Текст книги "Современная индийская новелла"

Автор книги: Кришан Чандар

Соавторы: Мулк Ананд,Разипурам Нарайан,Пханишварнатх Рену
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– К чему такое упрямство? – тихо спросила жена.

– Какое упрямство? – вздрогнул Рахиман.

– Вы так стремитесь в солдаты!

– Подойди сюда и сядь, поговорим.

Она расправила одеяло и села рядом с мужем. Рахиман обнял ее и, притянув к себе, спросил:

– Ты слышала, как я говорил с матерью?

– Слышала. Да только оставьте, пожалуйста, эти мысли, – она устремила на мужа молящий, проникающий в самую душу взгляд.

– Я долго думал, – ответил Рахиман и тяжело вздохнул. Видно было, что он твердо решил пойти на эту жертву.

Несколько минут оба молчали. Руку Рахимана обожгла слеза.

– Что ты, глупышка? – Рахиман привстал и, наклонившись, посмотрел в лицо жене.

– А еще говорите, что любите меня, – сказала Унниса прерывающимся от волнения голосом.

– Люблю! Ты что, сомневаешься в этом? Как раз во имя этой любви, чтобы ты не видела нужды и была счастлива…

– Счастье такой ценой?

– Не надо так говорить. Ты потом все поймешь. Из-за этой проклятой бедности ничего не сделаешь по-людски. Скоро роды… А где денег взять? И потом…

– Как-нибудь обойдемся. Только бы вы были рядом.

– Нет, я не согласен. Подвернулся случай поправить положение, а я должен упускать его? Это было бы неразумно. Сидеть рядом и расточать ласки – это еще не любовь. Настоящая любовь та, когда, как тебе это ни тяжело, разлучаешься с любимой, чтобы сделать все, что в твоих силах, для ее счастья. Разве не так?

– Мне страшно. – Унниса заплакала навзрыд.

Рахиман обнял жену, и, стараясь успокоить ее, спросил:

– Чего ты боишься? Думаешь, со мной что-нибудь случится?

– Перестаньте, пожалуйста. Еще беду накличете, – прошептала она.

– Молись богу, Унниса. И не теряй надежды. Даже если со мной что случится, ну зачем тебе уж так убиваться?

– Что это вы говорите? – изумленно спросила Унниса, перестав плакать.

– Все мы под богом ходим. И если разобраться, что хорошего я тебе дал? А сколько было других, с которыми тебе жилось бы лучше!

– Перестаньте, пожалуйста…

– А что? В самом деле, сколько было охотников, готовых дать тебе кров и любовь! И теперь найдутся…

– И не стыдно вам! Почему вы так жестоки?! У меня даже в голове не укладывается то, о чем вы говорите, – рассердилась Унниса.

– Я не хотел причинить тебе боль. Но я считаю, что всегда надо рассчитывать на самое худшее. И не витать в облаках, а подходить к делу по-серьезному. Вот почему…

– Довольно. Я не хочу и слышать об этом! Вот если я умру, вы наверняка снова…

– Ладно, оставим это. Не надо было мне заводить такой разговор. Обидел я тебя, прости. Пока мы так любим друг друга, разве может судьба быть жестокой к нам? Вот увидишь, я добьюсь успеха, получу чин и вернусь. Тогда тебе эти страхи покажутся глупыми.

Они еще долго говорили и уснули только за полночь.

С того дня их дом словно погрузился во мрак. Мать то и дело задумывалась и тяжело вздыхала. У жены от непрерывных слез распухли веки. Рахиман, загнав тревогу внутрь и взяв себя в руки, молчал, стараясь не выдать затаенных мыслей, и лишь иногда нарушал молчание, чтобы успокоить или подбодрить мать и жену. И смеялся: мол, не о чем печалиться.

Наконец подошел день расставания. Мать и жена собрали вещи Рахимана, упаковали их. Унниса наготовила еды и дала ему с собой большой узелок. Карим вырезал и обстругал старшему брату палку на дорогу. Мать благословила сына. Рахиман заранее обдумал, что скажет при расставании. Но когда настало время уходить, спазмы сдавили горло и все слова вдруг вылетели из памяти. Он с трудом выдавил из себя: «До свидания!» Унниса тоже не могла произнести ни слова, только терла мокрые от слез глаза. Потом она кивнула головой и, отвернувшись, судорожно сжала губы. У Рахимана не было больше сил выносить эту сцену, и он торопливо зашагал прочь. «Что же я сделал? – думал он. – Ни слова не сказал в утешение. А сколько хотел сказать! Растаял – как масло на огне. Кого теперь попросить написать ей обо всем?»

Рахиман проходил подготовку в лагере для новобранцев в Бангалуре, а всеми своими помыслами был дома. Перед его глазами стоял образ заливающейся слезами жены, в сердце горьким упреком отдавались тяжелые вздохи матери. На душе у него было неспокойно. «Правильно ли я поступил? А может, вернуться, пока не поздно?» – терзали его сомнения. Он корил себя за то, что поторопился и не подумал как следует, прежде чем решиться на этот шаг. И тут же снова успокаивал себя: «Разве не сам я убеждал их в необходимости этого? А теперь казнюсь… Правильно я поступил или нет – дело сделано. Вернуться домой – просто стыдно!»

Прошло три месяца. Теперь Рахиман только и думал об отпуске. Когда он наконец сможет поехать домой, повидать своих? Да и жене уж подходит время родить… Как они там справятся без него? Только строгий режим в лагере и напряженная военная подготовка, отнимавшая почти все время, удерживали его от побега.

Человек предполагает, а бог располагает. Рахиман ждал отпуска, а судьба распорядилась по-своему. Япония вступила в войну. Рота, в которой служил Рахиман, получила приказ готовиться к выступлению. Рахиман умолял отпустить его хотя бы на один-два дня, но все отпуска были отменены. Их отправили в Мадрас и там погрузили на пароход. Новизна путешествия по морю, постоянный страх: вдруг нарвутся на японские корабли или налетят вражеские самолеты, паника вокруг, мысли о предстоящих боях, – все это отвлекало Рахимана от горьких раздумий. Но стоило ему остаться одному, как на него тяжестью наваливалась тоска.

Через несколько дней они прибыли в Рангун, а затем получили приказ двинуться в джунгли Малайи. Тяжелые переходы, военная подготовка… У Рахимана совсем не оставалось времени для мыслей о доме.

Прошло еще несколько месяцев. Японцы овладели Сингапуром и подходили к Рангуну. Рота Рахимана вела бои в болотистых джунглях Малайи. Сначала Рахиман посылал письма домой каждый месяц. Но непрерывные бои, спешные отступления, постоянная готовность к маршу, смертельная опасность на каждом шагу, голод и холод так изматывали солдат, что теперь он не мог просить товарищей писать его письма. Он только подал рапорт с просьбой пересылать жалованье семье.

В сражении у Мульмена Рахиман и его товарищи дрались до последнего патрона, но сила была на стороне японцев. В живых осталась горстка людей. Рахиман получил сильные ранения в этом бою. Здесь его, потерявшего сознание, и взяли в плен японцы.

Долго Рахиман оправлялся от ран. Голова, лицо, руки – все тело было забинтовано. Несколько месяцев ему пришлось проваляться в лазарете. В эти дни, когда он был предоставлен самому себе, больше, чем раны, терзали его беспрерывные видения родной деревни. Теперь он не мог даже приблизительно сказать, когда ему вновь доведется увидеть близких. Разрывал сердце призывный плач новорожденного, не давала покоя мысль: как они там? Но что он мог поделать? Как может пленник в чужой стране помышлять о возвращении на родину? Кто знает, сколько еще будет продолжаться война… Вся Бирма была уже в руках японцев. Рахиман не сомневался, что плен его продлится долго. Он потерял всякую надежду и только беззвучно плакал, уткнувшись лицом в подушку.

Наступил день, когда повязку с лица Рахимана сняли. Он впервые после ранения увидел себя в зеркале – перед ним стоял совсем другой человек. Он просто не мог узнать себя: так обезображено было его лицо. Он снова взглянул в зеркало. Узнают ли теперь его близкие? Вряд ли. Ведь даже ему самому его лицо кажется чужим. Как расстроится мать, увидев его! Как будет убиваться Унниса! О злая судьба!..

После выписки из лазарета Рахимана отправили на строительство бирманско-сиамской железной дороги. Каторжная работа, недоедание, жестокость охранников и надсмотрщиков совсем сломили его. Не узнать теперь в этом тощем – кожа да кости – уродливом человеке прежнего красавца Рахимана.

Прошло три года с тех пор, как Рахиман оставил родную деревню. В редкие минуты, когда он оставался один, он задумывался на тем, как ему вырваться из плена. И отчаянье сменилось бледной тенью надежды.

Мысли о доме преследовали его не только наяву, но и в снах. Чаще всего он сидел рядом с матерью и спрашивал, спрашивал… Мать что-то вязала и, ласково улыбаясь, отвечала. Жена стояла в дверях кухни и тоже радостно и счастливо улыбалась. В другой раз он обедал в кухне. Жена подавала на стол, они говорили и не могли наговориться. Он досыта наедался, и вдруг у него начинались рези в животе. Он просыпался… в лагере для военнопленных… терзаемый голодом.

Как-то был такой сон: он только что вернулся домой. Родные столпились вокруг. Все рады его возвращению. Мать щелкает пальцами от сглазу. Он кланяется матери в ноги. У жены глаза сияют от счастья, щеки алеют. На руках у нее ребенок. А какой хорошенький! Он не знает отца и пугается. У него круглое, как у матери, лицо, такие же, как у нее, светлые курчавые волосы. Да, он похож на нее. Вот разве глаза… Только глаза отцовские. Он нежно гладит малыша по пухлым щечкам. Карим приносит его вещи. Рахиман торопливо развязывает мешок, достает разную снедь, игрушки, вручает подарки матери, жене, брату. Родные не спускают с него глаз. Но вот они с женой одни в кухне. Он берет у нее ребенка и, быстро оглянувшись – не видит ли кто, – крепко обнимает ее. Он снова дома, снова счастлив. Все в нем ликует. И тут кто-то барабанит в дверь и громко кричит. Он в испуге отпрянул от жены… И пробуждение: он в лагере… рассвело… пора идти на работу… Охранники, грубо ругаясь, будят пленных. Рахиман поднимается.

Был и такой сон. Он сбежал, добрался до дому и затаился там. Родные не нарадуются. И в то же время боятся – вдруг, кто пронюхает. Думали, думали и решили: уходить ему нужно в такое место, где никто его не знает. А тут откуда ни возьмись полиция. Он забился в темный угол – авось пронесет. Начался обыск. Нашли все-таки! «Лучше убейте меня, но в армию больше не отправляйте!» И весь затрясся. Полицейские, злобно усмехаясь, повели его. Он упал на колени: «Молю вас, не разлучайте меня с ними! Отпустите, век буду бога молить за вас!» Полицейские только засмеялись в ответ. Рахиман проснулся. В бараке темно. Соседи по нарам покатываются со смеху. Это они его разбудили.

– Чего это ты визжал, словно тебя режут? – спросили его.

– Просто что-то приснилось, – ответил он.

Шли дни, а тоска Рахимана по дому все росла.

Он все чаще и чаще стал задумываться: не отважиться ли ему на побег? Но охранники – что звери. Чуть шагни в сторону – палят, ни во что не ставят жизнь человека. И Рахиман решил дождаться удобного момента.

И такой момент наконец наступил. Однажды вечером, когда пленные работали на строительстве железной дороги, в небе появилось несколько самолетов. Сыпались бомбы, грохотали взрывы, кричали охранники, стонали раненые. В этой суматохе никто и не заметил, как Рахиман пустился что было духу к находившемуся неподалеку лесу. На поверке, которая проводилась перед тем как вести пленных в лагерь, исчезновение Рахимана было обнаружено и в погоню послали группу солдат. Рахиман шел, стараясь держаться леса или кустарника. Раза два, когда он лежал затаившись, совсем рядом послышались шаги солдат. Но его не заметили. В постоянной тревоге и опасности прошло три дня. Днем Рахиман лежал в лесу или кустарнике, а ночью шел. Спасаясь от хищных зверей, забирался на дерево. С неделю перебивался фруктами, клубнями и корешками.

Однажды ночью Рахиман увидел в бледном свете луны несколько хижин. «Деревня, – обрадовался он, – там, наверно, можно будет добыть хоть немного еды». Ну, а если в деревне японцы – его тут же схватят. Однако голод был невыносим, и Рахиман решил: днем он понаблюдает, а вечером пойдет в деревню и попросит помощи. С рассвета до наступления темноты следил Рахиман за деревней и окрестностями. Но удивительное дело: как он ни всматривался, никаких признаков жизни не заметил. Вечером крадучись он пошел к деревне. Пять-шесть лачуг. Тишина. В первой хижине дверь раскрыта настежь. Рахиман вошел. При слабом свете луны, проникавшем через щели в черепичной крыше, он увидел на полу черепки разбитой посуды, немного смешанных с землей и пылью зерен риса, разбросанные в беспорядке вещи.

Рахиман пошел к другой хижине. Дверь выломана. Заглянув внутрь, он увидел лежащего на полу человека. Человек не шевелился. Рахиман вошел и наклонился над ним. Это был труп женщины. Одежда разорвана, рядом лужа черной запекшейся крови. Рахиман в панике бросился из хижины. Он начал одну за другой обследовать остальные хижины – везде разгром и трупы. Только в последней ему наконец повезло: там он обнаружил немного очищенного от шелухи риса в небольшой ямке в углу. Часть риса он тут же съел, а остаток завязал в тряпицу и вышел. «Деревня, через которую прошла война», – пробормотал Рахиман и двинулся дальше.

С того дня Рахиман стал смелее. Теперь он шел и днем, заходил в деревни, заговаривал с крестьянами. Рахиман брался за любую работу: помогал обмолачивать рис, рыл канавы для орошения, рубил дрова и за это получал еду и приют на несколько дней. Иногда перепадало и немного денег. Несколько месяцев понадобилось ему, чтобы пройти пешком всю Бирму.

Рахиман уже шел по родной земле, но ни страхов, ни трудностей не убавилась. Он боялся, что его схватят и снова отправят на фронт. Это заставляло его обходить стороной города и большие деревни. О железной дороге он даже не помышлял. Денег на билет не было. В Индии Рахиман вел себя так же, как в Бирме: держался маленьких деревень, кое-где останавливался на день-другой, чтобы заработать на еду и ночлег, и затем отправлялся дальше – в крестьянской повозке или пешком. Расстояние постепенно сокращалось.

Когда наконец после шести месяцев дороги Рахиман был совсем близко от родной деревни – всего один день пути, сердце его готово было выскочить из груди от радости. Он тысячи раз переживал в воображении встречу с близкими. Как они обрадуются, увидев нежданного гостя! А Унниса, сколько лет она ждала его… Должно быть, потеряла уже всякую надежду и решила, что он погиб, все глаза выплакала, вся извелась… Да и узнает ли она его с таким изуродованным лицом? А потом… Ну да потом все пойдет как надо. Он никогда больше с ней не будет расставаться. Теперь ему и малого достаточно, и рубкой дров можно кормиться. Его счастье и его рай – Унниса. Как она отговаривала – не послушался! Теперь он повинится и попросит у нее прощения. Она добрая… И такая спокойная, уравновешенная. А как она его любит! Нет, она просто не может не простить. Ведь почти четыре года ждала его и теперь будет вознаграждена..

А его ребенок… Интересно, девочка или мальчик, на кого похож… Он его, верно, бояться будет… и близко не подойдет. Только через несколько дней, когда привыкнет… А может, и сразу осмелится, ведь он несет ему сласти и игрушки – давно припас. Знать бы, как зовут… А может, еще никак не назвали, ждут его. Сколько ему теперь? Три? Больше, три с половиной, должно быть. Небось, уже бегает и лопочет вовсю. Ребенку-то он обязательно даст образование, урежет себя во всем, а его-то выведет в люди.

А его бедная мать, наверное, высохла за эти годы от горя… Ну куда его, дурака, понесло. Да ладно, он возвращается. А Карим уже совсем взрослый… Может, и жениться успел… Да нет, не мог он этого сделать без согласия старшего брата… Ну что ж, если есть хорошая девушка на примете, надо женить парня – влезть в долги, а женить. Пора и ему обзавестись семьей…

Рахиман хотел прийти в деревню ночью. Но ему так не терпелось поскорее попасть домой, что он за полдня прошел дневной путь и к вечеру был уже у пруда перед деревней. Он посмотрел на свое отражение в воде. Да, совсем непохож на прежнего Рахимана. Багровые шрамы, длинные волосы под высоким тюрбаном и спутанная борода делали его лицо совершенно неузнаваемым. Да и одет по-другому. Вместо брюк и пиджака, которые он носил раньше, на нем теперь дхоти и рваная рубаха.

Чем ближе подходил он к деревне, тем быстрее шел, забыв о всякой осторожности. Когда вдали показался его дом, он уже почти бежал. Пот струился с лица. Вот он у двери! Но почему она на замке? Куда они все могли уйти? Он так спешил… Нужно заглянуть в окно. Но что это? Пусто, только пыль да паутина. Что же тут произошло? У кого узнать? Рахиман был в полном отчаянии. Его трясло, и он прислонился плечом к стене. Откуда-то доносился шум раздуваемых мехов. Да это же сосед, кузнец Кенчаппа. Его и спросить. Но надо быть осторожным и стараться не выдать себя.

Рахиман направился к дому кузнеца. Кенчаппа колдовал у наковальни над раскаленным куском железа.

– Послушайте, папаша, – окликнул его Рахиман.

– Что там? – кузнец поднял голову.

– Да вот работу ищу. Может…

– Нет тут работы, – Кенчаппа снова принялся стучать молотком.

– Жаль. Я еще и жилье приглядываю. Вот дом, рядом с вашим, пустой, что ли? Замок на двери.

Кенчаппа еще постучал, потом, отодвинув в сторону готовый топор, спросил:

– А что, снять хотите?

– Да, снял бы.

– Ключ у меня. Подождите немного, я сейчас.

– А где люди, которые жили там? Уехали куда?

– А зачем вам?

– Просто интересно, почему дом пустует. Ведь я собираюсь его снять.

– Дом как дом. А чтоб вы не сомневались, я вам расскажу. Жила там одна семья. Ладная семья, на редкость. Муж, жена, старушка-мать, младший брат мужа. 11 так согласно и дружно жили… Но если свалится беда на голову, куда от нее денешься?

– А что случилось?

– Да пошел хозяин на войну и погиб.

– Погиб?..

– Ну да, убили его, горемыку.

– А откуда вы знаете, что убили?

– Как откуда? Года три тому будет, как пришла им бумага…

– Какая?

– Пропал, мол, без вести. Погиб, значит.

– Ошибка! – вдруг вскрикнул Рахиман.

– Так что ж, он жив? – спросил удивленный Кенчаппа.

– Откуда мне знать? Но пока точно не установлено, нельзя утверждать, что человек погиб.

– Да, поначалу и мы так думали. Но сами посудите: прошло столько лет, и ни весточки от него. Нет, видно, правда то, что в бумаге прописано.

– А родственники его где?

– Родственники? Мать так сохла по сыну, что не прошло и года со дня его отъезда, как она умерла.

– Умерла! О всевышний!

– Вы что, их знаете? Может, какой дальний родственник?

– Да нет. Я сам недавно потерял мать. Вот и расстроился, – Рахиман заплакал.

– Да, мать всегда дорога. Сколько бы лет тебе ни было.

Они немного помолчали.

– А жена? Брат? – спросил Рахиман. Его сердце гулко билось в ожидании ответа.

– Что с ними станется! Живут и здравствуют.

– Живы? Слава богу! Где же они теперь? – нетерпеливо спросил Рахиман.

– Тут недалеко, в Хосахалли.

– Знаю эту деревню. А почему они туда перебрались?

– Карим, брат погибшего, там издольщиком.

– Хороший, видно, он человек.

– Хороший, ничего не скажешь.

– Все в холостяках ходит?

– Какой там! Больше года как женат. И ребеночек уже народился.

– Вот как! Вообще-то чему тут удивляться? Жизнь идет. Доброе у него, похоже, сердце. Ведь вот и сам обзавелся семьей, а семью старшего брата, наверное, не бросил на произвол судьбы, – Рахиман покачал головой.

– Семья брата теперь и его семья.

– Вот и я о том же говорю. Уверен, что он заботится об обеих семьях, как если бы это была одна семья.

– Как если бы? В том-то и дело, что одна. Разве я не говорил вам? Нет, видно. На своей невестке он и…

– Что? Что вы сказали? На своей невестке?..

Чтобы не упасть, Рахиман ухватился руками за столб.

– Не может быть! Это ошибка! Ложь! – закричал он.

– Да вы что, лучше меня знаете? – рассердился Кенчаппа.

Рахиман сел.

– Но ведь старший брат и его жена очень любили друг друга… Так вы, кажется, сказали? – задумчиво спросил он.

– Нет, не говорил. Но именно так оно и было. Поэтому никто не думал, что она опять пойдет замуж. И когда она сделала это, все очень удивились.

– Подлая измена!

– Ну как сказать? Что ей оставалось делать, без кормильца-то?

– Да лучше побираться или умереть. Если любовь настоящая…

– Бросьте. Вечного ничего нет. Время все меняет, – грустно сказал Кенчаппа.

– Ну нет, я с этим не согласен. Если любовь настоящая, измены быть не может.

– Это только красивые слова. В жизни по-разному бывает.

Кенчаппа снова принялся за работу.

Рахиман все еще не мог прийти в себя. Беспорядочные мысли сменяли одна другую. Перед его глазами, как кадры киноленты, мелькали картины последних четырех лет его жизни. Ради кого он рисковал жизнью? Ради кого полумертвый от усталости и голода одолел пешком столько тысяч километров? Ради нее… А она отплатила черной изменой… И Карим… родной брат… Ну что ж, если так…

– Мне нужен топор. Не продадите ли?

– Почему не продать? Для того и делаю. Две рупии.

Рахиман вытащил из-за пояса мелочь, отсчитал две рупии, а оставшиеся две аны затолкал обратно.

Кенчаппа выбрал один из готовых топоров.

– Туповат, – сказал Рахиман. – Мне бы поострее.

– Что вы такое говорите? – возмутился Кенчаппа. – Куда острее? Дрова же рубить.

– Все-таки поточите еще.

– Воля ваша.

Кенчаппа подточил топор.

Рахиман поднялся.

– Дом будете смотреть? – спросил кузнец.

– Сегодня нет. Поздно уже. Завтра приду.

Когда Рахиман ушел, Кенчаппа в недоумении покачал головой: «Чудной какой-то. Расспрашивает, расспрашивает, а скажешь – не верит. Тронутый, что ли? И топор, говорит, тупой. Топор как топор. Не головы же им рубить – дрова. Олух царя небесного!»

За деревней был лесок. Рахиман срубил подходящий сук и приладил топорище. Вроде ничего. Он ударил топором по свисавшей вниз толстой ветке раскидистого дерева. Ветка с треском рухнула на землю. Рахиман усмехнулся. Вот это да! Топор что надо. И в руках сила есть.

В Хосахалли Рахиман, расспросив встречных, нашел дом Карима. Дверь была открыта. По дороге Рахиман решил, что сразу же войдет, но теперь вдруг остановился у порога. Карим, изображая лошадь, бегал по комнате на четвереньках. Всадниками были дети, девочка и мальчик. Рядом, поддерживая малышей, чтоб не упали, бегала Унниса. Девочка погоняла лошадь, а мальчик, совсем крошка, весело смеялся. Карим, когда его понукали, звонко ржал и, топоча ногами, припускал еще быстрее. Унниса покатывалась со смеху.

Вдруг игра приостановилась. Унниса подхватила мальчика, а девочку прикрыла краем сари. Карим вскочил на ноги. С минуту все молчали.

– Что вам нужно, дядя? – спросила Унниса.

У Рахимана будто язык отнялся.

– Может, дров нарубить или какая другая работа найдется, хозяюшка? – наконец выговорил он.

– Что вы! Мы люди бедные. Где нам нанимать других! – ответил Карим.

– А-а! – только и выдохнул Рахиман и на негнущихся ногах пошел прочь. Едва он вышел, как дверь закрыли на задвижку.

«Как она счастлива! Как им всем хорошо! Боже, почему ты так жесток ко мне?!» – беспрерывно повторял Рахиман. У пруда он поднялся на насыпь и швырнул топор в воду. Потом сел и, положив голову на руки, закрыл глаза.

На следующий день в пруду недалеко от деревни Хосахалли нашли труп. Никто из жителей не опознал его. Решили, что это бродяга, и так его и похоронили.

Перевод М. Дашко

Т. Р. Суббарая

Земля-кормилица

1

Нежная и легкая, как пух, как истертый в порошок мускус, земля. Стоит только подуть ветру, и летит она легкой пылью, – так при малейшем дуновении сыплется пыльца с облитого вешним цветом дерева. Возьмешь в горсть – мягкая, как птичий пух. Богатая земля!

Для Ханумаппы это не просто клочок земли в три акра, перешедший к нему по наследству от отцов и дедов, это сама мать-кормилица. Умирая, его отец, Сураппа, сказал сыну:

– Ханумаппа, эта земля – мать для нас. Пока она наша, у детей всегда будет рис и молоко. Что б ни случилось, не расставайся с нею.

И прав был Сураппа, знал, что говорил. Пройдет хороший дождь – и можешь не беспокоиться. На полгода обеспечен рисом. А как красива земля во время уборки хлопка! Черная обычно, она покрывается белой кипенью, и только там-сям клочки тяжелых туч, припав к ее груди, клубятся на ветру. А что за огурцы растут на этой земле. Все жители деревни утоляют ими жажду в летний зной. Хлопок, чечевица и горошек, выращиваемые Ханумаппой, славятся во всей округе. В базарные дни от похвал Ханумаппа прямо раздувается от гордости, как коробочка хлопка в пору созревания.

Но, конечно, земля землей, а само собой ничего не приходит. Ханумаппа гордится землей, но и заботится о ней. Это неустанный труд его отца и дедов сделал ее такой мягкой. Рой вглубь хоть на два-три фута – ни камешка не встретишь. И навоз сослужил немалую службу. Три пары волов состарились, работая на ней и унавоживая, чтобы сделать ее пухлой и нежной, как ложе из цветочных лепестков. Рассказывают, что как-то еще при жизни деда – его тоже звали Ханумаппой – случился сильный падеж скота и волы подохли, а как раз пришло время бороновать. Тогда Ханумаппа с сыном впряглись в борону вместо волов и взрыхлили землю. Такие воспоминания наполняли сердце Ханумаппы еще большей гордостью за свою землю.

В этом году мать-земля – одна щедрость. Каждая веточка на кустах хлопка обернулась пушистыми белыми комками. Какой богатый урожай! Рвешь, рвешь – рука устает, а хлопка на кусте не убавляется, словно и не собирал вовсе. Веселое щебетание женщин, убирающих хлопок, их мелодичный смех переполняют сердце Ханумаппы радостью. Уже выросла огромная гора собранного хлопка. Опередив других сборщиков на два шага, идет сын Ханумаппы – крепкий и сильный, как Бхима^[96]. Его широкая спина блестит на солнце. Сидя в тени акации и жуя бетель, Ханумаппа смотрит во все глаза и насмотреться не может. Хлопок и сын, сын и хлопок. Что еще надо для полного счастья? Отяжелевшие от зноя и переполнявшей его радости веки Ханумаппы прикрываются, и он, словно испив божественного нектара, погружается в сладкую истому. Ничто на свете не может сравниться с пьянящим напитком счастья!

Не менее счастлив и еще более опьянен и сын, Рамаппа, но счастлив другим счастьем и опьянен другим хмелем. Его руки споро обрывают хлопок, а сердце его – с Ситалакшми, работающей рядом. Когда она смеется какой-нибудь шутке, ее переливчатый смех отдается в сердце Рамаппы серебряным перезвоном колокольчиков.

Иногда она бросает в его сторону быстрый, как молния, взгляд, и он перестает видеть кусты вокруг – будто кто-то взмахнул перед его глазами мечом, вобравшим в свое отточенное лезвие всю слепящую силу солнца. Руки его рвут хлопок. А в сердце только она – чудесный лотос, красующийся на тихих водах хлопкового моря. И сам звук ее имени ему сладостней мелодичных звуков вины^[97].

Вдруг Ситалакшми вскрикивает, отдергивает руку от куста и кладет палец в рот. На ее пухлых губах блестит алая капелька крови.

– Что случилось? – испуганно спрашивает Рамаппа.

Ситалакшми молча вынимает палец изо рта и показывает его Рамаппе.

Рядом с кустом хлопка притаилась колючка, и Ситалакшми нечаянно уколола палец о ее острые шипы.

– Подумаешь, колючка, – смеются женщины-поденщицы.

Но Рамаппе не до смеха. Шип, вонзившийся в палец Ситалакшми, впился ему в сердце. Но разве скажешь это? Он только с затаенной нежностью смотрит на Ситалакшми. Цвета спелой пшеницы лицо, раскрасневшееся от работы, влажные, прилипшие ко лбу волосы; в вырезе кофточки видна полная грудь. Рамаппа вздыхает. Ситалакшми бросает на него внимательный взгляд и опять нагибается. Время от времени ее взор снова украдкой устремляется на стройное, словно выточенное из слоновой кости тело работающего рядом Рамаппы.

Но Ханумаппа ничего этого не видит. Перед его полузакрытыми глазами только огромное поле хлопка и крепкий, как Бхима, сын.

2

Ситалакшми нездешняя, из соседней деревни. Из касты наинда^[98]. Никто не знает, что заставило ее покинуть родную деревню. Говорят всякое. Ситалакшми – вдова. Но разве может вдовство погасить яркий свет молодости? К тому же она хороша собой. Отсюда всякие слухи. Одни говорят, что после смерти мужа она вступила на дурной путь, и за это каста отвернулась от нее, в деревне ей было отказано в воде и огне, и она вынуждена была уйти. Другие плетут, что муж бросил ее за распутство и ушел куда-то. Третьи в своих домыслах идут еще дальше и уверяют, что, полюбив другого, она отравила мужа каким-то зельем и ей пришлось бежать из родной деревни. Где здесь правда, где вымысел – никто не знает. Сама Ситалакшми ничего не отрицает и ничего не подтверждает. Если к ней слишком уж пристают с расспросами, она только отвечает смеясь: «Язык без костей». Не известно, умеет ли она готовить зелья, но одна улыбка ее уже обладает колдовской силой.

Первой ее жертвой стал Рамаппа. Когда Ситалакшми поселилась в их деревне, ему было двадцать шесть. Ханумаппа давно хотел женить сына, но то по одной, то по другой причине свадьба откладывалась. Отец медлил со свадьбой, а сын сох по женской ласке. И тут прекрасная Ситалакшми покорила сердце Рамаппы. Слухи о том, что ее поведение не безупречно, только разжигали его страсть.

Первое время по прибытии в деревню Ситалакшми ни с кем не зналась. Жила случайными заработками и держалась особняком. Но сколько это может продолжаться в деревне? Проходили дни, и ей, хотела она этого или нет, приходилось все больше общаться с людьми. Постепенно она освоилась на новом месте, крепко встала на ноги.

И тут попался ей на глаза Рамаппа, и Ситалакшми воспылала к нему желанием. Но если Ситалакшми возжелала одного Рамаппу, то на нее имели виды и другие. С первого дня ее появления в деревне с нее не спускал глаз шанубхога^[99] Нагаппа. Не сегодня-завтра одинокая женщина попадет в его сети, – надеялся он. Дафедар^[100] Амир Саби тоже ждал случая прибрать Ситалакшми к рукам. Дафедар косился на шанубхогу, боясь, что тот унесет у него из-под носа лакомый кусок, а шанубхога опасался дафедара. Но Ситалакшми предпочла Рамаппу. И первыми в деревне об этом узнали шанубхога и дафедар, недаром они следили за каждым ее шагом. Для них это было полной неожиданностью. И они объединили усилия, чтобы убрать досадное препятствие, вдруг вставшее на пути их похотливых устремлений.

Ситалакшми и Рамаппа думали, что об их связи никто не знает. Но долго ли может что-нибудь оставаться тайным в деревне? Вскоре по деревне поползли слухи. Люди, знавшие о намерениях шанубхоги и дафедара, стали смеяться над ними. Местный пуджари^[101] как-то отпустил колкую шутку в присутствии шанубхоги. Шанубхога буквально вскипел от гнева.

Расползшийся по деревне слух дошел и до Ханумаппы. Сначала он не поверил ему, решив, что это выдумка человека, имевшего по какой-то причине зуб на его сына. Но вскоре они с женой убедились, что это правда. Ханумаппа пробовал поговорить с сыном, но тот лишь отмахнулся от него, а потом и вовсе замкнулся в себе.

Тогда Ханумаппа решил, что, если поскорее женить сына, он остепенится, и обратился к родителям девушки, которую прочили в жены Рамаппе, с просьбой назначить день свадьбы. Но те ответили, что год неблагоприятный и надо подождать следующего.