Текст книги "Тайные врата"

Автор книги: Кристин Керделлян

Соавторы: Эрик Мейер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

27

– У вас хватит бензина до Парижа? – спросила Эмма.

Гранье посмотрел на датчик, сомневаясь:

– Не уверен. Я полностью залил бак в Шербуре перед выездом, но эта машина прожорлива, и я не очень хорошо ее знаю. Она у меня всего две недели.

– Вы ее только что купили?

– Честно сказать, друг одолжил. Вы, впрочем, конечно же, хорошо его знаете. Тед Дюбюиссон. Он ведет шоу на Paris Premiure. Производители одалживают ему любую машину, какую он захочет: он их тестирует! – Гранье ухмыльнулся. – Так что собственной машиной он не пользуется.

А Гранье, подумал Пьер, он своей машиной когда пользуется?

Словно догадавшись, о чем он подумал, писатель добавил:

– У меня вообще нет машины. Мне, честно говоря, они не интересны. В Париже езжу на скутере, как все.

Пьер посадил Эмму спереди, рядом с Гранье. На самом деле она не оставила ему выбора, но его это устраивало. Поездка продлится по меньшей мере три часа, и на заднем сиденье полноприводного «порше» он мог устроиться поудобнее и поспать. Сказывался результат последних бессонных ночей.

Они миновали Колльвилль, превысив все ограничения скорости. Пьер объяснил, что делал на кладбище: его мать была «крестной матерью» трех американских ветеранов, участвовавших в высадке десанта. Однажды один из них попросил ее посадить цветы на могиле погибшего в 1944 году товарища. Потом о той же услуге ее попросили еще человек десять. Так что каждый год она приезжала на один день в Туссен. Приносила цветы на могилы и замазывала мокрым песком имя солдата, вырезанное на камне. Способ выделить их из всех остальных… до следующего ливня, который смывал песок, и тогда крест становился одним из многих – анонимных, невидимых. Катрин Шаванн потом посылала фотографии могил своим крестникам. Подростком Пьер совершил паломничество в Колльвилль несколько раз с семьей. Теперь, поскольку матери становилось все труднее ездить с места на место, она поручала ему и сестре, когда они попадали сюда, продолжать ее дело.

– Вы хорошо знаете дорогу! – сказала Эмма Гранье, управляющему машиной.

Педаль в пол. Pedal to the metal, как говорят американцы. Эмма не была в восторге от езды на предельной скорости – судя по тому, как она вцепилась в ручку над дверью, – но не возражала. Лучше бы Гранье вел медленнее, но экономил топливо. Бесценное топливо.

– Я провожу здесь минимум шесть месяцев в году, понимаете, – ответил Гранье Эмме.

Локоть на краю дверцы, одна рука на руле, – он объяснил своим спутникам, что купил «деревенский домик» в Ла Are. В Омонвилль-ла-Петит, около Порт-Расина, самого маленького порта Франции, уточнил он. И совсем рядом с домом, где жил Жак Превер.

– В Котантене обосновывается все больше писателей. Кстати, вы читали последнюю книгу Дидье Декуана? Он рассказывает о своем доме в Ла Are. Тоже обожает это местечко. Как-нибудь приглашу вас. Вот увидите! Народ там дикий…

Они ехали не больше пятнадцати минут, а Гранье уже упомянул в беседе десяток звездных имен. Все с усмешкой, конечно, но тем не менее производя ожидаемый эффект. Эмма отвечала ему так, словно оценила наплыв имен знаменитостей, будто принимая его игру.

– Не хочу прерывать ваш оживленный разговор, но не включите ли вы радио? – спросил Пьер.

Он попросил сделать это прежде всего для того, чтобы не слушать их воркование. В Колльвилле Эмма без колебаний драматизировала ситуацию, чтобы произвести впечатление на Пьера и заставить его поехать за ней, а теперь заставляла его терпеть этот птичий щебет.

France Info, 22 часа 15 минут. Сводка новостей, Эрве Шатиньяк.

Взрывная сила новостей заставила всех вернуться на землю. Террористы продолжали демонстрацию силы. Три новые авиакатастрофы – на Гавайях, в Венесуэле и Шотландии. «Погибли пятьсот человек, но могло быть и хуже», – сказал комментатор, поскольку в двух авариях, произошедших в момент приземления из-за молчания диспетчерских постов, остались выжившие. «Только пятьсот погибших». Пьер мысленно отметил: еще один смакует результаты катастроф. Уже три дня комментаторы прямо-таки купались в сенсациях. Пьер вспомнил свою мысль, которую он как-то высказал Фрэнку: создать радио, по которому будут передавать только веселую и оптимистичную информацию. Радио «Хорошая новость». Фрэнк сказал, что такой концепт уже существует. В Северной Корее. Пьер успокоился.

Диктор по-прежнему говорил о совпадениях. О странной последовательности катастрофических случайностей. Или о целевых атаках террористов. Могло ли быть так, что гипотеза целенаправленного компьютерного пиратства до сих пор не рассматривалась? Трудно поверить. Кому понадобилось «защитить» население столь неестественным образом, при том что аварии на электростанциях и в аэропортах, не говоря уже о смертях от мелатонина, которых насчитывалось уже десятки, сеяли панику? Всегда проще противостоять предсказуемой опасности.

– Господи, ну почему они не скажут правду? – воскликнул Пьер.

– Тише! – приказал Гранье.

France Info рассказывали про аварию в Нормандии, в районе Кана. Два грузовика «Мерседес», каждый из которых вез десять контейнеров с плутонием по пятнадцать килограммов, направлявшиеся на электростанцию в Маркуле, ехали один за другим. Они столкнулись у въезда на виадук. Конечно, плутоний защищен плотными стенками упаковок, помещенных в контейнеры и покрытых бронированной оболочкой, но Гринпис объяснил, что такая защита, нормальная для обычной перевозки, не способна противостоять аварии, глубокому проникновению или падению более чем с девяти метров. Самое поразительное, что эти грузовики, ехавшие по указаниям маршрутных компьютеров с двумя машинами полиции по бокам и мотоциклами жандармерии спереди, не были, если верить официальной версии, жертвами террористического акта – обычное дорожное происшествие. Первый шофер слишком резко затормозил, потому что на дорогу выскочила большая немецкая овчарка, по словам первых свидетелей, прямо ему под колеса у въезда на виадук, а второй водитель въехал ему в задний бампер. Периметр уже несколько часов оцеплен полицией, в столице Нижней Нормандии началась паника. Жители стали покидать город.

Могли ли террористы управлять этой аварией на расстоянии? В тот момент, когда в его уме возникла эта мысль, Пьер спросил себя, не поддался ли панике и он? Его раздирали противоречия. С одной стороны, абсолютный пессимизм: у террористов явно имелись средства стереть с лица земли целые города, и они не собирались от них отказываться; это лишь вопрос времени. С другой – казалось, что на самом деле происходящие катастрофы пока производили впечатление лишь уведомления. Своеобразная форма шантажа. «Видите, что мы делаем? Так вот, а можем в тысячу раз хуже, если вы не дадите нам того, что мы хотим».

Только вот они до сих пор ничего не потребовали…

Наступила ночь, но Пьер этого не заметил. Его спутники хранили молчание, несомненно, теряясь, как и он, в собственных размышлениях. Голова Эммы склонилась к окну; кажется, она задремала. Пьер хотел бы последовать ее примеру, но, как ни старался, не мог заснуть. Рядом с электростанцией Поршвилля, в Ивелинах, Гранье объявил с радостью в голосе, что у них хватит бензина, чтобы добраться до Версаля.

С тех пор как они въехали на магистраль, он отказался от предельных скоростей, удерживая стрелку спидометра «порше» на ста тридцати километрах в час. Казалось, у него еще сохранялись остатки здравого смысла.

– Долго еще? – спросила Эмма усталым голосом, проводя рукой по волосам.

– Самое большее полчаса, – ответил писатель.

Спустя двадцать минут показался треугольник Роканкура. Эмма включила маршрутный компьютер.

– Нам нужен дом пятьдесят семь по улице Фобур-Сент-Антуан, – произнесла она. – Я сверилась с наладонником. Если я правильно помню, это не где замок, а западнее, со стороны Трианона. Ладно, компьютер нам все укажет. Дэн всегда говорил, что…

Громкий сигнал клаксона перебил Эмму. Гранье переехал на левый путь, как раз в тот момент, когда так же поступил водитель еще одной машины, за рулем – женщина. Он пробормотал что-то про «баб, которые платят за страховку меньше, потому что якобы реже попадают в аварии».

– А то, что они провоцируют аварии, никто не принимает в расчет! – прорычал он, пропуская машину.

Эмма не ответила. Тем лучше, подумал Пьер, они так и не узнают, что же такое «всегда говорил Дэн». Мысль об отношениях Эммы с Бареттом его раздражала.

В полвторого ночи крупные артерии королевского города были пусты. Над крышами, вдалеке, можно было различить голубое и оранжевое мерцание, устремлявшееся к небу.

– Словно попали в фильм Люка Бессона, – прошептал Пьер.

Но ни Гранье, приклеенный к рулю, ни Эмма, которая пыталась прибавить громкость компьютера, его не слышали.

Они пересекли несколько перекрестков, пока не поняли, что светофоры не работают. На бульваре столкнулись две машины; обе сильно пострадали. Их пассажиры бросили свои авто, рядом выла сирена полицейской машины с мигалкой.

Было ровно два часа ночи, когда «порше» остановился между «ягуаром» и «мерседесом» класса А в боковой аллее, шедшей вдоль имения Баретта. Снаружи вилла была едва различима. Ее защищала глухая высокая стена. На большом зеленом деревянном щите было написано: «За этой виллой ведется биометрическое наблюдение».

Да, Баретт продумал все…

– Подождите меня, я разбужу охранника. Он должен открыть, мы знакомы, – сказала Эмма, выходя из машины.

Она позвонила один раз – безуспешно. Потом второй – настойчивее. Внезапно луч осветил ее. По интерфону послышался голос.

Эмма представилась. Наконец дверь приоткрылась, и показался молодой мужчина с усами, вьющимися волосами, в кроссовках, набросивший куртку на пижаму с бермудами. Эмма поговорила с ним несколько секунд, потом вернулась к машине.

– Жан-Филипп, вы не поможете охраннику открыть ворота? Он говорит, что биометрическая система не работает.

Гранье вышел из машины и исчез в небольшой двери рядом с главным въездом, которую охранник держал открытой.

В тот же момент в машине завибрировал его мобильный на подставке, рядом с приборной доской. Надпись на экране: «Номер не известен». Эмма непроизвольно протянула руку, чтобы ответить, затем вспомнила, что телефон вообще-то не ее.

– Жан-Филипп, вам звонят. Я отвечу?

Она схватила аппарат с подставки, не дожидаясь ответа Гранье и поднесла его к уху.

– Алло? – послышался женский голос.

– Алло, – ответила Эмма. – Вы не подождете несколько секунд? Жан-Филипп сейчас…

Она не успела закончить фразу: собеседница бросила трубку.

Секунда тишины, потом Гранье появился у двери машины.

– Я не знаю, что случилось, – извинилась Эмма. – Бросили трубку прежде, чем я успела сказать, что вы сейчас подойдете. Мне очень жаль.

– Не беспокойтесь. Если что-то важное, она перезвонит, – спокойно сказал писатель.

Широко улыбаясь, он уселся за руль. Но Пьер готов был поклясться, что заметил секундой раньше панику в глазах романиста.

28

Если скажу, что никогда не переставал верить, это, конечно, будет ложью. На самом деле почти на год я забросил поиски тайной комнаты и формулы, доказывающей существование Бога. Но проблема никуда не делась, я постоянно о ней помнил. Доказательство: к темам оповещения на сайте artvalue.com я добавил «подвалы Версаля» и «Трианон».

Как-то мы были в Касабланке, в отеле «Хайятт», когда мне на компьютер пришло оповещение. Какой-то журналист брал у нас с Амелией интервью по поводу борьбы с бедностью. Как это часто бывает, вопросы мне быстро наскучили. Слишком просто, слишком предсказуемо. Журналист хотел устроить конкуренцию между нами и другими филантропами. Ведь, как это ни звучит странно, в благотворительности тоже началась борьба за первенство. В Силиконовой долине уже несколько лет богатеи (хотя ты помнишь, наверное) соревнуются в воображении и чувстве юмора, чтобы на них обратили внимание. Заставляют клонировать своих попугайчиков за пятьдесят тысяч долларов или покупают машину, которая сможет ездить под водой, чтобы пересечь бухту Сан-Франциско в час пик… Теперь они, как и мы, вкладывались в благотворительность. Все акулы бизнеса захотели стать Матерью Терезой.

Так что я сидел перед журналистом в кожаном кресле «Хайятта». Как всегда, я позволил ему задавать мне вопросы, довольствуясь короткими ответами, точными и… банальными: моя тактика на первые пятнадцать минут – чтобы проверить собеседника, уровень его знания темы и ума. Амелия отвечала любезными банальностями. «Как у вас получается путешествовать по всему миру и в то же время столь успешно воспитывать детей?» «Обычно миллиардеры стараются не обращать внимание на горе других, а вы нет, почему?» Сколько раз уже…

Интервью затягивалось. Стэн, мой пресс-атташе, убедил меня согласиться на встречу с представителем этого французского журнала, популярного среди сторонников левых партий и, кроме того, охотно распространяющего антиамериканские настроения, столь приятные французской элите. Я сомневался, потому что обычно на сто интервью, которые я даю, приходится всего одно для французской прессы. Помнишь, это ты обратила однажды мое внимание: во всемирном масштабе французская пресса составляет меньше одного процента. Один процент рынка, одно интервью из ста: вложение времени в прессу рассчитывается очень быстро.

Раздраженный, я торопился закончить и рассеянно посмотрел на личные письма, которые приходят на treo.com. Впервые от тебя ни строчки. Зато, как в отместку, послание от маман, желавшей организовать семейный ужин «в ближайшие месяца полтора», и письмо от отца, которому я только что подарил на восьмидесятипятилетие самую малость: двадцать миллионов долларов для ассоциации ученых-палеонтологов, которых он так любит.

Он выразил короткую благодарность. Я придумывал дипломатичный ответ на письмо матери, когда на экране появилось оповещение. Отправитель: artvalue.com. Они ничего не присылали мне уже несколько недель. С другой стороны, предметы, касающиеся садов Версаля, Ленотра и даже Людовика XIV, всегда редко появлялись в продаже. А вот про Наполеона такого не скажешь: за год до двухсотлетнего юбилея его коронации всплыли тысячи связанных с ним предметов. Потом поток опять пошел на спад.

Начало письма меня взволновало.

13 октября 2005. Christie's. Оригинальная рукопись от королевы дизайна, XX век.

Вилла «Трианон», Версаль. 1000 долларов.

Я открыл письмо.

На продажу выставлена маленькая рукопись 1932 года с подписью Элси де Вульф.

Описание было коротким. Элси де Вульф (1865–1950), знаменитый американский декоратор, в первой половине XX века владела красивой версальской виллой, которая называется «Трианон». Участок рядом с парком дворца был старым охотничьим павильоном графа Артуа, младшего брата Людовика XVI, который во времена Реставрации недолго правил под именем Карла X.

– Месье Баретт, как вы считаете, можно ли избавиться от горя во всем мире так же, как избавляются от конкурента?

На этот раз вопрос журналиста напрямую адресовался мне.

– Достаточно применить к этому такой же подход. Такую же решительность. Стратегию. Цели. Средства. Контроль над деятельностью. Это просто.

Этот вопрос мне задавали уже раз сто. Ответ мы выработали вместе со Стэном. Я говорил, не поднимая глаз, и одновременно загружал письмо от Элси де Вульф, которое мне хотелось как можно скорее прочитать полностью.

– За вычетом тех денег, которые вы отдаете бедным, что останется вашим детям? Один из ваших друзей-миллиардеров говорит, что они – члены «клуба удачливых сперматозоидов». С чем вы планируете их оставить?

Вполуха я выслушал ответ Амелии.

– Достаточно, чтобы они могли заниматься той профессией, которой хотят.

Отлично, Амелия. Эта реплика тоже была подготовлена вместе со Стэном. Как правило, она производила нужный эффект. Еще ни один журналист не пошел дальше и не спросил, какой же будет цифра. К счастью, потому что мы с трудом смогли бы ее назвать.

Содержание рукописи, которая выставлена на продажу в следующем месяце на аукционе «Кристи», появилось у меня на экране. Это было письмо Элси одной из своих подруг, Элизабет Марбери, жившей в Нью-Йорке; тоже очень неординарная женщина. Три первых параграфа – обычная банальщина: Элси спрашивала о здоровье Элизабет, намекала на последние события в мире политики по обе стороны Атлантики. В четвертом абзаце – настоящая цель письма: смерть собачки, пуделя, которого корреспондентка отлично знала. Но до потолка я подпрыгнул на пятом:

[…] Бесси, ты не поверишь! Мы нашли тайный проход, прямо под нашим участком! Подземная галерея начинается там, где мы пили чай в оба твоих приезда – помнишь? Она проходит в метре под землей и ведет к Трианонам.

Я даже не стал читать продолжение. Мне необходимо это письмо. И вилла «Трианон».

– Месье Баретт, вам скоро исполнится сорок один год. Какой подарок вас порадует больше всего?

– …

– Дэн, что происходит?

Я едва услышал вопрос журналиста. Встал, извинился – крайне срочное дело, вынужден уйти. Попросил Амелию отвечать вместо меня: знал, что она будет рада.

– Счастье не в том, чтобы получать, что хочешь, – ответила она, – а чтобы желать того, что имеешь.

Ее любимая сентенция. Она без труда убедила Стэна включить ее в наши сеансы media training. Обычно журналисты записывали торопливо. И вставляли в текст.

С письмом все не так уж сложно: на аукционах все – вопрос средств.

А вот вилла «Трианон» не продавалась. Это заброшенное старое строение принадлежало какой-то версальской богачке, отец которой знал Элси. После смерти блистательной хозяйки в доме никто не жил, и все осталось, как было при ней: безделушки, мебель и даже кое-какая одежда в шкафах. Итак, я должен убедить владелицу, а она была резко против.

Все-таки на все есть цена! Я совершил сделку по телефону. Сначала предложил ей четыре миллиона евро, двойную цену стоимости виллы. Она едва не бросила трубку, шокированная. Я поднял цену до шести: она воззвала к памяти своего отца. На десяти она убрала свою разборчивость подальше. Дорого, конечно, за развалюху, но я был готов заплатить пятьдесят. Как ты знаешь, ради некоторых целей я перестаю считать.

Так что я купил виллу «Трианон», даже ни разу ее не увидев.

Когда я вошел туда впервые две недели спустя, в День благодарения, то чувствовал себя как ребенок перед пещерой Али-Бабы. Аллея, усаженная платанами, старые конюшни в глубине двора, фасады XVIII и XIX веков, горгульи, колокольчик на внешней стене для звонков: все детали меня очаровывали и одновременно интриговали. Не испытывал такого удовольствия с тех пор, как строил свой калифорнийский дом, для которого мы с Амелией сами выбрали все до последнего кусочка обивки, вплоть до комнаты с батутом. Я уже видел, как приведу все в порядок, воспроизводя до мелочи эскизы Элси де Вульф, ее описания, и несколько современных фотографий, которыми заранее обзавелся. Амелия захлопнулась при виде виллы «Трианон», как устрица. Мой энтузиазм ее раздражал. Ей казалось, что нам уже пора возвращаться.

– Почему тебе так нравится эта хибара? – спросила она меня, входя в салон-террасу. – В мире столько вещей надо построить, столько жизней спасти.

– Амелия, этим мы уже занимаемся! Здесь мы можем спасти достояние человечества. Историю человека. Память людей. Что может быть важнее: человеческая память или жизнь человека?

– Ай!

Она подвернула ногу, спускаясь по деревянной лестнице, изъеденной червями, которая вела в подвал, на кухне.

Пятнадцать минут назад она оцарапала ноги о ежевику, пытаясь зайти в маленький уголок сада, в котором Элси де Вульф устроила кладбище… для своих собак.

Чаша переполнилась. Больше Амелия меня не слушала.

Лично я не видел ни трухлявой лестницы, ни истершихся ковров, ни разбитого паркета, ни фантазий Элси на собачьи темы. Я видел, как Мария-Антуанетта ускользает из Трианонов, чтобы позабавиться со своим братом по мужу, графом Артуа: волнительное удовольствие попробовать запретный плод.

Амелия не испытывала ни малейшего интереса к истории Франции. Она сидела на лестнице и массировала ногу.

– Дэн, с меня довольно! Этой виллы! Версаля! Истории Франции! Довольно всего! В твоем поступке нет ни капли смысла. На следующей неделе мы должны ехать в Дакку, ты помнишь?

– Да смотри же! – настаивал я, наклоняясь к окну, чтобы посмотреть в сторону окружающей участок стены. – Видишь вон те строения? До них всего метров триста! Это избушка королевы и ферма Марии-Антуанетты! Здесь разыгрывалась история королей Франции… в нашей вилле.

Она поморщилась при слове «нашей». Взбесилась. И потребовала, чтобы мы вернулись в отель, в Париж, чтобы показаться травматологу. На следующий день она улетела обратно в Бостон.

Я вернулся в виллу «Трианон» один. Подумаешь, у Амелии плохое настроение. Пройдет. Ты ее знаешь. Несколько лет назад жена обзавелась дурными привычками; на самом деле с тех пор, как мы вместе управляем фондом Баретта. Фондом занимались мы с Амелией. Вместе ездили в Сан-Паулу и Дели, посещали медицинские центры, которым выделяли финансирование для детей, страдающих холерой. Летали вместе на нашем частном самолете, разговаривали с врачами, медсестрами, решали, кому дать деньги, каких целей добиться…

– Лучшее вложение средств, Дэн, – спасти жизнь ребенка, – часто говорила она мне. – Более того, делать это вместе. Огромное взаимное благодеяние.

Итак, очевидно, она считала мое возвращение к Версалю предательством. Но с этим уж я ничего не мог поделать. Вилла «Трианон» меня возбуждала, это было сильнее меня. Я чувствовал себя как в лаборатории в тот волшебный момент, который ты пережила, как и я, когда приближаешься к открытию чего-то нового. Восхитительный момент, когда еще не достиг цели, но понимаешь, что стоишь на пороге открытия. Пьянящий момент, когда маленькая команда, собравшаяся вокруг стола, знает, что держит в руках столь давно ожидаемую формулу. Вопрос пары минут. Сейчас откроется дверь…

В письме, которое я купил, Элси де Вульф не указывала точно, откуда начиналось подземелье. Дело не в том, что она говорила зашифрованно, просто она обращалась к подруге, которая отлично знала ее привычки.

В такси, везущем меня из отеля на виллу «Трианон», я в десятый раз перечитал главный абзац:

[…] Бесси, ты не поверишь! Мы нашли тайный проход, прямо под нашим участком! Подземная галерея начинается там, где мы пили чай в оба твоих приезда – помнишь? Она проходит в метре под землей и ведет к Трианонам. Ее нашел Чарльз. Так и поверишь, что мы, женщины, слишком крепко стоим на земле, чтобы смотреть, что там под ней… Я натянула мужнины штаны, рубашку и ботинки и полезла за ним в туннель. Перед нами шел садовник. Увы, должна тебе признаться, что экспедиция несколько обманула наши ожидания: подземелье обрушилось примерно в ста метрах от виллы. Разбор завала потребовал бы титанических усилий, а оплатить их мы сейчас не можем.

Элси, ясное дело, не имела средств, чтобы исследовать туннель до конца. Я сделаю это. Найти место отправления легко: на первом этаже не так много уголков, где можно пить чай: гостиные, веранда, библиотека… Не надо обследовать весь дом, чтобы найти комнату, которую имела в виду Элси. Я был уверен, что достаточно разобрался в привычках декораторши, ее маленьких маниях. И быстро найду, что ищу.

В кои-то веки не нужен компьютер и электронные файлы. Я знал все о мисс де Вульф еще до того, как зашел в ее дом. Письмо написано, я говорил тебе уже, в 1932 году. Тогда Элси де Вульф уже стала леди Чарльз Мендль, женщиной шестидесяти семи лет, притворявшейся, что ей двадцать четыре, чтобы друзья восхищались ее «поразительно молодым» видом. Все ее друзья, участвовавшие в невероятных вечеринках на вилле «Трианон», на которых она появлялась вся в пудре, с окрашенными в синий цвет волосами, одетая от Пату или Шанель, считали ее бессмертной. Знаменитый фотограф Сесил Битон был ее протеже. Она вдохновила Кола Портера на песню That Black and White Baby of Mine… Элси была звездой в то время. Модные журналы публиковали интервью с ней на первых полосах. Американские журналисты встречали ее в момент прибытия из Франции, готовые вырвать у нее суждение о последних тенденциях в моде!

Она родилась в 1865 году от американца и женщины, родившейся в знаменитой шотландской семье, и в детстве была крайне некрасивой. Мать плохо ее одевала, отец запрещал улыбаться, потому что у нее не хватало одного зуба. Амелия, попробовавшая все, чтобы заставить меня невзлюбить эту виллу, однажды пересказала мне фразу Элси, которую она написала в двадцать лет и которая отлично подводит всему итог: «Если я уродина – а я уродина, – я буду окружать себя только красотой. В этом будет моя жизнь. Ради этого я убью».

До сих пор помню волнение Амелии.

– Такая красота мне не нравится!

Уродина Элси, ставшая лучше самой стильной женщиной на планете, самым знаменитым декоратором Америки! Революционерка декора, заменившая викторианскую мебель плетеными стульями и кисейными занавесями… Что, естественно, выводило из себя мою жену.

– Ее творчество больше подходит для дизайна жилищ для бедных!

– Не преувеличивай! Элси прожила нелегкую жизнь. Во время Первой мировой войны она была медсестрой на фронте… Получила воинский крест и орден Почетного легиона Франции! Это не гранд-дама Версаля, которая умеет только проводить коктейли. Она делала почти ту же работу, что ты!

– Была она лесбиянкой или нет? Доказали это, наконец?

С ума сойти, до чего только не дойдут женщины, если захотят найти козла отпущения. 

Не смейся! Ты ведь тоже первым делом спросила об этом, когда зашла на виллу «Трианон» спустя несколько месяцев, во время уик-энда, который мы вместе там проводили. Неисправимая Эмма! Уверенная, что мужчины очарованы лесбиянками, потому что хотят быть первыми, кто вернет их на «праведный» путь. В тот день я не протестовал. Как обычно – и как это часто бывает с женщинами, я бы сказал, – ты интересовалась не относящимся к делу анекдотом больше, чем главной целью: моей охотой за оригинальными планами Ленотра. Правда, ты не могла догадаться, что вилла «Трианон» была сердцем всего дела. После неудачи под Большим Трианоном я больше не говорил с тобой о формуле, доказывающей существование Бога. Я доверял тебе много всего, но сопротивлялся желанию признаться, что купил виллу только ради того, чтобы найти ее. И, против обыкновения, ты ни о чем не догадалась! Вот я и обставил твою легендарную интуицию…

Я ответил тебе, изображая тяжелый вздох:

– Да, правда, она была лесби. И что?

– И все же вышла за лорда Мендля!

– В шестьдесят семь лет! Только ради титула, как говорили. Апофеоз ее светской жизни.

– Она никогда не отрицала слухи?

– Зачем? Она не скрывала, что ей нравятся женщины, сильные, мужеподобные, старше ее, как знаменитая Бесси, театралка, с которой они жили здесь по полгода на протяжении тридцати лет. Поскольку единственная ее настоящая любовь, знаешь ли, вот этот дом.

– И полосатые ткани где только можно.

Ты намекала на многочисленные ковры, во множестве развешанные по стенам. Розовые, бежевые, зеленые, длинные вертикальные ленты, вытянутые или свернутые, как на опорах причал гондол в Венеции.

– Ваш Бюран ничего нового не придумал!

Как и всегда, когда мог показать тебе, что знаю историю искусства лучше, чем ты, я не удержался.

Стены в танцевальном зале, пристроенном к главному зданию виллы, декорированы тканью в зеленую полоску. Танцзал – первая комната, которую я обследовал. Это место, в котором я решил устроить крытый бассейн, казалось мне идеальным для любимых чаепитий Элси. Изначально это был цирковой шатер, поставленный ради самого знаменитого приема в ее жизни: с гавайским оркестром и множеством ученых пони. Элси так любила свой павильон в белую и зеленую полоску, с драпировками эпохи Регентства и кожаными банкетками, что она так его тут и оставила, чтобы проводить новые фиесты.

Я искал везде, под планками паркета, безуспешно… Ничего, кроме огромного британского флага. Несомненно, остался с тех пор, как Элси принимала здесь своих друзей, герцога и герцогиню Виндзорских. Затем я направился в библиотеку на первом этаже. Комната была маленькой, ветхой, закрытой дверями, украшенными муляжами книг, с бежевым потолком. В общем, плохо освещенная.

– Амелия права, пахнет плесенью.

До сих пор помню твою лукавую улыбку, когда ты зашла в эту комнату, единственную, которая после всех работ сохранила дух XIX века.

Точно такую же неудачу я потерпел в бюро-будуаре, другом месте, где, казалось мне, мог находиться вход в галерею. Из всех комнат первого этажа эта находилась ближе всего к стене замка. Когда копают подземный ход, выбирают же самый короткий путь, верно? Кроме всего прочего, комната должна была нравиться Элси: идеальное место для чаепитий и немного в мужском стиле. Но и там ничего: никаких пустот, ничего, что могло открывать проход к замку.

Тот же вывод на веранде, в большой гостиной и, наконец, приемной. Никаких дверей, никаких люков. Никаких проходов. Пустота. Мой радар отчаянно молчал.

Посуда в буфетах стояла та самая, еще от Элси. Алкоголь в буфете тоже нашелся. Я взял стакан и плеснул себе куан-тро-джин-виноградный сок, любимый коктейль леди Мендль. Затем поднялся на верхний этаж, в ее спальню. В этой комнате красная дверь была украшена медальоном, на котором можно было прочесть: «Не звонить до 8 часов 30 минут», и большим лепным щитком, как для табличек на дверях офисов, на котором стояло одно слово по-французски: «Я». Я решил устроить в ней свою комнату. Сел в большое кресло-качалку лицом к камину. Так и вижу себя там, со стаканом в руке: сосредоточенный, медленно покачиваюсь взад-вперед в ритме кресла. Тишину в доме нарушало только поскрипывание половиц.

Неужели Амелия права? И пора все бросить? Полностью посвятить себя нашему фонду? Нашей борьбе с бедностью, такой возмутительной, доводящей до смерти миллионы человек, потому что они живут всего на доллар в день и не могут заплатить за лекарство, которое стоит два? Перед лицом этих трудностей какую важность имеют начальные планы Ленотра, расположение Аполлона, так или наоборот, к замку, к солнцу? На эту химеру я потратил слишком много времени, и все безрезультатно. А доказательство бытия Бога? В конце концов, существует ли Господь, как говорят теологи, присутствующий в ежедневном творении человека? Освободить Африку от малярии – не это ли чудо надо совершить сегодня? Доказательство, которое по-настоящему проявит существование Всемогущего?

Я встал и подошел к окну. Ты знаешь это место. Снаружи, с другой стороны увитой плющом стены, можно заметить первые деревья королевского владения. Аллея, начинающаяся от ворот Сент-Антуан, протягивает свои дорожки до самого Большого канала. Там курсирует маленький поезд между Версалем и Трианоном, везущий туристов, набившихся куда только можно: глаза приклеены к объективам, увеличение на падение воды, золоченых лебедей, Большую Перспективу.