Текст книги "Богатырские хроники. Театрология"

Автор книги: Константин Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

Внезапно я услышал мягкие шаги.

– Тревога! – закричал я.

Илья и Алеша вскочили на ноги. Долго мы сидели во мгле, но не слышали решительно ничего.

Они уснули. Я вглядывался в темноту, как мог, напрягал свою Силу, но ее побивала здешняя. Зачем мы отважились на этот подвиг, спрашивал я себя, не было ли это самонадеянностью? И вдруг под окнами моего дома в Киеве теперь слышны такие же шаги? Чем смогут они защититься? Чан с ядовитым отваром? Женщина лечит лучше, чем мужчина, но отбить удар мужчины она не может. Шаги.

– Тревога! – снова закричал я.

Посидев во мгле некоторое время, Илья широко зевнул и сказал:

– Метится тебе что-то, Добрыня. Может, это твоя Сила шагает.

– Давай я постерегу, – предложил Алеша.

Я плохо спал, сны были тяжелые – какая-то опасность дому. Я чувствую ее, но не могу двинуться с места, а мать и Маринка – спят.

Алеша будил нас трижды. Ему тоже слышались шаги. Пожалуй, я никогда не видел его таким встревоженным. Когда на стражу заступил Илья, Алеша наклонился ко мне и сказал:

– Нам лучше не спать. И вообще – больше ни одной ночи здесь.

Я кивнул, но почти тут же заснул, как если бы сон накрыл меня неожиданно с головой. Я спал, наверно, довольно долго, а потом стал стонать и метаться: Учитель и Маринка склонялись надо мной и кричали: «Добрыня! Добрыня!» С невероятным трудом я проснулся. Первое, что я увидел, – мечущегося во сне Алешу, второе– спокойно спящего Илью, третье – полчище всадников, неслышно двигавшихся на нас с востока в предрассветной мгле.

– На коней! На коней! – закричал я, хватаясь за меч.

Алеша тут же вскочил и в мгновение ока все понял. Мы подхватили Илью и бросились к коням. Всадники, поняв, что их план удался не вполне, пришпорили коней и понеслись во весь опор. Мы едва успели вскочить в седла.

– На запад! – крикнул я, и мы понеслись на сизое небо.

– Давайте драться! – закричал Илья.

– Их сотня! – крикнул Алеша. – Прочь отсюда!

Сзади засвистели стрелы. Неожиданно боль пронзила мою ногу, но это была странная рана: я стал терять сознание.

– Скачите, – успел проговорить я. – Отравленная стрела.

Последнее, что я помню, – Илья и Алеша поддерживают меня с боков, а я валюсь в темноту.

Глава двадцать первая

Темнота. Кромешная темнота. Я вытягиваю руку перед собой – и не вижу ее. Я подношу пальцы к глазам – и не вижу их. Может быть, меня ослепили? Да: спящий Илья, бегство, стрела, яд. Я моргаю. Я не знаю, что это такое – темнота или слепота.

Я ползу и натыкаюсь на стену. Я поднимаюсь и иду по стене. Я понимаю, что я – в крохотной каменной каморке. Я нащупываю дверь. Я приникаю к ней и, наконец, в щели вижу слабый намек на отблеск мерцающего факела. Я не ослеп – и это хорошо.

Я ощупываю себя. Все исчезло – и меч, и лук с колчаном, и кинжал, и даже кольчуга. Нога перебинтована, но это пустяковая рана, кость не задета, в обычных боях бывает и похуже. Я – пленник Идолища.

Где Алеша с Ильей? Удалось ли им скрыться? Или они лежат где-то рядом?

Страх наплывает на меня. Я перестаю ощущать себя. Тело мое движется, я могу поднести руку к губам, но не чувствую своего «я». Голова моя пуста. Кто я? Я Добрыня. Я еще помню это, но, может быть, скоро забуду. Я кусаю руку до крови, но это словно не я, Я чувствую боль, но я уже почти вышел из своего тела, растворился во тьме, исчез. А тело осталось. Я схожу с ума.

Я опускаюсь на колени и молюсь. Я молюсь долго. Мне становится легче. Тогда я сажусь и начинаю пробовать окружающее своей Силой. Я чувствую зло.

Я решительно неспособен сказать, сколько времени я провожу так. Иногда я сплю. Когда я не сплю, то молюсь или пытаюсь проникнуть во все, что делается за стенами моей каменной клетки. Меня мучают голод и жажда. Наверно, я скоро умру. Нет, говорю я себе. Не уподобляйся слабым, теряющим голову. Если бы тебя хотели убить, тебя бы давно уже убили. Тебя даже перевязали. Ты нужен им живой.

Судя по силе моей жажды, прошло два дня. Потом я слышу шаги за дверью. Дверь растворяется. Факелы невыносимо ярки, я закрываю глаза, но слезы текут из-под сомкнутых век. Я сижу, смежив веки. В мою клетку вошел кто-то. Привыкая к свету, я приоткрываю глаза и тут же от невыносимой боли закрываю их снова.

– Богатырь плачет? – слышу я насмешливый голос.

Мне трудно говорить от жажды. Я молчу.

– Так все-таки русские богатыри плачут?

Я думаю и потом бормочу:

– Богатыри не только плачут, но и умирают. Воды.

– Только когда ты скажешь мне кое-что.

Я молчу.

– С чего вам взбрело в голову отправиться к Идолищу?

Я немного приоткрываю глаза. Мне больно, слезы все еще льются, но я могу видеть.

Передо мной стоит человек невысокого роста, щуплый, смуглый, чернобородый, скованный в движениях; седина посверкивает в волосах и бороде. Темные маленькие глаза прожигают меня насквозь. Нос с горбинкой похож на клюв стервятника. Длинные пальцы пошевеливаются на груди. Я чувствую неимоверную тоску. Мое сердце сжимается.

Волхв.

Я закрываю глаза и собираю всю свою Силу. Я молюсь.

– Отвечай мне, Добрыня. Ответишь – получишь воду.

Я открываю глаза:

– Сначала вода, Волхв.

– Вот как. Ты узнал меня. Хорошо, я не собираюсь таиться. Вот мы и встретились, Добрыня.

Тишина. Только потрескивают факелы.

– Мы уже встречались, Волхв.

– Ну да – тогда, в Киеве. Тогда ты чуть не упал в обморок. Ты повзрослел, Добрыня.

– Мы встречались еще несколько раз.

– Ну да, ну да. Это когда ты дрался против моих слуг. И несколько раз тебе удалось победить. Ты не будешь возражать, что теперь пришел мой черед победить? Ведь Никита учил тебя быть справедливым.

– Только Бог знает, чей черед пришел.

– Что меня привлекает в вас, богатырях, – это наглость. Ты говоришь мне это сейчас, когда достаточно одного моего движения – и тебе отрежут руки и ноги, превратят в обрубок.

– Может, это переполнит чашу Его терпения, и ты умрешь.

– Ты нагл и самонадеян. Не думай, что ты смутишь меня этим. Я пришел поговорить с тобой о твоем прошлом.

– Сначала воды.

– Вот она.

Появляется человек с ковшом. Я нюхаю воду отталкиваю ковш.

– Я сказал, что мне нужна вода, а не зелье.

– Другого не будет.

– Тогда я умру.

– Ты не умрешь, – смеется Волхв, – ты еще будешь жить какое-то время… Напоите его.

Меня держат и вливают сквозь стиснутые зубы зелье. Я держусь за свою Силу. Даже в дурмане я не должен говорить.

Я как бы пробуждаюсь. Я был в забытье. Передо мной по-прежнему стоит Волхв.

– Вот ты и поговорил со мной, Добрыня. Ты рассказал мне все. Ты рассказал мне про князя Владимира и про Святополка. Ты рассказал мне, как Никита натаскивал тебя на меня. Ты рассказал, как ты убивал моих слуг. Ты действительно был хитроумен со Змеем.

Ты рассказал, что ты знаешь про Идолище. Теперь ты мне больше не нужен. Умри от жажды.

Волхв уходит. Подземелье – а это подземелье – погружается в темноту.

Я не умру от жажды. Я нужен Волхву. Я не сказал ему ничего, даже когда был в дурмане. Я это знаю. Я усмехаюсь. Зато я узнал две вещи. Волхв действительно печется о Святополке, и он ничего не знает про Крепость. Пригодится ли мне это?

Я чувствую и другое. Моя Сила возросла в этом вместилище зла. Мне помогает Бог.

Я провожу в темноте еще около двух дней. Я очень слаб. У меня кружится голова. Я часто проваливаюсь в забытье. Может быть, Волхв чего-то не рассчитает и я действительно умру от жажды. Но я не умираю от жажды. Волхв появляется:

– Ты еще не умер, богатырь?

– Ты же уже узнал все, что тебе было нужно. Или тебе нужен мой каменный мешок для другого пленика? Подожди, я скоро умру.

– Зачем же умирать. Я еще поговорю с тобой. Дать тебе воды?

– Ты очень заботлив, Волхв.

Мне подносят ковш. Это чистая вода. Но я не успеваю выпить его весь. Что ж, думаю я, этого мне хватит еще на день. Я подмигиваю Волхву:

– Что, когда богатыри пьют дурман, они молчат?

Волхв спокойно говорит:

– Илья говорил. И Алеша говорил. Ты молчал. Но ты особый богатырь. Такого мог воспитать только Никита.

Я не уверен, что он лжет про Илью и про Алешу. Может быть, они и схвачены. Даже наверное. Но сейчас я должен думать о другом.

– Давай поговорим, Добрыня. Ты понимаешь, что твоя жизнь и жизнь твоих друзей зависит от тебя. Конечно, ты скажешь, что не поверишь моим обещаниям, и будешь прав. Но все равно я – твоя последняя надежда. Из этих подземелий тебе без меня не выйти.

– Это подземелья под курганом, на котором стоит Идолище?

– Что ж – ты умен. Да.

– И построены они людьми с Востока.

– Да. Больше никто не сумел бы построить их так.

– И чтобы даже входа не было заметно со стороны. Возьми меня в следующий раз на Восток, Волхв.

– Только в клетке, Добрыня. Тебе верить нельзя.

– Когда Идолище развернули на северо-запад?

– Недавно. Уже при мне.

– А остальные Оплоты? Они тоже развернуты теперь на Русскую землю?

Волхв нахмурился:

– Значит, уже Никита знал про Оплоты? У кого-то слишком длинный язык. Интересно, у кого?

– Нет ничего тайного, что бы не сделалось явным, Волхв.

– Вопрос в том – явным для кого? Ты начинаешь пугать меня своей осведомленностью, Добрыня.

– Явным для всех, Волхв. А что я пугаю тебя – спасибо.

– Впрочем, что это я увлекся любезностями. Теперь – отвечай. И помни, я узнаю, когда ты будешь лгать.

– Я не мальчик, Волхв. Это я знаю.

– Где сейчас Никита?

– Там, где он исполняет свой нынешний подвиг.

– Что князь Владимир намерен делать со Святополком?

– Когда находят змею в доме, об этом не трубят на всех углах.

– Почему вы поехали на Идолище?

– Потому что Оплоты смотрят на северо-запад.

– Нет, так не пойдет. Ты расскажешь мне всю свою жизнь от начала и до конца, ничего не упуская. Вот тогда мне будет интересно, и я смогу тебя отпустить. Я люблю отпускать богатырей. Возможно, Никита рассказывал тебе про Рогожку.

– Никита рассказывал мне про Рогожку. Но жизнь свою я расскажу кому-нибудь другому. Давай и я спрошу тебя. Что ты задумал на Русской земле? Почему ты не знаешь ни сна, ни отдыха? Ради чего трудишься, Волхв?

– Ты смел, богатырь, – смеется Волхв. – Но я ни чего не расскажу тебе. Вдруг нас кто-нибудь услышит? И потом, ты хоть обладаешь и невеликой Силой, но как знать, что ты можешь?

– Ты зря связался со Святополком, Волхв. Святополк – хорь. И у него написано несчастье на лбу.

– Несчастье? – смеется Волхв. – Ты правильно читаешь. Но это несчастье придет тогда, когда я сам этого захочу. А в общем, будь ты проклят, живучее семя! – И он бьет меня сапогом в лицо.

Меня пытают.

Отче наш иже еси на небесех и остави нам долги наши якоже и мы оставляем должником нашим и не введи нас во искушение но избави нас от лукавого верую во единого Бога Отца Вседержителя Творца небу и земли видимым же всем и невидимым и во единого Господа Иисуса Христа Сына Божия единородного нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с небес распят за нас при Понтийском Пилате и страдавши и погребен а-а-а.

Я лежу на спине. Я уже почти не страдаю. Темно. Скоро все кончится. Я не могу двинуть рукой. Факелы. Волхв. Опять? Я не хочу этого.

– Теперь ты знаешь, как пытаю я. Но это последнее, что ты узнаешь. А птицы, которые склюют тебя, не сумеют рассказать даже о твоих муках. Но я позабочусь, чтобы об этом узнали, не беспокойся.

– Оплоты… Остальные – тоже… смотрят на Русскую землю? – бормочу я, и, как ни странно, Волхв меня понимает.

– Ну, это уж слишком, – говорит Волхв с некоторым удивлением, – Надеюсь, больше у Никиты учеников не было!.. Умирай медленней, Добрыня… Никитич.

Темнота. Ти-ши-на.

Ты ставишь на ночь чан с ядовитым отваром над дверью. Ты бережешься от Волхва. Ты не называешь его имя. Я вижу твои руки. И я вижу твое лицо. Я недолго смотрел на него и больше никогда не увижу. Только в жизни вечной – но будут ли там лица? Твоих рук там, наверное, не будет. Мать глядит на икону. Мать бродит по дому. Вас двое там. Вы ждете. Вы не дождетесь. Что будет с вами? Сила, Сила моя, скажи мне, что будет с ними? Да где ты вообще, моя Сила? Боль – скоро ли ты оставишь меня? Я не сопротивляюсь больше. Прощайте. Я не хочу умирать медленно.

Звон мечей. Это архангелы бьются с бесами. Я в преисподней. Нет. Это не архангелы. Я слышу только чужую речь. Стоны. Я не в преисподней. Я все еще в своей каменной клетке. Бой продолжается. Кто-то распахивает дверь, и факелы ослепляют меня, а я по-прежнему не могу шевельнуть рукой.

Глава двадцать вторая

Не буду подробно описывать, как меня вынесли наверх, как я слушал язык степняков и в полубреду плохо понимал его; не буду описывать, как поразили меня звезды на ночном небе и свежий ветер и как мне показалось, будто я уже в раю. Кто-то суетился около меня и вливал мне в рот отвар и смазывал чем-то жгучим мои раны; рядом еще шел бой, а я уже проваливался в забытье.

Сон мой был неспокоен, но я не мог пробудиться до самого рассвета, и первое, что я увидел, очнувшись, было лицо Властителя Крепости.

– Как только я получил вести от тебя, я немедленно снарядил отряд к Идолищу, – сказал он. – Опоздай я на ночь – и я тебя бы уже не застал, а даже Крепость не умеет воскрешать мертвых.

Я огляделся и узнал курган, в тени которого я лежал. Идолища на нем уже не было.

– Да, Идолища больше нет. Сейчас я послал своих людей искать дрова. Мы сложим костер и расколем Идолище на куски. Больше его не будет.

– Я твой должник, Властитель Крепости…

– Ты идешь по следам Волхва. Крепость помогает тебе.

– Со мной были еще два богатыря…

– Мы никого не нашли больше. А спросить некого. – Он усмехнулся.

– Волхв ушел?

– Хотел бы я знать как. Когда мы окружили курган, ни одна мышь не могла проскользнуть.

– Он мог почувствовать вас заранее…

– Или из подземелий был еще один ход, который мы не нашли… Я понимаю, что ты страдаешь от ран, Добрыня Никитич. Но я не могу отсутствовать в Крепости долго. Я пускаюсь в путь сейчас. Поэтому, как тебе ни трудно, мы должны поговорить. – Он смотрел на меня испытующе. Как много я мог ему рассказать? – Глотни вот этого.

– Властитель Крепости, мы – союзники, покуда жив Волхв?

– Да.

– Я расскажу тебе суть того, что я знаю. Волхв говорил со мной до того, как меня стали пытать. Он поставил на Святополка. Он готовится к удару. Называет срок – через три года. Но теперь, когда Идолище повержено, – не знаю. Как только он покорит Русскую землю, он обратится на ее соседей. Он ненасытен, и его не остановить. Он часто бывает на Востоке. Он связует воедино цепь Оплотов…

Лицо Властителя Крепости осталось бесстрастным, и он произнес:

– Ты опасный союзник, Добрыня Никитич. Ты знаешь гораздо больше, чем полагается. Даже богатырю.

– …но цепь Оплотов так и не связана. Связать ее – вот цель Волхва. Русская земля в его планах – только первый престол, который он завоюет. Его цель – стать Государем Оплотов.

– Поэтому Крепость и пришла тебе на помощь. Мы давно знали о том, что Волхв облюбовал Идолище, как… раз ты все равно знаешь – то что ж… как опорный Оплот. И мы давно подумывали прийти сюда. Когда Волхв был бы здесь. Но он ускользнул. Наша цель не достигнута. Мы будем идти по следу дальше. Тебе незачем знать наши пути. Но если ты опять передашь мне: «Добрыня ждет!» – может быть, нам повезет больше…

– Властитель Крепости, я не прошу поверить мне тайну Оплотов. Но Волхв и Оплоты едва ли разделимы…

– Я думаю, ты знаешь все, что тебе нужно знать. Оплоты древни, и наследуют тайны прошлого, пришедшие с Востока. Откуда – тебе знать не полагается. Всегда были люди, мечтавшие связать Оплоты воедино и править миром. Пока стоит Крепость, этому не бывать. Сила каждого Оплота велика. Волхв знает это. Вот, пожалуй, и все.

– Нет ли у него своего Оплота?

– Нет, – покачал головой Властитель Крепости. – Волхв слишком нетерпелив и своеволен. Чтобы стать Владыкой Оплота, – каким был Актар, который, к несчастью, умер, не сказав ничего, – нужно пройти долгую жизнь послушания. Волхв же не хочет и не хотел повиноваться никому.

– Какие Оплоты он посещает?

– Тебе этого знать не нужно. Все равно в ближайшие годы ты не уедешь с Русской земли.

«Он прав», – подумал я.

– Что ты намерен делать со Святополком?

– Я постараюсь в очередной раз убедить князя Владимира. Но он не послушает меня.

– Это глупо звучит, богатырь. Но это твое дело. Наше дело – Волхв. Занимайся Русской землей сам… Мне пора. Прощай. Мои люди позаботятся о тебе.

– Прощай, Властитель Крепости. Нам еще долго нужно будет прислушиваться к шагам друг друга.

Он кивнул, сел на коня и поехал прочь. Потом он приостановился и крикнул мне:

– И все-таки на твоем месте я бы остановил Святополка. Он любит охоту, а кабаны бывают опасны. – И он пришпорил коня и свистнул свите, и вот они уже стремительно помчались на запад, в сторону Крепости…

Я провел близ кургана несколько дней. Раны мои быстро заживали, хотя мне и не нравилось, что врачуют меня Силой зла. Я добился, чтобы люди Крепости отыскали мои доспехи; даже мой меч, который выбирал Учитель, и тот нашелся. Вот только Рогожка погиб. Порвалась еще одна нить, связующая меня с прошлым… Мне не дали обойти подземелья под курганом: Крепость разрушила Идолище, но тайны Оплотов оставались тайной Оплотов… Под самим Идолищем развели громадный костер, и он взорвался с оглушительным грохотом. Камни полетели в стороны, и Сила стала стремительно слабнуть… Я стал вольнее дышать. Люди Крепости были заняты день и ночь. Они разрушали подземелья.

Через несколько дней мы тронулись в дорогу. Мне предлагали задержаться здесь под охраной отряда степняков, но я предпочел, хотя и был слаб, немедленно направиться в Русскую землю. Отряд проводил меня до северной границы степей, а дальше, пусть и слабый, но я поехал сам.

Я не мог ехать так быстро, как обычно езжу, когда спешу. Мне дали хорошего коня, но я еще не годился для скачки. Я не мог и послать весть о себе вперед: люди Волхва могли перехватить меня на полдороге, а я сейчас вряд ли справился бы с ними. По дороге я Узнал, что Илья с Алешей благополучно выбрались из нашего подвига: несколько недель назад они промчались на север, сумрачные и замкнувшие уста. Все было понятно. Мои товарищи думали, что я мертв. Я уже не думал о князе Владимире и Святополке; я представлял, какое горе запечатало теперь мой дом; в сущности, я знал все это еще в подземелье Идолища, но теперь боль рвала мне сердце. Я напрягал Силу: «Я жив, я жив, услышьте меня! Увидьте мое лицо в воде!» Долгое время я не слышал ответа. Когда до Киева оставалось дня три пути, до меня стали доходить первые отголоски дома: горе, горе, горе. Но – при этом – было в этом горе какое-то сомнение: я понял, что меня, наверно, все-таки услышали. Однако по мере того как я приближался к Киеву, отголоски дома становились все страннее: мой голос доходил, я был в этом уверен, но – горе, горе, горе, непоправимое горе – слышал я. Наконец, измученный сердечной болью, еле держащийся в седле, с ноющими и начавшими кровоточить ранами, я въехал в Киев.

Люди шарахались от меня, а потом, поняв, что я не бесплотный дух, бежали вслед. У дурных вестей длинные ноги и громкие голоса, подумал я горько.

До нашего дома оставалось еще несколько улиц, но внезапно я увидел, как навстречу мне медленно идет моя мать. Она увидела меня прежде, чем я увидел ее. Она шла все так же медленно, словно слабея с каждым шагом. Я соскочил с коня и, преодолевая боль, побежал навстречу. Мать остановилась, не вытирая слез.

– Маринка умерла, – сказала она.

Глава двадцать третья

Весть о моей смерти принес Алеша. Илья не отважился ступить на порог моего дома. Алеша рассказал: Добрыню ранили отравленной стрелой, и он упал с коня. Когда они отбили тело – Илья как бешеный бился со степняками, а Алеша поднимал меня в седло, – я был мертв, кровь не текла по жилам, глаза мои безжизненно смотрели в ночное небо; я начал стремительно холодеть. Тут под Алешей убили коня, и они еле ушли одноконь; мое тело пришлось оставить. Алеша стоял на коленях в нашей горнице, когда рассказывал это, и смотрел в пол.

Мать сидела, словно неживая, она не помнила сколько; Алеша все стоял на коленях, потупив голову. Когда она пришла в себя, Маринки не было в комнате. С плачем мать пошла искать ее. Маринка была в сенях.

Она опрокинула на себя тот самый чан, который стоял на притолоке для слуг зла. Она не могла этого сделать случайно. Она умерла не сразу и успела сложить из мокрых ядовитых трав на полу буквы: «д» и «о».

Мать решила похоронить ее и на следующую ночь тоже уйти. Однако ей приснился я – стонущий от боли, но живой. Она проснулась и бросилась ворожить. Несколько дней ничего не выходило. Потом вода сказала: жив.

Мать верила и не верила. Она положила себе срок: три года. За несколько дней до моего появления она услыхала мой голос и потом слышала его все явственней и явственней.

Я слег. Я не мог видеть ни Алеши, ни Ильи, ни княжеских нарочных. Так прошло несколько недель. Потом однажды я проснулся и пошел на кладбище. После этого я говорил с Маринкой каждую ночь во сне и говорю до сих пор. Это не простые сны. Я знаю, она – рядом, хотя разговоры наши невнятны, путаны и обычно не о том, как это бывает всегда, когда говоришь во сне с единственными для тебя людьми.

Я пошел на Днепр, разделся и наклонился над водой. Тонкие пыточные шрамы пересекали мое тело, которое Уже больше не выглядело молодым. Я не мог разглядеть в Днепре мою душу; только Бог видит ее, и только Он один знает, что в те дни я сам умер наполовину.

С реки я отправился в княжеский дворец. Лицо мое было, может быть, и бесстрастно, но глаза, как видно, были нехороши, потому что все отворачивались от меня. Даже князь Владимир отвел взор, чего ранее никогда не бывало.

Он обнял меня и сказал:

– Все-таки ты жив, Добрыня.

Невероятные горечь и гнев охватили меня от этих слов, и я заговорил с князем так, как никогда не говорил до этого:

– Великий князь, несколько лет мы не говорили ни о чем существенном. Я, Добрыня, ученик Никиты, прошел подземелья Волхва, имя которого боятся про износить на Руси, и сам Волхв пытал меня. И я скажу тебе: страшная измена свила себе гнездо в твоем дворце. Ты всегда отмахивался от разговоров о Святополке и по-прежнему видишь в нем преемника. Я не перечил бы тебе, если бы речь шла только о твоей жизни, хотя и она в опасности. Но Святополк несет погибель всей Русской земле, и следующим государем после него может стать Волхв, имя которого боятся произносить на Руси. Дай мне сказать, не пугай меня своим гневом! После пыток Волхва твой гнев для меня смешон, князь! Ты крестил Русь, ты принес нам свет из Царьграда, и теперь ты своими руками губишь нас!

– Смерд! Как смеешь ты говорить так с великим князем киевским! Я здесь хозяин, я хозяин Русской земли, я хозяин в своем доме! Святополк верен мне!

Тут страшная догадка забрезжила в моей голове, и я рассмеялся:

– Ты хозяин Русской земли? Да хозяин ли ты над собой? Не сама ли Сила Волхва прокралась в твой дом и одурманила тебя?

– Я закую тебя в кандалы!!

– Я раскую эти кандалы своей Силой! Больше не сидеть мне на твоих пирах, больше не слушать твоих приказов, и тебе больше не видеть меня! Не бывать больше моей ноге на княжеском дворе, не ехать мне рядом с твоей дружиной! Ни слова не скажу я тебе впредь и не появлюсь на глазах твоих! Прозорливые люди говорят: да будет казнен Святополк, как ядовитая змея, но ты не слушаешь никого! Все шепчутся об одном, только ты глух! Я схожу с твоего пути! Я больше не твой богатырь! Злая Сила завладела твоим разумом, и не мне спасать тебя! Вон ухожу я из отравленного места! И, князь Владимир, последнее скажу тебе: проклятие лежит на тебе и на твоем семени.

Я шел по коридорам дворца; люди шарахались от меня. Давно ли я вошел в эти стены застенчивым мечтательным юнцом – и вот я ухожу из них по своей воле, чтобы больше никогда не вернуться. Кто-то, задыхаясь, догнал меня:

– Добрыня, ты не узнал меня? Это я, Данила! Великий князь в страшном гневе на тебя! Я поворотился и против своей воли надменно сказал:

– В этом дворце больше нет великого князя. Здесь есть только безумный старик.

И с этими словами я пошел прочь, и никто не остановил меня, и великий князь киевский Владимир так и не решился заковать меня в кандалы.

Размашистым шагом шел я домой, все еще в великом гневе, проклиная большую власть, данную князю, и то отупение, которое она произвела. Я распахнул дверь в свой дом и увидел в сенях стоящего лицом ко мне монаха. Все еще гневно раздувая ноздри, я всмотрелся ему в лицо и вдруг обмяк всем телом. Передо мной стоял Учитель.