Текст книги "Тогда ты услышал"

Автор книги: Криста фон Бернут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

8

Мона ничего не могла с этим поделать, но, увидев Даннера сидящим здесь, в бюро Боуда, получила огромное удовольствие. Выглядел он по-прежнему слишком самоуверенным, но это скоро пройдет.

Понедельник, семь часов утра. Боуд сидит и пьет уже третью по счету чашку кофе, но все равно постоянно зевает, а Мона, как ни странно, чувствует себя бодрой и отдохнувшей. Еще этот допрос, и она поедет обратно в город, к счастью, с чувством, что поездка была не безрезультатной. Даже если не будет установлена связь между убийством Саскии Даннер и Константина Штайера.

– Почему вы солгали на первом допросе?

– Ради своих учеников.

Смело. Даже Боуд присел и отставил чашку с кофе. Мона, ни капли не смутившись, продолжила:

– Вы солгали и подговорили своих учеников тоже сказать неправду, вы со мной пока что согласны?

Даннер пожал плечами и посмотрел мимо нее. На нем джинсы, модный черный свитер с узким V-образным вырезом, сверху еще черный блейзер. Его волнистые светлые волосы немного длиннее, чем обычно носят мужчины в его возрасте, но это ему идет. Его манера держаться и выражение лица не оставляют никакого сомнения в том, что все происходящее он воспринимает как досадную необходимость и принимает в этом участие исключительно из вежливости. Кабинет Боуда кажется очень маленьким и запущенным – с тех пор как в нем появился Даннер. Хотя он действительно маленький и запущенный.

И Даннер здесь не при чем. Мона не позволит ему себя запугать.

– Это значит «да»?

– Что?

– Вы пожали плечами. На пленку жесты не записываются. Так что отвечайте, пожалуйста, да или нет.

Даннер усмехнулся. Не впечатлило.

– Вопрос повторите, а?

– Вы подговаривали своих учеников сказать неправду?

– Они курили что-то наркотическое. В нашем интернате это преступление, за которое обычно полагается исключение. Я не хотел этого. Это была всего лишь глупость, и я не хотел, чтобы это испортило им будущее.

– И при этом вы понимали, что убийство вашей жены не смогут расследовать при таких обстоятельствах.

– Чушь.

– Простите, что?

– Извините, но это действительно чушь, – то, что вы говорите. Никто из нас этого не делал, в этом я ручаюсь.

Мона глубоко вздохнула и посмотрела на Боуда. Тот отвернулся.

– Вы препятствовали проведению расследованию и уже поэтому нарушили закон. На вас можно завести дело в связи со лжесвидетельством. Вы понимаете это?

Впервые она заметила маленькую брешь в его защите. Она закурила, не спросив разрешения у Боуда, который говорил ей, что не курит. Мона рассчитывала, что он хотя бы от этого проснется и примет участие в допросе. Но Боуд только сильно нахмурился и пододвинул к ней начищенную до блеска пепельницу, которую держал для посетителей.

– Можно мне тоже закурить? – спросил Даннер и, не дождавшись ответа, вынул из кармана блейзера пачку «Кэмэла» без фильтра.

– Если это так необходимо. – «Наконец хоть что-то сказал», – подумала Мона.

Даннер поймал взгляд Моны и слегка подмигнул ей. Внезапно они стали сообщниками, а этого ей меньше всего хотелось. Но ситуация все равно разрядилась. Даннер выпрямился и слегка подался вперед.

– Госпожа… Простите, я не знаю вашей фамилии.

– Зайлер.

– Госпожа Зайлер, мне очень стыдно за свое поведение. Я просто… Я понимаю, что как муж автоматически попадаю под подозрение, но мне это кажется настолько абсурдным…

– Что? То, что вы убили свою жену? В девяноста процентах случаев убийцами являются ближайшие родственники, чаще всего мужья. А вы на первом допросе солгали. Это факт. Вы позаботились о том, чтобы ваши ученики обеспечили вам алиби.

– Да. Ради моих учеников, я уверяю вас.

– О’кей. Что же произошло на самом деле?

– Спрашивайте, о чем вы хотите узнать.

Трамвайная остановка – это такое место, которое очень сложно изолировать. Для этого нужно проводить такие мероприятия, которые привлекают ненужное внимание, например, вызвать несколько патрульных, которые бы регулировали дорожное движение. Так как трамвай может ехать только по рельсам, мимо места происшествия, то любопытным и взволнованным пассажирам приходилось объяснять, почему данный участок пока закрыт, и что им нужно воспользоваться другими видами транспорта. А так как все должно происходить быстро, то соответствующее сообщение пустили по радиосвязи.

Понедельник, семь часов утра, еще толком не рассвело. Дождь идет и идет, уже много часов подряд. Осенняя непогода сильно потрепала каштаны в аллее, а кроме стеклянного павильона на остановке нет ни одного сухого места в радиусе пятидесяти метров. Труп, лежащий в грязной пожухлой траве за павильоном, тоже насквозь промок. Убитый – мужчина, блондин, возраст – около сорока лет. Он лежит на спине. На нем – застегнутый на все пуговицы синий плащ, под плащом, насколько видно, свитер с высоким воротом, а также джинсы и добротные кожаные туфли. Одежда, пропитанная водой, плотно облегает стройное, почти худое тело. Ноги слегка раздвинуты, руки вытянуты вдоль туловища, обе ладони повернуты вверх, как будто смерть застала его в тот момент, когда он жестом показал, что о чем-то сожалеет. Лицо очень бледное, как будто отмытое дождем за последние часы. Его глаза закрыты, но веки не судорожно сжаты.

То, что его смерть была насильственной, установили врачи «скорой помощи». Им позвонила по телефону в пять часов утра молоденькая секретарша, которая шла к Центральному вокзалу, конечной остановке на этой трамвайной линии. Держа в левой руке мобильный телефон, секретарша, согласно указаниям врача, стала на колени рядом с мертвым, приложила указательный и средний палец к тому месту на шее, где прощупывается артерия. Биения пульса не было. Врач, прибывший на место происшествия несколькими минутами позже, откатил ворот свитера настолько, что стали видны следы удушения.

Смерть от внешнего воздействия.

Тем временем место происшествия оцепили, и дюжина полицейских и криминалистов искали на брусчатке, на тротуаре, в мокрой, холодной, пахнущей землей траве улики – при этом понимая, что дождь, скорее всего, уничтожил все следы или сделал их абсолютно непригодными для идентификации.

– Когда вы легли спать в тот вечер?

– Около одиннадцати. Я точно не помню, но примерно в это время.

– Ваша жена была рядом?

Даннер смотрел прямо перед собой. Потом он поставил локти на колени, положил на них голову.

– Это значит «да»? – невозмутимо спросила Мона.

Даннер поднял голову, затем снова откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

– Да. Я думал, она спит. Она дышала ровно и чуть слышно. Я тихонько разделся, чтобы не разбудить ее.

– Вы сразу же заснули?

– Да, довольно быстро. Мы перед этим четыре часа шли по горам. Этот поход, да плюс еще выпитое вино сильно утомили меня.

Все сходится, но уж слишком безупречно, как говорится, без сучка без задоринки. С другой стороны, ее ощущения слишком часто подводили ее. Работа полицейского больше основывается на везении и тщательном поиске, а не на интуиции. Даннер продумал свои показания заранее. Хотя это нормально и в этом нет ничего криминального.

– Что было потом?

– Я проснулся от какого-то шороха.

– Шороха?

– Да. Кто-то вышел на улицу. Довольно громко хлопнув дверью. Я разволновался и встал, оделся и пошел вниз.

– Что было с вашей женой?

И на этот раз ответ последовал слишком быстро.

– Должен сказать честно, я не посмотрел, лежала ли она рядом. Было темно, хоть глаз выколи… Я просто предположил, что она там. Не было никаких причин присматриваться.

– О’кей, вы пошли вниз. Что там было?

– Со стола не убрали, вся грязная посуда стояла там, хотя они обещали убрать. Сильно пахло гашишем. Посредине стола, в пепельнице, лежал стеклянный кавум.

– Что?

Даннер улыбнулся.

– Кавум. Трубка для курения конопли.

Почему он использует, говоря об употреблении наркотиков, молодежные жаргонные словечки? Как будто больше не нужно было отмежевываться от ситуации с употреблением наркотиков.

– Где были ваши ученики?

Даннер закрыл глаза, как будто припоминая. Этот жест очень не понравился Моне, слишком уж он был театральным. Мона ждала. Тем временем Боуд стал делать заметки в своем блокноте в клеенчатой черной обложке. Она бы многое отдала за то, чтобы почитать, что он там черкал.

– Не знаю, на улице было очень светло. Эта страшная полная луна, она и свела детей с ума, в их-то состоянии. Свет был интенсивным, но каким-то обманчивым…

– Что значит «обманчивым»?

И снова Даннер закрыл глаза, снова у Моны возникло чувство, что он притворяется. Но, может быть, он просто не мог иначе? Может быть, он принадлежит к тому типу людей, которые актерствуют, даже идя в туалет?

– Лунный свет per se[11]11
  Сам по себе (фр.).


[Закрыть] обманчивый. Кажется, что он дает много света, а на самом деле – только сгущает тени.

Мона решила пропустить это замечание мимо ушей.

– Итак, вы просто пошли искать своих учеников. Где они оказались?

– Петер и Стробо были…

– Кто такой Стробо? – перебила его Мона, нахмурившись, и посмотрела в список опрошенных, который составил Боуд. Никакого Стробо в нем не было.

Даннер неохотно открыл глаза.

– Хайко. Стробо – это кличка.

– Хайко Маркварт?

– Да, – нетерпеливо ответил Даннер.

– Дальше. И не забывайте, пожалуйста, называть фамилии.

Снова Даннер скривился так, как будто он имеет дело с идиотами, но, по мере возможности, старается снисходить до их уровня. И стал рассказывать дальше с нотками раздражения в голосе.

– Итак: Хайко Маркварт и Петер Белов сидели рядом на скамеечке прямо возле двери. Оба очень бледные, было очевидно, что им плохо. Петера рвало. Марко Хельберг лежал на скамейке за домом и спал. Сабину Хайльман и Берит Шнайдер я нашел не сразу. Потом я их обнаружил тоже за домом.

– Что они там делали?

– Ничего особенного. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу там, куда не попадал лунный свет. Насколько я помню, Берит обнимала Сабину. Сабина все бормотала что-то про луну, что ее свет сводит ее с ума, что больше никогда она не сможет как следует насладиться лунной ночью… Вы знаете, каково это – быть под кайфом?

– Нет, – сказала Мона и сама себе вдруг показалась неопытной. Может быть, он нарочно задал этот вопрос. – Но речь сейчас не об этом.

– Нет?

Его голос звучал издевательски. Как он может вести себя так в подобной ситуации? Берит Шнайдер уничтожила его алиби, снова возникло множество вопросов. Пятеро учеников накурились практически до потери пульса, остальные спали. Даннер снова оказывается главным подозреваемым. Не говоря уже о том, что он не справился со своими обязанностями.

– Нет, – сказала Мона резче, чем хотела. – Сейчас речь идет о вас и вашей жене Саскии. Вашу жену убили, и вы – главный подозреваемый. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Но какая связь между Штайером и Даннером?

– Вы знакомы с Константином Штайером?

Внезапная смена темы разговора испугала его, это было очевидно. Но он быстро пришел в себя.

– Он учился у меня. В начале восьмидесятых годов сдал на аттестат зрелости. А что?

Вот он и попался.

– Вы не знали? Я же именно поэтому здесь и нахожусь. Забыли? – И пусть ей не рассказывают, что ему не говорили об этом.

– Это правда, что вы издевались над своей женой?

Снова смена темы. Она попала в самую точку. На его лице внезапно мелькнула растерянность, он побледнел, потом все же взял себя в руки.

– Я хочу поговорить со своим адвокатом.

Судмедэксперт, стоя на коленях на влажной траве, подтвердил всем и без того известный факт: убитый, которого благодаря бумажнику идентифицировали как Роберта Амондсена, был задушен. По краям тонкого, одинаковой глубины следа удушения выступила кровь. Орудие удушения должно быть очень тонким и прочным. Если бы не воротник свитера, раны были бы намного глубже.

Фиксация следов, несмотря на дождь, дала результат – тело волокли по земле. Вероятно, убийца затащил труп за павильон на остановке, чтобы его не обнаружили, по крайней мере, в ближайшее время. Эксперт указал на то, что изменена не только поза убитого, но и его состояние. Кто-то закрыл ему рот после убийства. И, возможно, закрыл глаза. Убитого положили на спину и симметрично расположили конечности. Чтобы преступление, по крайней мере, казалось не таким страшным. Но это мало помогло. Труп человека на улице выглядит еще более жутко, чем в четырех стенах. Как будто природа силой взяла то, что ей принадлежит.

Вынужденная спешка. Несмотря на плохую погоду, вокруг места преступления, обнесенного пластиковой лентой, собралось много любопытных: море колышущихся зонтов. Репортеры и фотографы местных газет были уже здесь. Пресс-секретарь давал скупую информацию. Главный комиссар уголовной полиции Бруно Штрассер послал двоих своих сотрудников к дому Роберта Амондсена, теперь они вернулись.

– Никого, – сказал один. – Десять раз звонили – никого.

Его лицо выражало огромное облегчение. Неприятно сообщать о таком родственникам. Никогда не знаешь заранее, как они отреагируют. Одни падают в обморок, других тошнит, некоторые как по команде начинают кричать и плакать, еще кто-то притворяется стоиком – как в самых плохих комедиях. А некоторые кажутся бесчувственными. Заваривают кофе и начинают вести разговор, как будто не понимают, что произошло. И каждый из них может оказаться убийцей. Нужно быть внимательными ко всем проявлениям, быть начеку – как рысь.

– Может быть, он живет один, или его жена работает, – предположил Штрассер. – Все это весьма загадочно. Убийство с целью ограбления исключено, потому что ничего не было украдено. В портмоне Амондсена лежат несколько мокрых купюр по сто марок, кредитная карточка и карточка Еврочек. При себе у него оказалась даже практически полная чековая книжка. А еще часы, на циферблате которых написано «Картье» и которые выглядят так, как будто они и впрямь настоящие.

В полицейской школе Штрассер все время рассказывал новой смене, что рядовое убийство обычно совершается на бытовой почве. Убийства в кругу так называемого «высшего общества» – выдумка социал-демократов, пишущих детективы. За тридцать лет службы в уголовной полиции ему пришлось столкнуться от силы с тремя такими случаями. Но ведь и Кобург – город не маленький. В этом месте Штрассер, как правило, подмигивал ученикам и, подтверждая сказанное фактами, заявлял, что есть местечки и пожарче Кобурга, но по этому поводу он, как оседлый криминалист, не собирался наживать себе невроз.

Сейчас у Штрассера другие заботы. Он раздумывает, как сообщить о происшедшем жене убитого раньше, чем она узнает об этом по радио. Но у них пока было время. В настоящий момент они дали только краткую сводку в местные СМИ, в которой, однако, ничего не говорилось о личности погибшего.

Штрассер вздохнул и погладил свои густые усы, которые за последние годы прилично поседели, и он уже давненько стал подумывать о том, что пора их сбрить. Но вот как он будет чувствовать себя без них, он не представлял.

С его согласия убитого накрыли пленкой и положили в серый пластиковый гроб. Более душераздирающее зрелище трудно даже представить, и Штрассер отвернулся, хотя за тридцать лет ему к этому давно надо было привыкнуть.

Часть вторая

9

– Хороший адвокат, – сказал ректор.

Он сидел на краешке весьма хрупкого на вид стула в стиле ампир и казался себе слишком большим и тяжелым для него. Он просто ненавидит этот стул, который ему все время предлагали. Ведь Рози Тессен прекрасно знала, насколько он неудобен! Как будто она хотела оставить его в дураках. Ректор вполне мог от нее ожидать еще и не такого. Он уже более десяти лет занимал эту должность и ровно столько же знал Рози Тессен, но для того, чтобы установить с ней более-менее дружеские отношения, нужно было, пожалуй, еще столько же времени. Она – дочь основателя Иссинга и глава Фонда, и это означает, что все решения должны быть одобрены ею и зависимым от нее советом: обойти Рози Тессен невозможно, а характер у нее, как у большинства абсолютных владык, невыносимый.

Она еще долго будет держать поводья в своих руках. Ей семьдесят девять лет, ее лицо все в морщинках, но осанка – как у молодой девушки.

«Власть, – с сожалением подумал ректор, – бывает, дарит здоровье».

– Хороший защитник стоит дорого, – уточнил он, понимая, что разговаривает со стенкой. – Я думаю, мы должны взять на себя расходы. Я имею в виду, что это важно для престижа школы.

Комната Рози Тессен большая, но настолько заставлена мебелью различных эпох, что кажется маленькой и узкой. Старые персидские ковры лежат один поверх другого, несколько секретеров в стиле бидермейер уставлены фотографиями в рамках, камин и подоконники украшают изящные безделушки с различных континентов, которые Рози Тессен насобирала за многие годы путешествий. У нее слишком много вещей и слишком мало для них места. Раньше она жила на вилле на берегу моря, но потом ее муж умер, и она переехала в квартиру поближе к школе. Чтобы все было под присмотром.

Ректор сделал небольшой глоток слишком крепкого кофе, который здесь всегда подавали гостям – в белых фарфоровых чашечках, конечно же. Собственно говоря, он любил кофе только с большим количеством молока и сахара, но так как Рози Тессен предпочитала черный кофе, то ни сахара, ни молока у нее в доме не водилось.

– Нам удалось привлечь нового члена Фонда, – сказала она и ослепительно улыбнулась.

Ее зубы по-прежнему были безупречны, и она это знала. Черты лица ректора невольно разгладились. Улыбка – самое действенное оружие Рози. Она – обаятельная и искренняя, по-детски открытая. Своей улыбкой Рози заставляет самых отъявленных скряг подписывать чеки на большую сумму, потому что женщине, которая так улыбается, отказать невозможно.

Ее второе по силе оружие – привычка игнорировать новости, которые она не хочет слышать.

– Это прекрасно, примите мои поздравления, – сказал ректор с наигранной сердечностью и поставил свою практически полную чашку кофе на блюдце – наверное, слишком громко.

На этот раз он не имел права сдаваться. Михаэль Даннер – один из самых способных преподавателей. Он работает в школе уже более двадцати лет; было бы просто нечестно не помочь ему. И совершенно все равно, как к этому отнесутся какие-то шишки из совета.

– Михаэль Даннер не может себе позволить нанять хорошего адвоката. Мне хотелось бы, чтобы школа помогла ему. Это наша обязанность.

Рози Тессен смотрит мимо него. Ее голова в аккуратно завитых локонах едва уловимо дрожит, как всегда, когда она взволнована. Ректор приободрился. Если она взволнована, это значит, что он достучался до нее. Теперь нужно только набраться терпения и тщательно подбирать аргументы.

– Я думаю, нехорошо, если мы бросим на произвол судьбы человека, которому на протяжении двадцати лет доверяли детей. Это будет выглядеть так, как будто мы знали, что он на такое способен.

– Никто даже и подумать не мог! – Теперь ее голос тоже дрожит. – Такой приличный, приятный мужчина… Он казался мне интеллигентным и безукоризненно порядочным. Он обманул нас всех.

– А вот этого мы пока что не знаем. Михаэль Даннер находится под следствием исключительно по подозрению в совершении преступления, – сказал ректор и добавил: – По подозрению, позволю себе заметить.

– Без причины никого в тюрьму не сажают, – раздраженно заявила Рози Тессен.

Теперь она держалась не строго, а сухо. Это значило, что она хотела отделаться от него, и побыстрее. Но на этот раз у нее ничего не выйдет.

– Напротив, так бывает, и очень даже часто. Согласно статистике каждый третий находящийся под следствием в дальнейшем оказывается невиновным. – Такой статистики не существовало, но Рози Тессен все равно не читала газет.

К сожалению, речь ректора впечатления на нее не произвела, опять на лице то же самое обидно сердитое, отсутствующее выражение. Она хочет остаться одна, но это удовольствие он доставит ей только тогда, когда она согласится. Он откинулся на спинку стула и стал ждать. Наконец она глубоко вздохнула.

– Вы знали об этой истории с его женой? – Теперь ее голос звучал очень тихо, почти смущенно.

Ректор пришел в ужас и опустил голову. Все-то она знает, ничего от нее не утаить. Повсюду у нее шпионы.

– Я не уверен, – сказал он наконец, и это было, по крайней мере, в данный момент, очень близко к истине.

Каждый раз, когда он думал об истории с женой Даннера, у него в мозгу все начинало запутываться. Муж ведь не может годами избивать свою жену, чтобы никто ничего не заметил. Получается, он что-то подозревал и, совершая настоящее преступление, предпочел закрыть на это глаза? Сам-то он, по крайней мере, этого ни разу не видел и ни с кем об этом не говорил. Даже с собственной женой.

В Иссинге все жили, если можно так сказать, бок о бок. Это создавало дистанцию – по крайней мере, так было между взрослыми. Коллеги практически не общались друг с другом вне школы, кроме нескольких молодых учителей. И так каждый день все виделись на педсовете – на большой перемене, в половине одиннадцатого. Вместе обедали и ужинали. А потом у каждого была своя жизнь. Новые преподаватели иногда составляли исключение и пытались бороться, полные оптимизма, «с закостеневшими структурами», пока либо не увольнялись, либо сами не становились частью общества, в котором все роли распределены. Изредка собирались вместе выпить пива, и то – ехали куда-нибудь подальше, чтобы не встретиться с учениками. Ни у кого не должно было возникнуть подозрения, что против него плетут интриги.

Вообще-то это совершенно бредовая точка зрения. И ложная, пожалуй. Но где истина? Очень сложно постоянно находиться в окружении молодежи: чувствуешь себя старым, медлительным и нерешительным. Их мощная аура впитывает все, что осторожнее, медленнее и тише? В любом случае, факт остается фактом: взрослые живут в микрокосме интерната каждый сам по себе и для себя. И, конечно же, для учеников. Так что вполне могло быть так, что никто действительно ничего не подозревал об этой истории. Или никто не считал, что следует задуматься об этом.

Но ученики знали, это очевидно. По крайней мере, Берит Шнайдер, которая, в конце концов, «подвела под монастырь» Даннера и за это исключена из сообщества. Ректор считал это неправильным, он должен был это осудить, но в действительности был очень рад, что так случилось. Такого отношения к сложившейся ситуации он от себя ни в коей мере не ожидал еще неделю назад. Но теперь все было иначе. Страшная, жуткая путаница. Михаэль Даннер, по крайней мере, оказался не тем человеком, каким ректор его считал. Или хотел считать – как кому будет угодно.

– Мы должны что-то предпринять, – медленно и со значением сказал он, обращаясь к Рози Тессен.

Теперь у него появилась хорошая идея, как привлечь ее на свою сторону. Она с недоверием посмотрела на него. В ее квартире было очень тихо. Настолько тихо, что он вздрогнул, когда заработал холодильник в кухне.

– Мы бросили Михаэля одного с его проблемами, – продолжал ректор. – И мы несем ответственность за то, что допустили это. Ему было не с кем поговорить, некому довериться, никто им не интересовался…

– Каждый отвечает сам за себя, – решительно прервала его Рози Тессен и встала. – Есть же эти… семейные психиатры…

– Семейная консультация. Да, но…

– Вот-вот. В наше время такого не было. Нужно было справляться самим. И никто об этом вообще не говорил. Когда люди женились, им нужно было как-то мириться друг с другом, и баста. И никто не жаловался. Сегодня есть специальные врачи на каждую царапинку. И к чему, скажите, это привело?

– Не знаю, – автоматически ответил ректор, злой и уставший, потому что игра была окончательно проиграна.

Рози Тессен не даст ни пфеннига, это было очевидно.

– К инфантильности, милый мой! Раньше люди в таком возрасте были взрослее. Сегодня они ведут себя как вечные подростки. А теперь извините меня.

Ректор послушно встал. Он посмотрел на Рози Тессен сверху вниз – росту в ней было, самое большее, метр шестьдесят, и, тем не менее, она намного сильнее его.

– Вы жесткая, бессердечная, как скала, – вырвалось у него. – Жадная и самовлюбленная. Это недостойно христианки, если вам интересно мое мнение.

Сказать такое Рози Тессен, которая считала себя глубоко верующей и уже более тридцати лет не пропускала ни одной воскресной службы, играла в церкви на органе, было более чем смело. И реакция последовала незамедлительно. Она сжала губы, слезы застлали ей глаза. Слезы гнева. Такую бестактность ему уже никогда не загладить. Но в тот момент ему было совершенно все равно.

Бергхаммер возглавил специальную комиссию, состоящую из тридцати служащих и нескольких оперативников, которые должны были составить портрет серийного убийцы. Впрочем, никто не знал, можно ли говорить о серии. Серийные убийцы – как правило, мужчины в возрасте между двадцатью и шестьюдесятью годами. Чаще всего они умны, имеют судимость и родились в неблагополучной семье. Часто, но не всегда, ими движут сексуальные мотивы. Одним из типичных серийных убийц был убийца-язычник Хольст, который, прежде чем его арестовали, изнасиловал и убил нескольких женщин. Убийства с целью ограбления тоже могут совершаться серийными убийцами. Но общим для большинства из них является одно: сами жертвы для них ничего не значат. В случае с убийствами на сексуальной почве они должны соответствовать некоторым внешним критериям, но, в принципе, речь идет о ритуальных убийствах.

Этот случай был совершенно иным. Двое мужчин и одна женщина убиты, предположительно, одним и тем же человеком, сексуальная подоплека исключалась. Убийство с целью ограбления тоже. Должна быть какая-то связь между Саскией Даннер, Робертом Амондсеном и Константином Штайером.

Пока известно было лишь то, что двое последних учились более двадцати лет назад в одном интернате, правда, не в одном классе. Судя по рассказам бывших учеников, они не дружили. О более поздних контактах между ними ничего не известно, да это и маловероятно. Саския Даннер, опять же, была замужем за преподавателем интерната, но всего лишь на протяжении двенадцати лет. Из чего следует, что она никогда не была знакома со Штайером и Амондсеном. Связывало ее и убитых мужчин только то, что все они знали Михаэля Даннера, который двадцать два года назад начал работать в интернате в качестве стажера, а потом уже стал преподавателем.

Как ни крути, все ниточки вели к нему.

На время совершения всех трех убийств у Даннера не было алиби. Более того: в тот вечер, когда был убит Константин Штайер, официантка видела Даннера в кафе неподалеку от квартиры Штайера. Он ушел из кафе около половины двенадцатого. Поначалу Даннер это категорически отрицал. Потом сознался, что был в том кафе, но не захотел говорить, что он там делал. Основание: это его личное дело.

Поэтому был выдан ордер на арест, который неделю спустя был аннулирован другим судьей, занимающимся проверкой законности содержания под стражей, на основании того, что косвенные улики бездоказательны. Необходимо было предоставить дополнительные данные по расследованию, которые бы указывали на Даннера как на убийцу. Никаких серьезных подозрений, никакой опасности, что он сбежит. Со вчерашнего дня Михаэль Даннер снова был на свободе.

Никто из тех, кто занимался этим делом, не понимал, почему это произошло. На данный момент Даннер был единственным подозреваемым, который был знаком со всеми жертвами. И, по крайней мере, для убийства своей жены у него был мотив. Но в суде земли Мисбах, видимо, думали иначе. Бергхаммеру удалось добиться только того, что теперь Даннера постоянно охраняли двое полицейских.

Лицо Карлы Амондсен необыкновенно бледное, почти как наволочка. Ее домашний врач сказал, что она принимает сильные успокоительные средства, и попросил разрешения присутствовать при снятии показаний. ГКУП Мона Зайлер и ГКУП Хельмут Штрассер из комиссии по расследованию убийств Кобурга сидели на табуретах у постели Карлы Амондсен. Эта уже третья попытка взять показания у госпожи Амондсен была такой же бесплодной, как и две предыдущие.

– У нее шок, – сказал домашний врач, прислонившись к двери и скрестив руки на груди. Это он говорил не впервые. – Оставьте же ее, наконец, в покое.

Он говорил, как в сериале о врачах. Может быть, он был немного влюблен в свою пациентку. Карла Амондсен очень красивая женщина, даже в таком состоянии.

– Йозеф, – окликнула его Карла Амондсен.

Все присутствующие удивленно повернулись к ней. В первый раз она открыла рот по собственной воле.

– Йозеф, я сама справлюсь. Можешь подождать за дверью.

Домашний врач смущенно посмотрел на нее, потом обиженно кивнул и вышел из комнаты.

– Я вам не очень-то помогла, – сказала Карла Амондсен Моне.

Ее голос звучал глухо, что, вероятно, было связано с приемом медикаментов.

У Моны был трудный день. Специальная комиссия «Константин» работала круглые сутки, одно совещание переходило в другое, некоторые из них проходили среди ночи. Да еще эта постоянная езда туда-сюда на машине! Никто не выспался. И при этом расследование по-прежнему находилось в той фазе, когда сведения – то есть свидетельские показания – только собирались и анализировались. Куча бумаг – протоколов, записок и отчетов – становилась все больше, в то время как дело практически не продвинулось. Каждый день Мона ложилась спать не раньше двух, а то и трех ночи, а вставала не позже половины седьмого. Стирать было некогда. Уже неделю она носила одни и те же джинсы и свитер. Лукас жил у Антона, потому что очень просил разрешить ему побыть с отцом, не хотел к тетке. Лин, которая называла Антона не иначе как полууголовником, обиделась, а Моне это показалось странным. Поэтому сестры временно не общались.

– Мне очень жаль, – произнесла Карла Амондсен, снова глядя только на Мону, избегая смотреть на Штрассера.

Теперь на ее щеках появился румянец, и вообще она выглядела бодрее. Можно было надеяться, что она больше не будет плакать. Плачущие люди сильно выбивали Мону из колеи.

– У нас очень много вопросов, – сказал Штрассер и погладил свои поседевшие усы.

– Да, – согласилась Карла и ненадолго закрыла глаза.

Ее пышные темные локоны спутались. Когда она медленно и тяжело привстала и подняла повыше подушку, на которую оперлась спиной, стал ощутимее слегка кисловатый запах пота и болезни.

– Знаете, я хотела уйти от мужа. Поэтому в воскресенье меня не было в его доме. Я хотела переехать. Вместе с Анной.

После этого заявления она сделала паузу. Кажется, она считала, что сообщила очень важную новость, но это уже было известно. Друзья Амондсенов сообщили Моне о предстоящем разводе. Но все равно, рассказав об этом, она дала понять, что готова сотрудничать.

– Анна – это ваша дочь? – спросила Мона, умышленно не глядя на Штрассера.

Когда те, кто снимает показания, переглядываются между собой, это выбивает говорящего из колеи. Иногда это тактически выгодно, но не на этот раз. Четырехлетняя Анна сейчас находилась у родителей Амондсена.