Текст книги "Богатырские хроники. Театрология"

Автор книги: Константин Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

Я слишком долго выбирал, с чего начать разговор, и поэтому бухнул:

– Так что Ярослав хоть какое-то время будет настороже. А мы, Учитель, едем на Смородинку.

Учитель откинулся на лавке; в лице его не было ни кровинки. Он закрыл глаза: молился, наверное. Илья смотрел на него с любопытством: он с подозрением относился к новому Богу и никак не мог взять в толк, чего же ему поклоняются и отчего даже такой богатырь, как Никита, вдруг оставляет все разом и уходит к Нему.

Наконец Учитель открыл глаза.

– Спрашивали Силу – не отвечает, – проговорил он. – Спрашивали людей – да и спросить некого. Решили спросить Смородинку.

Он тяжело посмотрел на меня:

– Ты?

Я кивнул. Помолчали.

– Если я скажу – не езжайте, вы все равно поедете. Подвиг уже начался. – И Учитель горько усмехнулся.

– Это будет такой подвиг – о нем веками будут петь, – сказал Илья неуверенно.

– Не будут, – качнул головой Учитель. – И не надейся, Илья. Вообще когда петь будут – врать будут, а о самом главном не вспомнят. А уж о Смородинке вообще забудут… Значит, приехали спросить меня про Смородинку… Святогора бы, – сказал Учитель тоскливо – Святогор знал. Вот кто знал, так это Святогор. Особый богатырь был. Вот Добрыню звали тайным богатырем князя Владимира. А Святогор – тот вообще загадочный был. Вы вот у него учились, да и вам он секреты свои не все раскрыл. Святогор знал. Но боялся рассказывать: вдруг во вред окажется. Хорошо. Расскажу все, что знаю сам, хотя и заповедано даже богатырям про это говорить… – Учитель споткнулся: богатырям! Он же так старался вытравить в себе богатыря, и вот – сорвалось… Он покачал головой. – Ладно, слушайте.

Сам я на Смородинке никогда не был. Заповедано было ездить – и не ездил, хотя нужда такая и была – по моим прошлым делам с Волхвом… Объезжал всегда Смородинку. – Он посомневался, потом нехотя сказал: – А впрочем, ездил я один раз туда. – Илья крякнул, Алеша вцепился в стол. – Была крайняя нужда. И решил я покончить с Волхвом одним махом. Молод еще был и, как водится, глуп. Кстати, Волхв тоже молод был, да вот на Смородинку никогда не ездил: ему это пуще нашего заповедано, потому что Сила его больше… Как я ездил и что я видел – рассказать не могу. Запрет был. Хоть и хорошо бы вам это знать – но не могу. Скажу главное: до Смородинки я не добрался и поворотил назад, пока еще можно было. И ничего я там не добился.

Человеку с Силой на Смородинке едва выжить. А без Силы и вообще делать нечего. Вот и выбирайте… Сила на Смородинке действует особо, и управлять ею я, например, не мог. Смородинка сама тебя направляет, захочет – погубит, захочет – поможет. Двери там в другой мир и впрямь открыты, но из дверей льется такая Сила, какая с нашей не сравнится. И не в том только дело, что она больше: она еще и другая к тому же. Поэтому на Смородинке надо уметь то, чего больше нигде уметь не надо, и об этом я потом скажу. Сейчас же скажу одно: если почувствуете страх – это еще четверть беды, езжайте дальше. Если будет смертный ужас – это еще полбеды, дальше езжайте. Но если почувствуете счастье – бегите, покуда живы, потому что занесли вы ногу над порогом, еще шаг – и на другом берегу будете, откуда нет возврата. Смородинка либо прямиком в другой мир отправит, либо пленником сделает; бродят там по болотам такие люди – не люди, призраки – не призраки и, говорят, бродить будут, пока мир этот стоит… Их не бойтесь. Они страшны, но вреда вам не причинят.

Надо вам дойти до самого берега речки, потому что раньше всякие видения будут, не истинные они, а только обман один. Я вот видел, как Волхву череп раскраиваю… И другое еще много… Где Смородинка, вы и сами знаете. До весны туда не ездите: толку не будет. Лучше б подождать до лета, потому что весной бешеная Смородинка делается, ну да вас не уговоришь… На подступах к Смородинке живут странные люди; все ведуны и Силу свою имеют: к ним народ-то и стучит вечером в окошко, судьбу пытает. Им не верьте ни в чем. Просить будут из огня вытащить – не верьте: не сгорят.

Как спрашивать Смородинку – не знаю, до нее я не дошел. Но знаю: не спрашивайте много, а еще лучше – пускай сама рассказывает, что хочет. Не сердите Смородинку. Не желайте, чтоб открыла вам все начала и концы. Тому, кому все откроет, нет обратно дороги. Но помните: Смородинка знает все.

И еще одно скажу вам, богатыри. Я знал только одного человека, который дошел до Смородинки, говорил с нею и вернулся. И человек этот был Святогор.

И вот что: я говорил, надо вам кое-что знать еще про тамошнюю Силу. Но это я открою одному Добрыне. Не обижайся, Илья, ты с Силой незнаком. Не обижайся и ты, Алеша: не я учил тебя и не мне теперь начинать. Живите здесь до весны – всего месяц остался. Последний урок дам Добрыне, хотя и не думал, что придется. Потерпите: немного осталось.

Но вообще… если есть хоть какая-то возможность… объезжайте стороной место, на котором запрет положен, и никто вас за это не осудит!

Мы прожили в скиту чуть больше месяца. Каждый день Учитель занимался со мной; было трудно учиться у него снова. Это возвращало меня в те годы, в которые я не мог вернуться полностью; я вспоминал себя тогдашнего – восемнадцать лет назад. Каким светлым казался будущий путь: надо только стать богатырем. И вот я стал богатырем и во время своего первого подвига, поминая Учителя, назвал себя Добрыней Никитичем, а скоро это имя уже знали многие, и про меня запели песни, но я чувствовал только горечь.

Снова быть учеником! Мы оба чувствовали себя неловко, и я преодолевал себя.

Учитель занимался не только мной, но и моим мечом. О своих мечах – как и о своих конях – богатыри не любили говорить. И меч и конь были как бы продолжением богатырского тела, причем продолжением особым. И меч и конь владели Силой: не одним людям она дана, даже вещи могут быть ею наделены, тем паче звери.

Богатырский меч в чужих руках обычно оборачивался против вора; богатырский конь вообще не повиновался никому, кроме хозяина. Богатыри сами выбирали себе своих помощников, а иногда и Силу им передавали – ну да это старшие богатыри лучше нашего умели. Уходит Сила куда-то, в прежние времена не то было… Свой меч я обрел в первые дни ученичества, и выбрать его помог мне Учитель. Мы нашли его у оружейника Богдана в Новгороде. Богдан был не простой оружейник: умел класть на мечи Силу, собирал старые мечи, потерявшие хозяев, и их Силу проверял: готовы ли в чужие руки перейти, и какая Сила на них положена. Мой меч он выковал сам, и Силу положил на него, и имя ему дал: Потык. Я помню – необученным юнцом взял я меч, и как прирос он к моей руке. Алешин меч пришел к нему с Востока: не рассказывал ничего Алеша, кроме того, что они его вместе со Святогором добыли. Долго меч был без имени, а как отсек им семнадцатилетний Алеша голову Тугарину-князю, сам и назвал – Туг. Меч Ильи был старый и пришел к нему от варяжских богатырей уже с именем: Скал; Скалушкой его Илья называл. И знали мечи хозяев, и даже у Ильи, Силой не обладавшего, Скалушка его боевой Силой был наделен. Всякое умели мечи. Бывает, почуешь засаду и не знаешь, то ли сам догадался, то ли меч толкнул тебя легонько: замечал я за Потыком такое. Потом – холодели все мечи к бою. Меч Учителя светился в темноте, когда Волхв бывал близок. Но меч богатыря, как и конь его, – тайна, и никому я не расскажу, что в те дни делал Учитель в скиту с моим мечом.

Я часто ездил к матери; по ее лицу я видел, что она считает дни: сколько еще пробуду, с ужасом и бессилием видя, что они убывают; это тоже не прибавляло мне радости.

Илья откровенно скучал, ездил по окрестным лесам, подкрадывался к зверям и улюлюкал; тоскливо вздыхал потом – ну и забава, нечего сказать – дожил. Снег хлопьями падал с дерев от его свиста. Илья качал головой. Съездил в ближнюю деревню, хлебнул хмельного, но что за общество – пахари! Илья томился бездельем.

Алеша исчез на полмесяца, потом вернулся – веселый и озорной, взапуски бегал с конем, играл с собаками, рубился с Ильей на мечах. Жизнь и веселье били в нем через край.

– Девок ездил портить, – вздыхал Илья. – Кровь все играет. Скорей бы, что ли, перебесился.

Но Алеша не хотел перебеситься. Он купался в снегу, будил озорным хохотом всю округу; монахи еле сдерживали улыбку: на Алешу нельзя было сердиться. Моя мать очень боялась, что он начнет захаживать в их скит, где была молоденькая монашка, но она не знала Алешу: его, конечно, не остановили бы чужие обеты, но все похождения он держал в тайне. Монашке ничто не грозило… Если он и ревновал меня к моему новому знанию, то виду не подавал.

Зима кончалась. Снега проседали; солнце жадно съедало их, словно забирало у зимы неведомую Силу. Потом пошли дожди, втоптали в землю белый наст. Ожили лес и поле. Алеша уже ходил босиком, Илья посиживал на солнышке, зевая.

И вот когда земля немного просохла, мы выехали из скита. Накануне я простился с матерью, так что провожал нас только Учитель. С самого утра он молчал, так же молча перекрестил нас на дорогу, не стал смотреть вслед и скрылся в дверях. Мы неспешно поехали прочь.

– А ну, богатыри, – закричал Алеша, – кто скорее! – Пришпорил коня и умчался по дороге в поле; он летел долго, а потом вдруг остановил коня и оглянулся. Мы с Ильей все так же ехали шагом и молчали.

– Словно не на Смородинку едет, а к девкам на гляделки, – проворчал Илья. – Беспутный.

Наш подвиг, застопорившийся было, снова продолжался. По дороге мы не говорили о нем. Илья был сумрачен, а Алеша то и дело отрывался от нас с гиканьем и уносился прочь, исчезая за поворотом: весной Алешу было не удержать. Я старался не думать о предстоящем – предугадать в таких делах ничего невозможно – и размышлял о чем придется. Когда мы стали приближаться к Смородинке, уже почти совсем просохло, а без этого на болотах делать нечего: Смородинка или не Смородинка, а болота оставались болотами, и потерять на них коня никому не хотелось.

Что-то стало неуловимо меняться вокруг. Все было вроде то же – черные ели с ярко-зелеными кончиками молодых побегов, красные почки на деревьях, пушистые сонные комочки на вербах, мокрая дорожная колея, растущая на глазах трава, звон птиц над полями, задиристый их перещелк в лесах, глухо отдающийся в чаще, жуки, сухо бухающиеся в кольчугу, привлеченные отсветами солнца, отражения деревьев в шлемах товарищей – но что-то странно изменилось. Нет, здесь не было ощущения злой Силы, подобно той, что встречала на подъездах к Идолищу Поганому или к Крепости в Таврии. Мы часто переговаривались вполголоса. Сомнений не было – мы въезжали в царство Смородинки. Поля кончились давно. Лес шумел как-то по-особенному. Я бы сказал – осмысленно, так, как он не шумит нигде. Словно от травинки к травинке, от ствола к стволу передавалось: богатыри едут! Эй, Смородинка, слышишь? Та Сила, которую чувствовал я, была Сила изначальная, которой обладала земля до нас, людей, пока мы еще не пришли, Она была не Добра и не зла, но могуча. Когда начинал шуметь лес, казалось – он может поднять нас в воздух вместе с конями и унести куда-то.

– Заметили, богатыри? – сказал Илья тихо. – Ле-шего-то не слышно и не видно.

И в самом деле, никто не звал в лес, никто не мелькал тенью за елями, никто не смеялся тихонько в спину. Лешие остались там, в обычных лесах. В царстве Смородинки им места не было. Тем не менее мы ехали по наезженной дороге, и Смородинка все приближалась – Сила ее прибывала. И вот неожиданно дорога кончилась, и мы оказались на краю небольшой вырубки. Две избы; кто-то работает на крохотном поле. Мы остановились. Вечерело. Предстояло решить, оставаться ли на ночь здесь или, напротив, ехать дальше. М стали совещаться. Пока мы стояли, к нам пошел человек; мы разглядывали его. Белозубый, молодой, о шел нам навстречу, широко улыбаясь.

– Здравствуйте, богатыри, – весело поклонился он нам. – Заходите в дом, отдохните с дороги.

Изба, в которую он нас привел, была чисто выметена. У печи хлопотала ласковая старуха.

– Сейчас за стол, сейчас за стол, – приговаривала она.

– Не можем мы за стол, мать, – сказал с досадой Илья, жадно втягивая в ноздри запах варева.

– Это отчего же?

– А пост у нас, – сказал Илья сумрачно; ему очень хотелось поесть и попить, но он помнил: от людей со Смородинки принимать ничего нельзя.

– Пост? У богатырей-то? – изумился молодой.

– Угу. Вон самый страшный постник. – И Илья кивнул на Алешу. – Всю зиму на коленях перед иконой простоял. На ногах до сих пор мозоли.

– Так хоть воды испейте.

– И воду нам нельзя, мать. С утра выпьем – а дальше ни глоточка. А вот сесть – сяду. – И Илья с кряхтеньем присел на лавку.

Я вышел осмотреться. На крыльце второй избы сушились молодые травы. Я пошел туда: часто можно понять, чем дышит человек, если знать, какие травы он собирает, особенно в такое колдовское весеннее время.

Но тут же на крыльцо выбежала старуха.

– Ни-ни-ни, милый, – закричала она, – там у меня невестка болеет.

– Так, может, полечу?

– Лучше ей уже, милый, лучше.

Я долго бродил по вырубке, прислушивался. Из второго дома никаких звуков не доносилось; есть там кто-то или нет, сказать было трудно. Я походил по окрестному лесу. В глубине стоял старый Перун в человеческий рост, вырезанный грубо и глядящий страшно. Я присмотрелся: подножие идола было залито засохшей кровью. Я потрогал пятна: насколько я разобрал, кровь была птичья, но я мог ошибаться.

В избу я поспел, когда молодой хозяин ужинал, а старуха, подперев щеку, рассказывала:

– Так и живем втроем: сын, невестка да я. Кормимся больше от леса, да кормимся сытно, вкусно, попробуйте-ка!

– Пост, пост, – отмахивался устало Илья, как от пчел.

– А что, правду говорят, что все теперь молятся новому Богу? – полюбопытствовал хозяин.

– Правда, – кивнул Илья.

– Вот и я говорю, – вмешалась старуха, – силен, наверно, Бог-то новый.

– Новые, старые, – уклончиво вздохнул Илья, – все боги.

– Только новому ноги кровью не мажут, – сказал я.

Старуха засмеялась:

– Да я птичку, птичку лесную, милый, малую тварь, а Перуну, может, и приятно!

– Куда путь держите? – спросил вдруг молодой. – От нас дорог никуда больше нет. На одну только Смородинку.

– На Смородинку, на Смородинку, – забормотал Илья. – На Смородинку эту самую и едем.

Старуха охнула. Молодой отложил ложку.

– Не ездите, не ездите, милые, – запричитала старуха. – Сгинете все как есть. Давно туда уже люди не Ходят – и верно делают. Не для людей эта речка.

– Ну а где она, речка-то эта? – допытывался Илья.

– Не знаю и не скажу, милый, – качала головой старуха, – не хочу посылать вас на смерть лихую.

– Значит, сами найдем, – сказал Алеша.

– Вы-то как живете с ней рядом? – спросил я.

– Ой, мы ее не знаем, и она нас не знает. Так, притулились под боком, – отвечала старуха.

– Что же, хотят ехать – пусть едут. Не хотят есть-пить – пусть не едят – не пьют, – сказал хозяин. – Не нам с тобой, мать, богатырей судить. Пора ложиться. Мы с солнышком ложимся, с солнышком встаем.

Легли. Мы в одной избе со старухой, хозяин пошел в другую, сказал: к жене.

Первым караулил Алеша. Я сразу провалился в сон, но еще прежде успел услыхать, как захрапел Илья. Не знаю, скоро ли я проснулся, но только когда открыл глаза, понял, что Алеши в избе не было. Я поднялся. Илья все так же храпел. Старуха дышала ровно. Я вышел на двор. Кони были на месте. Алеши не было. Я обошел избу. Никого. Я – не знаю почему, но только, стараясь ступать тихо, пошел по вырубке. Лес сильно шумел, и в его стоне ничего нельзя было разобрать, кроме монотонно повторявшейся угрозы. Я пошел ко второй избе. Она была темна и еле угадывалась на черной стене леса. Подойдя к ней, я услышал какие-то звуки, но гул леса ничего не давал разобрать. Мне оставалось сделать какой-то один шаг, чтобы дойти до двери, и тут я понял, что не могу двинуться вперед.

В недоумении я отскочил назад: получилось. Я попытался зайти с другой стороны – но все равно на мог перешагнуть какую-то невидимую черту. По привычке я прибег к Силе – но нет, ничего! И тут я внезапно понял, что должен спешить. На наше счастье, выходя из избы, я, как делал это всегда, захватил с собой меч.

Для пробы я повел мечом в сторону двери – руку мою повело; Потык, как и я, не мог преодолеть этой невидимой стены. И тут я возблагодарил Бога за то, что Учитель давал мне последние уроки в скиту. Потык теперь был закален особой Силой – на Смородинку. Я принялся рубить воздух. Вдоль лезвия Потыка слабо обозначилось зеленоватое свечение. Поначалу меч отскакивал от невидимой стены, потом стал увязать в ней, а потом невидимая стена как бы лопнула, и я провалился в проем.

И тут сильнейший удар по голове обрушился на меня; я бы, несомненно, упал, если бы моя Сила за долю мгновения до этого не предупредила; но она предупредила, и я успел дернуться, и удар потерял свою смертельную силу. Я обернулся; от меня убегала тень; я в один прыжок догнал ее и плашмя ударил мечом. Молодой хозяин лежал на земле без сознания, и даже в темноте можно было видеть его белозубый бессмысленный оскал. Я намеревался уже оборвать его загадочную черную жизнь, как вспомнил еще один наказ: людей со Смородинки убивать нельзя. И я оставил его лежать на земле, а сам бросился в избу.

Я, надо полагать, успел вовремя. В темноте я увидел: на полу неподвижно лежал, разметав руки, Алеша, а над ним стояла на коленях женщина и целовала его в губы. Она даже не пошевелилась, когда я влетел в двери. Я схватил ее за волосы; только тогда она очнулась, взвизгнула, стала царапаться и кусаться. Мне не оставалось ничего другого, как только ударить ее ребром ладони под ухо; она обмякла; я отшвырнул ее и бросился к Алеше. Темнота вилась кругом, но было и так ясно, что Алеша лежал замертво. Забывая, где нахожусь, я начал было оживлять его как умел, но быстро спохватился и приложил Потык к его голове. Шли мгновения, стояла полная тишина, лес смолк, слышно было, как где-то неподалеку кричали лягушки. Вдруг Алеша застонал и заворочался, открыл глаза и затих. Потом стал было подниматься, но тут же повалился на бок; его рвало. Я бросился искать ковш, в котором ему поднесли отраву, но ковша не нашел, и тут сообразил: ничто не могло заставить Алешу принять питье в близости Смородинки. Даже женщине не могло это удасться. Женщине… Вот она, главная слабость Алеши!

– Где… она? – хрипло проговорил он.

– Рядом, – сказал я.

Алеша, шатаясь, поднялся, нашел глазами неподвижное тело и неверной рукой на удивление быстрей выхватил свой Туг. Я схватил его за руку.

– Меч! – хрипло и бешено закричал Алеша (я никогда не видел его таким). – Меч!

– На Смородинке нельзя убивать! – крикнул я ответ.

Еще несколько мгновений рука его сопротивлялась, потом обмякла. Алеша подошел к той, которая хотела погубить его, опустился на колени. Я присел рядом.

– Огня!

Я повиновался. Впервые в жизни Алеша что-то приказывал мне, и я впервые почувствовал, каким страшно властным может быть его голос.

Я принес огня. Мерцая, он осветил угол, в которой мы стояли. Женщина, лежавшая перед нами, была редкой красоты. Ресницы ее, казалось, вот-вот дрогнут и она откроет глаза. «Ну нет, глаза она откроет не скоро», – подумал я.

– Спасибо, Добрыня, – сказал Алеша не поднимая головы. – Свяжем ее.

Когда мы вышли из избы, молодой хозяин все eще лежал без чувств. Мы втащили его в дом и тоже связали. Потом неспешно направились к себе. Ночной воздух казался восхитительно свежим после колдовского душного дурмана.

– Где Илья? – вдруг спросил Алеша. Мы посмотрели друг на друга и бегом помчались к нашей избе.

Уже на бегу мы заметили огонек, и я проклял себя за беспечность: я мог быть здесь уже давно, а так Илья, совершенно беззащитный перед Силой Илья…

– Греетесь, богатыри? – вдруг раздался знакомый ворчливый голос.

– Как ты, Илья?!

– Что я? Сплю, вдруг слышу, Добрыня куда-то пошел. Думаю – ладно. Лежу, слушаю. Тут старая ведьма завозилась, я глаз приоткрыл, вижу – ко мне крадется. Не знаю, зачем крадется, почему – нет у меня вашей Силы, а только хряпнул я ее кулаком по башке – и весь разговор. Может, ей любви моей захотелось, старой?

– Здесь многие любви хотят, – сказал Алеша, непроизвольно содрогаясь. – Хорошо, что у тебя сон чуткий.

Оказалось, Алеша пошел разведать, что это за изба с больной хозяйкой. На пороге его уже ждала она сама и, не говоря ни слова, обвила шею руками и стала целовать – вот последнее, что он помнит. Я рассказал про круг, который разрубил мечом. Илья только качал головой.

– Ну, я бы с этой целоваться не стал, – только и сказал он.

Мы связали старуху и понесли ее в избу молодых. – Ваш Бог троицу любит, – буркнул Илья. Пришли мы, как оказалось, вовремя. Молодая хозяйка уже перегрызала веревку на запястье мужа.

– Что, близка ль Смородинка? – спросил Илья, подбочениваясь.

– Близка, – угрюмо сказал хозяин.

– И что – всех вы так принимаете?

– Ничего не знаю, – защищался он. – Вон ваш к моей жене полез, да мне же еще за это по лбу и дали.

– Мало, видно, дали, раз еще наглый такой, – покачал головой Илья. – Или добавить ему, Добрыня?

– Со Смородинки вернусь – убью, – пообещал Алеша сквозь зубы.

– Вернись сначала, – смело отвечал хозяин.

Алеша тяжело задышал, но – сдержался. Остаток ночи мы провели без сна, шагая по поляне и разговаривая.

– А не лезь ко всякой бабе, – с удовольствием поучал Илья. – На избу он пошел посмотреть! Знаю я тебя, жеребца, намяли наконец бока, поделом, поделом!

Алеша досадливо отмахивался.

Когда рассвело, мы отправились в путь. Хозяева наши уже, не скрываясь, копошились в избе: веревки были развязаны, нас эти люди не боялись. Я поглядывал: на Алешу: он играл желваками и думал вовсе не о Смородинке, которая предстанет перед нами, быть может, уже сегодня. Я не стал мешать ему переживать случившееся.

От вырубки в чащу тянулась едва нахоженная тропа, да и та быстро исчезла. Болотистая мшистая земля чавкала под копытами наших коней; я оглянулся – за нами тянулся след глубоких ямок, которые были уже заполнены водой. Илья ехал впереди: как ни таинственна была Смородинка, а путь к ней вел через болота, и нрав болот Илья знал лучше всех. Я замыкал наш короткий строй. Лес стоял полумертвый, еловый, черный, с голубовато-седыми лишайниками на ветвях, со страшно раззявленными дуплами, расщепленными и полурассыпавшимися стволами. Мох пышно разросся вокруг. Верхушки елей были еще живыми и заслоняли от нас небо. Птицы тем не менее пощелкивали и посвистывали и в этом тяжелом лесу, но видно их не было, и они словно перекликались: едут, едут, свистни дальним! И дальним свистели…

Так ехали мы, покуда солнце не наполнило теплом эти еловые палаты. От земли стало парить; сделалось невыносимо душно. Мы остановились передохнуть, посидели на стволе поваленного трухлявого дерева и поехали дальше.

Я думал о том, что приходило на ум постоянно: о чем спросить Смородинку, если мы доберемся до нее. Если доберемся! Учитель вот еле ушел отсюда. Если станет радостно, конец близок, говорил он.

– Тебе не радостно, Илья? – спросил я.

– Что? Ра… А, ты про это. Помалкивай лучше, – буркнул Илья в ответ.

Алеша хмыкнул.

Нет, радостно нам не было. Лес говорил: уходи, уходи. Блики солнца, падавшие на мох и золотившие его, плясали в глазах, потому что ветер снова завелся, и вершины деревьев раскачивались; плясали и блики.

Вдруг Илья поднял руку и остановился. За гулом ветра было не слышно, шепнул он что-то или нет, я почувствовал какое-то шевеление слева – и вдруг словно мое сердце схватилось камнем.

Прямо на нас из чащи шел Волхв.

Мы поворотили коней, выхватили мечи и изготовились к бою, и тут неведомая Сила сковала нас, и мы не могли сдвинуться с места. Единственное, что я слышал, – это свое тяжелое дыхание.

Волхв шел прямо на нас, неторопливо, со своей всегдашней усмешечкой, совсем маленький в лесу. Борода и волосы его развевались на ветру. Черные глаза глядели сквозь нас. Волхв думал о чем-то своем, не очень-то и обращая на нас внимания.

– Добрыня, – услышал я стон Ильи, – сделай же что-нибудь!

Но с таким же успехом он мог кричать камню.

Волна ужаса наплывала на меня; было лучше умереть, но только не видеть, как Волхв неспешно движется к нам. Лицо его было по-прежнему спокойно; вот до него осталось каких-то шагов десять; я молил Силу: раскуй меня, но я словно действительно стал камнем, и спасения не было. Кони тоже стояли не шевелясь, хотя я, несомненно, разодрал своему Несею бока в кровь.

Волхв надвигался, все такой же сосредоточенный. «Да скажи хоть ты что-нибудь!» – крикнул я ему про себя. Но его худое лицо было совсем безмятежно, и вот он уже перед нами, на расстоянии вытянутой руки. «Сейчас все будет кончено», – вертелось у меня в голове, и невероятное отвращение от того, что сейчас его руки коснутся меня, охватило все мое существо, но только Волхв подошел вплотную и прошел сквозь меня.

Тут словно что-то лопнуло, и никакая Сила больше не сковывала нас, и мы с гиканьем поворотили коней, едва не погубив друг друга, и устремились за ним, и принялись рубить, но наши мечи звенели, сталкиваясь, и только тут мы поняли, что рубим тень, что это насланный Смородинкой призрак Волхва, который так же безопасен, как трухлявое дерево…

Мы остановились, задыхаясь, и глядели друг на друга. Я был мокр с головы до ног от пота. Илья едва дышал, широко раскрыв рот. Лицо Алеши покраснело, словно натертое свеклой, Не сговариваясь, мы спешились и опустились на землю.

– Вот привел, вот привел, – бормотал Илья.

– Когда он прошел сквозь меня, я думал, кончусь, – сказал Алеша с тенью усмешки.

– То есть как это сквозь тебя? – возмутился Илья. – Сквозь меня он шел.

– А мне казалось, что сквозь меня, – сказал я тихо.

– Вот оно что, – протянул Илья. И добавил шепотом, помедлив: – Значит, уж знает она… – И кивнул туда, где, по нашим расчетам, была Смородинка. – Готовится… А может, это уже и ответ был? – сказал он через некоторое время с надеждой. – Куда Волхв-то пошел? На Восток?

– Не ответ это был, Илья, не ответ, – сказал Алеша досадливо.

Мы двинулись дальше.

Илья медленно выбирал путь, едва угадывая, где твердь. Неожиданно он гадливо сказал:

– Полюбуйтесь-ка!

В низине, с еле слышным из-за ветра шорохом, сплетались в брачный клубок полосатые жирные гадюки. «Веселый будет ночлег», – подумал я мельком. Я не сомневался, что ночевать нам предстоит где-то в этом лесу.

И тут вскрикнул Алеша.

Волхв шел на нас на этот раз справа, с востока. Снова Сила сковала нас, и снова он проходил сквозь нас, и снова было жутко, хотя и не так, как перед этим.

Когда Волхв появился в третий раз, Илья досадливо сплюнул, хотя и был скован Силой:

– Ходит и ходит! Хоть бы князь Владимир вышел, что ли!

Больше Волхв – или, вернее, его призрак, насланный Смородинкой, не появлялся. И так было ясно: она ждала.

Вечерело.

– Нет, богатыри, – сказал наконец Илья. – Я ничего не могу разобрать, где здесь болото, где что. Надо ночевать.

Развели огонь. Стало немного легче. Тоска и страх, нагнанные Смородинкой, были ослаблены огнем.

– На Восток бежал Волхв, на Восток, – убежденно говорил Илья.

– А на Востоке его искать – охо-хо…

– Может, он в одном дне пути отсюда прячется, – угрюмо говорил Алеша, который никак не мог оправиться от прошлой ночи. – В деревне обычной. А ты его на Восток отправляешь.

Алеша был прав. Я не удивился бы, если б узнал, что Волхв прячется в Киеве в княжеском дворце, где мы провели два месяца.

– Вот увидел я призрак этого нетопыря, – говорил Илья, – а он так же мерзок, как и сам Волхв…

Внезапно лицо его изменилось, он сжал голову руками и замычал.

– Илья, ты что?! – бросился к нему Алеша.

Но Илья только мотал головой.

– Уеду, сейчас уеду, только отпусти! – заговорил он.

Алеша быстро оглянулся на меня. По его виду я понял, что он пустил в дело Силу, но она не помогала. И снова, как и прошлой ночью, я вытащил Потык и приложил его ко лбу Ильи. Илья затих.

– Голоса, Добрыня… – пробормотал он. – Голоса. Такое говорят… Потык ярко светился зеленым огнем. И тут я услышал Учителя, словно он стоял рядом: «Беги, Добрыня. Радость пришла».

Затравленно я обернулся. Конечно, никакого Учителя не было рядом. И тут со мной заговорили другие голоса. Они поминали самые отвратные мои грехи и проступки так, словно это говорили бесы. Потом их голоса слились в одно жужжание, от которого раскалывалась голова. Кто-то тыкался мне в руку; превозмогая себя, я повернулся: Алеша стоял на коленях и тыкался головой в мой меч…

Я видел разное. Прошел через многое страшное и постыдное. Но хуже той ночи – когда мы по очереди прикладывались, мыча, к светящемуся лезвию Потыка, понимая, что, пока ты отдыхаешь, товарищи мучаются, и поэтому сокращали свой отдых – не было, наверное, ничего; это было страшнее даже той поры, когда меня пытали в подземельях Волхва у Идолища Поганого. В минуты облегчения, когда мой лоб лежал на мече, я был совершенно уверен, что к рассвету мы все сойдем с ума. Я помню эту ночь кусками. То гаснущий, то разгорающийся костер. Илья, на четвереньках ползущий в сторону. Алеша, катающийся по земле. Мои собственные стоны… Но мы не сошли с ума; с рассветом голоса нас отпустили. Мы провалились в сон, если только можно назвать это забытье сном. Впервые за все годы странствий никто даже не остался на страже.

Меня разбудил Илья. Лицо его было серо.

– Вот что, Добрыня. Скажет тебе Смородинка что-то или не скажет, найдем мы ее сегодня или нет, но только сегодня ночью ноги нашей не должно быть в этом лесу.

– Да, – сказал я, с трудом поднимаясь. – Лучше один живой Волхв, чем три безумных богатыря.

Молча мы отправились дальше. Ветер все так же свистел в кронах елей, которые насмешливо перешептывались, не глядя на нас. Солнце посылало стрелы сквозь ветки, но не могло нас приободрить. Синее теплое небо едва виднелось за лесом, но всевластная Сила Смородинки ощущалась кругом. Сколько нам еще ехать вперед, думал я; скоро уже надо будет поворачивать, потому что второй такой ночи нам не вынести. Мы с Алешей точно пропадем, потому что из-за нашей Силы Смородинка будет мучить нас только сильнее, и Илье придется везти назад двоих безумцев. Пропади пропадом этот поиск Волхва, думалось мне. Впрочем, думать я едва мог: все окружающее было смутно, и мыслил я словно сквозь сон.

Вскоре мы встретили всадника, седого и сутулого; 3 Волхв был всего лишь призраком, этот же пока полупризрак, пленник Смородинки, один из тех, кто не сумел вернуться. Он поворотил коня, молча пристроился вслед и стал сопровождать нас. Мы едва посмотрели на него и ехали дальше не оборачиваясь.

Внезапно в окружающем произошла перемена: ели исчезли, пошел густой ольшаник, сквозь который наши кони едва продирались. Я почувствовал: наш провожатый отставал. Впереди просинело небо; еще несколько мгновений – и мы оказались на невысоком берегу речки. Смородинка.