужели всех этих блюд на столе мало? Единственное пришедшее мне в голову – мороженое.

– У вас есть «Искристый бочонок»? – спрашиваю я.

– Простите, нет, – отвечает официант. – Фабрика закрылась, разве вы не знаете?

Мотаю головой – да мне все равно. При любых других обстоятельствах никто бы не посмел заговорить со мной, но теперь я на уровне с ними и ниже – они считают, что даже никчемный персонал способен обращаться ко мне, как угодно и задавать вопросы без нужды. Я стала доступна, и за это укоряю себя еще больше.

– Тогда ничего не надо, – слабо улыбаюсь я.

Официант проходит позади, чувствую, как он замирает за моей спиной, вглядывается, делая вид, что делает пометки в своем блокноте. Еще одно животное; все они – звери.

Голова моя гудит от разговоров с разных сторон, от нескончаемого потока пустой и бессмысленной болтовни, льющейся воды по диалогам, как будто некто позабыл установить фильтр на их рты. Отец с радостью отвечает на различных тематик вопросы, мать кладет свою тощую руку ему на плечо и кивает всем подряд без разбору, Золото медленно поедает овощи с тарелки и улыбается тем, кто обращается к ней исключительно на «Мисс Голдман» – место занято, Карамель.

Вдруг замечаю знакомое лицо – женщина с глазами Тюльпан, рядом с ней мужчина – похожий; родители! здесь ее родители. Это стягивает меня еще больше, намного туже, чем стягивал корсет платья при первой примерки.

– Выйду подышать воздухом, – без извинения я перебиваю отца и встаю.

Он не отвлекается от беседы с двумя мужчинами перед собой, мать украдкой косится на меня, и улыбка с ее лица падает в тарелку картофельных роллов, а я иду в сторону дверей. Бесстыдные взгляды преследуют меня, пока оба затвора двери не ударяют за спиной.

На улице холодно, но меня это больше не беспокоит – глубоко вздыхаю и иду к морю. Волнующее, чужое, непривычное – опасное; дотронься до воды – только-только растаявший лед. Смотрю вдаль и вижу буйки, служащие ограждением, за которыми находятся плиты под напряжением.

Над поверхностью воды – сеть, под водой – металлическая решетка, за которой еще один металл – один крупным пластом; недалеко рыболовный домик – так его окрестили, и, несмотря на то, что никаких снастей для ловли рыбы там нет так же, как и самой рыбы в море, стены его утаивали огромный фильтр, расчищающий воду перед берегом. Все находящееся за ограждением – заражено; вода тухнет, мутными разводами попадает в огромный океан, а все оказавшиеся в ней существа скоропостижно погибают и начинают разлагаться.

Я оборачиваюсь – невольно, по чьему-то щелчку со стороны; на тропе за стоянкой молодая пара – шагают, я приглядываюсь к ним, но не знаю, могу ли верить своим собственным глазам. Ромео идет рядом с Ирис – та нагло вышагивает подле, что-то восторженно бормоча, а он без особого желания тащится следом, не отвечает ей и только кивает головой.

Каждый заслуживает нормальную пару, да, Карамель? Слышишь это? – не злись. И я вовсе не злюсь, принимаю это как вполне нормальное действо со стороны обыкновенных учащихся. Но почему именно Ирис, Ромео, почему? Я больше, чем уверена, что случилось это по настоянию его родителей, которые подытожили сына позвать дочь семьи управляющих – хорошенькую девочку, обнаружившую болезнь своей подруги и вовремя предотвратившую беду. Юноша замирает, смотрит в мою сторону и узнает силуэт, который постоянно искал в школьных коридорах и бесконечных этажах Золотого Кольца, который очерчивал в своей голове, когда я покидала крыльцо возле дома, оставив друга моего без слов благодарности за порогом, который с трепетом протягивал «Сладкая девочка», пытаясь добавить сладости к моему горькому имени, который вкладывал в эти отвратительные слога Ка-ра-мель прекрасную ноту, отчего звучание их становились в разы приятнее и гармоничнее.

Я стою в пол оборота, оголенную спину обдувает холодный морской ветер, но отчего-то Ромео, находящийся в десятках метров от меня, греет ледяную кожу своим еле слышным шепотом. Я здороваюсь с юношей в ответ – мысленно, поправляю спадающее с плеч платье и наблюдаю за его спокойно остановившемся на моем лице взгляде; удивительно, что он не засматривается на мое тело, и как все эти звери не стремиться опустить глаза на запретный плод. Ирис оборачивается и также видит меня – ее ухмылка как капля яда приземляется в стакан с водой, который мне следует испить, пока я не умерла от жажды, но факт того осознания останавливает мои руки, и они с дрожью роняют посуду под ноги. Нам нельзя разговаривать, и Ирис это знает – она что-то говорит, вновь прыскается ядом и отводит моего-не моего Ромео. Я смотрю на море.

А, может, мне все это привиделось? И действительность была таковой, что все это время я находилась на пляже, пребывая в своих грезах и мечтах, иных мирах, разыгравшихся в моем больном воображении, ибо недаром же меня окрестили отрешенной от Нового Мира и постепенно перекрывают подачу воздуха – каждый вздох дается мне все сложней, грудь стягивает – не корсет, а город.

Я скучаю по Ромео?

Нет, абсурд; скучать – чувство, а чувствовать нельзя. Мы – Боги, мы не можем быть уязвимы. Чувства таковыми и делают.

– Ваш идеальный мир потонет в вашей же идеальной крови, – слышу я мужской голос за своей спиной и замираю.

Не спешу оборачиваться – понимаю, кто смел подойти ко мне и без спроса начать диалог, и от того я всем своим нутром пытаюсь сдержать себя от разом навалившихся эмоций, которые готовы в любой момент по выстрелу покинуть мое тело.

– Ты сделала антирекламу. – Юноша выходит и оказывается со мной на одной прямой линии – плечи наши ощущают тепло друг друга. – Они съедят тебя за это.

Бегло смотрю в его янтарные глаза, уставленные на море.

– Я знаю, Серафим, – спокойно отвечаю ему.

– Передо мной совсем другой человек. – Он склоняет голову и, глядя на море, подкусывает губу и хмурится. – Мне кажется, мы не виделись целую вечность, и за эти века порознь случилось неистово много событий.

Это обращение ко мне или к бескрайнему морю?

Больше книг Вы можете скачать на сайте – Knigochei.net

– Мне тоже так кажется, – признаюсь я – слова слетают с языка и без моего ведома отправляются к нему.

Серафим улыбается – опять без адресата, руки его крестом падают на груди, черные туфли на ногах от влаги блестят, и песок – мелкий, как пыль, без почти видимых песчинок, грязно-желтый и пепельно-коричневый – налипает на обувь.

Юноша ловит мой взгляд и роняет в шепоте:

– Могу предположить, что ты хочешь это. – Он отворачивает угол своего большого, стального цвета пиджака и что-то достает из внутреннего кармана; пальцы запинаются в ткани, нечто пытается упасть еще глубже, но оказывается вызволенным и поневоле спасенным от духоты под одеждой.

Я вижу маленькую, маленькую – как коробка из-под колец – баночку с зияющей надписью «Искристый бочонок». У меня перехватывает дыхание, потому что я вспоминаю слова служащего о закрытии фабрики и ограничении выпуска; присматриваюсь: сегодняшним числом дата изготовления отбирает все лишние помыслы – это новый продукт иного производителя.