Текст книги "Тогда ты услышал"

Автор книги: Криста фон Бернут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Извини. Мне очень жаль. Сядь, пожалуйста. – Стробо тянет ее за полу пальто. – Ну же, пожалуйста! – Он выдохнул дым, и голос его снова звучит нормально.

Берит снова садится, но теперь ей одиноко, и она чувствует себя протрезвевшей.

– Было здорово. С тобой.

Берит почувствовала, что он смотрит на нее.

– Да, мне тоже понравилось, – говорит она, улыбнувшись в темноту, хотя ей теперь совсем нехорошо.

В голосе Стробо слышна фальшь. Как будто он преследует некую цель. Цель, которая не имеет ничего общего с тем, что они только что пережили вместе.

– Ты, вообще, в порядке? – спрашивает он. И снова слова прозвучали, как заученные.

– Нормально. Все о’кей. – Берит все еще дрожит.

Уже явно больше чем десять часов, и комендант делает обход. Комендант преподает в их классе физику и математику, он не очень хорошо относится к Берит, потому что ей не даются оба предмета. Но она в нерешительности остается сидеть.

– Я имею в виду, после всего этого. Нормально?

– Нормально, – говорит Берит, все еще настороженно, сама не зная, почему.

– А что именно ты рассказала ищейкам?

Вот оно что! Все это время Стробо думал о своем любимом Даннере. Боится, что она подведет. Разочарование настолько сильное, что у нее чуть было пол не ушел из-под ног. Может быть, он и переспал с ней только поэтому. Потому что хотел привлечь ее на свою сторону, а его сторона – это сторона Даннера.

Но она внешне остается спокойной.

– Я сказала им, как мы и договорились. Еще вопросы?

– Я просто… Это невероятно трудно для нас. Было бы неудивительно, если бы ты…

– Что?

– Сломалась. – Снова смотрит на нее настороженно.

Берит ушам своим не верит.

– Ты с Даннером об этом договаривался?

– О чем? Ты что?

– Что ты меня приласкаешь разок… – Невольно Берит подражает интонации Даннера, говорит слегка в нос, голос звучит елейно. Она все больше раздражается.

– Ты что-то имеешь против Даннера, – подытоживает Стробо.

Бросает на пол еще тлеющий окурок.

– Нет, но…

– Что?

– Он делает так, чтобы вы зависели от него. От его мнения, его… не знаю… – Взмахнула руками в поисках нужных слов. – От его теорий о жизни и любви, этого устаревшего философского хлама…

– А с чего ты взяла, скажи на милость, что это устарело? Ты что, читала Канта или Гегеля? Или Виттгенштейна?

– Нет, но ты тоже не читал. Тем не менее, ты веришь Даннеру на слово, не пытаясь анализировать. И это притом, что он нам все время рассказывает, что мы должны ко всему относиться критично. Освободиться от унаследованных теорий. Но ты бы посмотрел на себя, когда месье Даннер начинает рассуждать. Такой упоенный взгляд! Такое… Да все вы. Вы становитесь как загипнотизированные, стоит только Даннеру рот открыть.

Берит испуганно замолчала. Это не то, что она хотела сказать. Она не собиралась обижать Стробо. Тот молчит. Но вдруг другой голос прошептал ей на ухо:

– Очень интересно то, что ты про нас думаешь.

Целую жутко длинную секунду Берит считает, что это Даннер. Но потом улавливает резкий запах лосьона после бритья, каким пользуется Петер. Он подкрался к павильону с тыльной стороны, прячась между деревьями. Все предусмотрено. Стробо должен был ее размягчить, а теперь Петер возьмется за промывание мозгов.

В моменты прояснения она знала, что ей предстоит. Снова она начала слышать голоса. Голоса были бездушны и бестелесны, но, тем не менее, реальны. Они использовали все возможные подходящие средства. Хотя они были всесильны, им нужен был носитель. Иногда они приходили из телефона, иногда из тостера или из духовки.

Это всегда начинается внезапно. Например, она на прогулке, в пешеходной зоне в центре, и вдруг ее взгляд падает на плакат, и человек с плаката – актриса, модель, политик – начинает разговаривать с ней.

Конечно же, это все происходит не на самом деле. Сначала она всегда знала, что это всего лишь галлюцинации, что все эти явления она себе просто выдумывает. Сначала она мужественно игнорировала голоса, которые велели делать ей страшные, бессмысленные вещи, например, есть трупы или убивать собак. Иногда голоса пропадали, разочарованные или ослабленные тем, что она их старательно игнорировала. Но если обратить на голоса внимание или же начать им сопротивляться, спорить с ними, они берут верх, становятся все сильнее и требовательнее. Они становятся реальными.

Во второй фазе фантомы в ее мозгу вели себя как сумасшедшие, давали ложные приказы и вызывали фейерверк причудливых идей с параноидальным оттенком. Она уже была не в состоянии последовательно думать. Это был психический процесс, возбудители которого все еще не были исследованы. По крайней мере, врачи сказали ей, что это так. Поверить в это она так и не смогла. В таких ситуациях она воспринимала собственные мысли не как больные и противоестественные, а как логичные и последовательные. Когда она чувствовала себя лучше, врачи иногда показывали ей видеозаписи второй фазы, и она действительно видела женщину, которая творила невообразимые вещи. Женщину, которая, к примеру, становилась на стул и выливала себе на голову стакан воды, а потом снова начинала плакать или бушевать.

Нет, не то чтобы она потом ничего не помнила. Она не теряла сознания. Она знала, что сделала, но не помнила почему. Только то, что ей внезапно показалось совершенно нормальным встать на стул и вылить себе на голову стакан воды. Как будто речь шла о своеобразном ритуале, который она должна была исполнить. Но понять этого не мог тот, кто не слышал того, что слышала она.

Она подняла глаза к небу, но неба не было видно. Ночь была черна, как бархат. Мокрый бархат, потому что шел дождь.

Нет.

У нее не было времени на поэтические наблюдения. Она скатывалась ко второй фазе, и ничего не могла с этим поделать. Ей давали лекарства, которые наполняли ее, делали неподъемной, ни к чему не способной, уничтожали ее. Дверь была распахнута, и голоса воспользовались своим шансом, проникли в нее и полностью подчинили себе. Стали давать ей задания. Ноги несли ее помимо воли по блестящей черной мостовой совершенно чужого города. Ей не нужен был гид, голоса надежно вели ее, и она, как всегда, когда находилась во второй фазе, перестала им сопротивляться. Они были слишком сильными, им не могла сопротивляться женщина, у которой не было ничего, кроме отрывочных воспоминаний, да и те могли материализоваться только при помощи голосов.

Она остановилась. Где она?

На несколько секунд у нее перехватило дыхание. Ее охватила паника.

Что-то в ней знало: уже слишком поздно что-либо менять. Ее просто-напросто занесет, если она попытается попасть на широкую улицу разума.

Еще одна попытка. «Ну хорошо, – благожелательно сказали голоса. – Потому что мы тебя любим».

И она снова поплыла против течения времени – очень сложный процесс для второй фазы, потому что такие понятия как время и пространство значат здесь очень мало. Когда-то, сегодня, но раньше, она снова была На Центральном вокзале, намотала пару кругов вокруг лотка с круассанами, но все же не решилась подойти. И в какой-то момент ее взгляд упал на электронное табло, на котором как раз плясали буквы и цифры. Когда они наконец успокоились, она смогла прочесть: «Кобург, путь № 6». И в этот момент голоса взяли верх.

Берит в одежде лежит на кровати, ее охватывает отчаяние. Она не боится Даннера, или Петера, или еще кого-нибудь, ее страх неконкретен. Ее чувство более размытое и вместе с тем всеобъемлющее. С той самой ночи в хижине она знает, что безопасность – это иллюзия. Ее жизнь разваливается на куски, а она только и может, что безучастно наблюдать за этим. Может ли она что-то сделать?

– Мы не можем помешать тебе заговорить. Но подумай еще раз, что произойдет в этом случае. – Голос Петера звучит у нее в ушах.

– Нам нельзя было лгать ради Даннера. Это неправильно.

– Ты можешь говорить такое только потому, что не доверяешь ему.

– Конечно нет! С чего мне ему доверять? После всего того, что я видела…

– Давай не будем об этом дерьме!

– Дерьме, вот как? У тебя, похоже, не все дома.

Самое страшное то, что Стробо сначала молчал, а потом – а чего ей еще было ожидать? – стал на сторону Петера.

– Берит, подумай хорошенько. Как это все будет выглядеть, если один из нас сломается?

– Ах! Вот это и все, что тебя волнует? Как это будет выглядеть? Ничего важнее для тебя просто не существует, да?

Ее голос звучит холодно, он срывается. Она ненавидит этот голос, он принадлежит той Берит, которую она раньше не знала, вообще не подозревала, что она существует.

И что теперь делать?

7

Моне кажется, что она – единственный пассажир на судне, которое, взревев двигателем, взяло курс на окутанный туманом остров. Мужчина в капитанской фуражке, прокомпостировавший ее билет на экскурсию, сказал, что сегодня последний рейс перед перерывом на зиму.

Мона стала на носу и перегнулась через выкрашенные в белый цвет перила, хотя здесь очень сыро и холодно, да и видимость плохая, потому что все съедает туман. Она смотрит на серую вспенившуюся воду. Много лет назад она уже была здесь, тогда стоял жаркий летний день, она была с парнем. Они сели на деревянную лавочку на палубе, прямо под палящим солнцем, болтали, и никто из множества туристов и хохочущих детей не обращал на них внимания. На Моне были узкие брюки из очень тонкого материала, и она помнит, как все пыталась втянуть животик, чтобы парень не заметил небольшую жировую складку.

Состояние влюбленности всегда вызывало у Моны много сложностей.

Может быть, дело в том, что ее внешность производила на мужчин ложное впечатление? Мужчины, насколько она могла судить из своего опыта, видели женщину с пышной грудью и немного ленивыми движениями; им казалось, что ее ничто не может вывести из состояния равновесия. Поэтому они думали, что она очень простая в общении и с ней хорошо в постели. Когда они знакомились с Моной ближе, выяснялось, что она человек серьезный и не очень остроумный. И в постели она тоже была не особо хороша, потому что с определенного момента не отзывалась на движения партнера, а отдавалась собственному ритму. Она просто не могла иначе, когда была возбуждена, и пока только Антон мог как-то с этим справляться. Остальные мужчины были недовольны, когда она начинала задавать ритм.

Секс – как танец, сказал один из них. Просто не получается, когда ведет женщина.

Воскресенье, вторая половина дня. Последний день пребывания Моны в Иссинге. Уже смеркается. Еще ни один ученик из сообщества Даннера не захотел поговорить с ней, и вообще никто. Вполне вероятно, что и не захочет. Такое ощущение, что ее нет. Уезжать нужно сегодня вечером, самое позднее, завтра утром, ничего так и не добившись, а ее коллеги будут рады посплетничать о ее неудаче. Она чувствует себя подавленной и одинокой, и мысль о том, что скоро снова придется спать в своей неприбранной, неуютной квартире, отнюдь не улучшает настроения. Мона вздохнула и стала думать о другом. Как всегда, она страшно устала. Под ней бурлит и клокочет разрезаемая носом вода, а от монотонного гудения мотора клонит в сон.

– Извините, – раздался сзади молодой ясный голос, и Мона, глаза которой как раз закрылись, вздрогнула. Потом повернулась, удивленная тем, что кроме нее есть еще пассажиры.

Перед ней стояла шестнадцатилетняя девушка со светлыми волосами до плеч, в коротком сером дорогом пальто. Она могла бы принадлежать к кружку Даннера, по возрасту подошла бы. Лицо порозовело от прохладного влажного воздуха, но глаза были усталыми и испуганными.

– Вы… та самая дама из полиции?

– Да. Я могу вам чем-то помочь?

Девушка стала рядом, облокотившись на поручни, и сказала:

– Я шла за вами больше часа. А вы и не заметили. – Она говорила ровно настолько громко, чтобы перекрыть гул мотора.

Мона не ответила. Мысль о том, что кто-то наблюдал за ней достаточно долгое время, была ей неприятна. Зачем преследовать ее? С ней можно было связаться в любое время.

– Кажется, вы любите бывать на природе, – сказала девушка светским тоном, немного натянуто улыбаясь.

Она облокотилась на поручни, как Мона, и посмотрела на нее сбоку.

– О да, – только и сказала Мона, глядя прямо перед собой. Она просто терпеть не могла, когда комментировали ее привычки и манеру поведения. – Послушайте-ка… Вы, собственно, кто?

Реакция девушки и удивила ее, и в то же время не была неожиданной. Ее лицо побелело как простыня, она так резко сглотнула, что было видно, как дернулся кадык.

– Вы боитесь, – сказала Мона, ощущая легкий триумф.

Эта ситуация – появление нервной свидетельницы – была знакома ей, она снова почувствовала себя в своей тарелке. Но дело было не только в этом. Примешивался еще и охотничий азарт. Теперь она была уверена, что прокуковать тут все выходные было правильным решением.

Девушка, стоявшая рядом с ней, уже не была такой бледной и стала казаться более покорной, чем раньше.

– Я могу помочь вам, если вы расскажете мне все, что знаете, – сказала Мона.

Это была стандартная фраза, но она, как правило, оказывала нужное действие.

Девушка снова посмотрела на нее. Глаза у нее были темно-голубыми, очень красивыми. Очевидно, она не могла произнести больше ни слова. Это нормально, дело в том, что она не знала, с чего начать.

Роберт Амондсен долгие годы был активным защитником окружающей среды, и с тех времен у него осталось несколько привычек. Например, ездить на работу на трамвае, а не на машине. Правда, в центре города в рабочий день все равно негде припарковаться.

Но сегодня было воскресенье, город пуст, холодно, моросил дождь. До ближайшей остановки идти двенадцать минут, а это много, особенно если подумать, что в гараже у Амондсена стоит «форд», и сиденье у него с подогревом. Кроме того, воскресное расписание трамваев он не помнил. Одной из самых больших слабостей Амондсена было то, что он патологически не выносил сырости. Он даже принимать душ не особо любил. В восьмидесятые годы он участвовал в демонстрациях против использования энергии атома, в Васкердорфе, и дважды полицейский его окатил из водомета. После второго раза в Васкердорфе его больше не видели.

Амондсен положил пару документов в старый портфель из свиной кожи и направился к гардеробу, где в нерешительности остановился. Надеть плащ – значит выбрать поездку на трамвае. Если же он поедет на машине, то плащ ему не нужен, потому что в офисе есть подземная парковка, где сегодня можно будет безо всяких проблем поставить машину.

Он посмотрел на себя глазами своей жены, как он стоит молча перед гардеробом и буравит взглядом плащ. Конечно же, она назвала бы его поведение идиотским, вручила бы ему ключи от машины и легонько подтолкнула бы его по направлению к гаражу. Она всегда смеялась над его муками совести, неважно, по отношению к чему он их испытывал. Карла жила в гармонии с собой, потому что, как правило, делала именно то, что считала правильным в тот момент. Она думала, что все просто, потому что ей все легко давалось. Но для него это было невозможным. Амондсен постоянно испытывал чувство вины, часто из-за пустяков. Он ничего не мог с этим поделать, считая это неизбежностью. Он скучал по Карле, по ее шуткам и веселому нраву. Но Карла уехала неделю назад и забрала с собой их общую дочь. «Это не навсегда, – сказала она ему. – Я просто хочу кое в чем разобраться».

Но ему лучше знать. Она влюбилась в другого мужчину и ушла, потому что именно в тот тяжелый момент он оказался недостаточно сильным, чтобы скрыть от нее свою озабоченность. Он должен был выдержать, по крайней мере, какое-то время, хотя бы пока они не справились бы с трудностями. Вместо этого он не вовремя стал ей исповедоваться и тем самым укрепил в решении бросить его. Вот как оно, скорее всего, было.

Амондсен непроизвольно бросил взгляд в зеркало в стиле модерн, стоявшее рядом с гардеробом, и увидел там мужчину в черном свитере с высоким воротом, с узким лицом и светлыми с проседью волосами, редеющими надо лбом. Благодаря Карле он хотя бы одевался добротно и со вкусом.

Больше она не с ним. И, вероятно, они уже никогда не будут вместе.

Боль заставила уголки его губ опуститься, и к своему ужасу он заметил, что его глаза наполнились слезами. Она ушла, а он уверен в том, что не справится без нее. Вспомнил фразу, которую сказала Карла лет десять назад. Они знали друг друга только пару недель, и он был влюблен, как никогда. Они стояли рядом на шумной вечеринке, и Карла сказала ему на ухо, что он первый по-настоящему хороший человек из всех, кого она знала. Он тогда покачал головой, скорее рассерженный, чем польщенный. Хороший человек – тогда он был твердо уверен в том, что этот комплимент в понимании большинства людей звучит как замаскированное оскорбление. Хорошие люди – это слабаки и зануды.

Теперь он точно знал, что так оно и есть. Хороших людей не существует, есть только слабаки и зануды, которым не остается ничего другого, кроме как примерно вести себя, чтобы рассчитывать на благосклонность своего окружения. Но как только у них появляется возможность безнаказанно продемонстрировать свое настоящее «я», они оказываются самыми худшими. Хуже, чем среднестатистические мерзкие типы, каких достаточно много на свете.

Это был последний день в жизни Амондсена, но поскольку он этого, конечно же, не знал, то не мог оценить этот факт должным образом. Позже другие люди попытаются воссоздать каждую минуту его последнего дня, и у них будет с этим множество проблем, потому что в воскресенье его не увидит ни одна живая душа – кроме убийцы.

Может быть, Амондсен и пережил бы этот день, если бы сделал выбор в пользу машины. Но он так и не решился на это. Хотя на улице уже темнело и дождь полил еще сильнее, он снял с крючка плащ и взял зонт. Он знал, зачем он это делает. Просто хотел наказать сам себя. А еще он хотел отвлечься от постоянной, мучительной тоски по Карле. Ледяной дождь отвлечет его, и он сможет, наконец, хотя бы на несколько минут забыть о своем горе. А как только он окажется в офисе и включит компьютер, за кропотливой работой забудет обо всем. Этим и хороша его профессия: физикой нельзя заниматься между прочим. Она требует от человека выкладываться полностью. Впитывает чувства и страхи, нейтрализует страсти.

Амондсен удостоверился, что взял ключ, магнитную карточку, позволяющую попасть на этаж, где находится его офис, и достаточно денег, чтобы потом зайти куда-нибудь поесть. Этот ритуал занимал у него больше времени, чем у остальных людей, потому что он всегда был очень неловок, занимаясь повседневными делами. А теперь, когда он снова жил один, не было никого, кто мог бы ему в этом помочь. Никого, кто в случае чего открыл бы ему дверь.

К тому времени, когда Амондсен наконец вышел из дома и сделал несколько шагов по мощеной дорожке, направляясь к калитке, уже было половина шестого вечера и темно, хоть глаз выколи. Шарниры калитки, как всегда, скрипнули, когда он открыл ее. Амондсен бросил последний взгляд на дом, где они жили с Карлой. Они купили его вместе, вместе отремонтировали, а теперь он казался мрачным и неухоженным. Жутким, в прямом смысле этого слова.

Дождь слегка утих и теперь только немного моросил. Амондсен шел по длинной каштановой аллее вниз, на другом ее конце находилась остановка трамвая. Воздух приятно освежал, Амондсен был одет довольно тепло, так что не замерз. Ему было хорошо. Он думал о том, как мало ему, в сущности, нужно, чтобы поднять себе настроение. Хорошего самочувствия иногда вполне достаточно.

За двенадцать минут он дошел до остановки. В павильоне со стеклянной крышей не было ни души. Амондсен бросил взгляд на расписание и обнаружил, что предыдущий трамвай ушел примерно три минуты назад, а следующий будет только через четверть часа. В такой ситуации раньше он закурил бы сигарету, но вот уже полгода как он бросил курить.

Стоять он не мог, присаживаться не хотел. Что-то заставляло его постоянно двигаться, как будто он о чем-то догадывался. Рядом с ним проехала машина; шины скрипнули по мокрому, покрытому мертвыми листьями асфальту.

Обычно Карла каждый день звонила ему, не потому, что любила, как он, вероятно, предполагал, а потому что беспокоилась о нем. Но вчера он довольно грубо сказал ей, чтобы позвонила тогда, когда примет какое-то решение.

– Ты справишься, Роберт?

– Слушай, Карла, я не маленький ребенок. Мне не нужна мамочка.

– Ну, как скажешь.

При этом она тихонько засмеялась, и это разозлило его еще больше. Она влюбилась в другого, в того, кто был уверен в себе и обращался с Карлой не чересчур осторожно, а как с нормальной живой женщиной из плоти и крови. Это она сказала Амондсену, но еще хуже то, о чем он даже не хотел вспоминать.

– Просто оставь меня в покое. Живи своей жизнью, и дай мне жить моей.

Он знал, что этой фразой очень больно задел ее. Карла верная женщина. Она не может просто так бросить человека, даже такого, как он. Она всегда будет пытаться поддерживать отношения с ним. Поэтому единственная возможность задеть ее – это отказать ей в этом. Его единственное преимущество перед соперником – то, что он знает Карлу как облупленную. Он видит ее насквозь, предугадывает все ее обманные маневры, которые она придумывает, чтобы отвлечь внимание от своих слабостей. Она терпеть не может казаться слабой в присутствии других. Пока что он – единственный, кому она открыла, в чем ее уязвимость.

Он не строил по этому поводу никаких иллюзий. Доверие и влюбленность не обязательно сопутствуют друг другу, наоборот. Вполне может быть, что Карла не выносит, когда ее постоянно видят насквозь и, следовательно, могут просчитать каждый ее шаг. Может быть, она снова хочет иметь тайны.

Внезапно налетел ветер и сдул с каштанов целый ливень дождевых капель – прямо ему в лицо. Вдалеке послышалось дребезжание трамвая. И в этот момент он почувствовал, что у него за спиной кто-то есть, какая-то тень. Внезапно холодок пробежал по его спине, и он замер. Почему-то на ум пришла история о жене Лота, которая превратилась в соляной столб, когда повернулась посмотреть на Гоморру. Ни в коем случае не поворачиваться, потому что тень сзади – это и есть Гоморра.

Абсурдная мысль. Его бросило в жар, но пошевелиться он по-прежнему не мог. Наконец его отпустило. Его руки метнулись к горлу на десятую долю секунды позже, чем нужно, но осознание, что он заслужил то, что сейчас происходило, еще больше замедлило его реакцию. И только потом он начал бороться за свою жизнь.

– Нас всех могут выгнать из школы. Всех нас, – сказала Берит.

– Не думаю, что это произойдет.

– Остальные будут ненавидеть меня.

– Такого не будет.

– Вы не знаете.

– У вас нет выбора.

– О Боже, я боюсь.

– Просто расскажите, что случилось. Начните с начала.

– Не могу.

– Но вы должны. Если вы не заговорите, это будет значить, что вы замалчиваете информацию о преступлении. Это тоже преступление, за это вас могут призвать к ответу.

– О’кей.

– Ну, давайте же.