Текст книги "Похождения в Париже"

Автор книги: Крис Юэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 10

После разговора с Викторией я полистал телефонный справочник и нашел телефон справочной «Банк Сентраль». Набрал номер и, благодаря моему ужасному французскому и вполне приличному английскому женщины, которая мне ответила, получил адреса трех отделений банка, расположенных ближе всего к квартире Катрины Ам. Первое находилось на границе Латинского квартала, второе – около площади Бастилии, третье – неподалеку от Центра Помпиду.

Прежде чем покинуть книжный магазин, я вернул телефонный справочник Пейдж и сказал, что с обедом придется пару дней повременить. Дескать, когда я открывал замок двери в кабинет Франчески, меня посетила идея, подходящая для книги, над которой я работал, и мне просто необходимо усесться за компьютер, пока я ничего не забыл. Не знаю, поверила ли она мне, но в тот момент меня это мало волновало. Я никак не мог прийти в себя после разговора с Викторией. Всегда было ясно, что придет день, когда мы все-таки встретимся, и мне придется признаваться в обмане. Но я полагал, что у меня будет время на подготовку к этому дню, и, может, даже удастся найти какой-нибудь убедительный довод в свое оправдание. Теперь я в этом сильно сомневался.

По дороге к Латинскому кварталу я пытался что-нибудь придумать. Ничего не получалось, и я опасался, что ни извинительная улыбка, ни смиренно опущенные плечи мне не помогут. Поискам подходящей идеи мешала мысль о том, что наилучший способ – это просто избежать встречи с Викторией. К примеру, взять да и уехать на поезде в Лондон, сыграв под дурачка: мол, перепутал место встречи. Идея, конечно, глупая, но я никак не мог от нее отделаться.

А еще я переживал из-за того, что Виктория не сказала мне о разрыве с Адамом. Чуть ли не год я донимал ее глупыми шуточками – едва ли не с того дня, как они начали встречаться, и можно было представить себе, с какими чувствами она воспринимала мои колкости после того, как рассталась со своим парнем. Разумеется, я ничего об этом не знал, но кто тянул меня за язык? Теперь же я ощущал себя последней сволочью, для которой нет ничего святого.

На душе было муторно, и я даже порадовался возможности отвлечься на розыски Бруно. Впрочем, началась моя охота не очень успешно – посещение двух первых отделений банка результата не принесло. Поначалу казалось, что визит в третье отделение, расположенное в роскошном здании на Севастопольском бульваре, ничего путного не сулит. Высокомерный, с иголочки одетый господин, стоявший за информационной стойкой, покачал головой, когда я упомянул фамилию Бруно, и наотрез отказался спрашивать о нем у своих коллег. Я вскинул глаза к стеклянному потолку, пытаясь найти какой-нибудь способ убедить его изменить принятое решение, но затем вновь встретился с ним взглядом и понял, что мне ничего не светит.

Тогда я оглядел лица кассиров. Они сидели за железными решетками, призванными защитить их от вооруженных грабителей, наподобие той банды, которую Фолкс пытался перехитрить в Рио. Я не понимаю, чем решетки могут помочь. Размера ячейки между прутьями пять на пять сантиметров достаточно, чтобы в нее влетела пуля, и на месте матерого грабителя я бы первым делом уставил ствол в лоб ближайшего кассира и вежливо предложил ему выдать всю наличность.

Мне пришла в голову мысль, что банк, который я описывал в романе, очень уж отличается от реального. Мой банк выглядел таким современным – с пуленепробиваемыми стеклами, кнопками тревоги, системами сигнализации, многочисленными камерами слежения, не говоря уже об охранниках, вооруженных тазерами. [9]9
  Электрошоковое оружие, основано на непосредственном воздействии электрического разряда на цель.


[Закрыть]Если такой банк казался фантастическим в Париже, то сами понимаете, что подумал бы читатель, знакомый с бразильскими банками.

Но я напомнил себе (Виктория мне все это растолковала), что книги о Фолксе достаточно далеки от жизни. И, по правде говоря, мне нравился созданный моим воображением банковский интерьер. Он выглядел почти как настоящий, пусть даже и отличался от настоящего. К тому же я потратил немало времени на всякие защитные системы, чтобы максимально усложнить задачу Фолксу. Мне хотелось, чтобы читатели думали, будто Фолкс поставил перед собой недостижимую цель, а потом удивлялись проявленной им изощренности, несмотря на все препятствия позволившей добиться желаемого. Разумеется, еще оставалось придумать, как одному человеку преодолеть все ловушки, которые я же ему и расставил.

Но этим мне предстояло заниматься не сегодня, потому что сейчас внимания требовало совсем другое. Не оставляя мыслей о Бруно, я медленно продвигался вдоль окошечек с кассирами, пристально вглядываясь в лица, но никто из них Бруно не напоминал. За спинами кассиров сотрудники банка работали за компьютерами, но это были исключительно женщины. Обежав глазами зал, я обратил внимание на коридор, ведущий к лестнице в подвальные помещения. В самом начале коридора стоял столик, за которым сидел крепкого сложения бритоголовый охранник в темно-синем костюме. По его шее к радионаушнику поднимался телесного цвета проводок. Я направился к охраннику, и он разом напрягся, словно почувствовал угрозу. Я понятия не имел, куда ведет коридор, но у меня создалось ощущение, что ходить по нему разрешалось не всем. На столе перед охранником лежала папка – вероятно, со списком тех, кто имел такое право. На ремне висела рация. Я неловко улыбнулся, словно на мгновение потерял ориентировку, и проследовал к двум банкоматам.

В деньгах я не нуждался (в кармане лежали пять тысяч евро из десяти, полученных от Пьера), но хотелось провести в банке еще несколько минут, чтобы закончить осмотр, и банкомат был едва ли не лучшим предлогом для пребывания здесь. Поэтому я неторопливо достал из кармана бумажник, вставил кредитную карточку в щель банкомата, ввел пин-код, запросил скромную сумму. И пока машина что-то там проверяла и отсчитывала, оторвал взгляд от экрана, оглядел стену, рядом с которой стояли банкоматы. И вдруг увидел его. Он смотрел на меня и ничего не видел.

Фотография, размером чуть больше паспортной, находилась под мутноватым стеклом в компании тридцати других. Я догадался: здесь помещены изображения всех тех, кто работал в этом отделении банка. Фото Бруно разместили в четвертом ряду сверху, крайним справа. Волосы в момент съемки он носил чуть длиннее, чем нынче, глаза прикрывали очки в тонкой металлической оправе, но в том, что это он, сомнений быть не могло. На табличке под фотографией я прочитал: «Бруно Шеврье». Прямо над ним висела фотография бритоголового охранника. А слева – упрямого господина, который оккупировал информационную стойку.

Я повернулся, вновь оглядел операционный зал, чтобы убедиться, не пропустил ли я Бруно. Но нет, здесь его не было. Возможно, он работал в другом конце таинственного коридора, охраняемого безволосым охранником, – сидел в каком-нибудь кабинете, отвечая на телефонные звонки и разбирая заявления о выдаче ссуды на покупку дома или квартиры. Не исключено даже, что в этот самый момент он наблюдал за мной, глядя на монитор камеры слежения.

Я подумал о том, чтобы вернуться к информационной стойке и узнать, если ли возможность пообщаться с мсье Шеврье, но потом отказался от этой идеи. Мне не хотелось вызывать подозрения: ведь я уже справлялся о Бруно, правда, называл другую фамилию. Кроме того, если он сейчас и был в банке, то вряд ли вышел бы ко мне, поняв, кто пожаловал по его душу. Конечно, я мог в надежде, что он выйдет в зал, усесться в удобное кожаное кресло и сделать вид, что с интересом изучаю различные банковские буклеты. Но эта идея мне тоже не приглянулась. Господин за информационной стойкой уже получил представление о моих знаниях французского, и мне показалось, что он поглядывает на меня. Если бы я сел и начал просматривать буклеты, он мог решить, что я готовлю ограбление.

Наконец банкомат выдал запрошенную сумму, я убрал деньги в бумажник и вышел из банка. Взглянул на часы и обнаружил, что до пяти часов осталось чуть больше пятнадцати минут. Я пересек улицу и устроился в арке, «утопленной» между кондитерской, из которой тянуло дразнящими запахами, и табачным магазином. Входная дверь в банк была как на ладони, и я намеревался дождаться, пока банк закончит работу, чтобы перехватить Бруно по дороге домой. Конечно, в банке имелся и служебный выход, но я поставил на парадную дверь. При неудаче я всегда мог вернуться сюда ранним утром и предпринять вторую попытку.

Скоро мне надоело стоять в арке столбом, и я решил потратить время с большей пользой, прогулявшись вдоль витрин улицы Кенкампуа. Я собирался вернуться к банку к пяти часам. На улице Кенкампуа я бывал часто и, случалось, находил кое-что интересное в расположенных здесь галереях и художественных салонах.

Вновь взглянув на часы, я покинул арку, дошел до угла, повернул налево, снова налево. В начале улицы Кенкампуа располагалась американская кофейня, призванная перехватывать туристов, направляющихся в Центр Помпиду или возвращающихся оттуда. Внутри на высоких деревянных стульях, установленных перед высокими окнами, сидели люди, получившие запотевшие стаканы из рук юных белокожих студенток, которые подрабатывали официантками. По правде говоря, открывающимся видом посетители кофейни полюбоваться не могли. Рабочие – целая бригада! – расположились аккурат перед окнами, опершись на лопаты и мотыги, и лениво болтали, курили, почесывали спины.

Я обошел кучи песка и вывернутые гранитные бруски, прошел между металлических столбиков и двинулся по узкой, постоянно пребывающей в густой тени улице. Миновал антикварный магазин, кондитерскую, благоухающую ароматом какао, и остановился перед другим антикварным магазином, торгующим преимущественно мебелью. В витрине стояли два вполне приличных стула эпохи Луи XV, а у окна – очень хороший пристенный столик. Через стекло я разглядел африканские маски и несколько ламп а-ля «Тиффани», выставленных на большом столе в центре торгового зала. Владелец магазина заметил меня и с надеждой изогнул бровь. Но я лишь вежливо улыбнулся и перешел к следующей витрине – как выяснилось, галереи современного искусства.

Я вошел в галерею, и в нос мгновенно ударил запах эмульсионной краски. Когда я был на улице Кенкампуа в последний раз, галерея еще не открылась. На белоснежных стенах висели фотографии. На некоторых знаменитые «визитные карточки» Парижа накладывались друг на друга. Я заметил Триумфальную арку, оседлавшую канал Сен-Мартин, стеклянную пирамиду Лувра в центре площади Согласия. Едва я шагнул к фотографиям, чтобы получше их разглядеть, из подсобки в дальнем конце галереи появился молодой человек в белой футболке, с трехдневной щетиной и торчащими во все стороны пиками волос. Он сел за столик со стеклянным верхом и взялся за мышку, подсоединенную к ноутбуку. Спрашивать меня, хочу ли я что-нибудь купить, он не стал. А я ценами не поинтересовался: и так было ясно, что они зашкаливают.

Рядом я обнаружил еще одну галерею, совсем с другим дизайном, тускло освещенную. Мое отражение в толстом стекле мешало разглядеть, что же там внутри. Я прикрыл глаза ладонями, чтобы не мешал дневной свет, и, вглядываясь между портьер, обрамляющих витрину, увидел пару мраморных бюстов и несколько итальянских зеркал, но большую часть галереи занимали картины, написанные маслом, и акварели. Все они, без единого исключения, были ужасны. Самая отвратительная стояла у окна, и я с первого взгляда понял, что должен ее купить. Почему? Да потому что галерея предлагала ту самую картину, украсть которую нанял меня Пьер.

Невероятно, правда? А может, очень даже логично. Как я понимал, Бруно украл картину, чтобы продать и быстренько вернуть с прибылью потраченные пятьсот евро. Галерея была расположена в непосредственной близости от места его работы, то есть очень даже удобно. И, судя по всему, здесь не спрашивали, откуда взялось то или иное произведение искусства. Впрочем, эта картина могла и не вызвать вопросов.

Я вошел в галерею и сразу направился к картине, чтобы получше ее рассмотреть. Как я давно уже понял, художник на гения не тянул. Картину следовало чуть подновить, но главная проблема заключалась в качестве работы. Композиция оставляла желать лучшего даже для начала двадцатого столетия, мазки демонстрировали тревожащий недостаток мастерства. Цветочница на переднем плане получилась косоглазой, одна ее рука – непропорционально большой. С женщиной с зонтиком дело обстояло еще хуже. Несмотря на вроде бы хорошую погоду, зонтик, подхваченный мощным порывом ветра, выкручивал руку дамы.

Если на то пошло, наибольший интерес в картине представляла рама. Массивная, с множеством завитушек, золоченая. Такие висят в музеях, обрамляя драматические морские сражения или мужественного молодого монарха на породистом жеребце, и, должен признать, мне даже стало стыдно, что внутри находится такая безвкусица.

С рамы на ниточке свешивалась бирка, и, повернув ее к себе лицевой стороной, я увидел, что за картину просят четыре с половиной тысячи евро. Получалось, что или я и владелец галереи чего-то не понимали, или клиент Пьера очень уж переплачивал. Но вдруг им двигали какие-то сентиментальные мотивы? Вдруг он так хотел заполучить картину, что соглашался заплатить в четыре раза больше рыночной стоимости? Как бы то ни было, мне предстояло принять решение: купить картину или украсть?

Замки в дверях галереи наверняка стояли хорошие, и охранная система превосходила те, что устанавливают в квартирах, но это не означало, что справиться с ними не было никакой возможности. Судя по дому, над галереей находились квартиры и офисы. Возможно, одна из квартир принадлежала владельцу галереи. Если бы я вернулся сюда после закрытия галереи, от меня потребовалось бы лишь одно: не поднимать шум во избежание ненужного внимания. В том числе и со стороны прохожих. Улица Кенкампуа не относится к центральным улицам Парижа, на которых круглые сутки кипит жизнь, но все-таки находится неподалеку от Центра Помпиду. Не хотелось бы, чтобы кто-то увидел, как я брожу по темной галерее с фонариком.

Да и зачем рисковать? Картину оценили в четыре с половиной тысячи евро, но это не означало, что придется платить именно эту сумму, – можно было бы поторговаться. В конце концов, я не собирался рассказывать Пьеру, каким образом картина попала ко мне. Главное, что я ее добыл и он сможет порадовать своего клиента. Разумеется, мне пришлось бы расстаться с немалой частью своего вознаграждения, и приятного в этом было мало, но, с другой стороны, и оставшихся денег хватило бы на достаточно длительный срок.

После жарких торгов хозяйка галереи получила от меня три тысячи восемьсот евро, завернула картину в плотную коричневую бумагу и перевязала шпагатом. Я, разумеется, сожалел, что приходится выкладывать большие деньги за такую мазню, и поставил об этом в известность хозяйку. Нужно отметить: мои жалобы ее совершенно не взволновали, хотя морально она, конечно, уже подготовилась к тому, что картина провисит в галерее не меньше шести месяцев, и никак не рассчитывала, что ей удастся так быстро всучить сие «произведение искусства» безмозглому англичанину.

Пусть я уменьшил свое вознаграждение до шести с небольшим тысяч евро, но зато выполнил порученное задание. Началось все ужасно, но я пораскинул мозгами, сумел выследить Бруно, а потом благодаря удачному стечению обстоятельств нашел и картину. И действительно, чего бы я добился, подойдя к выходящему из банка Бруно? Он вряд ли сказал бы мне, что стало с картиной, и тогда я остался бы на бобах. Я, конечно, мог пригрозить ему, что выставлю его вором, но не было гарантии, что эта угроза сработает. Теперь же необходимость в схватке с Бруно просто отпала.

Так что галерею я покинул в приподнятом настроении и с картиной под мышкой направился к ближайшей станции метро. Мне удалось выпутаться из довольно сложной ситуации, и теперь оставалась только одна проблема: как не разрушить дружбу с Викторией. Если говорить откровенно, я полагал, что мне достанет ума и способностей найти оптимальный вариант. Раньше все всегда как-то разрешалось.

Или не разрешалось? Вопрос этот возник, когда я добрался до своей квартиры и увидел, что замки взломаны, а дверь приоткрыта. И, что гораздо хуже, в квартире меня ждала женщина. Пластиковый пакет на голове и лилово-багровое лицо под ним не оставляли ни малейших сомнений в том, что она мертва.

ГЛАВА 11

Женщина сидела посреди гостиной на деревянном стуле, принесенном из кухни, с завязанными за спинкой руками. Голова ее наклонилось вперед, как завядший тюльпан. Пакет, которым ее задушили, был изготовлен из толстого прозрачного пластика, и я видел капельки конденсата в тех местах, где пластик касался кожи. Лицо словно залили вишневым соком. Кожа меняла цвет сразу над кольцом изоляционной ленты, которой пакет закрепили на шее.

Увидев женщину, я застыл на пороге моей квартиры, у распахнутой двери. В этот момент какая-то часть меня захотела развернуться и бежать куда глаза глядят. Не могу сказать, что именно остановило меня. Возможно, сожаление. Мне доводилось видеть человека, избитого практически до смерти, но такого – никогда. И дело было не в позе женщины, говорившей о том, что она уже закончила свой путь в этом мире, не в жестокости убийства. Меня поразила умиротворенность комнаты, спокойствие, царящее в доме, пылинки, подсвеченные лучами заходящего солнца, – в окружающем мире царила обыденность.

Ошеломленный, я вошел в квартиру, поставил на пол у стены завернутую в бумагу картину. Отвернулся от нее, плюхнулся на колени, осмотрел замки. Их не вышибли и не высверлили – открыли отмычками. Может, не следовало в такой момент уделять столь пристальное внимание замкам, но почему-то меня это странным образом успокоило. Психолог, возможно, назвал бы мое поведение смещенной активностью, и действительно я предпочитал смотреть на замки, а не на труп.

Я закрыл дверь, запер изнутри, проследовал на кухню, из буфета достал коробку с одноразовыми перчатками из латекса. Не торопясь их надел, откровенно оттягивая момент, когда придется приступить к самому неприятному. Наконец, глубоко вдохнул и направился к женщине. Очень уж мне не хотелось прикасаться к ней, пусть я и понимал, что этого не избежать.

Ее запястье еще было теплым, но признаков пульса я не обнаружил. Отпустил руку женщины, обошел стул. Присел, сунул пальцы ей под подбородок и приподнял голову. Пакет зашуршал, пластик около кольца изоляционной ленты на шее женщины натянулся. Никогда прежде я не видел такого жуткого лица.

В глазах застыли отчаяние и паника. Люди частенько говорят о невидящем взгляде мертвых. Что ж, с этой женщиной расхожее мнение дало осечку. Глаза наполняло осознание того, что должно произойти. Ее посиневшие губы образовали букву «О», втянув пластик. Кожа на щеках, вокруг глаз и ноздрей раздулась, перекосив лицо. Полопались сосуды, несколько белокурых прядей прилипли ко лбу, остальные растрепались.

Я убрал руку, подбородок женщины опустился, вернувшись на прежнее место. Вдруг я понял, что дышу слишком часто. Я отступил на шаг, скрестил руки на груди и закрыл глаза, попытавшись взять под контроль учащенное биение сердца и нарастающий шум крови в ушах. Голова шла кругом. Я почувствовал, как подкашиваются ноги, но успел схватиться рукой за стол, прежде чем упал.

Я узнал женщину. Видел ее фотографию в квартире в Марэ. Это была Катрина Ам, владелица картины.

Я метнулся в спальню – и откуда взялась эта резвость? – распахнул двери гардероба. На дне лежала дорожная сумка с кое-какими воровскими инструментами, настоящими паспортом и водительским удостоверением. Я бросил в сумку кое-что из одежды и чистого белья, все лекарства, призванные бороться с артритом, прошел в туалет, встал на сиденье унитаза и, подняв облачко пыли, извлек из шкафчика остатки наличных, полученных у Пьера, и пластиковый пакет с набором гребешков и отмычек. Поспешил в гостиную, отправил в сумку записи, связанные с романом, над которым работал, ноутбук и роман Хэммета в рамке. Проверил ящики стола, задвинул, не обнаружив в них ничего нужного, оглядел комнату, пытаясь понять, не упустил ли чего. Решил, что нет, самое необходимое собрал. Комната начала вращаться перед глазами, я заткнул руками уши, опустил голову, принялся глубоко дышать. Нет, нет, не время сейчас падать в обморок, убеждал я себя. Надо спасать собственную шкуру.

Расправив плечи, я уставился на выбранную наугад точку в дальней стене и в последний раз прошел мимо тела мертвой женщины, боясь бросить на нее даже случайный взгляд. Подхватил картину с пола, торопливо запер за собой входную дверь и направился вниз.

Консьерж появился из-под стойки в тот самый момент, когда я вышел в вестибюль. От неожиданности я чуть не выпрыгнул из штанов. Рот раскрылся, я непрерывно мигал. Консьерж нерешительно улыбнулся. Я загнал вниз запрыгнувшее в горло сердце, откашлялся и на ломаном французском спросил, не приходил ли кто ко мне в течение дня.

Консьерж покачал головой и сдвинул брови, словно ему передалась моя озабоченность. Я посмотрел на стойку, жалея о том, что не стоят на ней мониторы системы видеонаблюдения, которые могли бы снять с меня все подозрения. Только один экран, и показывали на нем какую-то французскую телевикторину. Я вновь посмотрел на консьержа, который уже заметил, что в одной руке у меня сумка, а в другой – картина, гадая, о чем бы еще стоило его спросить. В голову ничего не лезло, кроме мыслей о том, что выгляжу я уж очень подозрительно, поэтому я постарался улыбнуться консьержу. Поблагодарил его, покинул здание и быстро зашагал по улице.

Чертовски раздражало отсутствие в доме системы видеонаблюдения и тот факт, что консьерж не заметил незваных гостей, посетивших мою квартиру, но я надеялся, что он все-таки сможет обеспечить меня каким-то алиби. Я не мог вспомнить, видел ли его за стойкой, когда пришел домой десятью минутами раньше, но он, возможно, меня видел. А с учетом того, что Катрина Ам уже минимум час как умерла, его показания вычеркивали меня из списка подозреваемых. Я даже подумал о том, чтобы вернуться и справиться у консьержа, видел ли он, как я входил в дом, но потом понял, что идея глупая. Если бы я это сделал, со стороны все выглядело бы так, будто я пытаюсь подготовить его к вопросам грядущего полицейского расследования.

А в том, что будет полицейское расследование, я не сомневался. Собственно, меня удивило, что полицейские не прибыли до того, как я успел покинуть квартиру и дом. Потому что очень уж кто-то пытался меня подставить: Катрина Ам убита в моей квартире, ее картина при мне, отпечатки моих пальцев – в ее квартире, если полиция сочтет необходимым их поискать. Я даже пил ее кофе. И ведь как ловко они все устроили! Так что вызывало удивление отсутствие полицейских сирен, подкатывающих к тротуару патрульных автомобилей и французских полицейских, требующих, чтобы я бросил сумку и картину на тротуар и распростерся на нем, чтобы они могли надеть на меня наручники. Объяснение я находил только одно: возможно, Бруно не видел, как я входил в подъезд.

Убийцей, конечно же, мог быть только Бруно. Лишь он и Пьер знали, что я побывал в квартире убитой женщины. Лишь он видел, как я, не надев перчатки, касался руками ее вещей. Помнится, я говорил ему, в каком районе живу, он знал мои имя и фамилию и выследить меня труда ему не составило. Черт, я даже научил его, как открывать замки без ключа.

Я задался вопросом, как давно он ее убил? Порылся в памяти и вспомнил, что ушел из дома около десяти утра. Сейчас часы показывали почти половину седьмого. Он убил Катрину, когда я находился в ее квартире? Судя по тому, что тело я нашел еще теплым, выходило, что нет. Скорее, она умерла лишь несколькими часами раньше; впрочем, я не был патологоанатомом и не обладал необходимыми знаниями, чтобы судить об этом. Но, если я прав, получалось, что он убил Катрину, когда я находился в банке или покупал картину. Эта версия показалась мне убедительней других, потому что объясняла, почему я не увидел Бруно на работе.

В этот момент я подумал, а не позвонить ли мне в полицию самому. Анонимно, из телефона-автомата, назвать имя убийцы, чтобы они не гонялись за мной и не теряли времени. Но вдруг мой звонок воспримут как попытку подставить Бруно? На этот вопрос я ответить не мог. Да и вообще голова гудела, а мысли путались.

Вернувшись к реальности, я обнаружил, что как раз миновал авеню Бретей и подхожу к станции метро на бульваре Гарибальди. Поднялся по перфорированным металлическим ступеням, прошел мимо киоска, где обычно покупал английские газеты, достал из кармана книжицу билетиков на метро и вышел на платформу с тем, чтобы запрыгнуть в первый подошедший поезд, все равно в какую сторону. Через минуту я уже сидел на откидном сиденье в конце вагона. Сумка и картина, обернутая в коричневую бумагу, стояли между ног.

Я наклонил голову и вновь сосредоточился на дыхании. Рубашка прилипла к спине, вспотели лицо и ладони. Я дрожал всем телом. В попытках унять дрожь сжимал и разжимал кулаки, шевелил пальцами ног, напрягал мышцы тела, изо всех сил пытаясь обрести контроль над собой. Странный образ возник в моем воображении: будто ко рту приставили пакет из плотной коричневой бумаги, и я выдыхаю в него воздух, а потом вдыхаю снова.

В какой-то момент у меня создалось впечатление, что за мной наблюдают. Я оторвал взгляд от пластикового пола и увидел девушку-подростка, которая с любопытством поглядывала на меня, словно думала, что у меня сейчас начнется припадок. Я кисло ей улыбнулся, она не отреагировала, и я вновь опустил голову и продолжил свои дыхательные упражнения.