Текст книги "Карамель (СИ)"
Автор книги: Кристина Тарасова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
И теперь, расправив руки и приготовившись к вершению закона, я лежу навзничь и думаю о том, что делать мне и нечего, податься мне и некуда. Возможен ли выход из этой клетки? Я медленно поднимаюсь и осматриваюсь – вагон близ здания примыкает к нему, образуя букву «Г», за которой следует очередная решетка.
– Что тебе надо? – слышу голос за спиной.
Резко оборачиваюсь и замираю – млею от мысли, что это некто из охранников, но передо мной старик – с седыми длинными волосами почти до плеч и морщинистым лицом, щеки гладко выбриты, бакенбарды застилают дряхлые щеки. На мужчине полосатая пижама, в руках несколько деревянных коробок.
– Я потерялась, – отвечаю я невнятно. – Я запуталась.
– Ты бежала? – Старик делает шаг ко мне навстречу. – Куда?
Признаться, после первого вопроса я рассчитывала на второй: «от кого?».
– К другу. Я первый раз здесь. Я с…
– Поверхности, – заканчивает за меня старик. – Я вижу, откуда ты. Я знаю, от кого ты бежишь.
– Пожалуйста, помогите… – прошу я, оглядываясь.
Он кивает и зовет за собой, влечет рукой, махая в мою сторону и бегло роняя глаза на мою персону – перепачканную и заплаканную. Перед дверьми он опускает коробки и запускает меня через выцветшую дверь желтого цвета, крашенную множество раз и пахнущую ацетоном. Крики преследователей доносятся откуда-то со стороны; затем грохот и скрип металла – калитки.
– Что это за место? – интересуюсь я.
– Мой дом, – спокойно отвечает мужчина.
– Но здесь вагоны… – с не понимаем и, судя по всему, неуважением отзываюсь я. – Тут еще склады?
– До работы идти недолго, – отшучивается старик.
Мы идем по узким коридорам.
Смотрю на рваные обои, на сколы углов арок, что переводят нас все в новые и новые комнаты, на коробки, стоящие друг на друге в переходах; мебели практически нет, а если есть – потрепанная и старая. Наконец останавливаемся: старик достает связку ключей и начинает перебирать их для двустворчатой двери, на которую я смотрю; резьба у нее красочная, рисунок красивый, но вот цвет – уродливо коричневый, изувеченный временем.
– Кто вы? – раздается позади нас.
Я оглядываюсь – в углу комнаты, на простынях сидит женщина, на руках у нее маленький ребенок меньше года – сморщенная головка выглядывает из-под грязных пеленок, от которых разит стиральным порошком. Я теряюсь, не понимая, кому адресован вопрос, на что женщина хмурится.
– Меня зовут Карамель, – отвечаю я, чтобы смиловать ее взгляд, но незнакомка начинает причудливо вздергивать плечами и смеяться. – Я сказала что-то забавное?
Она видит мой обыкновенный прищур – язвительный, колющий, режущий; интонация с расположенной на беседу сменяется на обыкновенно злую.
– Все вы рано или поздно приходите сюда, – говорит она, и вдруг ребенок начинает плакать – хлюпанье от пеленок сменяется оглушающим визгом.
Старик зовет меня, выводит из комнаты. Я, глядя на женщину, следую за ним – слова ее предпочитаю пропустить мимо ушей. Прежде, чем оказаться на платформе, мы поднимаемся по лестнице – этаж за этажом; вдруг! улица. Я смотрю на низкорослые здания, которые ступеньками уходят ввысь дальше – что за отшиб?
Вижу, как на соседней платформе появляется Серафим – озирается по сторонам, зовет, замирает и хватается за голову, после чего резко оборачивается и замечает меня.
Я выкрикиваю его имя и бросаюсь навстречу.
– Здесь! Я здесь! – взвизгиваю и бегу; он бежит также – пересекает мелкий мосток-отросток: мы рядом.
Я кидаюсь к нему на шею и обнимаю, тепло разливается по венам и ударяет в голову. Тут же отстраняюсь и ругаю себя – что за дикость? Сумасшедшая! Разряды проносятся по телу, и я испытываю странное, неизвестное мне ранее чувство. Тепло разливается по рукам, ногам, циркулирует в голове и греет меня. Но такого быть не должно, Карамель-Карамель, причитает внутренний голос и заставляет подумать о Ромео, к которому за столько времени вместе я не смела даже притронуться пальцем. В мыслях у меня всплывает его образ – мальчик, защитник, однокашник, единственный; перед глазами мы в той чертовой забегаловке на Золотом Кольце: касание его руки и держащегося в ней полотенца током бьют по воспоминаниям и заставляют позабыть их.
Я быстро оглядываюсь – старик, что привел меня, исчезает.
– Как ты вышла? – спрашивает Серафим, и взгляд его очерчивает всю меня. – В порядке?
– Да-да, не волнуйся, – с улыбкой отвечаю я и стремлюсь рассказать еще. – Меня привел какой-то мужчина, я попала к нему домой. Он помог мне, представляешь? Просто так помог!
На эмоциях слова мои запинаются с огромной скоростью друг за друга. Я кидаюсь обратно – к двери, через которую меня вывели, но она оказывается заперта. Растерянно веду плечами и пробую открыть еще раз, смотрю на юношу и озвучиваю свои мысли. Что мы теперь будем делать, если попасть обратно нельзя?
– Вот не знаю… – протягивает парень, – ты же у нас самая умная; действуешь, как хочешь. Ты и скажи.
– Не злись, – почти смеюсь я, поняв обращение в виде шутки. – Главное, что мы оба целы и теперь вместе.
Смотрим на вывеску здания, рядом с которым остановились – «Школа Южного района». Я удивляюсь петле, которую мы умудрились совершить, оказавшись в ином районе с момента остановки. Признаюсь, что здесь пребываю впервые.
– Ты живешь в Новом Мире… – начинает причитать Серафим.
– Но это не мой мир, – срывается у меня с языка.
Ничего, кроме пары точек Нового Мира – а именно школы Северного района, Золотого Кольца, дома и единственного офиса, – посещаемых мной в Новом Мире, не было мне знакомо и ведомо; я не посещала другие районы, дабы лично убедиться в словах, извергнутых из чужих ртов, которые в красках расписывали мне плюсы и минусы тех или иных мест. Я верила каждому улавливаемому от них слову и придерживалась внушаемых мне взглядов. Школу Южного района я представляла грязным сараем, пригодным разве что для утилизации отходов вместе с самим зданием, но сейчас передо мной предстало достаточно хорошее, конечно, не так официально оформленное, но очень уютное заведение со свежим ремонтом – только крашенное, обложенное новыми плитами; низкое и не крупное, но для района бедняков – выше их уровня на целую голову и дальше.
Представляю, каково удивление Серафима на мою неосведомленность. Больше других лицо мое мелькает на экранах и в репортажах, больше других я рассказываю о структуризации и работе всего Нового Мира, включая каждый район его по отдельности, но воочию ничего из этого наблюдать я не смела – книги и слова служили моими глазами, но понапрасну.
И вдруг к нам приходит вой сирены. Нарастающий гул ее пробирается через пузатые здания и проскальзывает по улочкам, столкнувшись с нами лицом к лицу. Предполагаю, что тревогу подняли из-за устроенного побега, и персоны наши отныне находятся в розыске. Несколько машин проносятся в соседнем квартале – в паре высоток, и я знаю, что автомобили для этого района чужды, ибо содержание их и дорогостоящая эксплуатация – непозволительная роскошь для местных жителей. Со смехом я наблюдаю за толстыми, низкорослыми домами Южного района; Северный вмещал в себя только точенные, острые, худые здания. Единственный мост, уводящий к центральным домам, оказывается перекрыт решеткой, однако мы все равно подбегаем к ней и дергаем несколько раз – действительно закрыто. Подумываю, что это для учеников, которые могут сбежать во время уроков.
Мы не успели покинуть это место, и теперь я не знаю, что вообще возможно предпринять. Тычу пальцем по направлению ближайшей крыши, которая находится ниже нас и от которой отходит несколько мостков, обращаю внимание и говорю, что если окажемся там – сможем уйти. Но Серафим еле слышно говорит – словно самому себе – «Опасно, опасно», и я не понимаю его слов. Отдергиваю за руку и прошу посмотреть на себя, уговариваю его начать действовать, пока те машины не обнаружили нас и не схватили в свой плен кожаных сидений.
– Я должен спасти тебя, а не еще больше покалечить, – повторяет раз за разом юноша, и лицо его печатью замирает с отчаянный взглядом.
– Скоро это сделает кто-нибудь другой, – рычу в ответ я.
– Нельзя просто так прыгать с крыши на крышу, Карамель, – обращается ко мне Серафим интонацией, свойственной людям, которые любят свои знания ставить превыше других. – Ты переломаешь себе все кости.
– Ты не можешь знать наверняка, – спорю я с его утверждением.
– Черт возьми, Карамель! Я не первый день живу, не первый раз в Южном районе и знаю, о чем говорю.
Он талдычит мне о том, что я позабыла в какой момент все это перестало быть игрой – глупым побегом, наигранными речами до этого и захватывающей погоней; это не игра, и ничего по представлению моему случаться не может.
Сигнализация завывает еще сильней – машины приближаются.
– Что мы будем делать? – Я опять подхожу к краю: смотрю вниз, затем на мост. – Мы не можем перелезть через решетку, не можем спрыгнуть, не можем вернуться обратно.
Отхожу, и тогда несколько автомобилей подлетают к посадочному месту недалеко от нашей платформы.
– Ты это имел в виду? Это конец? – Мой голос дрожит. Я возвращаюсь к своему новому, совсем недавно обретенному другу. – Теперь точно?
Сигнализация воет, пробуждая ото сна грузный и грустный Южный район. Будь у людей здесь окна – они бы разом выглянули – как мыши из норок; слегка откинув шторы и спрятавшись за оконную раму.
– Таков конец, Серафим?
В глазах юноши проносится быстрая искра.
– Поверь мне, это только начало, Карамель, – говорит он, после чего хмурится и склоняется к краю, что-то скребет пальцами.
– Что ты делаешь? – Мой вопрос остается без ответа. – Серафим, – не унимаюсь я, – что ты делаешь?
Раздается щелчок, и я слышу короткий лязг.
– Серафим! – Оглядываюсь на машину и незнакомцев, вышедших из нее. – Черт, слушай, надо уходить… Серафим!
Его невозмутимое лицо ударяет по моему самолюбию.
– Подкоп делаешь? – язвительно швыряю я. – Давай сразу спрыгнем в Острог!
Это ошпаривает его кипятком, и дикие глаза поднимаются на меня.
– А давай! – Оживает юноша и, привстав, хватает меня за талию – я с возмущением хочу толкнуться и пригрозить, но Серафим сносит меня с платформы. – Держись, Карамель!
Я визжу во все горло, и думаю, что вот теперь-то точно отправлюсь в Острог – туда, где мне самое место; где палата или пыльный чулан были уготовлены еще в момент зачатия.
Нас трясет. Серафим обеими руками хватается за какой-то канат, и нас подкидывает, после чего мы плавно скользим вниз. Задираю голову: вижу мелкие отлетающие крепеж за крепежом, что еще пару секунд назад держали длинный моток фонарей, какие обыкновенно зажигают по вечерам, чтобы машины могли отличить посадочное место от воздушной полосы.
Безумец! Он просто безумец! Под нами проскальзывает крыша – та самая, на которую мы хотели перебраться; проносимся мимо окон нижних этажей школы, и я наблюдаю внутри здания людей. Болтаю ногами из стороны в сторону, царапаю через одежду кожу Серафима, пытаясь ухватиться крепче былого и кричу, кричу, что он погубит нас.
– Падаю! – взываю я, и руки мои соскальзывают с шеи юноши, барахтаются по рубашке и отцепляются вовсе.
Лечу, кричу и наблюдаю за растерянным лицом Серафима.
Прошу, Острог, прими меня без лишних оваций, ибо приземление мое свершится уже очень скоро, а я не подготовилась к этому событию с той щепетильностью и занудством, какое свойственно всем членам семьи Голдман. Прошу, Острог, не уделяй мне слишком много внимание, ибо ткани на мне грязны, волосы клочьями спутаны, а гордость и самолюбование – дресс-код Нового Мира – позабыты и опущены вовсе. Прошу, Острог, не разговаривай со мной и даже не смотри в мою сторону, потому что речь моя бессвязна и почти позабыта – я мчусь к тебе и приветствую громким криком.
Острог!
Я приземляюсь на ту чертову крышу, куда мы изначально метились, кубарем качусь по ровной поверхности в виде мраморных плит и ощущаю острую боль в правом бедре – ткань платья сбоку расходится.
В момент пытаюсь подняться, взвываю – слежу за Серафимом: он недолго возится на канате, отцепляется и также падает на крышу: падает и катится к краю, выставляя руки и вовремя останавливаясь. Облегченный вздох его нарушает молчание, в котором я намеревалась провести последние секунды, часы, дни, месяцы или года жизни.
– Пронесло, – доходит до меня его голос, и юноша медленно встает. – Вот уж посадка… все отбил.
– Ты просто идиот! – не удерживаясь, вскрикиваю я, и обращаю пару растерянных глаз в свою сторону. – Ты сумасшедший, Серафим! Ты чуть нас не угробил, психопат!
– Успокойся, Карамель…
– Ты ненормальный! Мы могли умереть, и я думала, что сдохну сейчас. Черт..! Ты..! Ты псих! Ты псих!
Он складывает руки на груди, и отвечает мне тем же:
– Психопатка – ты, потому что истерику заводишь – ты.
Слог его вновь ровен и чист, о недавней одышке и перепуганной интонации позабыто.
– Я думала, что разобьюсь, – роняю свою первую попавшуюся мысль без разбора. – Господи, я видела перед глазами все… и это все – долбанный Новый Мир.
Юноша спокойно выслушивает меня, озадаченно осматривает и кивает. Я пытаюсь встать, но острая боль в бедре не позволяет мне вытянуть ногу. Мысленно признаю поражение, а вслух озвучиваю мысль о том, что повредила мышцу. Киваю на бедро и прошу помочь мне.
– Очень больно… не могу подняться.
Он останавливается, что-то быстро обдумывает, однако берет меня за руки – я ставлю ноги по очереди. Прошу его раз за разом отвести меня в медпункт – ноющая боль заглушает все иное беспокоящее, но Серафим дает отрицательный ответ. Я понимаю его – если пойдем в медпункт, подпишем смертный приговор и возьмем либо два билета на повешение, либо два билета на пожизненное пребывание в Картеле, и я не смею даже гадать, что из этого имеет более негативный окрас.
Серафим закидывает мою руку на свое плечо, и я волочусь следом как тряпичная кукла. Подле моста мы замираем – я. Мой друг рвется вперед, но я тяну его обратно; в мыслях всплывает образ домашнего сада, женщины в желтом переднике, которая копошиться в цветочных горшках, веревочные качели, несколько леденцовых конфет, разбросанных по столу, сделанному из пня, корнями который упирается в угол нашего дома. Лианы свисают над аркой, виноградная лоза крепко держит на себе еще не дозревшие ягоды, журчание голосов сливаются в одну утопичную мелодию. Я знаю, что не должна расслабляться – не сейчас, но я вижу деревья – наставленные друг к другу очень близко, обнимающие друг друга своими пышными ветвями; я слышу задорный хохот маленького мальчика. Оглядываюсь: охрана близко. Задираю голову, вознося глаза на серое небо, которое опять грустит – к чему бы это? Тучи сгущаются; серый город становится еще более серым. Абсурд! где я живу?
Одна мысль перебивает другую, и я не могу сосредоточиться. Серафим тянет меня за собой, но перебороть годами копившееся внутри не удается – я смотрю под ноги, в Острог, хочу ступить мимо моста, хочу отправиться в бездну. Боль в бедре неожиданно пропадает, а потом вспыхивает с новой силой.
– Карамель, прошу, следуй за мной, – говорит Серафим, но рука моя скользит по его плечу, настойчиво хватается за ворот пиджака, а после теряет вовсе. – Беса уже нет, – словно приговор, вознесенный лично мне, роняет юноша, и я готовлюсь к удару палача. – Его нет, и ты должна смириться с этим.
Он отходит от меня, оставляет. Душевная боль заглушает физическую – ничего не могу поделать с этим.
Я закрываю глаза и вижу мальчика, бегущего по мосту. Он хватается за фонарики, которые прохожие развешивали раньше на металлических прутьях; шаг его не очень ловкий, трепетный и угловатый, мальчик опять что-то бормочет себе под нос. Бежит, бежит. Не могу остановить себя и не могу остановить его. Крикнуть? – а смысл?
– Карамель! – зовет Серафим. – Это был несчастный случай.
Вой сирены из центра приводит меня в чувства, сигнализация машин позади по сравнению с этим гулом – ничто. Я открываю глаза в тот момент, когда Серафим перешагивает через металлическую балку, стоящую неровно, и оказывается на мосту.
– Хочешь пробежать с закрытыми глазами? – с доброй улыбкой спрашивает он, и я думаю, что в этот момент готова на все что угодно ради этого человека. – Я придержу тебя.
И я верю ему. Не знаю, правит ли мной на тот момент мое самолюбие или внутреннее желание избавиться от груза прошлого, но я расправляю плечи и плыву вперед. Посылаю страх и следую за юношей – он подхватывает меня, и мы бежим вместе. Серафим быстро смотрит на меня – улыбка тянется по его лицу, я с невероятно близкого расстояния рассматриваю его дикую щетину, его янтарные глаза, что под серым небом остаются тягучей смолой.
Мы спускаемся с моста на мост: они переплетаются друг с другом, так же, как наши руки. Оказываемся под занавесом, тяжелые потолки скрывают нас от преследователей. Мосты Нового Мира так мудрено напутаны, что, попади я сюда одна, непременно бы пропала, потерялась среди зданий, которые накладывают друг на друга тени и поглощают в зыбкую тьму. Серафим сбавляет шаг и дает мне перевести дыхание, снимает пиджак и накидывает на плечи вздернутого белого платья. Я с удивлением замираю – секунда, и иду дальше; вот уж что удивительно было по мне, так это отдать свою личную вещь в использование другому.
Сирена опять завывает – теперь над головами, эхом проникает в низовья Нового Мира и глухо ударяется о невидимую стену под ногами.
Мы вынуждены бежать дальше: с моста на мост, с этажа на этаж, с пролета на пролет, с платформы на платформы – это продолжается вязко и долго. Мы ищем укрытия в лавках, на крышах, в подворотнях чужих складов и гаражей и на крыльцах чужих домов. Сигнализация постепенно стихает, вой ее вибрациями стучит по вискам – отдаленно. Преследователи остались на поверхности, умы их не посетила мысль о том, что доведя меня до отчаяния, я могла пропитаться им по истине и, в подвешенном состоянии, выскользнуть из лодки, плавающей на поверхности, и отправиться на самое дно. Мы спустились на десяток этажей – непростительная высота. Разговоры не обрывают наш путь, не стесняют наше движение, я хочу задать сотни вопросов, но воздерживаюсь от каждого из них, питая себя тем, что время их еще не пришло.
Две пары квадратных каблуков выстукивают продолжительное токката из мрачного коридора, обложенного старыми металлическими листами и позабытыми людьми ящиками с давно просроченным провиантом; мосты заканчиваются, все они сплетаются в одном месте – перед нами одинокая длинная дорога, идущая под откос. На ней бы без труда могли поместиться две воздушные полосы для машин – так она широка. Дорога теряется в тени наставленных друг к другу многоэтажек.
– Куда теперь? – спокойно спрашиваю я, будучи точно уверенной, что нас никто не поймает.
Слова мои нарушают тишину, что слоями – как пыль – налегла на ступени и изголовья поручней мостов.
– Только вперед, – загадочно улыбается Серафим и влечет меня за собой.
Мы доходим до большого посадочного места и останавливаемся, я подмечаю его наличие здесь и задаю соответствующий вопрос, аргументируя тем, что здесь слишком низко и темно для посадки автомобилей.
– Это метро.
Ответ его сопровождается таинственным взглядом и мягкой улыбкой – плечи вздымаются в такт дыханию. Юноша подает мне руку – я без раздумий вкладываю в нее свою ладонь и иду следом. Мы спускаемся по лестнице – перед нами железная дверь.
В действительности ли Новый Мир имел в стенах своих метро? Никогда бы не подумала об этом; о чем угодно, но подобного рода предположения никогда не посещали мою голову. Метро строились под землей и служило для быстрого перемещения людей по городу; наш же Новый Мир можно было за полчаса исколесить на автомобиле по воздуху.
Отдаю пиджак Серафима – мне тепло; согретые мышцы отпускает, боль от усталости в них сменяется каким-то сладким упоением, и только бедро изредка отдает по нервам.
На первом же повороте сменяем траекторию нашего движения; узкий коридор проводит нас на станцию – достаточно широкую площадь изумрудного цвета, с обветшалыми рельсами за каймой и половиной выкрученных ламп под потолком.
Рядом с рельсами сидят двое – парень и девушка. Мы проходим мимо, останавливаемся у колон. Девушка поглядывает на меня, и тогда я смущаюсь рваному платью – поправляю юбку, скрывая нескромный вырез на ноге, спиной прижимаюсь к стене, ледяные лопатки касаются ледяной плитки и тут же отстраняются от нее.
– Скоро подойдет, – шепчет Серафим и смотрит на рельсы.
– Где мы? Что это за здание? – интересуюсь я.
Метро раньше делали под землей, а если земли нет?
– Обычные здания из кирпичных блоков, – отвечает юноша. – Бывшие больницы, поликлиники, магазины. Все, что не стекло – уже хорошо. Между магазинами проложены мосты с рельсами.
Почему об этом месте так много недосказанности, почему о существовании его не упоминается ни в одном справочнике и ни в одной учебной литературе? Откуда столько секретов, если запрет на распространение сводящей с ума и недостоверной информации был выпущен сравнительно недавно, в соответствии с чем статьи про метро должны встречаться в первых публикациях, отпечатанных без проверки комиссии Нового Мира?
Нарастающий рокот от рельс и поезда заставляет всех присутствующих на станции содрогнуться.
Пара поднимается. Девушка еще раз смотрит на меня: дугой очерчивает мой силуэт и замирает на струящейся в пол юбке, как вдруг из туннеля появляется поезд, и все взгляды оказываются устремлены на него. Он тормозит, раскрывает свои двери и испускает еще один – более щадящий слух – гудок. Мы заходим и быстро занимаем свои места; я встаю у окна, ибо притрагиваться к грязным креслам не хочу вовсе, а Серафим спокойно ложится на одно из них.
– Присядь, – мотает он головой на место рядом с собой.
– Не думаю, что это хорошая идея…
– Не думай, – посмеивается он. – Но дорога долгая, и ты сотни раз передумаешь.
Не требую долгих уговоров: прохожу и сажусь рядом – поезд в этот момент трогается. Я оборачиваюсь на парочку: парень близко наклоняется к девушке и что-то шепчет ей на ухо, а она не только допускает это, но и учтиво роняет голову к нему на плечо в ответ. Беспризорники! – охает нечто внутри меня и заставляет отвернуться.
Что-то под поездом периодически постукивает – гляжу в окно. Вдруг грязные стены метро пропадают, и перед нами предстает соседний мост с рельсами: снизу его крепят деревянные, почти прогнившие палки, что на дрожащих конечностях с трудом удерживают транспортное средство – самого поезда нет. Ужасаюсь тому, ибо понимаю, что мы едем на ровно такой же опасной дороге. Туннель вновь поглощает нас.
Я пытаюсь расслабиться и прилечь, но голова упирается в твердую подушку. В ушах стоит стук колес, слышится шепот пары, иногда их смех. Серафим подергивается – спит уже; решаю вздремнуть сама.
День Седьмой
Вдруг мы подпрыгиваем – опять стук колес. Чувствую я себя значительно лучше, свежее, но мои мысли также путаются в голове: то, что было в начале недели, и то, что происходит сейчас – две параллели никак не укладываются, две Карамели рассуждают во мне.
Почему же так происходит?
Кто-то бубнит мое имя – резко привстаю и смотрю на Серафима. Он спит, но шепчет:
– … мель… нель… Карамель…
– Тебе снится сон? – восклицаю я, на что парень дергается и просыпается.
Затуманенный взгляд недолго пляшет по вагону, замирает на мне.
– Что случилось? – медля задается он и поправляет смятый пиджак, вытаскивая скукоженный воротник из-под разящей немного потом рубахи.
– Ты говорил во сне, – отвечаю я.
Серафим оглядывается – пары уже нет; опять смотрит на меня и, неуверенно качая головой, уточняет то, о чем он говорил. Не утаиваю:
– Повторял мое имя… Сон – это неправильно, сон – это расстройство.
– Для нормальных людей – нет, – посмеивается юноша и потирает затылок – мне кажется, он все еще не со мной: пребывает где-то во сне и видит собственные грезы, отчего еще больше машет крыльями, вставая на дыбы понапрасну. – Просто мы не принимаем лекарства, сдерживающие сны, чувства и уж тем более способность мыслить.
– Прости?
– Не видел, чтобы люди с поверхности думали.
Это серьезно бьет по моему самолюбию. Должно быть, он видел дурной сон, если так взъерошился, но пущенную стрелу не вернуть обратно, летящую пулю не вогнать обратно в дуло пистолета, а кинутый нож не схватить за рукоять вновь. Мое вмиг оторопевшее и быстро пропитавшееся недовольством лицо говорит само за себя.
– Хоть иногда, – продолжает юноша, – не видел, чтобы люди с поверхности думали. – Неужели он решил, что неоднократное повторение этой фразы укрепит наши отношения? – Женщин волнует то, сколько калорий они сожгут, если выпьют какую-нибудь дрянь, и в какое платье влезут, если пропустят пару завтраков, а мужчины думают о том, как бы их не поперли с работы и как бы отгрести побольше золотых карт, при этом не прилагая особые усилия.
Объяснения его ясны, аргументы просты и достоверны, информация лояльна, но вот заголовок – ударяет пощечину.
– Мы не принимаем лекарства от мыслей, – настаиваю я.
– Еще как принимаете, – роняет Серафим и начинает подниматься. – Вам дают другие названия, но умысел таков. Дурманят понемногу наркотиками, а вы и рады.
– Ложь! – перечу ему, и этим еще больше разжигаю костер ярости и недовольства.
– Самая умная девочка Нового Мира…
– Лекарства есть лекарства, они спасают нас от морального разложения и былого…
Я хочу избежать конфликта, посему отвечаю обыкновенной интонацией и понапрасну не извожусь.
– А почему, как ты думаешь, вам не разрешены чувства, Карамель? Только не начинай перечислять качества, которыми как бы должен обладать любой житель Нового Мира. Просто подумай! Человек с чувствами – уязвим! А вы, по общепринятому мнению, Боги.
– И только?
– Чтобы вы не плодились. Достигая возраста, когда можно рожать, – не рожаете. Почему? Работа! Вы начинаете работать, знакомиться с взрослой жизнью, и только потом делаете себе наследника, да и то, только потому, чтобы было кому передать накопленную власть. На пятьдесят умерших – десять родившихся. Это статистика, Карамель Голдман. – Твердый бас пускает волну холода по моим оголенным щиколоткам, ибо подол платья пришлось подобрать под сидение; а голос молодого человека передо мной способен вытащить дерево вместе с корнем из земли; я в первые вижу и слышу Серафима таким и, признаться, подобных сцен наблюдать более не желаю. – Вы сами себя истребляете, Карамель. Вы – потребители. А тот, кто поумнее вас, пользуется этим. Сбагривает вам пилюли, красивую одежду, все в этом духе – а вы принимаете, довольные этим. Потребители Вы.
– Они, – исправляю его. – Я больше не с ними.
Ухмылка посещает его лицо быстро и так же быстро покидает – юноша кивает и, кажется, остывает: верный ответ осушает его как капля воды, пущенная на мелкую разгорающуюся искру.
Замечаем, что поезд стоит. Спрашиваю где мы и выведаю сцены в окне: опять метро, опять грязные стены, опять грязный пол.
– Похоже, поезда сменили, – отвечает Серафим, и мы поспешно выходим.
– Что это значит?
– Мы на конечной станции, и поезда сменяют друг друга каждые сутки.
– То есть мы долго спали?
– Поезд прибывает на конечную каждые три часа, но нас могли не прогнать просто потому, что приняли за беглецов – жутко уставших беглецов.
– Разве таких не сдают?
– У нас нет.
Мы двигаемся по мраморным плитам, в бедре немного подвывает мышечная ткань, в такт подвывает ветер-сквозняк.
– Как нога? – слышу голос Серафима, когда сам он скрывается в густом темном пятне передо мной.
– Лучше, – отвечаю я, и нечто громыхает, невольно заставляя стены туннеля покачнуться.
Дверь открывается, освещая весь коридор, – я выхожу.
– Что это? – с восхищением спрашиваю я, хотя сама прекрасно знаю ответ. – Никогда не видела его…
Перед нами блестящая плетеная арка с цветами: дикие розы опоясывают ее основание и вздымаются по длине, обнимают, целуют… Она не соединена со стеной; ее присутствие – символ, знак. По центру арки – солнце; инородное – я не помню, чтобы наблюдала его за всю свою жизнь, но назвать старым другом посмею. Оно светит – так ярко и сильно, оно облепляет все тело и улыбается.
Улыбаюсь в ответ.
– Добро пожаловать в Острог! – встречают меня речи Серафима.
Я ощущаю дрожь в ногах, интерес в голове и волнение в животе – все сплетается, как та зелень по арке, что стоит на верхушке холма. Я не смею видеть, что за ней, делаю шаг и опускаю глаза – мы на каменных блоках, высеченных в разные геометрические формы. Вновь поднимаю свой взгляд и устремляю его на солнце, которое сводит с ума красотой. Что там – ниже? Строю воздушные замки, мечтаю, замираю. Вот момент, который бы я хотела запомнить навсегда, в котором бы хотела застыть словно насекомое в смоле, коих я видела в отделах на Золотом Кольце… это кажется чем-то неясным, чуждым. Нового Мира нет и не было. Существует только этот момент. Есть я, эта арка на холме, приветливое солнце и юноша, который привел меня и сейчас, затаив дыхание, наблюдает за мной.
Я задираю голову и наблюдаю только серое небо. Куда пропали дома?
Серафим понимает мою растерянность, подступает и, прижимаясь к уху губами, шепчет:
– Посмотри сюда.
Он, аккуратно взяв меня за плечи, поворачивает в сторону, после чего отстраняется – я разглядываю дома Восточного района и Центра – кажется, они невероятно далеко. Присматриваюсь: не видно, как сплетаются мосты; не видно всю ту жгучую паутину, которой я опасалась и которой восторгалась одновременно. Я не думала, что Новый Мир так велик. Веду глазами до солнца – многоэтажки постоянно скрывали его; утаивали в то время, как оно светило для всех живущих под колпаком, в то время, как оно пыталось растопить наши ледяные сердца и согреть наши холодные души; оно в действительности существовало, а не было частью легенды, слагаемой древними людьми.
Защитная стена накрывает нас словно купол, мы в гигантской коробке, из которой нет выхода – мы не близки к ней с этой точки, но все же ближе, чем я предполагала, сидя в кофейне на Золотом Кольце.
– Это мне нравится больше, – признаюсь я и опять смотрю в сторону солнца, отчего глаза застилает белыми облаками, и я зажмуриваюсь. – Идем?
– Карамель, – Серафим на выдохе произносит мое имя и соглашается: – Конечно, идем.
Он берет меня под руку, и мы взбираемся на холм. Я замираю от удивления на пару секунд и слабо улыбаюсь: берегу силы на десерт. Юноша подталкивает меня вперед, и тогда мы пересекаем арку – оказываемся у спуска вниз.
То, что я вижу, поражает меня; нет..! поражает – слишком просто и мягко сказано, ведь я не успеваю проследить за всем, предстающим взору, я хочу запомнить каждый миг, каждое действие, все, что дается мне; глаза разбегаются – картина ясна и расплывчата одновременно, словно я в фантазийном, вымышленном мире собственных грез, словно это очередной сон, но добрый, выстраданный и заслуженный. Я присаживаюсь – резко; из-под коленей толстым слоем пыли и песка вздымается облако, под ногами скрепит грязь. Я касаюсь земли – самой что ни на есть настоящей, реальной, я знаю, что она должна быть таковой – на запах и ощупь; набираю в руку немного песка и спускаю его по легкому, почти не ощутимому ветру, отчего на пальцах остаются непримечательные следы. Поверить не могу…
