Текст книги "Орден во всю спину 3 (СИ)"

Автор книги: Константин Ежов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Глава 5

Косой стоял над рассыпанными по пыльному полу пачками сигарет и чувствовал, как сердце неприятно кольнуло – словно потерял что-то личное и ценное. Он на память прикинул цену: в лавке старика Вана каждая сигарета нынче шла по сто рублей. Получалось, что даже одна неповреждённая пачка обошлась бы тут в целое состояние.

Мысль обожгла: только на этой улице он насчитал бы с десяток подобных лавок с табаком и выпивкой. Сколько же здесь богатства пролежало без пользы, пока люди умирали от жажды и голода?

Косой криво усмехнулся – люди до Катаклизма действительно жили сыто, как и в том мире, в котором он жил. Настолько, что бросали курево и спиртное в заброшенных магазинах, словно это был мусор. И это действительно было так. Минздрав хоть и плохо предупреждал, но отношение к куреву было всё равно не положительное.

Он обернулся к полкам вдоль стены. Там рядами стояли бутылки с ликёром, но все они были пусты – без пробок, без пластиковых пломб, просто стеклянные сосуды с выветрившейся душой. Запах спирта почти не ощущался – лишь лёгкий привкус горечи и затхлости в воздухе. В некоторых бутылках зияли трещины, а осколки валялись под ногами, скрипя на зубах, когда он случайно наступил. Видно было, что землетрясения трясло это место так, что кое-что падало и разбивалось, но большинство бутылок по-прежнему уныло стояли на полках – мёртвые и пустые.

Ярослав осторожно снял одну с верхнего ряда, сдул пыль и покрутил её в руках. На стекле проступили жирные отпечатки, а внутри – ни капли. Только сухая муть на дне, да лёгкий запах старого стекла.

– Да ну вас…, – пробурчал он раздражённо. – Что, винодельни прошлого не знали, как закупоривать свои бутылки по-человечески?

Сжав зубы, он схватил другую, сохранившуюся на вид куда лучше, встряхнул – но и там звенела лишь пустота.

Он долго смотрел на неё, словно пытаясь понять, куда ушла влага. Может, время действительно способно высосать даже крепкий спирт? Или воздух медленно вытянул всё сквозь щели в пробке?

Ярослав знал – хороший алкоголь можно хранить десятилетиями, но только если стекло обрабатывали воском или смолой, если пробка была герметична. Иначе случалось, что через полвека от бутылки оставалось лишь жалкое половинное содержимое. Но здесь… здесь испарилось всё, до последней капли.

Он почувствовал странную пустоту внутри – будто эти мёртвые бутылки отражали не только погибший мир, но и его самого, оставшегося без запаха, без вкуса, без капли прежней жизни. Это сколько же времени должно было пройти чтобы получилось вот так?

В наши дни самыми ценными вещами в городе оставались сигареты, крепкий алкоголь и лекарства. Особенно тянуло людей к спиртному – ведь оно было под запретом. А всё запретное всегда манило вдвойне сильнее. Чем строже запрет, тем дороже становилась жажда его нарушить.

Когда Косой впервые наткнулся на магазины, у него сердце ухнуло вниз: показалось, будто перед ним открылась настоящая сокровищница. Но теперь стало ясно – всё то было лишь иллюзией, миражом на развалинах старого мира.

Катаклизм словно обрушил на человечество невидимый меч, разрубивший мир пополам: прежняя цивилизация осталась по одну сторону, новая, выжженная и нищая – по другую. Ярослав горько подумал: если даже табак и алкоголь оказались в таком состоянии, то что уж говорить о лекарствах? Нечего и мечтать, что хоть одно средство сохранилось.

Когда-то он надеялся: попадётся аптека – заглянет внутрь, может, повезёт. Но теперь всякая вера в это растаяла, как дым.

Выйдя на улицу, Ярослав задержался, обдумывая: существует ли вообще что-нибудь, что выдерживает столетие и больше? Что не подвержено ни времени, ни гнили? Тушёнка в вечной мерзлоте, вроде. Но ни тушёнки, ни вечной мерзлоты вокруг не было.

Неожиданно взгляд зацепился за выцветшую вывеску: магазин с длинным названием "Планирование семьи и здравоохранение". Он прищурился, но внутрь не пошёл – какой смысл? Что там могло сохраниться? Какая польза от залежалых "товаров для здоровья", когда речь шла о выживании?

Вдали всё ещё слышалась канонада – сухие хлопки выстрелов долетали с внешнего периметра крепости. Консорциум Потанина пока не переключил внимание на него, и это вселяло слабую надежду. Ярослав задумался: неужели тот Подопытный действительно был настолько силён, раз перестрелка всё ещё не утихла?

И тут его осенила мысль.

"Металл… Разве он не может простоять сотни лет, не потеряв своей ценности?"

Он резко обернулся. Вспомнился разговор со стариком Ваном: тот обмолвился, будто внутри крепости сохранились ювелирные лавки. Если так – значит, в этом городе тоже должны быть. Сердце у Ярослава подпрыгнуло. Точно, нужно найти торговый центр, там наверняка золотишком торговали. Во всяком случае, в его мире было так. И почему здесь этого не могло повториться.

Он снова почувствовал прилив сил и желания бороться. Алчность? Нет, скорее инстинкт выживания. Золото даже теперь оставалось настоящей валютой, твёрдой и непреломимой.

Ярослав когда-то спрашивал учителя, зачем золото до сих пор используется как основа торговли, если банк Консорциума Потанина уже печатает собственные деньги.

Учитель тогда улыбнулся краешком губ, как это бывало у него в минуты особой иронии, и ответил:

– Всё просто. Не только Консорциум Потанина пустил в обращение свои купюры. Их бумажки ещё кое-где в ходу, но стоит тебе оказаться в крепости, что под контролем другого консорциума, – и они превращаются в мусор. А вот золото в цене везде и всегда. Оно удобно, его можно взвесить, оценить, обменять на что угодно. Вот почему люди продолжают держаться за него.

И ведь был в его словах скрытый яд правды. Корпорации приручили народы, позволив им вкусить удобство бумажных денег – но оставили за собой власть решать, сколько той бумаги напечатать. Одним росчерком пера они могли обесценить усилия тысяч людей.

Это и было их оружие, спасательный круг и удавка нынешней экономики.

Учитель добавил тогда, уже более серьёзно:

– Чтобы хоть как-то удержать этот хрупкий порядок, несколько консорциумов создали Комитет по управлению денежными средствами. Они договорились о жёстких правилах выпуска, чтобы не допустить хаоса. Сейчас они держатся за руки и делают вид, что мир дружен…. Но кто поручится, что завтра они не вцепятся друг другу в глотки?

Ярослав тогда ещё не понял, насколько прозорливы эти слова. А теперь, среди пустых бутылок и опустевших прилавков, смысл прорезался, как нож в сердце: бумага сгниёт, продукты исчезнут, но металл останется.

Когда Косой вспоминал слова учителя, его всё сильнее грызла мысль: этот человек не был обычным. Никто в городе толком не знал, откуда взялся учитель, сколько лет он уже прожил за стенами крепости 334 и что скрывалось за его тихим, почти незаметным образом.

Ярослав твёрдо решил: когда вернётся в город, будет следить за ним куда внимательнее, чем раньше. В таких людях никогда не бывает простоты – слишком много в них скрытых глубин.

Пока же он продолжал бродить по улицам, стараясь держаться подальше от людей Потанина. Далеко на окраине слышались сухие хлопки выстрелов – там всё ещё гремела перестрелка, и эхо отдавалось в пустых кварталах, словно в заброшенном железнодорожном депо. Воздух пах гарью и пылью, а уши улавливали далёкое эхо лязга металла. Ярослав искал торговый центр – хоть один. Он представлял себе сверкающие витрины, где под толстым слоем пыли могли лежать золотые цепочки, кольца и браслеты. Найди он такую кладовую – и стал бы богатым человеком.

***

На заднем дворе городской школы жизнь текла куда спокойнее. Учитель только что вернулся после уроков – в руках у него ещё оставался мел, пальцы были белыми, словно в известке. Солнце клонялось к закату, и его тёплые лучи золотили серые стены. На скамейке во дворе, прикрыв глаза и подставив лицо свету, сидел Алексей Проныра. Он выглядел посвежевшим, а в улыбке мелькала прежняя лукавинка.

Учитель невольно улыбнулся в ответ и негромко спросил:

– Ну что, полностью оклемался?

– Да, – Лёха кивнул, с удовольствием потянулся, хрустнув плечами. – Спасибо вам, учитель, и Лариске, что вытянули меня в это время.

Он чувствовал себя отлично. Причина хорошего настроения крылась не только в том, что болезнь отступила. Алексей ясно понимал: его "удача", словно запасная батарейка, ещё почти не тронута. А значит, Ярослав пока не столкнулся с настоящей бедой.

В этот момент из-за ворот появилась Юдина – в простом платье, с плетёной корзиной на сгибе локтя. От неё тянуло запахом свежей зелени и рынка. Увидев Лёху на солнце, она всплеснула руками:

– Лёшка! Ты уже совсем здоров? Да марш в комнату! Простудишься ещё, пока на ветру сидишь!

Лёха, весело щурясь, развёл руками:

– Да всё в порядке, Лариска. Отдыхай сама. Лучше скажи, что на ужин?

– Яичницу с овощами пожарю, – улыбнулась она, поставив корзину на лавку. – А ещё утром в городе достала кусок жирного мяса. Масла-то нет, вот на нём и зажарю. Попробуете настоящее мясо.

– Отлично, – обрадовался он, но тут же вскочил, хлопнул себя по коленям и бросил на ходу: – Я ненадолго, к закату вернусь!

Лариска дернулась, будто хотела схватить его за рукав, но он уже исчез за воротами. Она осталась стоять у калитки, тревожно всматриваясь в пустую улицу.

Учитель наблюдал за ней исподтишка и мысленно вздохнул: "Ты ведь собиралась готовить. Сколько ещё простоишь у ворот, переживая?" Сказать вслух он не решился.

Он знал: оба названных брата – и Лёха, и Ярослав – были не из тех, кого можно назвать слабыми. Скорее уж наоборот: где бы они ни появлялись, другим стоило бы держать ухо востро.

Тем более, что минутой раньше учитель заметил, как Лёха сунул себе за пазуху кухонный нож. Кухонный! Какой нормальный парень берёт с собой на улицу нож для шинковки овощей? И можно ли после этого назвать его обычным ребёнком?

Но Проныра действительно вернулся до наступления темноты. Учитель и Лариска так и не узнали, куда он уходил. На расспросы он только неопределённо улыбался, отмахивался и тут же переводил разговор в сторону, словно ни о чём особенном и речи не было.

Во дворе школы стояло три кривобоких деревянных домика. Один из них давно превратили в кухню: там вечно пахло дымом, чуть подгорелой похлёбкой и сушёными травами. В соседней комнате жил сам учитель – у него всегда было аккуратно, словно в его доме тишина держала порядок. А вот последнюю делили Лёха Проныра и Лариска.

Когда солнце скрылось за крышей, и вечерняя мгла наползла на двор, Лариска возилась с постелью для Лёхи. Она укладывала ему одеяло, а сама потом ложилась на голый пол, застеленный лишь тонким старым ковриком. Пол был ледяной – зима уже почти в дверь стучалась, и сырость ночами пробирала до костей. Но она никогда не жаловалась, будто считала это само собой разумеющимся.

В комнате слабо коптила керосиновая лампа, оставляя на потолке тёмные разводы копоти. Запах керосина смешивался с холодным воздухом, в котором чувствовалась приближающаяся стужа. Лариска, погасив лампу, вдруг нарушила тишину.

– Как думаешь, твой брат в безопасности? – спросила она шёпотом, словно боялась потревожить ночь.

Лёха, лёжа на постели, улыбнулся в темноте так, что зубы белым пятном блеснули.

– Не переживай, – сказал он уверенно. – С ним точно всё в порядке.

Лариска нахмурилась и приподнялась на локте. Она никак не могла понять, откуда у этого мальчишки берётся такая непоколебимая уверенность. Ведь вокруг – холод, нужда, люди злобные, опасности на каждом шагу. А он – как камень в реке: улыбнётся и ни на миг не усомнится в том, что всё будет хорошо.

– Лёха, я очень надеюсь, что ты больше не будешь убегать, – тихо сказала Лариска в полной темноте. Голос её звучал глухо, будто сама ночь впитывала каждое слово. – Иначе… что потом скажу твоему брату, если с тобой что-то случится?

– Не волнуйся, больше не буду сбегать, – пообещал Проныра. В последнее время он и правда начал ей доверять. Она ухаживала за ним так, будто он был родным – хотя вполне могла бросить, уйти, да ещё и прихватить оставшиеся деньги. Но Лариска этого не сделала.

Когда у него несколько дней держался жар, он то и дело проваливался в полусон, и каждый раз кто-то прикладывал к его горячему лбу прохладное мокрое полотенце. Иногда в бреду он ощущал, как тёплые руки осторожно протирают его лицо и подмышки, убирая липкий пот, а над ухом звенел тихий, нежный голос. Лёхе чудилось, что он слышит колыбельную – простую, бесхитростную, но такую мягкую, будто его снова качала на руках мать.

Таких ощущений он не знал никогда. Косой, его старший брат, всегда был рядом, и заботы от него было хоть отбавляй. Но то было совсем другое: с братом он словно всё время гнался за кем-то быстрым и сильным, стараясь не отставать. Это было не похоже на мягкие объятия, которые давали покой и тепло.

– Вот и хорошо, – Лариска чуть улыбнулась в темноте, услышав его обещание. В голосе её прозвучала уверенность. – А раз ты уже оклемался, завтра идёшь на занятия. Хватит прохлаждаться, пора наверстывать упущенное.

Лёха тут же побледнел, хоть Лариска и не могла этого увидеть.

– Старшая сестра Лариса Петровна, да ну их, эти уроки! – запротестовал он, едва не подпрыгнув на кровати. – Моего брата всё равно нет рядом!

– Так дело не пойдёт, – твёрдо возразила Лариска. – Я отвечаю за тебя. Если Ярослав вернётся и узнает, что ты совсем забросил учёбу, мне будет стыдно смотреть ему в глаза. Он сам просил меня за тобой присматривать.

– Что?! – Лёха взвыл так, что даже мыши под полом, кажется, притихли. – Когда он тебе это сказал?! Я ни разу не слышал, чтоб он вообще заикался про такие вещи!

Лариска тихо хихикнула, лёжа на кровати, и в её смехе звучало что-то озорное и тёплое:

– В любом случае мне всё равно. Ты должен быть послушным.

Лёха, уставившись в потолок, вдруг понял, что спорить уже не хочет. В уголках его губ притаилась лёгкая улыбка, будто он сам себе признался, что её забота ему приятна.

И тут же тишину двора нарушил глухой звук – будто кто-то мягко, но тяжело прыгнул через забор. И не один человек – шагов и шорохов было несколько.

Лариска тоже услышала. Её глаза в полумраке расширились, но привычная мягкость и нерешительность исчезли. Она сунула руку под подушку и вытащила оттуда костяной нож, который прятала на всякий случай. Зубы её стиснулись, голос дрогнул, но прозвучал твёрдо:

– Стой, где стоишь!

В полутьме тускло освещённой комнаты Лёха заметил, что её плечи дрожат. И он, и она прекрасно понимали: тот, кто перелезает через стену ночью, пришёл явно не с добром. А Ярослава Косого рядом не было – значит, именно Лариска теперь должна была встать между мальчишкой и бедой.

Через мгновение дверь резко распахнулась, и в комнату ввалились трое здоровенных мужиков. Воздух сразу наполнился запахом пота и дешёвой самогонки, словно зашли не люди, а целая подворотня. Двое кинулись прижать Лариску к полу, третий же метнулся к кровати, в руках у него блеснул нож, целившийся прямо в Лёху.

Лариска, хоть и сжимала костяной клинок, не могла тягаться с их грубой силой. Мужчины наваливались тяжело, дыхание у них свистело, как у загнанных быков. Один из них заорал от боли, когда лезвие в её руках полоснуло его по боку – из его рта вырвался сдавленный стон, будто у него выбили воздух из лёгких. Но другой тут же выбил нож у неё из пальцев – он звякнул о пол и отлетел в тень.

Лёха, не отрывая взгляда, наблюдал за ними в холодном лунном свете, пробивающемся через окно. Лица воров он узнал: это были городские бездельники, которых все знали по кабакам и дракам у рынка. Никогда бы он не подумал, что те рискнут сунуться именно сюда – в школу!

Но всё становилось ясно: они знали, что Ярослав недавно открыл клинику и успел заработать. А теперь его не было в городе – вот они и решили, что момент удобный.

Лариска старалась держать себя скромно в последнее время, каждый рубль берегла. На базаре торговалась до хрипоты, выбирая самые дешёвые овощи, и даже приносила с полей дикие травы, лишь бы казалось, что в доме туго с деньгами. Но Лёхе, который недавно валялся в жару, нужно было нормальное питание. И она всё же решилась – купила немного мяса. Запах тушёной свинины с луком и перцем в тот вечер стоял в их крошечной кухне, и, видимо, именно это привлекло лишние глаза и уши.

Вот что значило – в доме не осталось мужчины. Конечно, Лёшка тоже был вроде как мужчиной, но куда ему – худющий, юный, с ещё не окрепшим голосом и лицом, на котором проступали лишь первые признаки юности. Разве мог он внушить страх ворюгам? Да и те прекрасно понимали: раз уж Косого нет в городе, а Лариска с мальцом остались одни, – можно брать, что под руку попадётся. Школа, не школа – для грабителей это пустой звук. Деньги, что недавно появились у них в руках, будто маяком тянули на беду.

В коридоре скрипнула дверь – соседняя, за которой ночевал учитель. Звук был тяжёлый, недобрый, словно ржавый замок отрывали от веками закрытой калитки. Лёшка вздрогнул: уж неужто и туда полезли? Даже в учителя решили ножом ткнуть? Совсем распоясались, черти. Они явно хотели, чтобы никто не выбрался живым, чтобы не осталось свидетелей.

И вдруг – резкий хлопок, сухой, как удар плетью по камню. Выстрел. В нос ударил запах пороха – острый, едкий, разъедающий горло. Бандит, прыгнувший к кровати, на секунду застыл. Его глаза расширились, уставились на чёрное дуло, смотрящее прямо в лицо, а потом опустились ниже – на собственный живот, из которого густо хлынула кровь.

Он так и не понял, как это – у Проныры в руках оказался пистолет.

Никто не ожидал. Даже Лариска, что замерла с костяным ножом, прижалась к стене, выронив короткий вздох. В городе ведь оружие строго запрещали – любое самодельное барахло конфисковывалось в ту же секунду. Да и у кого хватит мозгов рискнуть держать ствол? Но Лёшка держал. И держал крепко.

Прогремели ещё шесть выстрелов. Хлопки один за другим рвали тишину, отдавались эхом в тёмных коридорах школы. Лёшка, убив первого, не дрогнул. Наоборот – будто что-то в нём прорвалось. Он всадил пулю в того, кто бросился к Лариске, потом во второго, что прижимал её к полу. Кровь брызнула на половицы, забрызгала стену, запах железа и сырого мяса пополз по комнате.

Каждый раз, когда палец нажимал на спуск, он ощущал, как изнутри поднимается липкая, холодная тьма. Будто чёрная яма открывалась прямо в груди и втягивала его всё глубже. Но останавливаться было поздно. В этом мире, если хочешь выжить – убивай. Иного выхода не оставили.

Лёшка сорвался с постели, босые ступни чавкнули в чужой крови. Он вылетел в коридор. Двое бандитов, что лезли к учителю, тоже выскочили, привлечённые грохотом, но опоздали. Два коротких хлопка – и они рухнули на пол, будто мешки с зерном, глухо, с отвратительным скрежетом зубов о деревянные половицы.

Пять трупов за одну минуту.

Выстрелы рвали ночь, разносились по двору, били в окна и крыши, эхом катились куда-то наружу, словно волчий вой.

Дверь распахнулась, и в коридор шагнул учитель. Его лицо побледнело от блеска луны, а глаза остановились на Лёшке. Юноша стоял, тяжело дыша, с пистолетом в руке. На полу вокруг – разлившиеся лужи крови, в которых отражались качающиеся отсветы пламени лампы.

Учитель смотрел и будто видел его впервые. Он знал Косого – того все боялись, того уважали за силу и хладнокровие. Знал, что Лёшка всегда держался при брате, впитывал его повадки. Но чтобы так… Чёрт, какой тринадцатилетний мальчишка может спокойно стрелять и убивать?

Лёшка стоял в коридоре, лицо его оставалось каменным, будто ничего не произошло. Но руки – руки дрожали. Лёгкая дрожь пробегала пальцами, и только по ней можно было догадаться: ему страшно. Настоящий ужас уже сидел внутри, прятался за этой каменной маской.

Лариска тоже вышла из своей комнаты – бледная, но собранная. Она сразу обняла Лёшку, прижала к себе, как будто пыталась заслонить от всего мира.

– Не бойся, не бойся… – тихо повторяла она, гладя его по волосам.

Было очевидно: именно Лёшка взял на себя ответственность и спас всех. Но странным образом облегчение пришло к нему лишь тогда, когда Лариска заключила его в объятия. Её тепло проникло сквозь рубаху, согнало липкий холод, пробравший до костей. Впервые за этот вечер он почувствовал себя не один.

Снаружи город уже гудел. Гулкие, резкие выстрелы разбудили всех. Люди, спотыкаясь, выбегали из домов, поднимали головы, вглядывались в темноту в сторону школы. Никто пока не понимал, что произошло, но тревога расползалась по улицам, словно волна, сметавшая остатки сна.

Для жителей было ясно одно: крепостные давно ушли в свою цитадель. Тогда откуда пальба? По всем правилам огнестрельное оружие могли иметь лишь важные люди, допущенные в верхушку. А тут – среди беженцев, в ночной тишине – раздавались выстрелы, один за другим, гулкие, как удары в сердце города.

Учитель выглянул из соседней комнаты. Его глаза остановились на пистолете в руках Лёшки. Вздохнув, он тихо сказал:

– Это Косой оставил тебе? Значит, ты днём уходил именно за ним?

– Да, – коротко ответил Лёха. Он говорил с той серьёзностью, какой редко бывало от мальчишки его лет. – Я уйду из города вместе со старшей сестрой Лариской. Мы не будем вам обузой.

Учитель молчал, а Лёшка вспомнил, как всё было. Когда Косой уходил, он на какое-то время отделился от команды и пошёл к пустоши, туда, где когда-то закопал оружие. Но брать его тогда не стал – лишь отметил место и перед уходом велел Лёхе, тихо, так, чтобы никто не слышал:

– После того как уйду – выкопаешь. Если будет беда, которую не сможешь преодолеть, стреляй, а потом сразу уходи. В пустоши есть тайная пещера, там спрячешься. Я туда наведаюсь, когда смогу.

Теперь всё встало на свои места.