Текст книги "Богатырские хроники. Театрология"

Автор книги: Константин Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

В молчании мы провели некоторое время; затем двери растворились, и появился Мстислав. Ему было около двадцати лет, он был русоголов, с редкой бородкой, запавшими глазами, бледным лицом пленника. Взгляд его был углублен в пространство и странен. Я напряг то, что называл своей Силой, постаравшись забыть о страшной Крепости и о своей цели, и стал слушать Мстислава. Я пытался слиться с ним, почувствовать то, что чувствует он, но у меня это никак не выходило; блики пламени, пронизывающий взгляд Властителя Крепости, – все это не давало мне сосредоточиться, пот тек по моему лицу, но я упрямо старался Делать так, как меня наставлял Учитель и как это у меня иногда получалось. Но я не мог проникнуть в сердце стоявшего передо мной человека; гнев и отчаяние от собственной слабости душили меня, и я входил, входил, входил в него, пока вдруг какая-то стена не Упала и я стал Мстиславом. Я не мог читать его мыслей, но я чувствовал то, что чувствовал он, и, когда эти чувства дошли до меня, я с ужасом понял, что Мстислав покорен чужой Силой, преодолеть которую я никогда не смогу. Он был полностью раздавлен, он перестал быть самим собой, им владел чужой, посторонний ум, и Мстислав, по всей вероятности, не мог даже как следует мыслить и только в душевной боли ждал чужого приказа… Разум его был совершенно – и, может быть, непоправимо – помутнен. Пот покрывал все мое тело, и я понимал, что скоро Сила моя иссякнет, и торопился.

– Мстислав… С тобой говорю я – именем твоего хозяина… Ты знаешь, кто твой хозяин?

Мстислав все так же бессмысленно смотрел перед собой, покачиваясь от слабости.

«Сила кончается!» – прокричал мне кто-то, и тогда, по наитию, я быстро проговорил:

– Святополк убил князя Владимира. Ты убьешь Святополка.

– Так Святополк все же сделал это? – безжизненно проговорил Мстислав. – Я готов.

Сила оставила меня, но в этот самый момент Властитель Крепости соскочил со своего трона и бросился к Мстиславу:

– Ты готов? К чему? Говори!

Мстислав молчал, потом болезненная судорога пробежала по его телу, и он рухнул на пол. Властитель Крепости стоял над ним, не отрывая глаз, потом понял, что сердце Мстислава сейчас недоступно никому, топнул ногой и повернулся ко мне:

– Святополк? Сын князя Владимира?

– Да. И ты никогда не говорил с Мстиславом о нем. О Святополке с ним говорил Волхв.

– Когда? – отрывисто спросил Властитель Крепости.

– Тебе лучше знать, – пробормотал я, изнуренный.

– Почему, – спросил Властитель Крепости неожиданно спокойно, – я не узнал об этом сам?

– Потому что ты был уверен, что сила Волхва больше твоей… И потому, что ты не боишься Волхва так сильно, как его боюсь я.

– Так ты боишься Волхва? – прищурился Властитель Крепости. – Как же ты собираешься бороться с ним?

– Когда ненавидят и боятся – борются. Когда просто ненавидят – уничтожают.

– Ты неглуп, неглуп… – пробормотал Властитель Крепости. – Но я вижу, что ты устал. Я прикажу отвести тебе комнату.

Я молча поклонился, едва держась на ногах. Меня провели в комнату с узеньким окошком. Я упал на постель, положил меч в изголовье и уснул.

Утром меня рано разбудил молчаливый страж, который не отвечал ни на какие мои вопросы. Он провел меня в то же подземелье, где я был вчера. Властитель Крепости сидел за столом и указал мне на место напротив себя.

– Раздели со мной трапезу. Ты, конечно, голоден… Я в отличие от тебя мало спал в эту ночь. Я в том числе решал и твою судьбу. Я решил позволить тебе уйти. Я чувствую, что мы с тобой враги. Но я вижу и другое – Крепости отныне придется биться с Волхвом. Я не прощу ему предательства. А у тебя, хоть ты и молод, нюх на Волхва. Тебя, как видно, натаскивали на него, как охотничью собаку – на волка. Мне будет приятно знать, что еще одна пара глаз охотится за Волхвом. Если ты придумаешь, как уничтожить его, и тебе понадобится моя помощь… Поезжай на северную границу степей и скажи степнякам, чтобы они передали Властителю Крепости: началась волчья охота, и скажи где. Или, если будешь в моих краях, заезжай в Крепость. Волхв жив, ты всегда будешь выходить из нее живым… Добрыня Никитич… Я думаю, теперь скоро многие запомнят это имя. А теперь прощай.

Когда я выходил из дверей, в темноте я споткнулся обо что-то. Я наклонился. Это была голова Мстислава.

Глава пятнадцатая

Отъехав от Крепости на некоторое расстояние, я обернулся. В лучах утреннего солнца она не казалась такой мрачной, но теперь-то я отлично знал, что все рассказы о ней – только малая толика того великого зла, которое она содержит. И я согласился заключить союз со злом против зла. Что сказал бы Учитель, думал я. Но Учителя не было рядом.

За поворотом я немедленно опорожнил желудок. Я склонен был верить Властителю Крепости, что он нуждался во мне как в союзнике против Волхва, но предосторожность никогда не бывает излишней.

Ни голубизна гор, ни золотые нити солнца в лесу, ни клекот ручьев, ни рыжий бок промелькнувшего оленя – ничто не радовало меня, и подземелья проклятой Крепости стояли у меня перед глазами. Я понимал, что вчера вступил в ее ворота уже другим человеком, может быть, негодным, но все же богатырем, но никакого ликования эта мысль у меня не вызывала. Пока мы странствовали с Учителем, я частенько мечтал перед сном о том, как я буду богатырем; это случилось много раньше, чем я мог предполагать, но не принесло мне радости, а только некое мрачное удовлетворение от того, что Учитель во мне не вполне ошибся. Да, а где был Учитель сейчас? Меня отделяло от него не более суток пути, он ехал по той же дороге, что и л, и орлы, может быть, могли с большой высоты видеть нас одновременно. Но я понимал, что, скорее всего, Учитель не будет дожидаться меня, а, наоборот, постарается сделать так, чтобы я его какое-то время не мог найти, потому что после сегодняшней ночи я дол-ясен был ехать по своим дорогам сам.

Я думал о Волхве, о том, что первое самостоятельное деяние я совершил в борьбе против него. Я думал о том, насколько я могу полагаться на слова Властителя Крепости, но больше всего я думал о Святополке. Когда я, по наитию, а может быть, из великой ненависти к Святополку произнес при несчастном Мстиславе это имя, я невольно напал на важный след: Волхв плел паутину вокруг Святополка, и Бог знает, как далеко он зашел, и в какой мере Святополк находился в его власти. Я не имел пока никакого понятия о том, что мне делать дальше, я только понимал, что борьба будет долгой и трудной, и что я не в силах предвидеть, что может помочь мне. Так, погруженный в невеселые мысли, я ехал на север. Скоро я миновал перешеек, подъехал к синему морю и долго смотрел на него, вдыхая всей грудью соленый незнакомый мне ветер, и на какое-то время веселье вернулось ко мне, и я подумал о Царьграде, который лежал за ним, и о всех странах, в которых я не был, но в которых, может быть, побываю. Я разделся и осторожно вошел в воду. Я долго плавал, удивляясь тому, как морская вода выталкивает мое тело. Нет, положительно, думал я, море это не просто большое озеро, это нечто иное, чего я пока не понимаю.

Потом я ехал степями. Когда появлялась конница степняков, я поднимал руку в знак мира, мы обменивались несколькими словами, и я ехал дальше. Они не задерживали меня, и я знал, что в крайнем случае зловещее имя Крепости откроет мне путь.

Так в безмолвии и бездеятельности добрался я до Южных границ Русской земли. Безмолвие неожиданно понравилось мне. Я тосковал по Учителю, как поначалу тосковал по матери, но, как я уже говорил, даже в детстве я испытывал тягу к одиночеству, и поэтому одинокий путь богатыря оказался мне не тягостен.

Люди в селениях принимали меня с почетом; я ничего не рассказывал им, только говорил свое имя: я понимал, что богатыря, как бы слаб он ни был (а тогда я был еще весьма слаб), должны знать.

Я был в трех днях пути от Киева, когда вдруг плохое предчувствие посетило меня. Я ехал полем и ничего не видел подозрительного вокруг. Спешно я соскочил с коня и прильнул к земле. Я услышал стук копыт.

Я вскочил в седло и поскакал в лес. Не знаю почему, но я не хотел оставаться один на дороге. Как только я укрылся за опушкой, на дороге из-за поворота показался отряд всадников – десять вооруженных человек; размеренной рысью они шли на юг. Они были не похожи на княжескую дружину, и я готов был поклясться, что недобрая сила влекла их. Они быстро проехали мимо меня, не заметив. Я стоял на месте в раздумье. Внезапно я услышал крики и звон мечей. Я сорвался с места и понесся за ними.

Они кружили на дороге вокруг одинокого всадника, который, что-то зло и задорно крича, отбивался. Я пришпорил коня и ворвался в сечу. «Держись!» – крикнул я ему. Всю свою смертную тоску и сомнения вложил я в первый удар, который оказался последним для одного из конников. «Ага-га!» – закричал всадник, на помощь которому я пришел, и с удвоенным напором продолжил бой.

Бой был очень тяжек мне. Всадники были искусны и, казалось, одержимы. Вот уже пятеро из них валялись на земле, но остальные пятеро вместо того, чтобы обратиться в бегство, яростно наскакивали на нас. Только когда шестой и седьмой пали, оставшиеся трое понеслись по дороге прочь. Мы не преследовали их, утомленные боем. Вытирая пот, мы смотрели друг на друга. По росту, оружию и какому-то особенному выражению лица я узнал в незнакомце богатыря. При всей своей мощи он был гибок, как лоза. Лицо его было немного лукаво, очень красиво и отчасти женственно; черные глаза поблескивали, как смородина. Он был всего на пару лет старше меня.

– Как тебя зовут, богатырь? – спросил он весело.

– Добрыня. Добрыня Никитич.

– Ты ученик Никиты? Я Алеша – Алеша Попович.

Алеша Попович! Я много слышал о нем от Учителя. Учитель говорил, что это совсем молодой богатырь, который только недавно пустился в странствия после учения у старого знаменитого богатыря Святогора, у которого в свое время учился еще Илья. Учитель говорил о нем хорошо, заметив, правда, что Алеша, похоже, немного себе на уме. Но это мало занимало меня сейчас. Я встретился с другим богатырем – как богатырь, и он признал это. Меня признали…

Но что-то беспокоило меня. Что? Да – почему всадники были так отчаянны и почему они спешили на юг?

– Почему они набросились на тебя?

Алеша пожал плечами:

– Я сам не пойму. Я ехал им навстречу. Мне показалось, они бы не напали на меня, если бы я не окликнул их и не спросил, куда они едут и зачем. После этого они стали как бешеные собаки.

– Надо обыскать их, – сказал я.

– Обыскать? Это еще зачем?

– Они ехали на юг. А я оттуда. Там творятся не хорошие дела.

– Нехорошие дела?

Я долго смотрел ему в глаза, размышляя. Потом сказал:

– Дела Волхва.

Алеша посерьезнел:

– Вот как? И какие же?

– Я бы рассказал тебе, когда б это был только мой Подвиг. Я был на юге по велению князя Владимира.

– Узнаю руку Никиты, – рассмеялся Алеша раздраженно. – Поручения князя, тайны, дальние поездки… Что ты хочешь найти?

– Не знаю.

Мы обыскали всех семерых. Четверо были мертвы, трое – без сознания. Мы не стали перевязывать их. Волхв или не Волхв, эти люди были посланниками зла. Как только мы сняли кольчугу с первого, Алеша изумленно присвистнул. На шее его висел очень странный амулет – почерневшее серебряное копытце величиной с ноготь большого пальца. Такие же амулеты были на других.

– Если ты охотишься на Волхва, Добрыня, лучше запомни этот амулет. Я много раз слышал, что копыто – знак Сатаны.

– А ты разве не охотишься на Волхва, Алеша?

– Я – нет. Как сказал бы Никита, я слишком легкомыслен. Но если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь или помощь других богатырей – Волхв наш общий враг. Кстати, я так и не поблагодарил тебя. По всей вероятности, ты спас мне жизнь сегодня.

Мы не нашли больше решительно ничего подозрительного. Я, однако, про себя пришел к твердому убеждению, что это был отряд Волхва, едущий в Крепость за Мстиславом.

– Кто из них ранен легче всего?

– Ни один не доживет до заката. У нас с тобой тяжелая рука.

– Давай перевяжем одного.

Алеша задумчиво посмотрел на меня:

– Ты будешь его пытать?

– Пытать!

Алеша пожал плечами:

– Я ничего не советую, но… если ты в самом деле охотишься на Волхва… да еще, как я понимаю, с благословения великого князя киевского… тебе стоит, наверно, быть менее щепетильным.

Я не отвечал, но голова моя раскалывалась от новой загадки. Мы перевязали раненого и оттащили в лес. Я заварил трав и влил ему в рот. Он долго стонал, но потом все-таки пришел в себя. Я наклонился к нему:

– Я могу спасти тебя. Если ты скажешь, кто тебя послал и зачем.

Он помолчал, потом поманил меня пальцем, чтобы я наклонился ближе. Сердце мое радостно забилось, и я склонился совсем низко. Некоторое время его прояснившиеся глаза рассматривали меня, а потом он сделал усилие и плюнул мне в лицо.

Глава шестнадцатая

Алеша тоже ехал в Киев. Как он сказал, развеять грусть-тоску любовную: в Киеве всегда можно было узнать, что делается на земле Русской и где нужен богатырь сейчас. Мы нашли речушку, умылись и неспешно поехали дальше.

Алеша оказался приятным товарищем. Он весело рассказывал о своих подвигах, не забывая упомянуть и о победах над девицами; я краснел и отворачивался. Я мало что мог рассказать в ответ; единственным моим подвигом была Крепость, а о ней я не мог говорить. Серебряный амулет – копытце – я на всякий случай взял с собой, и, как мне казалось, он оттягивал мою суму до земли.

Киев открылся, как всегда, внезапно. Как ни устал я от дороги, как ни давила мне душу новая ноша, но я не мог не приободриться при виде этого великолепного города и не сказать себе, что на этот раз исхожу его вдоль и поперек. Впрочем, мы направлялись прямо во дворец. Как я уже понимал, богатырь всегда мог рассчитывать на почетное место во дворце любого князя, даже великого князя киевского. И все-таки я сильно Поколебался, прежде чем сказал слугам:

– Передайте великому князю, что Добрыня приехал и ждет приказаний.

Прошло совсем немного времени, и запыхавшийся страж возгласил:

– Великий князь киевский велит Добрыне взойти к нему.

Алеша посмотрел на меня с уважением:

– Ты, я вижу, быстро шагаешь, Добрыня.

Да, думал я, идя за стражем, я шагаю быстро, потому что того хочет Бог и потому, что Учитель вознес меня так высоко, что другой, пожалуй, и вовсе летал бы.

Владимир принял меня сердечно – настолько, насколько князья и, в частности, этот жестокий и решительный правитель способны на сердечность. Я не ожидал такого от замкнутого гневного князя. Как я понимаю теперь, он решил прочно заручиться моей службой.

– Никита был здесь пять дней назад. Он сказал, чтобы я ждал тебя.

Я хотел спросить, что еще говорил Учитель, но сдержался и вместо этого подробно пересказал князю все, что произошло с тех пор, когда я въехал в ворота Крепости. Когда я дошел до имени Святополка, князь на мгновение опустил голову, но потом снова бесстрастно стал смотреть мне в глаза.

– Да, – сказал он, когда я закончил свой рассказ, – Никита был прав и три года назад, когда ты впервые вошел в эту комнату, и пять дней назад, когда он сказал, что отныне ты заменишь его. Признаться, я не поверил Никите ни три года, ни пять дней назад, но я в очередной раз вижу, что богатырям подчас открыто то, что скрыто от правителей. Я огорчен, что Никита решил отойти от дел. Но если кто-то становится на его место – что ж, ему виднее… Мстислав… Я никому не могу рассказать то, что ты рассказал мне. Ты еще очень молод, Добрыня, так молод, что твой первый подвиг вообще кажется неправдоподобным. Верно, Алеша Попович тоже рано встал на ноги, но ты, видно, действительно особый богатырь… Так вот, привыкай к тому, что о многих делах твоих будет знать только великий князь киевский. Привыкай и к другому. Великий князь киевский не всесилен, и княжеских дел ты понять не можешь. Ты, может быть, ожидаешь, – продолжал он горько, – что я велю заточить Святополка. Нет. Мне некому больше оставить правление. Братья его, Борис и Глеб, мягки, так мягки, как будто это не мои дети. Ярослав и другие – беспечны. После меня править будет Святополк. А там… будь что будет. Ты очень молод, Добрыня, и мне тяжело говорить с тобой. К тому же я совсем не знаю тебя. Но слушай меня внимательно. Ты должен быть предан мне и киевскому престолу. Но… богатыри – это особый народ… Ты волен идти своей дорогой и перечить мне. Когда я умру, – он поднялся, лицо его приняло отстраненное выражение, – и Святополк сядет на трон, ты волен поступать так, как хочешь. Престол важнее, чем князь. Я заранее освобождаю тебя от присяги Святополку. Тем более что именно он – я уверен – хотел убить тебя тогда в лесу. Ты будешь уже опытнее тогда. Рассудишь сам. Киевский престол устоит, что бы ни произошло после моей смерти. Многие будут помогать этому. Ты будешь среди них. А теперь пойдем в зал на пир.

Пиры князя Владимира были великолепны. Ревнуя к роскоши царьградского двора, великий князь киевский неумеренностью, размахом и продолжительностью застолий хотел придать своей столице тот блеск, которого она, конечно, не имела в сравнении с Царь-градом. Столы ломились; число бражничающих всякий Раз было чрезмерно велико; драгоценная посуда не хранилась под замком, а выставлялась на общее пользование; десятки глаз следили за князем, и он следил за десятками глаз, никогда не хмелея, а подпаивая Других, раззадоривая их, подчас ссоря лучших друзей и миря злейших врагов. Много дел было начато за Пиршественным столом при киевском дворе – и умных, и никуда не годных. Но Владимир был настороже и никогда ни словом не обмолвился о том, чего бы не хотел сделать достоянием всех, и, насколько я знаю, жестоко карал тех, кто проговаривался о княжеских делах в застолье.

Я вошел в зал вместе с князем, и это раз и навсегда определило мое место при киевском дворе. Кто-то льстиво закричал:

– Слава великому князю Владимиру!

Одобрительный ропот пронесся по залу. Незнакомый мне человек крикнул:

– А вот Добрыня, который спас Алешу Поповича!

Алеша, как видно, не скрывал ничего; я только надеялся, что он молчал про амулеты и вообще про дела той стаи.

Одобрительный гул пронесся по залу. Владимир указал мне на место за четыре человека от себя. Меня смущало, однако, одно: как держаться за столом – я не был ни в одном застолье, и боялся, что поведу себя не так и что надо мной будут смеяться. Потом – я знал – на пирах князя Владимира было принято усердно пить (на этом настаивал князь, который, как я уже сказал, сотрапезников спаивал), а я не знал, как хмель подействует на меня. И действительно, Владимир протянул мне полный кубок:

– Добрыня, сегодня мы пьем за твое здоровье!

Подобострастный ропот пронесся по залу. Что было мне делать? Я опорожнил кубок; дыхание мое прервалось, слезы выступили на глазах, в голове зашумело.

Князь Владимир одобрительно кивнул, протягивая мне второй кубок:

– Выпей за великого князя киевского.

И на этот раз я не нашелся, что ответить, и опорожнил проклятую посудину.

– А теперь выпей за Русскую землю.

За Русскую землю? А потом за княжескую дружину и за города земли Русской? Голова моя уже шла кругом, и, пока я еще мог соображать, я громко сказал:

– Великий князь, меч ржавеет от воды, богатырь слабеет от вина. Я выпил второй кубок, потому что здоровье великого князя киевского я не могу защитить и могу только лишь желать его. Я выпил первый кубок, потому что это была великая незаслуженная честь. Но если ты хочешь, чтобы твой слуга не слабел, а меч его не ржавел, не заставляй меня пить больше. Тать не дремлет в ночи.

Владимир нахмурился, то ли от моей смелости, то ли оттого, что я напомнил про Волхва. Но потом морщины на его лице разошлись, и он рассмеялся:

– Этот богатырь не слабеет от вина! Язык его все так же остер, как и его меч. Будь по-твоему!

И с тех пор Владимир говорил с усмешкою, что Добрыня пьет только за себя и за великого князя киевского.

– Расскажи нам о своих подвигах, Добрыня! – закричал кто-то. – Мы знаем о подвигах Ильи и Алеши, а о твоих не знаем.

– Я молод, и я не совершал подвигов.

– Не так! – сказал князь Владимир. Брови его неожиданно снова сошлись на переносице. – Добрыня вернулся в Киев с победой, и пусть все знают, что это была великая победа, такая победа, что о ней может знать только великий князь киевский! И кто это осмеливается разговаривать с богатырем, как со скоморохом? Разве вы не видели, что я сам привел его в этот зал?! – Голос его уже гремел. – И разве вы забыли приличия, что Допытываетесь отчета от верных слуг великого князя?! Или, может быть, кто-нибудь тут думает, что великий князь киевский раздает почести направо и налево? – Он ударил по столу. – Да знают все, что богатыри допущены до великих тайн, и да не смеет никто лезть в них… Пейте, ешьте, веселитесь, гости, но не забывайтесь: великие и тайные дела вершатся вокруг!

…С тех пор за мной утвердилась слава тайного богатыря князя Владимира…

Я уж не знаю, намеренно или случайно, но только великий князь сотворил мне своими словами много тайных и явных врагов, и, как нож, полоснул по мне ненавидящий взгляд княжича Святополка.

Но снова голос Владимира отвлек меня:

– А почему бы тебе, Добрыня, вместе с Ильей и Алешей, не послужить мне сейчас на поле брани? Предстоят битвы со Степью, место богатырей – там.

«Там ли? – хотелось крикнуть мне. – Не в твоем ли дворце совершается измена, о которой ты знаешь, великий князь?» Однако вместо этого я склонился в поклоне, поднялись и поклонились Алеша и могучий старик с кустистыми седыми бровями – сам Илья Муромец… Потом я много думал об этих словах князя Владимира и пришел к мысли, что он хотел удалить меня от дворцовых дел, закрывая сам глаза на измену Святополка и страшные дела Волхва и не желая, чтобы я напоминал ему об этом…

Хмель душил меня. Я поднялся и вышел на двор. От стены отделилась тень – Данила, который посвящал меня в похождения княжича Святополка три года назад. Всего три года! Как горько я жалел о тех временах!

Он очень обрадовался, что я узнал его, и принялся жадно расспрашивать о моих подвигах. Я смотрел в его пышущее волнением и завороженным непониманием лицо и неожиданно совсем трезво, будто я и не пил вовсе, сказал себе, что юность моя миновала, едва успевши начаться.