Текст книги "Современная индийская новелла"

Автор книги: Кришан Чандар

Соавторы: Мулк Ананд,Разипурам Нарайан,Пханишварнатх Рену
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Да нет, брат! Тут другое дело, – возражает старик Чаутхи, вынимая из кармана рубахи и отправляя в рот щепоть жевательного табака. – Женщина она молодая, кровь горячая, а ты ей кто, свекор, что ли? Да и зачем бы ей прикрывать лицо при виде такой развалины?

– У тебя, дед, ни одного зуба не осталось, а ты все туда же: куда конь с копытом… – раздраженно замечает Раму, пожилой человек в коротком светло-коричневом дхоти, с гладко выбритой головой и большими четками на шее: сидя на коврике рядом с чарпаи^[10], Раму прислушивался к разговору и чертил соломинкой на пыли какой-то замысловатый узор. – По всей деревне – стоны да горе: без полива урожай гибнет, а тебе бы только «у Ситабии – бетель», «у Манакии – новое сари!» И о чем только думает человек?! Эх, дед, дед! Вот задержится дождь еще денька на два – у всех животы быстренько подтянет к позвоночнику. Тогда уж не до браслетов да ожерелий. Все пойдет за бесценок… А когда человек сыт, ему сладкого хочется.

– Какая это тебя муха вдруг укусила, Раму? – удивляется Гаджадхар. – Молод ты еще, а на нашем веку и не то бывало… За грехи раджи всегда расплачивается народ!.. Конечно, какой уж без дождя рис – одна солома! А ты обратись к властям, может, и пошлют дождичка…

– Арендную плату тоже, говорят, скоро повысят, – подхватывает Чаутхи. – Думаешь: получил землю – сам себе хозяин стал? Как бы не так! Придет чиновник последние лохмотья за долги отнимать, вот тогда и узнаешь, каково быть хозяином!

– Каждую прореху шкурой крестьянина затыкают, дед, – рассудительно говорит Раму, разминая на ладони щепоть жевательного табака. – Ты выращиваешь хлеб, надеешься, глядь – а в закроме ни зерна. Все богачам перешло за долги… Ты рассчитываешь так, а получается совсем по-другому. Вот, к примеру, панчаят^[11]. Избрали мы его – все чин чином: защищай интересы крестьян. А кто стал во главе панчаята? Тхакур Гаядин!..

– А ты хотел, чтоб пост этот занял голодранец Джагга? – ядовито бросает Чаутхи.

Раму не отвечает. Он сосредоточенно смотрит перед собой, занятый своими мыслями.

– Отец Джагги был первый в округе вор. С отцом Гаядина дружны были – водой не разольешь, – медленно, будто нехотя говорит Раму и, постепенно оживляясь, продолжает: – А бегал он так, что не всякая лошадь могла за ним угнаться. Забор в рост человеческий перепрыгивал с ходу. Ограбить человека или прихлопнуть кого-нибудь по приказу тхакура для него было проще простого…

Раму на секунду умолкает и, убедившись, что все слушают его с должным вниманием, ведет рассказ дальше.

– Однажды темной ночью в месяце шраван^[12] отец Джагги забрался в дом к ростовщику и утащил шкатулку с драгоценностями. На шум сбежались люди. Тогда, не долго думая, завязал он шкатулку эту в накидку, перекинул за спину да со второго этажа и сиганул прямо в толпу. Все врассыпную! Опомнились – кинулись за ним, да его уж и след простыл. На другой день деревня будто расцвела: на всех перекрестках – полицейские в красных тюрбанах. Затаилась деревня, никто носа высунуть не смеет, а тхакуру хоть бы что! Пригласил к себе начальника полиции, угостил его как положено. На обеде – что бы вы думали? – рядом с тхакуром спокойненько покуривал трубку отец Джагги! А вечером начальник полиции будто невзначай: «У меня, – говорит, лошади нету, тхакур!» Так лучшего скакуна и пришлось пожертвовать тхакуру. Чего не сделаешь ради друга?

Раму на минуту умолкает.

– Да и теперь, что бы ни стряслось, все по старой памяти валят на молодого Джаггу, – прерывая молчанье, шамкает Чаутхи. – Помолвка-то ведь – всегда на волка…

– Что бы там ни говорили, а Джагга все-таки честный человек, – не поднимая головы, басит Раму.

– Это я и сам знаю. Да ты попробуй-ка докажи это, – горячится Чаутхи. – Люди, они ведь так считают – яблоко от яблони недалеко падает. А кто был его отец? Известный по всей округе вор! Водил дружбу с отцом тхакура Гаядина! Вот так-то, – и, успокоившись, старик продолжает: – Однажды приказал ему тхакур спалить гумно у одного из недругов. Отец Джагги – старик он был уже тогда – наотрез отказался. Затаил обиду тхакур и стал искать случая, чтобы наказать строптивца. И вот случилась как-то кража. Наехали полицейские. Тхакур и направил их прямехонько в дом своего друга. А у того что? Все воровские инструменты на виду… Пришлось тогда отцу Джагги целый год отсидеть за решеткой…

Чаутхи тянется к хукке и, глубоко затянувшись, неторопливо продолжает:

– А у тхакура дела тем временем пошли совсем худо. Была у него дочка – старшая сестра Гаядина. Молодая да красивая – кровь с молоком. Пришла пора выдавать ее замуж. А где взять деньги на приданое? Богатые сватались, так что малыми деньгами не обойдешься. Тхакур обещал за ней двадцать тысяч. Слово – не воробей… А отец Джагги любил ее, как дочь родную. И вышел он из тюрьмы как раз перед свадьбой своей любимицы. Подошел день свадьбы. Вся деревня собралась посмотреть на позор старого тхакура. И вдруг – что за чудо? – видят: несет отец Джагги шкатулку с драгоценностями, дар невесте… Да, не помнил старик зла, не помнил. Большой души был человек!

Чаутхи в последний раз глубоко затягивается и передает хукку Гаджадхару.

– Если Джагга никогда не воровал, то почему же очутился в тюрьме? – интересуется Гаджадхар, прикладываясь к хукке.

– Да все из-за молодого тхакура. Сам-то Джагга живет честно. Дай-то всевышний каждому так жить! Да вы же знаете нашего тхакура: соблазнить чужую жену или дочку, тайком увезти урожай с поля или поджечь чужое гумно – на такие дела он великий мастер… И что бы вы думали! Избирают тхакура главой панчаята! Джагга терпел-терпел, а тут не сдержался и учинил скандал. Ну, Гаядин и упрятал его за решетку!

– Да, брат, дела-а-а, – вздыхает Раму. – А пока он в тюрьме, у него жена померла. Даже проститься не пустили беднягу!

Все еще жаркое солнце месяца куар^[13] начинает клониться к закату, и тень от дерева, под которым сидят старики, становится длиннее. Лучи солнца припекают голую спину Раму, и он вместе с ковриком перемещается в тень. Гаджадхар поднимается, чтобы убрать с солнцепека чарпаи, старый Чаутхи тоже встает и, одергивая рубаху, сообщает:

– Слыхали новость? Джагга-то… возвращается скоро!

– Меньше месяца осталось! – словно эхо, отзывается Раму, поднимаясь.

– Посидели бы еще немного, – просит Гаджадхар.

– Нет, брат, идти надо. Обед, наверно, уже готов, – торопится Раму.

– Какой еще обед в такую жару? – притворно удивляется Чаутхи. – Разве кто-нибудь в полдень зажигает очаг? Все живут на воде да на сухом рисе. А у меня даже и этого нету. Невестки смилостивились, приготовили мне жареной мучки. Если б не они, пробавляться бы мне одной водичкой.

Старик отправляет в нос щепоть табака, щурится от солнца и, два раза громко чихнув, не прощаясь медленно плетется домой.

Перевод В. Чернышева

Видьясагар Наутиял

Сона – золото*

Ее звали Сони, но все любовно называли ее Сона, что означает «золото». Когда она была еще совсем ребенком, люди, любуясь ею, обычно говорили: «Быть ей, видно, за каким-нибудь богачом и носить натх^[14] весом в десять тола чистого золота!»

И по мере того как она подрастала, люди все чаще твердили ей об этом. Постепенно уже и сама Сони стала понимать, о чем говорили ей. Про себя она радовалась: не всякой суждено быть замужем за богачом и носить в носу большой красивый натх. А люди при одном взгляде на ее золотой натх будут с завистью думать – не иначе, как жена богача!

Мечтая о натхе из чистого золота, она даже не ойкнула, когда мать сделала в ее носу крохотное отверстие.

– Носи серебряную нитку, – да смотри, не вынимай, а то зарастет. А когда вырастешь большая, вместо нитки будешь надевать уже настоящий натх из чистого золота, – сказала ей мать тогда.

Сони подрастала, и каждый год серебряную нитку заменяли на более толстую.

– Вот выйдешь замуж, наденешь натх, а натх – он ведь тяжелый, так что готовься к этому уже сейчас! – ласково утешал ее отец.

Сона становилась все краше, будто лотос, распускающийся поутру.

Когда Сона шла к колодцу за водою, люди с завистью смотрели ей вслед, укоризненно покачивая головой: «Идет так важно, будто она уж и в самом деле стала женой богача, а в носу у нее натх из чистого золота весом в десять тола».

Ловя на себе взгляды односельчан, Сона еще больше важничала – дескать, что бы вы ни говорили, а я обязательно буду носить натх из чистого золота и весом не меньше чем в десять тола!

Когда пришла пора выдавать Сону замуж, стали к ее отцу наведываться сваты. Первым приехал старик, сын которого только что закончил среднюю школу.

– Покажи-ка гороскоп своей дочери: под какой звездой она родилась? Покажешь гороскоп, можно и дальше разговор вести.

– А чем твой сын занимается?

– Только что закончил школу. На государственную службу пойдет.

– А много ли украшений подарите невесте?

– Никаких украшений. Мальчик получил образование. Выпадет ему счастье и господь бог не даст в обиду – на украшения заработает сам.

– Образование – это, конечно, неплохо, да многим ли оно богатство-то приносит? Сыну своему ты дал образование – это хорошо: в наше время без ученья нельзя. Но свою дочь я отдам только за того, кто сразу же сможет подарить ей натх из чистого золота и не меньше чем в шесть тола весом.

– Но ведь сын мой – человек с образованием. Вот пойдет на службу, заживет своей семьей, тогда пусть хоть каждый день жене новые украшения покупает. А я никак не могу подарить ей золотой натх, да еще весом в шесть тола. Это мне не по карману.

– Ну тогда, видать, не породниться нам.

– Дядя, жених-то ведь не простой человек – с образованием, – подал голос сидевший рядом Натху, двоюродный брат Соны, давно уже имевший свою семью. – Разве у нас в роду кто-нибудь имеет образование? Отдавай Сону, не пожалеешь. Украшений не будет – без них проживут, было бы счастье.

– Не лезь со своими советами, Натху! И никогда больше не поминай мне об этом! Без украшений и настоящего натха от людей никакого уважения не будет. Что ж это за счастье, когда голой и босой ходить придется?

– Ты бы у тетки спросил, дядя. Что она скажет?

– А что еще она скажет? То же самое и скажет! Как будто ей хочется, чтобы дочь весь век с одной серебряной ниткой в носу ходила.

– Но спросить-то все-таки надо бы.

– Ну ступай, спроси, коли охота!

Натху прошел в комнату, потолковал с теткой наедине, расхвалив ей ученость будущего зятя.

– Ни к чему нам это, сынок! Образование получил – только для себя, а Соне от этого никакой пользы не будет. Пусть не сидеть ей в креслах, не стоять за прилавком; пусть весь век будет серпом траву жать да сухой коровий помет собирать для топки, как все деревенские женщины, но в носу у нее обязательно должен быть натх чистого золота. Не будет натха – не породниться нам!

– Надо бы, тетя, у Соны спросить, что она сама думает об этом.

– Незачем спрашивать у Соны. Она думает так же, как и мы.

– Хорошо бы все-таки узнать, что у нее на уме.

Услышав вопрос, Сона раздраженно ответила:

– Разве я сирота какая-нибудь, без отца – без матери выросла, чтобы меня отдавали первому встречному?

– Слушай, Натху, слушай! – донесся из комнаты голос тетки. – Слыхал теперь, что думает Сона?

– Слыхал, тетя.

Один за другим приезжали новые сваты: отцы красивых, пышущих здоровьем, образованных молодых людей, либо родственники бедных сирот, своим трудом зарабатывавших на жизнь, – но ни за кого из них Сону не отдали.

– Девочка с каждым днем становится старше. Не целый век сидеть ей в отцовском доме! – начали поговаривать женщины. – Видать, до самой старости решили держать взаперти!..

Но отец Соны твердо стоял на своем.

– Пусть старой девой останется – согласен, но отдам ее только богатому человеку. Разве могу я отдать дочь свою за какого-нибудь бедняка, голодранца? Что ж это за семья, если не может подарить невесте натх из чистого золота и весом-то всего в шесть тола?

Мать Соны тоже была непреклонна, да и сама Сона ни о чем другом не помышляла.

В конце концов, нашелся один тхекедар^[15], который согласился подарить невесте натх из чистого золота весом в шесть тола, и хотя жених не знал ни одной буквы, сговор состоялся. Свадьбу назначили ровно через месяц.

Натх получили еще задолго до свадьбы, весь из чистого золота, весом в шесть тола, – ни на полграмма меньше. Надела Сона дареный натх в первый раз – больно ей стало, но ничего, стерпела.

Разговоры и пересуды по деревне прекратились. Старшие стали проверять отверстия в носу у своих дочерей и внучек. Все деревенские женихи были посрамлены.

Чистого золота натх весом в шесть тола! Жена подрядчика и невестка богача! Повезло тхекедару! Такой лакомый кусочек не всякому достается!

Состоялась пышная свадьба, и вскоре муж Соны загреб многотысячную прибыль на одном подряде по градоустройству. Свекор заважничал – вместе с Соной в их дом словно сама Лакшми^[16] вошла! Сона-Лакшми сразу же принесла в дом счастье, поэтому в ее натх было добавлено еще золота, и он стал тяжелее. Ей были заказаны также браслеты, ожерелья и ножные украшения – все из чистого золота.

– Невестка счастье в дом принесла – на невестку пусть золото и пойдет, – гордо твердил всем свекор.

Теперь, когда она шла по деревне, казалось, что движется не Сона, а ее изваянье, сделанное из золота. Кто бы ни приезжал в деревню, при одном взгляде на нее мог безошибочно определить – невестка богача, да не просто богача, а такого, который ворочает лакхами^[17].

Отец Соны тоже заважничал:

– Приезжали тут всякие, кто и гроша ломаного не стоит; отдавай, говорят, дочку, сахиб^[18]! Да и наша родня будто с ума посходила: отдавай, говорят, не держи, надо же когда-то девушку определять к месту. Пусть-ка теперь попробует кто-нибудь из них сказать, что я был неправ! Сват, он сразу оценил, какое счастье привалило к нему в дом!

Люди слушали да помалкивали.

Скоро у Соны появился ребенок, и она целыми днями занималась с ним, ни на минуту не спуская его с рук. При одном взгляде на ребенка или на золотые украшения, позвякивавшие при каждом ее движении, Сона вся расцветала, словно лотос поутру.

Когда мальчику исполнилось несколько месяцев, он стал тянуться к блестящим украшениям, которыми была увешана его мать. Ребенку нравилось играть ими. Его привлекал мягкий блеск, который излучало золото. Никого, кроме матери, он не признавал. Когда же, случалось, кто-нибудь брал его на руки, он начинал плакать, видимо потому, что ни у кого не было столько блестящих игрушек, как у его матери. Больше всего он любил, прижавшись к ней, играть с золотым ожерельем.

Муж Соны опять выполнил прибыльный подряд, и снова вес натха возрос на целую тола. Натх стал тяжелее, и Сона теперь постоянно чувствовала боль в носу. Если же ребенок дергал за блестящее кольцо, боль становилась нестерпимой. По мере того как натх тяжелел, отверстие в носу увеличивалось. Иногда Соне даже казалось, что еще немного – и натх порвет ей ноздрю.

Муж Соны снова заработал много денег, и вес натха снова увеличился на одну тола. Для семьи тхекедара натх Соны был как визитная карточка: каждая новая тола золота была подобна почетному титулу или ученой степени. Чем массивнее натх, тем прочнее положение.

Нос у нее болел теперь не только днем, но и ночью. При малейшем движении натх причинял ей боль. Даже во сне она не могла забыть о нем: чуть заденешь за подушку – точно серпом по сердцу. Да еще ребенок то и дело тянется к блестящему кольцу. Натх весил уже девять тола. Теперь он причинял ей боль постоянно, двадцать четыре часа в сутки.

– Нос у меня очень болит, – робко обратилась она однажды к свекрови, когда ей стало совсем невмоготу. – Можно мне носить в носу легкий булак вместо тяжелого натха?

В ответ свекровь помянула сначала родителей Соны и их предков, а потом уже принялась укорять ее:

– Другие за всю жизнь ни разу не держали золота в руках, а ты, негодница, говоришь «булак»! Мне свое дитя дорого! Чтоб я больше никогда не слыхала от тебя такого! Натх, он счастье приносит. Замужняя женщина всегда должна носить его: хоть плачь, а носи!

– Натх мне всю мочку в носу прорезал. Совсем на тоненькой шкурочке висит. А булак, он все равно золотой, только полегче…

– Жена тхекедара будет носить в носу простой булак! Да где ж это видано? Тебе не только о себе, о чести семьи думать надо!

– А если совсем прорежет нос?

– Ну и что же, если прорежет? Прорежет – доктор зашьет.

Несколько дней Сона молчала. Но когда боль стала совсем нестерпимой, она опять заговорила со свекровью о том же.

Свекровь нахмурилась:

– Ведь твой же отец сам говорил: только тому отдам дочь, кто подарит ей натх из чистого золота. И вес назвал – шесть тола. А ты где была тогда? Выходила бы замуж за другого. На тебе свет клином не сошелся!

Прижав к груди своего ребенка, Сона вышла из комнаты.

Закончив очередной подряд, муж ее на днях возвращался домой. Сона с ужасом думала, что, если у него опять прибыль, натх станет еще тяжелее, вес его опять увеличат – теперь уже до десяти тола! Хорошо, если бы на этот раз убыток… Нет, нет! Лучше уж она потерпит! Пусть их богатство с божьей помощью растет не по дням, а по часам… А как же нос? И что будет с натхом?

Муж заработал на подряде несколько тысяч рупий. Сона вздрогнула: значит, вес натха опять возрастет!

О своих мучениях Сона со слезами на глазах рассказала мужу. Неожиданно для нее муж вспылил:

– Тебя не золотом – грязью осыпать надо! Натх, вишь, помешал ей! Булак ей надо! Разве я обанкротился, чтобы ты носила в носу только простой булак? Ты подумала о том, что скажут люди? Жена подрядчика – и носит простой булак! Золотой натх в носу – это, значит, в семье успех и богатство!

В эту ночь Сона не могла уснуть. А когда от боли начала потихоньку всхлипывать, свекровь прикрикнула на нее:

– Негодница! Муж столько времени не был дома, а вернулся – так она в слезы! Беду накликаешь на его голову? По отцу-матери соскучилась! Подумай о ребенке! Муж приехал – радоваться надо, а она в слезы! Если уж так горько у нас, то завтра же отправляйся к своему отцу! Кто тебя породил, тот пусть и утешает!

Сона испугалась. Поднеся ко лбу сложенные лодочкой руки, она обратилась к всевышнему с молчаливой мольбою: «Пусть мое счастье пребудет со мною до конца дней моих!»

Прежде чем муж успел вынуть золотое кольцо из носа жены, чтобы отдать сунару^[19] на переплавку, натх, порвав ноздрю, свалился на землю.

– Сведите ее к доктору, пусть зашьет ей нос, – приказала свекровь.

– Да снесите натх к сунару, пусть прибавит к нему еще золота. Теперь уж натх будет весить десять тола чистого золота! – сказал свекор.

Перевод В. Чернышева

Харишанкар Парсаи

Пустующий флигель*

Савитри Дэви – жена известного адвоката. Гонорарам ее мужа может позавидовать всякий. Они имеют собственный особняк, где безраздельно царствует Савитри Дэви. Все домашние дела лежат на прислуге, поэтому свой досуг хозяйка заполняет молитвой да болтовней с соседками. Утро Савитри Дэви посвящает молитве, а после обеда на ее веранде собирается настоящий женский панчаят их квартала. Здесь обсуждаются последние новости, рождаются смелые догадки, утверждаются или низвергаются репутации жителей их городка.

Подобно голодным воробьям, слетающимся на ток в пору уборки, спешат соседки в полуденный час на заветную веранду, где пребывают до самого ужина, чувствуя себя членами королевского совета, который обсуждает важнейшие государственные дела.

Первой на веранде обычно появляется Камала – молодая бездетная жена адвоката, которая тщетно старается скрыть собственное легкомыслие, прячась за солидное положение и возраст своего мужа. Неукоснительно посещает послеобеденные собрания Субхадра, жена старшего делопроизводителя окружного суда, мать пятерых детей. Постоянно присутствует здесь молодая, пышущая здоровьем Каушалья – жена подрядчика. Она всегда на страже нравственности, хотя, слушая ее рассуждения о святом долге преданности мужу, соседи не могут удержаться от улыбки: о ее «преданности» в отсутствие мужа известно всему городу.

Непременный член послеобеденных бдений, – правда, лишь с правом совещательного голоса, – прислуга госпожи Савитри Дэви, жена кахара^[20].

Сегодня все собравшиеся на веранде выглядят необычайно возбужденными. Причиной столь непривычного здесь волнения была записка, только что врученная Савитри Дэви.

«Дорогая сестра, – говорилось в записке, – я хотела бы встретиться с Вами по весьма важному делу. Я буду у Вас сегодня в три. Надеюсь, Вы найдете для меня несколько минут.

Искренне Ваша

Мохини Варма».

Записка вызвала оживленные дебаты.

– По какому еще такому важному делу? – возмущалась хозяйка. – Да, может, я и видеть не хочу эту блудницу!

– Уж не та ли это Мохини Варма, которая по суду заставила беднягу Нарендру Кумара содержать себя и своего ребенка? – поинтересовалась Камала.

– Да, да, та самая! – подтвердила хозяйка. – Тогда она выиграла дело. И откуда только заявилась такая?! Беднягу Нарендру Кумара будто околдовала!

– Грешно даже видеть такую женщину, – изрекла Каушалья. – Подумать только! Бросить живого мужа и уйти к другому! Словно это не муж, а старый башмак!

– Говорят, будто первый муженек-то поколачивал ее, – робко заметила Джамна. – Горло промочить любил и в карты перекинуться…

– Ну какой-никакой, а все же муж, – недовольно покосилась на нее жена подрядчика. – Кто дал ей право уходить?.. Ты посмотри, как она лихо вывела «Варма», будто и в самом деле с господином Вармой семь раз обошла вокруг алтаря!

– Говорят, будто она действительно вышла замуж за Варму сахиба, – опять подала голос Джамна.

– Ох, уж эти мужчины! – рассмеялась жена подрядчика.

– Ну, чего, скажите, не хватало этому Варме? Жена, дети, положение в обществе, лакхами ворочал! А к этой ведьме, как миленький, в сети попался!

– Наверно, все мужчины такие, – видимо, вспоминая свой собственный опыт, проговорила Камала. – Дома и родниковая вода им не мила, а на стороне готовы из первой лужи напиться.

– Ты еще ребенок, Камала, – высказалась молчавшая до сих пор Субхадра. – Что ты знаешь? Мужчины, они ведь не все такие. Вот, к примеру, отец моего Мунны. На чужих женщин в жизни никогда не заглядывался! Будь ты хоть сама пери, он и глазом не поведет.

– А мой, прямо скажу, святой человек! – подхватила хозяйка. – Знает только одну дорогу: из дома в суд, из суда домой. Ни дружеских встреч, ни прогулок с друзьями. А уж о женщинах и говорить нечего! Он их стороной обходит. У нас напротив, окна в окна, поселилась было одна. Целыми днями вертелась перед окном да глазки строила. Так, что бы вы думали, он сделал? Приказал заколотить окно! – Савитри Дэви гордо оглядела подруг и заключила: – А в последнее время каждый вечер стал наведываться в Обитель Рамакришны. Надо же как-то и душою отдохнуть!

Савитри Дэви взглянула на часы.

– Уже половина третьего. Скоро гостья пожалует. Пойду-ка переоденусь.

Хозяйка прошла в дом. Она появилась через четверть часа в новом шелковом сари, с головы до ног увешанная драгоценностями и под восторженные возгласы подруг прошла на свое место.

– Ты, Джамна, возьми-ка там коврик да расстели в сторонке, – оправляя сари, приказала Савитри Дэви. – Да смотри, выбери из тех, что похуже. Для такой гостьи и порядочной тряпки жалко.

Джамна молча вынесла и кинула на пол старенький коврик.

Ровно в три появилась гостья. Перед ее красотой сразу померкли все золотые побрякушки Савитри Дэви.

Посл обычных в этих случаях взаимных приветствий и вопросов о здоровье гостья перешла к делу:

– Я потому осмелилась побеспокоить вас, уважаемая, что мне нужна приличная квартира. Дом, в котором я живу сейчас, пришел в ветхость. А у вас, мне стало известно, как раз освободился флигель. И я была бы признательна вам, если бы вы сдали его мне.

Савитри Дэви была поражена. Несколько дней назад у них действительно освободился флигель, и она, конечно, готова была сдать его какому-нибудь доброму человеку, но такой… А кроме того, они с мужем, кажется, еще ни с кем не делились своими планами.

– Вообще-то мы не собирались сдавать, – неуверенно заговорила хозяйка. – Благодарение всевышнему, мы ни в чем не нуждаемся и особой необходимости сдавать у нас нет.

– Ну и слава богу, что нет, – вежливо сказала гостья. – У господина адвоката большая практика в городе. Ни у кого другого такой практики нет. Однако флигель у вас пустует, и вы, конечно, в конце концов кому-нибудь сдадите его. Так сдайте его мне.

– А кто это вам сказал, что я буду сдавать флигель? – раздраженно заговорила хозяйка. – Я еще и рот не открыла, а вы…

– Ну, воля ваша, – не повышая голоса, прервала ее гостья. – Я думала, вы действительно намерены сдавать, но, кажется, я ошиблась…

– Нет, нет, вы не так меня поняли, – смутилась Савитри Дэви. – Кто хорошо заплатит, тому и сдадим.

– Если так, то назовите ваши условия, – улыбнулась гостья.

С прежнего жильца они брали сорок рупий, не сейчас Савитри Дэви решила не церемониться.

– Восемьдесят рупий для вас недорого?

Не говоря ни слова, гостья достала из сумочки сотенную ассигнацию и протянула ее Савитри Дэви.

– Вот вам задаток. Я перееду дня через три-четыре.

Савитри Дэви так и застыла с открытым от удивления ртом. Такого оборота она не ожидала. Подумать только: заломила вдвое, чтобы отпугнуть, – и вот на тебе!

– Вы просто волшебница, сестра, – немного придя в себя, расплылась в улыбке хозяйка. – Как все-таки вы узнали, что мы будем сдавать флигель?

– Об этом сказал мне вчера сам господин адвокат, – просто отвечала гостья.

Несколько секунд Савитри Дэви сидела будто оглушенная громом, не сводя с гостьи широко открытых глаз.

– А где же вы… а где он… встретился с вами? – наконец проговорила она, заикаясь.

– Господин адвокат очень добр ко мне, – по-прежнему ничего не подозревая, без тени смущения отвечала гостья. – Если б не он, я б ни за что не выиграла процесс. А в последние дни, возвращаясь из суда, он запросто заходит ко мне на чашку чая. Обаятельный человек!

– А тут говорили, будто он в Обитель Рамакришны… – удивленно протянула было недогадливая Камала и тут же осеклась под гневным взглядом хозяйки.

Вы, наверное, спросите, где сейчас живет Мохини Варма? Хорошо, я отвечу. Она по-прежнему живет в своем старом, пришедшем в ветхость домишке.

Перевод В. Чернышева

Пханишварнатх Рену

Общественный фонарь*

Подсчитав деньги, собранные с односельчан в виде штрафов, налагавшихся за последние пятнадцать месяцев, члены панчаята с улицы махто-земледельцев вынесли решение – купить общественный фонарь, благо в соседней деревне открывалась ярмарка по случаю приближавшегося дня рождения Рамы^[21].

Панчаят касты махто-земледельцев – один из пяти панчаятов, существующих в деревне. Здесь так – сколько каст, столько и панчаятов, у каждой касты – свой. В распоряжении панчаята набор ковриков и половиков, по одному на каждого члена, и гордость панчаята – начищенный до блеска общественный фонарь, который все жители деревни уважительно называют «панчлайт» то есть «пятисвечник».

Приобретя фонарь, члены панчаята здесь же, на ярмарке, решили: на оставшиеся десять рупий закупить все необходимое для благодарственной молитвы – как известно, доброе дело всегда следует начинать с молитвы. Ведь даже в те времена, когда страной правили английские сахибы, прежде чем начать строительство моста, например, непременно разжигался жертвенный костер и богам подносились щедрые дары.

С ярмарки все члены панчаята возвращались в родную деревню засветло. Впереди всех, водрузив на голову большую картонную коробку, в которой покоился общественный фонарь, торжественно шествовал секутор, следом за ним важно выступали глава панчаята, секретарь и члены панчаята. Едва процессия вошла в деревню, как донесся насмешливый голос Пхутанги Джха с улицы брахманов:

– Эй, вы, махто, что еще там за железяку тащите?

…Как будто не догадывается, что люди несут не какую-то там железяку, а настоящий пятисвечник. Все они такие с улицы брахманов: свою коптилку величают не иначе, как «светильник», а у других и настоящий пятисвечник с презрительной ухмылкой называют «железякой».

Завидев процессию, сбежалась вся улица: мужчины и женщины, старики и дети – все побросали свои дела и явились взглянуть на покупку.

– Да не копайся ты! Бежим скорей! Не видишь – пятисвечник купили! И у нас теперь будет свой фонарь!

Секутор Агну то и дело покрикивает на людей:

– Осторожней! Осторожней! Не трогайте руками, а то – не приведи всевышний! – сломаете!

– Вечером состоится богослужение, – говорит жене глава панчаята. – Так что надо успеть ополоснуться и закусить.

– Ты смотри-ка, нынче уж не придется петь в потемках! – радостно восклицает запевала самодеятельного хора.

– Теперь у нас свой собственный фонарь! Я уж с коих пор всем твержу, что мои певцы слова перевирают только потому, что нет света. Если уж теперь такое случится, можете объявить мне полный бойкот!

В кучке женщин тетушка Гульри вполголоса запевает благодарственную молитву, а ребятишки от радости поднимают невообразимый шум.

За час до захода солнца перед домом главы панчаята собралось все население улицы. Как же – каждому не терпится хоть одним глазком взглянуть на покупку. Шутка сказать – настоящий пятисвечник!

Все разговоры вертятся вокруг покупки. Глава панчаята, потягивая трубку, неторопливо рассказывает:

– Лавочник поначалу заломил было сто пять рупий, а я ему в ответ: «Вы что же, почтенный, совсем нас дураками считаете, деревенщиной неотесанной? На своем веку я, мол, не один фонарь купил». Тогда лавочник посмотрел этак на меня и говорит: «Вы, должно быть, глава касты! Коли уж вы оказали нам такую честь, отдаю за сотню! Себе в ущерб – только из-за уважения к вам…»

– Уж что и говорить! Лавочник нюхом чует, с кем имеет дело, – замечает секретарь панчаята. – Приказчик совсем было не хотел давать коробку для светильника. Тогда я: «Как же можно, – говорю, – светильник нести без коробки!» Тут лавочник на приказчика: «Ты что, – кричит, – делаешь? Да как это ты, – кричит, – смеешь возражать господину секретарю? Немедленно принеси коробку!»

Собравшиеся с почтением взирают на председателя и секретаря. А секутор тем временем восхищенно повествует женщинам:

– Несу это я коробку, а там легонько этак дзинькает – дзинь-дзинь!

Подготовка к торжественному богослужению уже заканчивалась, как вдруг… Всегда так случается: в самый неподходящий момент неожиданно возникает это «как вдруг»! Для светильника купили три бутылки керосина в лавке Рудаля Саха, да не подумали о том, что заправить фонарь некому: обращаться с ним никто не умеет!

Об этом как-то не вспомнили. Сообразили только сейчас, когда все необходимое для молитвы было уже разложено на возвышении, музыканты настраивали свои инструменты, а на самом видном месте, сияя никелем, красовался общественный фонарь. До сих пор никому еще с улицы махто-земледельцев не доводилось иметь дело с таким сложным механизмом. Видно, недаром гласит пословица: «Прежде, чем купить корову, научись держать подойник…» А вот теперь что хочешь, то и делай! Смех, да и только! Штуковина-то не из простых – кто в ней разберется?