Текст книги "Похождения в Париже"

Автор книги: Крис Юэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 20

К Триумфальной арке я шел, как в тумане, на шум «Рено» и «Ситроенов», огибающих ее в двенадцать рядов. Я обдумывал случившееся. На Марсово поле я ехал, чтобы получить хоть какие-то ответы, но достались мне только новые вопросы. Кого представлял Натан Фармер? Какие люди желали завладеть документами, спрятанными в картине? Откуда у него возможности так легко манипулировать полицией?

Ничего этого я знать не мог, и во мне начала подниматься волна раздражения. Наверное, я мог проигнорировать его угрозы, но не считал такой подход разумным. Я не хотел оставлять Пьера в беде, и не только потому, что нас связывали общие дела. Мне казалось, что я у него в долгу, я видел в нем друга, пусть и не мог объяснить, почему, и надеялся, что и он питает ко мне такие же чувства. Со слов Натана Фармера я понял, что пока Пьер ничего полиции не рассказал, хотя полной уверенности в этом у меня не было.

Еще больше меня тревожило расследование убийства Катрины Ам, которое, в чем я нисколько не сомневался, набирало ход. Картина имела к этому убийству самое непосредственное отношение, и даже без угроз Фармера мне было чего опасаться. Французская полиция обладала многими достоинствами, но вот глубины и широты мышления у нее я пока как-то не заметил. Поэтому убийцу они, само собой, увидели бы в хозяине квартиры, где нашли тело, тем более что он не давал о себе знать.

Уставший, несчастный, я спустился в сырой и темный пешеходный тоннель, который вывел меня к началу Елисейских полей. Посмотрел на часы. До встречи с Викторией оставался почти час. Я решил прогуляться по широкому бульвару в надежде, что прогулка позволит немного расслабиться, и в голове, как уже случалось раньше, возникнет дельная мысль.

Кто знал – вдруг возникнет? Я никого и ничего не замечал, лишь на мгновение вернулся в окружающий мир, когда на площади Согласия чуть не ступил с бордюрного камня на мостовую прямо под колеса огромного туристического автобуса. Водитель нажал на клаксон, заставив меня отпрыгнуть назад и какое-то время стоять, моргая и приходя в себя. Подняв руку ко лбу, я обнаружил, что меня прошиб пот.

Совсем рядом находились сады Тюильри – одно из моих любимых мест в Париже, но сегодня идти туда не было ни сил, ни желания. Вместо этого я дотащился до ближайшей станции метро, проехал две остановки и вышел на «Пале-Рояль». Детишки бегали среди столбиков, которые врыли в землю у дворца; я проследовал мимо них в тихий парк, который находился чуть дальше. Дошел до фонтана посреди парка, плюхнулся на зеленую металлическую скамью, поставленную в тени аккуратных лип, обхватил себя руками, закрыл глаза и заснул.

Что-то мокрое, медленно двигаясь, пощекотало мне ухо. Что-то упало на щеку, мочку уха, нос. Я открыл глаза, и капля дождя упала на глазное яблоко. Я моргнул, сощурился и обнаружил себя лежащим на боку. Передо мной был ряд лип, круглый бассейн под фонтаном, поверхность воды, взбиваемая дождем. Застонав, я сел, смахнул воду с лица.

– Ты храпел, – произнес голос, и я сразу его узнал.

Повернул голову налево и увидел Викторию, которая сидела на зеленом металлическом стуле, положив ноги на край скамьи, где я спал. Она была в сером свитере с капюшоном и желтовато-коричневых слаксах. Между колен стояла черная пластиковая папка для картин, размером примерно метр на метр. Я посмотрел на серое небо, на летящие в лицо мириады капель дождя.

– Который час? – Я пошевелил челюстью, чтобы убедиться, что двигается она нормально.

– Время нашей встречи плюс сорок минут. Я решила, что тебе нужно поспать. Чувствуешь себя лучше?

Я тряхнул головой.

– Хуже, чем когда-либо. – Сжал руками виски. – Еще больше хочется спать.

– То есть ты не хочешь знать, что в папке?

– Что в папке? – спросил я, тупо уставившись в землю.

– Не знаю. Еще не заглядывала в нее.

Я поднял голову.

– Ты серьезно?

Виктория кивнула.

– Ты хочешь сказать, что просидела здесь почти три четверти часа и даже не заглянула в папку? Даже одним глазком?

– Нет.

– Ну и ну! Боюсь, что воровская карьера не для тебя.

Я потянулся рукой к папке, но Виктория покачала головой.

– Давай сначала укроемся от дождя. Боюсь, вот-вот польет как из ведра.

– Я думаю, сначала нужно посмотреть, что в папке.

– А я думаю, нам следует помнить, что мы в общественном парке, который окружают жилые дома и рестораны. И если рядом никого нет, это не означает, что за нами никто не наблюдает.

– Это пугает… ты становишься такой же подозрительной, как и я. Что ты предлагаешь?

– Следуй за мной, – она поднялась и мотнула головой, указывая направление.

И я последовал за квадрат цветущих кустов и миниатюрных зеленых изгородей, через арку в глубине парка, на улицу, ведущую к площади Виктории. Я не знал, куда мы идем. Видел только бутики и бистро, кондитерские и кафе. Ни одно из этих мест нам определенно не подходило, в каждом хватило бы любопытных глаз. Но вот насчет погоды Виктория все предсказала правильно. В облаках добавилось черноты, дождь заметно усилился. И возникали серьезные сомнения в том, что он скоро прекратится.

– Ты знаешь, куда мы идем? – спросил я, держась чуть позади.

– Терпение.

– Если хочешь, я понесу папку.

– Мне не тяжело.

Внезапно Виктория повернула налево по отходящей от тротуара пешеходной дорожке, вымощенной каменными, блестящими от дождя плитами.

– Нам сюда. – Она указала на здание из темного камня.

– Умница, – одобрил я ее выбор, за что был удостоен мрачного взгляда.

Виктория привела меня к церкви Нотр-Дам-де-Виктуар – приземистой, скромной, так не похожей на одноименный собор, который находился в нескольких километрах. Большие парадные двери мы нашли незапертыми, и Виктория вошла первой. Внутри царили полумрак и прохлада. Пол был вымощен плитами известняка, от которых гулко отдавался каждый шаг. Я поднял голову к сводчатому каменному потолку, вода капала с бровей и носа.

Виктория повела меня по центральному проходу нефа к алтарю внушительных размеров, из белого мрамора, со статуей Иисуса, распятого на кресте, и фресками с изображением верующих, поднявших глаза к небесам. Церковь пустовала. На темных деревянных скамьях не было ни души.

Виктория повернула налево, я – за ней. Бочком мы протиснулись вдоль скамьи. У самого края, рядом с приделом, где я заметил множество мраморных табличек с надписями, Виктория села, положила папку для картин рядом с собой. Я опустился на скамью с другой стороны папки.

– Хочешь, чтобы я отгадал, что внутри? – спросил я.

– Просто открой папку. – Она стряхнула воду с плеча. – Может, к этой истории содержимое папки отношения не имеет.

Если вы задаетесь вопросом, откуда взялась папка, то ответ прост: из депозитного ящика Катрины Ам в хранилище отделения «Банк Сентраль», которое находилось рядом с улицей Кенкампуа. Как мы добыли папку? Что ж, это надо объяснить. Прежде всего нам требовалась магнитная карточка, выданная банком Катрине, вот почему прошлой ночью мне пришлось еще раз побывать в ее квартире. И где я нашел карточку? Пришлось пораскинуть мозгами. Я упоминал однажды, что уже видел предмет, в котором Катрина спрятала карточку, только не сразу это сообразил. Обнаружил я ее под фотографией Катрины и мужчины с забранными в конский хвост волосами, которая лежала лицевой стороной вниз в туалетном столике. Побывав в квартире Катрины во второй раз, я решил, что фотографию убрали по каким-то личным причинам – скорее всего, потому, что мужчина сильно огорчил Катрину. Но, вернувшись в третий раз, я уже знал, что женщина предпочитает прятать ценные вещи под картоном рамок. Только не сразу это вспомнил и потратил час на бесполезные поиски. Я нашел карточку с магнитной полосой в зазоре между обратной стороной фотографии и картонкой.

После этого мне оставалось только убедить Викторию посетить отделение «Банк Сентраль». Ах, да – и прикинуться Катриной Ам. Поначалу она отказывалась, и понятно почему, но после того, как я связался с Бруно по телефону и он подтвердил, что проблем не возникнет, начала сдавать позиции. В конце концов, привел я еще один аргумент: Бруно – точно не убийца, раз согласился нам помочь. А я никоим образом не мог пойти в банк, потому что даже те редкие моменты, когда я максимально схож с метросексуалом, никто и никогда не принял бы меня за француженку. Единственная опасность подстерегала Викторию у входа в коридор, ведущий к хранилищу, где охранник мог попросить Викторию предъявить документы. Но как мы и договаривались с Бруно, он подошел к охраннику за пару минут до появления Виктории и занял его разговором, когда Виктория появилась у столика в начале коридора. Поэтому она лишь помахала водительским удостоверением, прежде чем написать «Катрина Ам» в регистрационной книге.

Честно говоря, в ожидании нашей встречи я немного сомневался, что Виктория все-таки пойдет в банк и мы реализуем намеченный план. Наверное, мне следовало больше верить в себя и Викторию, потому что все прошло без сучка и задоринки и теперь папка лежала на скамье между нами.

Я открыл защелки, откинул клапан и начал доставать лежащий в папке предмет – как оказалось, картину, написанную маслом, – и после первого взгляда у меня чуть не снесло крышу.

– Черт побери! – вырвалось у меня.

– Ш-ш-ш! – Виктория ткнула меня в бок и посмотрела на статую Марии Магдалины справа от нас.

Я сглотнул слюну, кивнул и уже полностью вытащил картину. Поставил пустую папку на пол, показал картину Виктории. Поскольку она не врубалась, прошептал на ухо фамилию художника.

– С ума сойти! – Виктория прикрыла рот рукой.

Я улыбнулся.

– Теперь ты понимаешь?

У Виктории округлились глаза. И губы под рукой образовали большую букву «О». Она покачала головой, изумленная донельзя.

– Она не настоящая.

– Ты думаешь?

– Не может быть настоящей.

Мы переглянулись, ни один не знал, что и сказать. Я коснулся пальцами холста, почувствовал нанесенные на него слои масляной краски. Картина принадлежала кисти Пикассо, она входила в число его наиболее известных работ кубистского периода.

– В последний раз я видел ее в Музее современного искусства в Центре Помпиду, – нарушил я паузу.

– И как она называется?

– «Гитарист».

Виктория повернулась ко мне, скорчила гримаску.

– И где гитара?

– Разве ты не видишь? Вот… это – дырка в центре гитары. А это рука гитариста. По крайней мере я всегда думал, что это рука.

– Трудно все это разглядеть.

– В этом смысл. Ты можешь проводить у этой картины долгие дни и находить в ней все новое и новое.

Виктория вновь посмотрела на картину, вздохнула.

– Ты любитель живописи, Чарли. И сколько она стоит?

– Трудно сказать. На открытом рынке при подтверждении подлинности… не знаю, наверное, десятки миллионов.

– Миллионов, – театрально прошептала Виктория, пожалуй, слишком громко.

Я огляделся, кивнул, поднял руку, призывая не реагировать столь эмоционально.

– Но мы говорим не об открытом рынке. Продать что-то такое… если произведение искусства краденое, нелегко. Кража такой картины привлекает пристальное внимание. А если продавать из-под полы… ну, не знаю… сто тысяч, максимум двести.

– Такая разница?

– Ничего не поделаешь.

– И каковы шансы, что это – подлинник?

Я покачал головой.

– Думаю, мы должны исходить из того, что это подделка. Я ничего не слышал о краже этой картины. Мне представляется, что это хорошая копия, но без сравнения с оригиналом трудно что-либо утверждать.

Виктория кивнула, обдумывая мои слова. Я потянулся к папке, чтобы вернуть в нее картину.

– Одно мы знаем точно, – продолжил я, – из-за этой картины убили женщину.

– Ты думаешь, это та самая картина, за которой все гоняются? Может, тут какая-то путаница?

– Нет. – Я покачал головой. – Пьер показывал мне фотографию картины, которую хотел заполучить его клиент, и это была та сцена на Монмартре.

– Но эта картина наверняка как-то связана с той.

– Согласен. Я только не знаю, как. И есть один нюанс, о котором я тебе не успел сказать. Ситуация осложнилась.

– В каком смысле?

– Пьера арестовали.

Лицо Виктории застыло. Она коснулась меня рукой.

– Арестовали?

– Боюсь, что да. Он не пришел. Вместо него там оказался другой человек.

И я рассказал Виктории о встрече с Натаном Фармером – что он мне сказал, чем угрожал; кроме того, я упомянул, что и ему срочно потребовалась картина с монмартрской сценкой. Поначалу Виктория совсем запуталась, мне пришлось повторить все, а уж когда до нее дошло, нам не осталось ничего другого, как вздыхать и покачивать головами.

– Ты думаешь, этот человек действительно может осуществить свои угрозы? – спросила Виктория.

– Да, – я пожал плечами, – или нет. Но считаю, лучше исходить из того, что может.

– Раньше тебе приходилось встречаться с такими, как он?

– К счастью, нет. Он посредник, решает проблемы. Люди с деньгами платят ему, чтобы получить желаемый результат. Судя по одежде и автомобилю, дела у него идут очень хорошо.

– Он манипулирует людьми? Такая у него профессия?

– Ты попала в точку.

– Так он – преступник?

– Цивилизованный преступник. С самыми разными интересами.

– В число которых входят и картины.

– Вероятно. – Я выдохнул. – Скажи мне, какое впечатление произвел на тебя Бруно?

Виктория всплеснула руками, словно не знала, что и сказать.

– Нервный. Молодой. Чуть запутавшийся, но честный.

– Не убийца?

– Трудно сказать. Но я склоняюсь к тому, что нет.

– И он не пытался заглянуть в папку?

– Ни разу. А когда я вернула ему деньги, очень обрадовался.

– Значит, о ростовщике он говорил правду. Как я понимаю, мой гребешок он тебе не отдал?

– Как ни странно, нет. И, предупреждая твой следующий вопрос, я не поинтересовалась, сколько у него ушло времени на открывание второго наручника. – Виктория ухватилась за спинку скамьи, изучающе посмотрела на меня. – Чарли, знаешь, о чем я подумала? Об ограблении банка можно забыть. Документы, которые мы нашли спрятанными в картине… ты не думаешь, что они могут быть связаны с кражей произведений искусства?

– Ты говоришь про детальный план кражи картины Пикассо из известного на весь мир музея в центре Парижа?

Виктория кивнула.

– Если на то пошло, именно так я и думаю.

ГЛАВА 21

Площадь Жоржа Помпиду – большущая бетонная плита, обжитая голубями, уличными артистами и карманниками. Мы торопливо пересекли ее, наклонив головы. Меня, конечно, больше всего заботила пластиковая папка, которую я нес в руке. Очень не хотелось, чтобы картина промокла. Впереди возвышалась громада из стали и стекла – Центр Помпиду. Здание это словно вывернули наизнанку: разноцветные трубы, короба, тоннели разместили снаружи. По ним сливалась дождевая вода, проходили электрические и другие кабели, подавался воздух. В больших прозрачных тоннелях размещались эскалаторы, по которым посетители поднимались или спускались с этажа на этаж. Когда я впервые увидел это здание, у меня возникло ощущение, что в реальный мир перенесли декорации из мультфильма «Семья Джетсонов». [16]16
  Американский полнометражный мультипликационный фильм (1990). Действие происходит на астероиде.


[Закрыть]

– Какой он огромный, – выдохнула Виктория, шагая рядом со мной.

– То ли еще будет, когда ты увидишь его изнутри.

Действительно, размеры потрясали. Вынеся все системы жизнеобеспечения здания и эскалаторы за стены, архитекторы создали огромное внутреннее пространство. Потолок фойе находился на высоте третьего или четвертого этажа, а пол был вымощен плитами гладкого, прочного материала, сейчас выпачканного множеством следов. На стенах разместились огромные, яркие неоновые вывески, большущие плакаты и плоские экраны. Войдя, мы увидели ряд билетных стоек. Предусмотрели в фойе и место для магазинчиков и кафе.

– Мы не можем сразу идти в музей, – сказала Виктория, практически не шевеля губами.

– Это еще почему?

– Картина… – Она скосила глаза на папку в моей руке. – Нельзя нам с ней ходить.

– Во-первых, перестань паниковать. Это выглядит подозрительно. И, во-вторых, почему бы тебе не купить нам билеты в Музей современного искусства, пока я разберусь с картиной?

– Но…

– Доверься мне. Я знаю, что делаю.

Уж не знаю почему, но Виктория спорить не стала. Я оставил ее у касс с тем, чтобы она вновь пустила в ход свой французский, а сам зашагал к гардеробу. Изящно одетая женщина, стоявшая за перегородкой красного цвета, жестами предложила отдать ей промокший пиджак, но я покачал головой и протянул пластиковую папку. Она взяла ее не сразу, и у меня возникла ужасная мысль, что она собирается проверить содержимое папки, но, как выяснилось, она лишь прикидывала, куда ее поставить. Уверенность разом вернулась ко мне. Я подумал, что такое случалось очень часто. Возможно, художники, которые приходили в музей, приносили с собой незаконченные картины, чтобы почерпнуть здесь вдохновение. Наверное, точно так же поступала и Катрина. Ее квартира находилась в десяти минутах ходьбы от Центра Помпиду, а отделение банка, где она хранила картину, еще ближе.

– Voila, [17]17
  Пожалуйста (фр.)


[Закрыть]– женщина протянула мне пластиковый кружок с номером серого цвета, размером с монетку в один евро, но тоньше. Я поблагодарил ее, сунул номерок в карман брюк, повернулся и увидел, что Виктория идет ко мне, одной рукой откидывая с лица мокрые волосы. В другой она держала два билета и буклет.

– Я взяла карту. Пикассо на пятом этаже.

– Отлично. Папка пристроена. – Я указал на гардероб, и на лице Виктории отразилось сомнение. – Лучшее место, – заверил я ее.

– Ты не боишься, что они заглянут в папку?

– Никогда. Пошли.

По внешним эскалаторам мы поднялись на четвертый этаж, где начиналась экспозиция современного искусства, а потом, по лестнице внутри здания, на пятый, где размещалась постоянная экспозиция. Виктория сверилась с картой и у полотна Ротко, [18]18
  Марк Ротко (настоящее имя Маркус Роткович) (1903–1970) – художник, абстрактный экспрессионист.


[Закрыть]которое висело перед нами, повернула налево, выведя меня на застекленную террасу. Здесь стояло несколько скульптур, а за ними я увидел крыши Парижа, силуэт музея д'Орсе, вдали – Большую арку, [19]19
  Монументальное здание в виде гигантской арки высотой 110 метров.


[Закрыть]небоскребы квартала Дефанс и, конечно же, проглядывающую сквозь пелену дождя Эйфелеву башню. Стены галереи были выкрашены в ослепительно белый цвет, разительно контрастирующий с медовыми тонами деревянного пола. Повсюду стояли скамейки, приглашающие присесть и полюбоваться шедеврами искусства.

«Гитариста» мы нашли во второй галерее, среди коллекции кубистских работ Пикассо и Жоржа Брака. [20]20
  Жорж Брак (1882–1963) – французский художник, график, скульптор, декоратор; вместе с Пикассо был родоначальником кубизма.


[Закрыть]Остановились в нескольких метрах от картины, застыли в благоговейном молчании. Конечно же, я не мог приставить картину из пластиковой папки к оригиналу, чтобы сравнить их, но поразительное сходство сомнений не вызывало. И, судя по всему, о том же подумала Виктория, когда цокнула языком.

– Господи… – едва слышно прошептала она.

– Похоже, не правда ли?

– Очень даже. Только подумать, эта стоит миллионы. А сколько можно выручить за ту, что внизу?

– Проданную как репродукция? Честно говоря, не знаю. Само имя Пикассо стоит очень дорого.

– Знаешь, я вроде бы уже понимаю, почему картина так называется. Если стоять на расстоянии, замечаешь все новые подробности.

– Ты про знаки фунта стерлинга?

Виктория улыбнулась.

– Пикассо был клевым парнем. – Я сцепил руки за спиной.

– В смысле дамским угодником.

– И это тоже. Но дело в том, что он вызывает у меня самые теплые чувства.

– Родственные души?

Я искоса глянул на нее.

– Просто ты ничего не знаешь. Хочешь услышать мою любимую цитату от Пикассо? «Если есть, что украсть, я украду».

Виктория закатила глаза.

– Я очень сомневаюсь, что его слова надо понимать буквально.

– А как еще их можно понимать?

Она покачала головой, словно я рассердил ее, а я подошел поближе и хорошенько разглядел картину, и не только ее. Рама без каких бы то ни было завитушек, изготовленная из качественного дерева, выглядела очень тяжелой. Похоже, ее регулярно полировали. Защитное стекло прикрывало картину спереди и, возможно, сзади. Я не мог посмотреть, как картина крепилась к стене. Если бы ее держали тросы, спускающиеся с потолка, я бы, наверное, точно сказал, снабжена картина датчиками охранной сигнализации или нет. Но место крепления находилось на обратной стороне – то ли крюк, то ли болты. Я попытался заглянуть за край рамы, но, конечно же, ничего не увидел. Наверное, я получил бы большее представление о том, как крепится картина, если бы прижался щекой к белой стене и посветил в щель фонариком, но подумал, что тем самым привлеку к себе внимание сотрудницы музея, которая сидела на черном пластиковом стуле у входа в галерею.

Я отошел от картины и вновь всмотрелся в нее. Приглушенные коричневые, серые, черные тона, резкие, четко выписанные углы. Сам по себе каждый индивидуальный «куб» казался бессмыслицей, но как только глаз охватывал картину в целом, сразу же начинал проступать общий замысел. Словно складывались элементы головоломки.

Повернувшись, я увидел, что Виктория вскинула голову и оглядывает потолок. Потом принялась жевать губу, одновременно поворачиваясь вокруг своей оси. Наконец, она подошла к арке, которая вела в коридор. А когда вернулась, глаза ее возбужденно поблескивали.

– Забыла тебе сказать, – заговорила она нарочито небрежно, словно собиралась упомянуть о каком-то пустячке. – Мне сделали эти фотографии.

– С негативов, которые лежали в конверте?

– Да, я по пути в банк отдала их в лабораторию. Думаю, теперь тебе будет интересно на них взглянуть.

– Правда?

– Я так думаю.

Она наклонила голову, полезла в сумочку и рылась в ней, пока не вытащила конверт из желтой глянцевой бумаги. Откинула клапан, достала из конверта шесть цветных фотографий. Я не взял фотографии, потому что не смог оторвать глаз от другого предмета, который увидел в сумочке.

– Коричневый конверт! – Мой голос осип от напряжения. – Скажи мне, это конверт из картины?

– А что?

– Виктория, – меня передернуло, – тебе следовало оставить его в гостинице.

– Я подумала, что он нам понадобится. И потом мне кажется, что в моей сумочке он будет в большой безопасности.

– А если бы сумочку выдернули у тебя из рук?

– Никогда в жизни у меня не выдергивали сумочку. Так почему такое могло случиться сегодня?

Я посмотрел на нее, не зная, что и сказать. Ситуация мне совершенно не нравилась, однако не хотелось привлекать внимание наблюдавшей за залом сотрудницы музея.

– Послушай, надеюсь, ты не обидишься, но я бы предпочел, чтобы конверт ты отдала мне.

Виктория насупилась.

– Послушай, если я его потеряю, вина будет моя, ладно? Всю ответственность я беру на себя, – продолжил я.

– Как скажешь. – В голосе звучала детская обида, но она достала из сумочки уже изрядно помятый конверт, протянула мне. Я сунул его во внутренний карман пиджака и ослепительно улыбнулся Виктории.

– А теперь я хочу взглянуть на фотографии.

– Пожалуйста.

Я взял фотографии, просмотрел их. Через несколько мгновений поднял голову и встретился с Викторией взглядом. Мы оба улыбнулись.

– Спасибо, что сделала их. Я забыл напомнить тебе и…

– Да ладно… Мне можно доверять, знаешь ли.

Я это знал. А кроме того, я знал, что разглядываю сейчас фотографии зала, в котором мы стояли. Но вместо того чтобы незаконно фотографировать картины, фотограф сосредоточился на верхней его части, где стены смыкались с потолком. И запечатлел лампы, распылители воды, вентиляционные решетки и… камеры наблюдения.

Я прошел к арке, повторив маршрут Виктории, заглянул в узкий коридор. На стенах в рамках висели забранные под стекло газетные статьи о Пикассо и Браке. Справа от пола до потолка были стеклянные панели. Чуть дальше по коридору нашлось место огнетушителю, пожарному шлангу, красному ведру с песком. Позади уголка средств пожаротушения находились стеклянные двери запасного выхода, которые вели на лестницу. Повешенная над дверьми камера наблюдения смотрела прямо на меня. Все это я уже видел на одной из фотографий. Я собрался поделиться своими наблюдениями с Викторией, когда заметил, что сотрудница музея, хмуря брови, пристально смотрит на меня.

Я доброжелательно ей улыбнулся, сунул фотографии в карман пиджака, по соседству с коричневым конвертом. Потом взял Викторию под руку и повел мимо сотрудницы музея в центральный зал. Не остановился, чтобы полюбоваться бронзовой скульптурой лошади, перегородившей нам дорогу, или огромной абстракцией Пикабиа [21]21
  Франсис Пикабиа (1879–1953) – французский художник, один из основоположников абстракционизма.


[Закрыть]на стене, и повел Викторию направо, мимо зала Матисса.

– Давай выпьем кофе, – предложил я. – Там и поговорим.

Виктория ответила недоуменным взглядом; в ответ я подмигнул ей и сквозь толпу посетителей направился к выходу из музея. На эскалаторе, помещенном в стеклянный тоннель, мы поднялись на шестой этаж. По пути к застекленной террасе я объяснил, что сотрудница музея обратила на нас внимание, а мы не должны вызывать подозрений, помня о фотографиях и документах, которые лежат у меня в кармане.

– То есть мы исходим из того, что эти документы – часть плана кражи «Гитариста»? – спросила меня Виктория.

– Полагаю, что да. Хотя план этот не представляется мне детально проработанным.

– Но, если добавить картину из хранилища в банке Катрины, все становится более-менее понятным. Оригинал собирались заменить подделкой.

– Согласен. Непонятно другое – почему все пытаются добраться до этих документов? – Я похлопал себя по пиджаку. – Без подделки толку от них никакого.

– Наверное, толк все-таки есть. Всегда можно украсть картину и не пытаясь скрыть кражу.

– Можно. Но, если бы ставилась задача просто украсть, не уверен, что потребовались бы чертежи зала и электрические схемы.

Я подвел Викторию к столику на краю террасы, у стекла, за которым простирался город. Виктория села на стул из белого пластика, я остался стоять, изучая меню.

– Закажи мне, пожалуйста, эспрессо, – попросил я. – Мне нужно в туалет.

– А поесть?

– Сейчас не хочу. Еще найди мне пепельницу, и я буду счастлив.

Она сощурилась.

– Тебе нужно поесть, Чарли. Ты такой бледный.

– Пожалуй, позже. Сейчас хочу умыться холодной водой. Никак не могу окончательно проснуться.

Я улыбнулся Виктории, вышел из кафе, прошел мимо какой-то временной экспозиции, следуя указателям.

Выглядел туалет очень стильно. Серые стены и красные полы подчеркивали белоснежность раковин и писсуаров. Все кабинки пустовали. Туалет принадлежал только мне.

Я стоял перед писсуаром в глубокой задумчивости. Странное это ощущение: находиться в знаменитом музее, восхищаться знаменитой картиной, зная при этом, что разработан план ее кражи. Такое обычно происходило в книгах, а не в реальной жизни. Если на то пошло, что-то похожее имело место быть в моем первом романе о Майкле Фолксе.

Назывался он «Фолкс и пять пальцев». Моего героя наняли, чтобы украсть картину из художественной галереи в центре Берлина, но, разумеется, его план детализацией намного превосходил тот, что нашел я. Фолкс проникает в галерею днем, прячется чуть ли не до самого вечера, потом залезает в вентиляционную систему и ползет по коробам, пока не оказывается над той частью галереи, где вывешена картина. Ждет закрытия, спускается на высокопрочной проволоке и перенацеливает лучи лазерных датчиков с помощью карманных зеркал, чтобы они не могли зафиксировать его присутствие. Потом нейтрализует датчики давления, подсоединенные к картине, и задействует миниатюрную лебедку, которая поднимает его и картину к люку вентиляционного короба. Хотя подделкой он оригинал не заменяет. Я задался вопросом, а почему не додумался до этого? И тут же ответил. Фолкс совершал кражу ночью, когда галерея не работала, и узнать о ней могли лишь через несколько часов, когда его уже и след простынет.

Выходит, Пикассо намеревались украсть днем? Для этого и понадобилась подделка?

Справив нужду, я переместился к раковине. Махнул рукой перед датчиком, вмонтированным под краном, намылил и вымыл руки. Включил воду еще раз и ополоснул лицо. Провел руками по волосам, протер шею. И уже потянулся к контейнеру с бумажными полотенцами, чтобы вытереть лицо и руки, когда дверь туалета открылась.

Вошли двое мужчин, которых я сразу узнал. Майк, манчестерский хиппи с косичками (и все в том же красном свитере), что работал в «Парижских огнях», и итальянец с блестящими, завитыми волосами, к которому так прижималась Пейдж в баре после моей встречи с читателями. Как его звали? Марио? Луиджи? Нет, Паоло.

– Привет, – поздоровался я, протягивая только что вымытую руку.

Манчестерец руку мне не пожал. Вместо этого достал из-под свитера револьвер и нацелил мне в грудь. Очень большой и старый, словно из фильма о Первой мировой войне. Кисть манчестерца в сравнении с ним казалась совсем маленькой, ствол выглядел пушечным. Я обратил внимание, что он без перчаток, из чего сделал вывод, что стрелять в меня манчестерец не собирается. Но, поскольку я забыл надеть кевларовый бронежилет, когда отправлялся в музей, мне не хотелось проверять правильность собственной версии.

– Что происходит?

– Обыщи его, – приказал манчестерец итальянцу, указав на мой пиджак свободной рукой.

Итальянец направился ко мне расслабленной походкой, словно природные суставы ему заменили на эластичные. При этом он жевал жвачку, всем своим видом показывая, что занимается обысками по три раза на дню. Ленивым жестом велел мне поднять руки, начал обыскивать. Нашел и очешник с отмычками и микроотвертками, и конверт из коричневой бумаги, и фотографии. Передал находки манчестерцу, который их припрятал, продолжая держать меня на мушке.

В туалет вошел пожилой господин. Замер на пороге, увидев нас троих, почувствовал: что-то не так.

– Bonjour, – поздоровался с ним итальянец, чмокнув жевательной резинкой, хлопнул меня по спине, сжал плечо.

– Bonjour, – механически повторил я.

Пожилой господин кивнул, не отреагировав на мой молящий взгляд. Он проследовал в одну из кабинок и, как только за ним закрылась дверь, манчестерец вновь наставил на меня револьвер. Я опять поднял руки, скрывая между пальцами гардеробный номерок, который успел достать из кармана брюк. Не хотел, чтобы они заполучили и номерок, но не знал, куда его спрятать. Я подумал о том, чтобы незаметно уронить его в рукав, но тогда он мог выпасть в любой момент, да еще незаметно для меня.

Итальянец продолжил обыск, забрал у меня бумажник, сигареты, визитную карточку Натана Фармера. Передал все это манчестерцу, потом опустил мои руки и подтолкнул к двери. И манчестерец тут же оказался рядом.

– Пойдешь с нами. И никаких выкрутасов.

Я уже собрался сострить, но предпочел промолчать. Ствол уперся мне в спину чуть пониже почки. Я подумал о том, чтобы бросить номерок, но он бы стукнулся об пол. И в карман вернуть его не мог, потому что такое движение руки привлекло бы их внимание.

– Будешь вести себя как положено? – спросил манчестерец.

– Слово скаута.

– Хорошо. Выходим отсюда.

Я подчинился и первым вышел за дверь. Втроем, я – впереди, они – чуть сзади, мы пересекли магазин, миновали вращающуюся стеклянную дверь. Тут большинство посетителей музея поворачивали налево, к эскалаторам. Манчестерец направил меня направо, к лифтам. Кабины находились на других этажах, но дожидаться, пока хотя бы одна остановится на шестом, мне не пришлось. Меня повели к двери, выходящей на металлическую лестницу и предназначенной для использования в аварийных ситуациях. Ручки на половинках двери – алюминиевые трубки – находились в горизонтальном положении. На обеих ручках висели таблички с надписью на французском и английском: «Пользоваться только при эвакуации здания». На подходе к двери итальянец выступил вперед и протянул руку к одной из алюминиевых трубок.