Текст книги "Современная индийская новелла"

Автор книги: Кришан Чандар

Соавторы: Мулк Ананд,Разипурам Нарайан,Пханишварнатх Рену
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Я уже представлял себе, как мы входим в небольшую (Рао ведь простой клерк), но идеально чистую квартирку, знакомимся с прелестной женщиной, Рао придется познакомить нас с ней – что ему останется делать?

Мы долго плутали среди узких улочек и переулков и никак не могли найти дом – номера были перепутаны. Постучав в первую попавшуюся дверь, я спросил:

– Не знаете ли вы случайно, где живет мистер Рао?

– Рао, кто он такой?

– Клерк, работает в…

– А, тощий такой. Знаю, знаю… Совсем рядом живет, в соседнем переулке. Третий дом справа.

Мы почувствовали себя у цели. Вот переулок, вот третий дом справа. Мы вошли в дом, нашли квартиру, Рао действительно жил там. Но что мы увидели? Куча грязного белья, в углу – рваные рубашки и носки. Старая плита, на ней грязная посуда с остатками еды. Неподметенная комната, на полу – старые журналы и газеты.

Рао лежал на продранном матраце, голый до пояса, укрытый ветхим одеялом. Он не поздоровался с нами, не предложил сесть. Он даже не смотрел на нас, отвернулся – так ему было стыдно.

Вдруг я заметил на облупленной стене яркую картинку календаря. Молодая, цветущая женщина с ребенком. Ребенок здоровый, веселых!. На женщине – белоснежное сари и вышитая серебром ажурная блузка. В волосах – веточка жасмина.

Я вытолкнул Натха из комнаты. Голова у меня кружилась от спертого воздуха. Перед глазами неслись в странном хороводе женщина в безупречно белом сари, вышитая серебром блузка, веточка жасмина, грязное белье, немытая посуда, рваные журналы и газеты на полу…

Перевод З. Петруничевой

Палагумми Падмаразу

Ураган

Наползавшие со всех сторон черные тучи вселяли тоску и тревогу. Поезд прибыл с большим опозданием. Шагая по платформе к вагону второго класса, г-н Рао думал о доме, где все так привычно и мило его сердцу. Он представил свой со вкусом обставленный кабинет – письменный стол черного дерева, свет лампы затенен зеленым абажуром, мягкое вращающееся кресло, повторяющее изгибы его тела. Напротив, занятые своим делом, сидят на диване его жена и дети – два сына и две дочери.

В купе было четверо пассажиров, на всех полках разостланы постели. Г-н Рао сразу понял, что они не очень-то довольны его появлением. Он хотел было перейти в другое купе, но носильщик, закинув его вещи на верхнюю полку, уже ушел. Поезд тронулся. Сидящий возле двери мужчина подвернул плед, освобождая место. Г-н Рао пробормотал слова благодарности и сел.

По всей видимости, пассажиры ехали издалека: мужчины сидели в пижамах, их ботинки вместе с носками были задвинуты под полки, брюки, пиджаки, рубахи висели на крючках. Два боковых места занимали пожилые мужчины. На длинной, во все купе, полке расположилась молодая пара. Воздух был пропитан запахом табака.

Г-н Рао не выносил табачного дыма. Он придерживался твердого мнения, что в поезде курить нельзя. Вообще у г-на Рао были свои твердые убеждения, сложившиеся в течение его пятидесятилетней жизни. С годами они не менялись, напротив, только укреплялись. В жизни у него все складывалось удачно. Адвокатом он стал благодаря ораторскому таланту и красивому голосу. Теперь он передал адвокатскую практику старшему сыну, а сам выступал с лекциями. Вот и сейчас он едет читать лекцию по приглашению Общества верующих.

Яростные порывы ветра ударяют в окно. Сразу стемнело. Сосед, читавший детективный роман, заложил пальцем страницу и закрыл книгу – свет еще не включили, и читать стало трудно.

– Который час? – обратился он к г-ну Рао.

– Около трех, – ответил тот, посмотрев на часы.

– А как темно!

Г-ну Рао не хотелось вступать в беседу, он молча разглядывал мужчину. На вид тому тоже было около пятидесяти. «В таком возрасте получать удовольствие от детективных романов?! Некоторые люди до старости остаются детьми».

В свои пятьдесят лет г-н Рао никогда не жаловался на здоровье. Жена выглядела гораздо старше: ее можно было принять за его старшую сестру или даже мать. Никто не верил, что у него двадцатипятилетний сын. А сын уже получил степень магистра и вел всю адвокатскую практику отца. Немногие в пятьдесят лет оставили бы такую хорошую практику.

Закрыли окно. Ветер бился о стекло и яростно ревел, начал сеять мелкий дождь. Вода просачивалась сквозь щели в окне, и через некоторое время от намокших вещей потянуло сыростью. Молодой человек придвинулся ближе к женщине, она, бросив взгляд на пассажиров, отстранилась от него.

– Ну и ураган! – проговорил молодой человек.

Сосед г-на Рао поднял глаза, будто собираясь что-то ответить, но ничего не сказал и снова уткнулся в книгу.

Молодой человек закурил сигарету, женщина поморщилась и отодвинулась еще дальше. Юноша улыбнулся и сделал глубокую затяжку. Г-н Рао посмотрел на женщину. У нее были гладко зачесанные волосы, на лоб спадали две кокетливые прядки. Он подумал, что такая прическа пойдет его дочерям. Обычно он сам решал, что им носить, чем заниматься, что читать, с кем водить знакомство.

Пассажир напротив достал из портпледа фланелевую рубашку и натянул ее. Теперь в полосатых пижамных брюках и фланелевой рубахе он был похож на клоуна. Сняв крышку с термоса, он стал, звучно прихлебывая, пить из нее горячий кофе. Г-н Рао вспомнил, что у него в термосе есть овалтин^[90]. Он очень любил овалтин, но никогда не пил его больше двух раз в день, а если пил, то только одну чашку.

Дождь лил сплошной стеной. В реве ветра тонул гудок паровоза.

– Вот это ураган! – сказал юноша, обращаясь к своей спутнице. Она поежилась и плотнее закуталась в шарф.

Г-на Рао стало охватывать беспокойство, как всегда во время грозы.

Поезд остановился на какой-то маленькой станции. Хлопнула, отворившись, дверь, ветер и дождь ринулись внутрь, и вместе с порывом ветра в купе ворвалась вымокшая до нитки нищенка. Пассажиры в один голос закричали, что мест нет, но она, не обращая на них внимания, закрыла дверь и стала в углу. С ее одежды стекала вода, и там, где она стояла, образовалась грязная лужа.

– Разве ты не видишь, что это плацкартный вагон? – спросил мужчина, сидящий напротив.

– Знаю, папаша, знаю. Но разве вас убудет, если приютите несчастную женщину? Люди добрые, подайте кто сколько может. Со вчерашнего дня крошки во рту не было… Не дайте умереть с голоду.

Г-н Рао внимательно посмотрел на женщину. Глаза насмешливые и хитрые. Ей было лет тридцать, может, чуть больше. Непохоже, чтобы она умирала с голоду, хотя и упитанной назвать нельзя. Во взгляде ее не было той мольбы и униженности, которая слышалась в голосе. Убогие и нищие никогда не вызывали у г-на Рао жалости. Он был твердо убежден, что нищенство – дурная привычка, и когда женщина приблизилась к нему, он резко сказал:

– Отвяжись!

Она молча повернулась и, быстро склонившись, припала к ногам пассажира напротив. Он нервно засмеялся, поджал под себя ноги и сказал:

– Иди, иди!

– Голубчик, дорогой, не дай помереть! Ты ведь не такой бессердечный, как вон тот господин. Разве у него есть жалость к таким несчастным… Я говорю: «Не дай помереть с голоду», а он: «Отвяжись!»

«Какая наглая, еще передразнивает», – подумал г-н Рао, изучающе оглядывая ее.

Мужчина явно не знал, как поступить. Дать денег, чтоб не приставала? Но как к этому отнесутся другие пассажиры? А если не дать, она, пожалуй, не отстанет. Он так и не пришел ни к какому решению, а нищенка присела на корточки посреди купе и запричитала:

– О господь мой Нараяна! Зачем ты надоумил меня сесть в этот вагон? «Там господа богатые, не дадут бедной женщине умереть с голоду», – вразумлял ты меня. Как ты надул меня, господи! Да, у бедняков и то жалости больше, чем у этих господ. Деньги в кармане, а сердце как камень! Зачем я пришла сюда, о господи? Теперь и не выйдешь отсюда, поезд уже тронулся… Что же будет, что будет?

Пассажиры смотрели на нищенку. Сосед г-на Рао оторвался от книги и спросил:

– Ты откуда? Где твой дом?

– И-и, господин хороший! Дома да дворцы у таких господ, как вы, а у ворот сторожа да псы – нас несчастных гонять…

– Замолола языком, – заметил по-английски сосед г-на Рао.

– Зачем обижаешь бедную женщину, господин? Англиски ругаешь.

За окном стало совсем темно. Ветер ревел все сильнее. Поезд полз как гусеница. Подъезжали к станции, на которой г-ну Рао надо было выходить. Он надеялся, что кто-нибудь из Общества верующих встретит его. В такой ливень и носильщика не найдешь – все попрятались… Было слышно, как под ударами ветра ломались и падали деревья.

Все, кроме г-на Рао, дали нищенке какую-то мелочь. Мысли г-на Рао были заняты тем, как он будет добираться дальше. Ураган бушевал, а до станции было уже совсем недалеко.

Поезд остановился. Г-н Рао не сразу заметил это. Потом заторопился, поспешно распахнул дверь и раскрыл зонт, но порыв ветра чуть не вырвал его из рук. Нищенка успела подхватить зонт и сказала:

– Выходите, я возьму вещи.

Он не стал отказываться. Осторожно вышел из вагона, следом за ним, согнувшись под тяжестью чемодана и пошатываясь от порывов ветра, брела нищенка. Г-н Рао вымок до нитки, пока шел от поезда к зданию станции. Нищенка поставила вещи в комнате ожидания и, прежде чем он успел вынуть кошелек, исчезла.

Ни одна лампочка в здании станции не горела. Г-н Рао совсем растерялся. Одежда вся промокла и прилипла к телу. Он открыл чемодан и стал на ощупь искать вещи. Рука наткнулась на фонарь. Он и не помнил, как положил его в чемодан. Сейчас он находился в таком состоянии, что ничего не мог вспомнить. Он снял мокрую одежду и переоделся. Поверх рубашки натянул шерстяной свитер, обмотал голову фланелевым шарфом. Стало теплее. Оставив открытым чемодан, устало опустился в кресло. Глядя на проплывавшие мимо огни поезда, попытался забыться.

Вдруг он увидел в окне силуэты двух мужчин, идущих по платформе. Г-н Рао вышел из комнаты и окликнул их, ему пришлось напрячь голос – в таком реве его никто бы не услышал. Они остановились. Один из них оказался начальником станции, другой – носильщиком.

– Мне надо добраться до города, – сказал г-н Рао.

– Невозможно. Деревьями завалило дорогу. Порвало провода. Поезда будут стоять всю ночь. Нам сообщили, что ураган усиливается. Придется вам как-то устроиться на ночь в комнате ожидания, – ответил начальник станции.

– Но я здесь буду совсем один, – сказал г-н Рао.

– Ничем не могу вам помочь, сэр.

Они ушли. Расстроенный этим сообщением, г-н Рао вернулся в комнату и повалился в кресло. Он не догадался закрыть дверь – порывом ветра выбило стекла в двух окнах. Г-на Рао охватил страх. Кругом ни одной живой души, только давящая темнота и дьявольское завывание ветра… Как в кошмарном сне, у нош сдавило грудь и перехватило дыхание.

Вдруг в проеме двери появились неясные очертания человека. Г-н Рао посветил фонариком и увидел насквозь промокшую и дрожащую нищенку; одежда ее была в беспорядке, с прилипших к лицу волос стекала вода.

– Надо закрыть дверь, будет теплее, – прокричала она, чтоб он мог услышать ее сквозь вой ветра.

Г-н Рао поднялся и попытался закрыть дверь. Она помогала ему одной рукой, другой придерживала сари. Вдвоем им удалось накинуть крючок. Ветер вновь ударил с бешеной силой, крючок сорвало, дверь распахнулась. Они оба снова закрыли ее. Затем привалили к двери все вещи, которые находились в комнате: большой круглый стол, два кресла, вешалку, туалетный стол с зеркалом. Теперь в комнате стало теплее и не так жутко. Г-н Рао немного успокоился. Снаружи, где-то совсем рядом, раздался грохот. Но ему уже не было страшно, как прежде.

– Наверное, обвалилась часть дома. Ну и ураган! В жизни такого не видела.

В ее голосе не было ни страха, ни тревоги, г-н Рао подивился ее спокойствию. Посветив фонариком, он увидел, что она сидит в углу, сжавшись в комок, и дрожит. Он открыл чемодан, достал панче^[91] и бросил ей.

– Переоденься.

В вое ветра она не разобрала слов, но поняла его. Сняла мокрую одежду, завернулась в длинное панче и опять села в свой угол.

Г-н Рао почувствовал, что голоден, вынул из чемодана пачку печенья, подумав, бросил взгляд на неясную фигуру в углу. Бедняжка, она, наверное, тоже хочет есть.

– Печенья хочешь?

– Чего? – прокричала она, не разобрав его слов.

Он подошел к ней и протянул несколько штук.

– Больше ничего нет, – сказал он извиняющимся тоном и вернулся на свое место.

Ее самообладание действовало на него успокаивающе. Он был рад, что судьба свела его сегодня с этой нищенкой. Она не проявляет никакого беспокойства, будто ураган – нечто совершенно обычное. Наверное, ей не впервой попадать в такую переделку. Г-н Рао посмотрел на часы – еще только девять. А ему казалось, что прошла вечность с тех пор, как он сидит тут. Он подумал, не надо было сходить здесь. Ехать бы вместе с другими до следующей станции. Следующая станция большая, не то что эта – какой-то заброшенный полустанок. И до города оттуда было бы дальше всего на каких-нибудь две-три мили.

Вдруг его снова охватил страх: в этой комнате тоже могут рухнуть стены, тогда из нее и не выберешься – одну-единственную дверь завалили вещами. В смятении он подбежал к женщине.

– Как ты думаешь, это здание может обвалиться? – спросил он.

– Не знаю, господин. Но если ураган усилится… – И хотя слова ее не вселяли надежды, голос звучал успокаивающе. Он опять вернулся к своему чемодану. Она подошла и примостилась рядом.

– Так легче разговаривать, – объяснила она.

– Я никогда не видел такого урагана, – сказал он.

– Не бойся! Ты ведь не один. Тот контролер пришел и ссадил меня с поезда, когда он уже тронулся. Что было делать? Промокла до нитки. Ну да, ничего. Слава богу, вот накормили, дали теплое панче. Если б я на той станции сошла, может, и не послал бы мне господь бог всего этого. Надо быть довольным тем, что есть, а чего нет… о том зачем горевать…

Ее голос раздражал г-на Рао, весь ее вид вызывал брезгливое чувство, но он был благодарен судьбе, что она тут, рядом.

– У тебя есть родные, семья? – спросил он. И тут же подумал: «Зачем я завел с ней этот разговор?»

Чтобы не кричать, она придвинулась к нему ближе.

– Есть, господин. Да какой с того толк? Отец был пропащий пьяница. Говорят, мать мою зарезал. Мужа у меня нет. Завела себе дружка. Детишек двое. Он пьянчужка, все пропивает да в карты проигрывает. Семья на моей шее висит. Детишек кормить надо, вот и прошу милостыню. Сколько наберу – все идет, как в прорву, этому пьянице. Скажешь, зачем? Он меня любит. Когда трезвый, не смеет глаз поднять. Может, потому и пьет.

– Сколько же ты за день собираешь?

– Бывает и пять рупий. Уж если я попрошу, то ни один мужчина не откажет. Я знаю, как кого зацепить.

Г-н Рао машинально направил ей в лицо луч фонарика. Она улыбалась. «Эта, не раздумывая, за полрупии продастся», – подумал г-н Рао, пристально глядя на нее.

– Что смотришь? Полиняла моя красота, а прежде…

– Не смотрю я на тебя, – сердито ответил г-н Рао. Ее голос был ему противен, омерзителен. – Просто забыл выключить фонарь.

Вдруг раздался такой грохот, будто разверзлась земля. Вещи, приваленные к двери, разлетелись словно листки бумаги. Двери распахнулись. Одна створка сорвалась с петель и упала к ногам г-на Рао. В страхе он прижался к нищенке, словно ища у нее защиты. Он тут же отпрянул, но первый шаг был сделан. Теперь она схватила его за руку и потянула в угол. Ветер не добирался туда. Она усадила его, обняла и села так близко, что ее теплая грудь касалась его коленей.

– Обними меня и придвинься ближе – тебе будет теплее, а то весь дрожишь, бедняга.

Ощутив тепло ее тела, он снова почувствовал успокоение.

– Ветер здесь не достанет… Что у тебя на уме, скажу… О жене и дочках думаешь. Твои дочки, небось, как канареечки, не то что мои замарашки. Соседи приглядывают за ними. А от мужика толку никакого. Пьянчужка проклятый… Напьется и падает замертво. Хоть дом гори, хоть ребятишки пропади – ему все нипочем…

Г-н Рао не слушал ее болтовню, только ощущал тепло ее тела.

Захлестнутый волной смятения и страха, он прижал ее к себе так крепко, что у нее перехватило дыхание. Она прильнула к нему и гладила его колени, стараясь успокоить.

Ураган бушевал, ревел с яростной силой.

Постепенно нервное напряжение стало ослабевать, по телу растекалась приятная усталость.

Он проснулся от того, что затекли ноги. Вытянул их, стараясь не разбудить женщину. Посветил фонариком – во сне ее лицо было спокойно и беззаботно, как у ребенка.

Ураган бушевал по-прежнему, но он уже не испытывал страха. Он снова заснул.

Когда г-н Рао проснулся опять, ливень стихал, хотя ветер завывал еще сильно. Женщины рядом не было. Светало. Г-н Рао посмотрел на часы – около пяти. Он поднялся, потянулся, машинально полез в карман. Кошелька не было. «Проклятая воровка», – пронеслось в голове. Но где-то в глубине души он не хотел верить, что она могла украсть. Наверное, кошелек выпал в ночной суматохе.

Он обыскал всю комнату, перерыл весь чемодан – кошелек исчез.

Г-н Рао вышел на платформу. Картина была ужасающей. Вдалеке по железнодорожному полотну брели какие-то люди. На платформе, громко стеная, лежали раненые. Не осталось ни одного дерева, ни одного целого дома. Он не мог себе представить, что человек так беззащитен перед стихией.

Та часть здания, где находилась касса, обвалилась. Он подошел ближе, заглянул внутрь. В комнате валялись обломки столов и шкафов. Несколько минут он стоял в оцепенении, глядя на эти разрушения. Когда глаза его привыкли к темноте, он увидел человека, лежащего под столом. Он посветил фонариком.

Нищенка! Он пошатнулся, будто от сильного удара. Подошел ближе, наклонился. Потрогал ее лоб – он был холодным. Нижнюю часть ее тела придавило столом. В одной руке был зажат его кошелек, в другой – несколько бумажек и мелочь, очевидно, деньги из кассы.

Все события этой ночи до мельчайших подробностей пронеслись у него в голове. Г-н Рао коснулся губами ее лба. Эта женщина спасла его от кошмаров, дала силу пережить ужас урагана. А сама стала его жертвой. Он не мог обвинять ее в том, что она стащила его кошелек и украла деньги из кассы. Ему казалось, что он понял эту натуру, и оправдал ее поступок. Он мог простить ей все, что бы она ни сделала.

Она согрела его своей человечностью. Никто – ни жена, ни дети – еще ни разу в жизни не дал ему столько душевного тепла, как эта нищенка.

Снаружи послышались шаги. Еще мгновение он сидел, склонившись над ней, раздумывая. Потом стал действовать решительно. С трудом разогнул ее закоченевшие пальцы, вынул деньги и бросил их в открытый ящик стола. Протянул руку за своим кошельком, но внутри у него все запротестовало. Он должен был оставить ей что-то на память. Ей захотелось взять его кошелек. Она имела право взять у него все, что угодно. Но ему была невыносима мысль, что о ней могут подумать, будто она воровка. Он наклонился, вынул из кошелька карточку со своим именем и адресом, еще минуту постоял, глядя на нее. Потом медленно вышел.

Перевод С. Дзенит

ЛИТЕРАТУРА КАННАДА

Басавараджа Каттимани

Шрам на щеке

И что я нашла в этом учитилишке Шиванне? Как подумаю, самой смешно становится.

Ну хоть бы красивый был! А то смотреть страшно. На левой щеке огромный шрам, уродующий все лицо.

Фигурой, может, взял? Куда там. Так, плюгавенький мужичонка, – худой, как щепка, и ростом де вышел.

Или одевается хорошо? Тоже нет. Застиранное анги^[92], выцветшее дхоти, старая-престарая шапчонка наподобие той, какую носил Ганди.

Вечно потупленная голова. Прикованный к земле взгляд. Невеселое, хмурое лицо. Неторопливая походка. И такой молчун, слова не добьешься.

Утром, умывшись, наскоро выпьет чашку чая, поданную Маллеши, и отправится в свою школу. В одиннадцать – обед и снова школа. В пять возвратится и больше носа не покажет из своей комнаты. Другие учителя выйдут прогуляться, заглянут в чайную, соберутся у кого-нибудь в карты поиграть или просто поболтать, а он – никуда.

– Такого благовоспитанного учителя у нас еще не было, – говорят о нем в деревне.

– Смирный, как телок, – подмигивая мне, смеются женщины.

– Скоро год, как учитель у тебя живет. И чего ты теряешься? – спрашивают подруги.

А я только улыбаюсь в ответ.

Да и в самом деле, скоро уже год, как он приехал в деревню и поселился у меня в доме.

Его перевели к нам из какого-то дальнего талука^[93]. Поначалу он совсем никого не знал в деревне, и первые два-три дня жил, говорят, в заброшенном храме. Вот тогда-то Маллеши и познакомился с ним.

Позднее Маллеши рассказал мне, что очень удивился, увидев учителя в пустующем храме.

– Почему вы ночуете здесь, господин учитель? Вы же не байраги^[94]? Разве нельзя снять дом или комнату?

– Дом или комнату? – улыбнулся учитель. – К чему мне?

– Как так? Разве у вас нет жены, детей?

– Нет, братец. Один я.

– Все равно. А где вы еду готовите?

– Мало, что ли, места во дворе. Развожу огонь и готовлю.

– Но ведь вы все время заняты в школе, когда же вам готовить?

– Встаю пораньше и готовлю. Да много ли мне надо? Горстку вареного риса и овощей.

– Вот потому-то вы и тощий такой, как спичка.

– Что ж, по-твоему, лучше быть толстым, как бочка? – улыбнулся учитель.

После этого разговора Маллеши решил во что бы то ни стало подыскать учителю жилье. Когда он предложил сдать ему небольшую комнату, давно пустующую в нашем доме, у меня почему-то встрепенулось сердце.

– А сколько ему лет, твоему учителю? – спросила я.

– Так, лет тридцать… или немного больше…

У меня снова забилось сердце. Примерно таких же лет был и мой муж, умерший два года назад.

– Если учитель поселится у нас, он будет помогать мне в учебе, – уговаривал меня Маллеши.

– Да, это верно. Только… – я не договорила, задумавшись.

Старый жестяной сундучок. Свернутая постель. Вот и все пожитки.

Когда учитель пришел к нам, я стояла на веранде. А он даже не взглянул в мою сторону. Не поднимая головы, прошел в свою комнату и до вечера не выходил оттуда.

Вечером я послала ему с Маллеши хлеба и овощей.

– Он очень неохотно принял еду, – рассказывал мне потом сын.

Всю ту ночь я не сомкнула глаз. Какие-то видения преследовали меня. И все глупые-преглупые. Будто учитель женится на мне, вдове, и каждый месяц аккуратно отдает жалованье. Он любит Маллеши, как родного сына, и отдает его учиться в среднюю школу. А у нас с учителем вроде бы еще двое детей… В общем, чепуха одна…

Когда я на следующий день повела буйволицу купать на пруд, Сингари, стиравшая там белье, сказала мне, улыбаясь:

– Хорошего постояльца ты нашла себе, Савитри. Того и гляди, учительшей станешь.

Я прикинулась обиженной и разделала насмешницу на все корки. Но в глубине души была довольна.

Я думала, что со временем учитель преодолеет робость, станет ухаживать за мной – и тогда моя мечта сбудется.

Но проходили месяцы, а в поведении учителя ничего не менялось. По настоянию Маллеши он начал питаться вместе с нами. За это он платил тридцать рупий в месяц.

Я поливала ему из кувшина, когда он умывался. Я же потом подавала чай. Но это близкое общение, казалось, совсем не трогало учителя. Не знаю, поднял ли он хоть раз голову и посмотрел ли на меня как следует. Спрошу о чем-нибудь – кратко ответит. И больше ни звука.

Я все удивлялась: с чего он такой, этот учитель? В его-то ли годы быть монахом? И, похоже, не женат до сих пор.

Может быть, все дело в шраме? Наверное, он думает, что за человека с таким уродливым лицом вряд ли какая девушка пойдет. А если и пойдет, то скоро почувствует к нему отвращение…

Однажды, когда он, умывшись, вытирал полотенцем лицо, я спросила:

– Откуда у вас этот шрам, господин учитель?

Раскрасневшееся от умывания лицо учителя вдруг побледнело. Ничего не ответив, он повернулся и ушел к себе.

Должно быть, я причинила ему боль. Не надо было мне задавать этот вопрос.

Наступил праздник Ганеши^[95]. В школе, как обычно, занятий в этот день не было. Наевшись пирожков с повидлом, Маллеши с утра ушел с друзьями в Белагави. Вечером в Белагави будут показывать кино, и они решили остаться там ночевать.

С тех пор как учитель поселился у меня, мы еще ни разу не оставались вот так, совсем одни. Я надеялась, что сегодня он преодолеет робость и станет вести себя смелее. Большой старый дом. В нем только я да учитель, один на один. Что хочешь, то и делай – никто ничего не узнает.

Целый день меня не покидало предчувствие чего-то необычайного. К обеду я напекла пирожков с горохом. Аккуратно причесалась, надела шелковое сари. Долго вертелась перед зеркалом. Щеки у меня разрумянились, должно быть, от волнения. С бьющимся сердцем я подошла к его комнате, толкнула дверь. Учитель читал, сидя в кресле. Услышав шум, он обернулся. Вероятно, сегодня он в первый раз как следует разглядел меня. На его губах мелькнула улыбка.

– Пойдемте чай пить, – пригласила я. Не знаю, удалось ли мне справиться с дрожью в голосе.

– Иду, – сказал он и, отложив книгу, пошел за мной.

Я принесла в кухню маленький столик и поставила на него блюдо с пирожками. Расхаживая по кухне, я старалась пройти как можно ближе к учителю и, словно нечаянно, коснуться его рукой или плечом.

– Может, еще раз умоетесь? – ласково спросила я.

– Да, освежиться надо бы. Дочитался до того, что глаза заболели, – ответил он и направился в ванную.

Я поспешила за ним. Поливая ему из кувшина, не упускала возможности коснуться его руки своей. Он, казалось, немного оттаял. Я сбегала за полотенцем и, подавая его, почти прижалась к нему всем телом. Глаза учителя стали какими-то хмельными.

«Ну, кажется, дела идут на лад; еще немного, и он – мой», – обрадовалась я.

Я положила ему на тарелку целую гору испеченных утром пирожков с горохом и пончиков и добавила к ним большую ложку масла.

– Куда же столько? – с улыбкой сказал учитель. – Я еще не проголодался после обеда.

– Нет уж, чур, что подано, съесть без остатка, – пошутила я, надув губы.

– С тех пор как умерла моя мать, меня никто не баловал так едой, – сказал учитель.

Я села рядом с ним. Подкладывая в его тарелку еще масла, спросила:

– А давно умерла ваша мать, господин учитель?

– Восемь лет назад, – ответил он и, как-то странно глядя на меня, продолжал: – Когда я смотрю на тебя, Савитри, я вспоминаю мать. Ты заботишься обо мне, как о ребенке. Чем я отблагодарю тебя за твою доброту, Савитри?

– Ну о какой доброте вы говорите?! Вы так мало едите. И деньги каждый месяц даете.

– Деньги? При чем тут деньги, Савитри? Разве на них купишь внимание и заботу?

Когда мы пили чай, я спросила:

– И долго вы собираетесь жить вот так, бобылем, господин учитель?

– Бобылем?! Да, действительно, я совсем один. Ни семьи, ни родных. Никто не встречает, никто не провожает. Но ведь и семья и родные – ложь, Савитри. Никому я не нужен.

– Ну зачем вы так? Ведь есть я, есть Маллеши. Разве наше внимание к вам, забота о вас тоже ложь?

– Нет, конечно. Но переведут меня в другое место – и всему конец. Все в руках Шивы, Савитри. Он дает, он и отнимает, – серьезно сказал учитель и, резко поднявшись, вышел.

Я не знала, радоваться мне или печалиться. Так старалась: одевалась, причесывалась – и все впустую.

Оставалась еще слабая надежда, что мне удастся добиться своего вечером.

Наступил вечер.

Учитель вошел как-то нерешительно. Увидев блюдо с вермишелью, посыпанной сахаром, сказал:

– Опять приготовила сладкое, Савитри?

– А что?

– Просто я не привык есть так много сладкого.

– У вас, вероятно, желудок болит от всего, приготовленного руками женщины, – с вызовом сказала я и рассмеялась.

– Да нет, я в самом деле не люблю сладкого, Савитри.

– Вообще никакого сладкого не любите? – игриво спросила я.

Другой на его месте сразу же поднялся бы и, заключив меня в объятия, отведал сладости моих губ. А он – бог мой! – даже не шевельнулся. Молча поел и вышел.

Я осталась одна, на душе у меня кошки скребли. Я быстро поела и сделала последнюю, отчаянную попытку. Взяв чашку с молоком, я смело направилась к нему в комнату. Он уже постелил себе и собирался ложиться.

– Так рано спать? – спросила я.

– Сегодня хочу лечь пораньше.

– Счастливец! Можете спать, а меня вот сон стороной обходит.

– Почему же?

– Вы еще спрашиваете – почему! Будто ничего не замечаете!

Я притворно зевнула и потянулась, представляя ему для обозрения свою пышную грудь. Распустила волосы, потом опять собрала их в пучок. Учитель тяжело вздохнул.

– Замечаю, Савитри. Все замечаю… Но…

– Что но?..

– Разве ты не догадываешься, видя этот шрам у меня на щеке?

– О чем я должна догадаться? Откуда он у вас?

– Этот шрам, Савитри, знак того, что для меня вся любовь сгорела и превратилась в прах. Я был женат. И моя жена, женщина, с которой я связал жизнь, спуталась с соседом и ушла к нему, оставив у меня на щеке отметину раскаленным половником.

Закончив это грустное повествование, учитель растянулся на постели, словно выбившись из сил. Я заботливо, как ребенка, укрыла его одеялом и ушла к себе.

Долго лежала без сна, обдумывая, как я утром скажу ему, что не все женщины дурные, что есть и верные, любящие, как я, например.

Когда я утром встала, комната учителя была пуста.

Она пустует до сих пор.

Перевод М. Дашко

К. Ашватха Нараянанрао

Его любовь

– Мама! Мамочка! Ты только послушай… – взволнованно закричал двадцатидвухлетний Рахиман, вбегая в дом.

– В чем дело, сынок? Чему ты так рад? – спросила старушка мать.

– Восемнадцать рупий жалованья…

– Жалованье? Какое жалованье? За что?

– И не только жалованье – обмундирование, питание, жилье…

– И кому же платят?

– По всей деревне объявления расклеены. И снимки. А какие снимки!

– Ну, какие же?

– Солдаты на них, в форме. Если начнется война… – Он не успел договорить: на кухне – дзинь – разбилась тарелка.

– Война? О господи! Да что ты говоришь?! Осторожнее с посудой, Унниса! Надо беречь то, что есть. От добра добра не ищут, сынок, – сказала мать.

– Да где добро-то? Нужда беспросветная… Живот есть чем набить – надеть нечего, купишь одежду – зубы на полку клади. Ну что проку от этой работы дровосека? – стоял на своем Рахиман.

– Что ж, идти под пули?

– Так ведь никто не знает, что его ждет. От судьбы не убежишь. Повезет – и на войне останешься цел и невредим. А жалованье мое тебе ой как пригодится. А если не повезет – беды все равно не избежишь. Болезнь свалит или что другое случится…

– Что ни говори, не дело ты задумал, сынок.

– Я твердо решил, мама.

– Нас бы пожалел.

– Такой случай нельзя упускать.

– Тебя угонят куда-то, а мы тут как? Даже подумать страшно…

– Не расстраивайся, мама. Ведь даже если я не вернусь… Карим с вами останется. Семнадцать лет парню. Надо будет – позаботится о вас.

– И все-таки брось ты это, сынок…

– Да сколько можно так мучиться? Ведь без риска и счастья не видать.

Мать еще долго отговаривала сына. Потом сдалась.

Вечером к нему приступилась жена. Унниса расстелила на полу поистершуюся циновку, положила на нее подушки, одеяло. Рахиман лег, вытянул ноги и, положив голову на руки, задумался.