Текст книги "Богатырские хроники. Театрология"

Автор книги: Константин Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

Илья

Михаилу Игоревичу Молюкову

Лопнули красные ягоды под лапой угорского волка; пал загнанный конь под новгородским гонцом; легкой тенью проскользнул по Божемильскому лесу леший; воин на муромской дороге прижал ухо к земле, предощущая стук копыт чужих; по обочине степей промчалась черная стая; Дышащее море покатило приливом на Русскую землю; треснула и пошатнулась церковка в Киеве; вепрь вышел на опушку, задрал клыкастую морду к вечереющему небу, и в каждом глазу отразилось по месяцу; странник, прячущий лицо, постучал в окно к ворожее; порвались и рассыпались четки в руках монаха в Царьграде; на юге наперерез русскому дозору выползли степняки; над Ильменем в воду гроздью посыпались звезды – все вижу.

Глава 1
Добрыня

Когда князь Ярослав Владимирович вступал в Киев, его конь споткнулся на левую ногу.

Был гололед, а конь по льду не ходок. Однако большинство свидетелей этого случая полагали, что это знамение неудачного княжения.

Знамение или нет, но только правление Ярослава было так же устойчиво, как конь на льду. Но Ярослав не хотел об этом думать.

Вон он хохочет, не замечая хмурых лиц и угрюмого перешептывания вокруг, приподнимается в седле, торопясь увидеть знакомые крыши, с наслаждением вдыхает влажный холодный воздух; глаза его блестят, и, как кажется ему, всем вокруг должно быть ясно, что он победитель.

Но всем вокруг ясно другое: молодой князь просто беспечен. Смута на Русской земле; вот уж воистину – пошел брат на брата: Ярослав воюет с братом своим Святополком. Сходятся и бьются насмерть русские рати, зовут в союзники Степь – против русских же; кругом стон и плач; воинам не в радость эти победы, а уж о богатырях и говорить нечего. Знаем мы, знаем, что не простая это смута, а чей-то прыжок к власти. Знаем чей.

Я невольно оглядываюсь по сторонам, словно ожидая увидеть его в киевской толпе. Он может появиться где угодно, он бесстрашен в своем неукротимом зле, и если черная надобность позвала бы его в Киев, куда, мня себя победителем, вступает сейчас князь Ярослав Владимирович, то он бы объявился здесь, щуплый, скованный в движениях (но это кажущаяся скованность), со своей вечной усмешечкой, и бросил бы нам вызов. Но я не вижу его. Впрочем, это ничего не значит. Он может смеяться надо мной из-за чьей-то спины.

Вот уже пятнадцать лет мы идем по его следу. Я одержим этой охотой. Илья и Алеша рядом. Мы знаем: раньше по следу шли наши учителя. Мы знаем: если мы его не одолеем, то сегодняшняя смута покажется временем спокойствия и мира.

Мы почти не произносим его имени. Говорят, произнеси его трижды – и он услышит, где бы он ни был, услышит, встрепенется и пойдет за тобой. Его имя известно только знающим. Там, где обычный человек увидит бессмысленную кровь и жестокость, странные знамения, непонятные знаки, знающий содрогнется и прошепчет про себя это имя.

Вот оно.

Волхв.

Объявился новый кудесник? Не зевай, это, скорее всего, его рука. Необъяснимая вражда между князьями? Ты знаешь, как ее объяснить. Степь пошла на Русь? Посмотри: степной ли это ковыль сам собой волнуется или это он гонит волны? Нашим учителям не удалось его остановить. Он идет к своей цели неуклонно и умно, и если по пути он потерял человека, то завтра найдет двоих. Он хочет править Русской землей.

Он русский. Он родился от смертных родителей (хотя некоторые полагают, будто его отцом был сам Сатана). С детства он тянулся ко злу так, как другие тянутся к добру. От рождения он наделен великой Силой, а Сила выше меча и злата. Сила может делать многое. Читать в сердцах, лечить, губить, знать будущее. Может даже останавливать рати. Четыре месяца назад я впервые в своей жизни остановил отряд, несшийся на нас с Ильей. Но то, что умею делать я или Алеша (у Ильи Силы нет), меркнет по сравнению с тем, что умеет делать Волхв. У него были хорошие учителя – к сожалению, неизвестные мне и моему мечу. Говорят, он научился многому на Востоке. Некоторые привозят оттуда благую Силу. Волхв привез зло.

Пожалуй, только богатыри понимают, как он опасен. Мы научились распознавать его руку. Но это не очень нам помогает. И вот теперь – смута. У нас были победы. Волхв хотел именем Святополка править на Русской земле. Мы разбили войско Святополка и сейчас вступаем в Киев. Но защищающийся Волхв еще опасней.

Сколько раз я встречался с ним? Четырежды. В первый раз я был молод и слаб, и его Сила едва не свела меня с ума. Во второй раз он пытал меня. В третий он плюнул мне в лицо и не стал убивать, полагая, что я не переживу позора. Но я пережил позор, и в четвертый раз, две недели назад, Волхв решил покончить со мной. Он застиг меня в лесу, ночью, когда он видел меня, а я его – нет. Но я догадался закрыть глаза и увидел Волхва в сиянии Силы, и бился с ним, и ранил его. Но дело не было кончено, потому что, заслышав Алешу с Ильей, Волхв унесся прочь. Я до сих пор помню, как светящийся всадник растворялся в осенней мгле. А потом я открыл глаза и уже видел только лес, а Волхв словно приснился мне.

Я не знаю, где он теперь. Но пока враг не добит, нам не будет покоя. Вся смута, весь этот кровавый год – за этим стоит он, Волхв.

Я знаю: давно уже он подчинил себе Святополка. Я говорил об этом еще князю Владимиру, отцу братьев. Но Владимир не слушал. Велик был князь Владимир, крестивший Русь, но под конец разум его затмился.

И убит был князь Владимир по приказанию Святополка. Отравлен. Помню его тело. Следы яда…

Я снова смотрю по сторонам. Я ищу Волхва.

И к Ярославу подбирался Волхв. Еще жив был Владимир, а смута уже началась. Ярослав восстал против отца: тесно им было, потому что одинаковы в своеволии и страстях. И пришел тогда к Ярославу странник, и ворожил ему, и нагадал быструю победу над отцом. Сам Волхв ворожил князю Ярославу Владимировичу. Но за странником этим в Новгород пришел я, Добрыня, и Силой остановил князя Ярослава…

Страшен был год. Не уберегли мы светлых княжичей – Бориса и Глеба, солнечных детей Владимира, как я их называл. Погубил их Волхв.

А теперь я смотрю перед собой. Я не хочу видеть то, мимо чего мы проезжаем. Потому что мы проезжаем близ дома, в котором жила моя семья.

Да, у меня была семья, а богатырю лучше ее не иметь. С Маринкой я прожил всего четыре месяца, а потом Илья позвал за Идолищем Поганым, и мы пошли, и там меня пытал Волхв. А Илья с Алешей, не сумев отбить мое тело, решили, обманутые Волхвом – Силой его, что мертв Добрыня, и понесли весть в Киев. Илья – тот даже в дом мой не вошел, побоялся. А Алеша и вошел, стоял на коленях и рассказывал. И Маринка наложила на себя руки.

Я не смотрю по сторонам. Я ненавижу улицу, на которой я был так непозволительно для богатыря счастлив.

Не за свои шрамы я буду мстить Волхву. Мне есть о чем ему напомнить.

Мы проехали мою улицу. Теперь я могу снова смотреть на толпу. «Добрыня Никитич! Добрыня Новгородский!»– слышу я шепот, и шепот этот давно не радует меня. Но я доволен тем, что своим прозвищем продлил память о своем Учителе – Никите.

Я знаю, что лицо мое угрюмо, как и думы. Но я ничего не могу с собой поделать. Меня раздражает хохот Ярослава. Он не понимает, что наша победа – это только шажок вперед. Волхв ударит снова. Там, где мы не ждем.

Я снова смотрю по сторонам.

Я ищу Волхва…

И тут, когда я меньше всего этого хотел, князь крикнул мне, поворотив румяное возбужденное лицо:

– Дошли до Киева, Добрыня!

Я смотрел на него в упор. Я чувствовал, что наше ближайшее будущее было как этот туманный, насквозь серый день, промозглый, стылый, бесприютный. Но я сдержался.

– Дошли, князь, – согласился я. – Хотя лучше бы нам дойти до могилы Святополка.

Ярослав нахмурился и стал, должно быть, обдумывать мелкую ребяческую месть.

Что дела было мне до его мести мне, который четырежды смотрел в глаза Волхву, которого пытал сам Волхв в подземельях Идолища Поганого, мне, жена которого погибла! Что дела было мне до его мести мне, который в тридцать четыре года был вдвое старше своих ровесников! Если меня что-то и могло испугать – так это когда б мои товарищи отвернулись от меня. Но этого никогда не произойдет.

Вот они едут – Илья, посмеиваясь, покусывая позднее коричневое яблоко, поглядывая по сторонам, полнясь спесью – а даже спесь я люблю в нем. Илья, который рассказывает о себе всякие небылицы и не прочь намекнуть, что Алеша и Добрыня – при нем, но это Илья, который всегда встанет рядом с тобой, когда попросишь и даже когда не попросишь.

Алеша, крутит ус и смущает черным смородиновым глазом молодок в толпе: ох, киевские мужья, затворяйте ворота, запирайте жен, ох, отцы, стерегите девок. Но не устережешься и не запрешься от Алеши: хитрым змеем проникнет в дом и на твоей же собственной постели ляжет. Беспечен Алеша, но сколько раз, когда я бывал в жестокой беде, из леска вдруг со смехом выезжал он – своей Силой, о которой он никому не рассказывает, чувствовал Алеша, что Добрыне нужна подмога, бросал все, и летел по полям и болотам, и не берег себя для любовных дел. А Сила Алеши велика и кое в чем превосходит мою…

Снова я в Киеве, и я въезжаю в город вместе с молодым князем, который не очень-то хочет слушать моих советов, и я предчувствую скорую бурю.

Ко мне подъехал Будый, старый боярин, который пестовал Ярослава:

– Мрачно смотришь, Добрыня.

– Да и ты не весел, боярин.

– Князь вот наш зато соколом смотрит.

– Глаза близоруки у сокола твоего… Святополка рядом нет – и слава Богу. А что Святополк в Польшу к тестю королю Болеславу ушел, что престол – тронь пальцем и пошатнется, до того соколу твоему дела нет…

– Молод еще…

Пошел мокрый снег, докучливый, крупный.

– Снег вот тоже молод – растает.

Боярин нагнулся ко мне:

– Так что делать-то, Добрыня?

Я прищурился:

– Есть старый способ. Сокола надо напугать.

Ярослав устроил пир на пепелище. Стены княжеского дворца еще дышали злом; яд словно был разлит в воздухе. Уже знали про дела Волхва в Киеве, но Ярослав не внимал ничему. Он пировал, раздавал награды, сулил золотые горы, мирное правление, успокоение смуты и прочные рубежи. О Святополке и не поминал, как будто братец его был уже там, где следовало, – на погосте. О Волхве и подавно речи не было. Князь Ярослав не хотел помнить про него – и не помнил.

Некоторое время мы терпели молча. Ходили на пиры, хотя веселиться было нечему. Князь Ярослав сажал нас на почетные места – через силу, но по-другому не мог: все помнили, как близки мы были к нему перед походом и во время него; да и вообще – опасное это дело – отталкивать от себя богатырей… Между тем вскрывалось все больше Волхвовьих дел, на которые князь по-прежнему закрывал глаза.

– Погубит все Ярослав, – сказал наконец Илья, нахмурившись. – Не на того мы поставили, Добрыня.

– На того – не на того, а другого нет, – хмыкнул Алеша.

– Ярослава надо напугать, – снова сказал я, как несколько дней назад Будому.

– Послушайте, – сказал Алеша, – а ведь очень просто… – И в его глазах зажегся лукавый огонек, а когда Алеша вот так глядит, то может произойти нечто очень интересное, потому что Алеша не только выдумщик, но и обладает большой Силой, которую, как я уже говорил, обычно никому не показывает, разве только случишься неожиданно рядом или если Алеша вот так раззадорится.

На седьмой день после въезда в Киев князь не сумел войти в свою спальню.

Стоило ему переступить через порог, как волна ужаса накатывала на него и князь, зажав голову руками, со стоном отшатывался. Всякий раз он осматривался, не видал ли кто, но никого рядом не замечал и с отчаянностью щенка пытался преодолеть преграду снова. На четвертый раз князь сумел войти. Ужаса как не бывало.

Князь немного успокоился и лег. Он долго ворочался, а когда наконец заснул, ему привиделся сон, начавшийся странно: его отец, князь Владимир, играет с ним, но при этом приговаривает какие-то чудные слова: играй, да не заигрывайся. Потом приснилось то, чего Ярослав хотел бы не помнить, но что на самом деле было: он замышляет поход на Киев, восставая против собственного отца, и вот в его новгородском дворце появляется странник – волосы черные с проседью, черные глаза как уголья, маленького роста, скованный в движениях. И странник этот ворожит ему и предсказывает победу над отцом. Но Ярослав уже мечется во сне, потому что странник этот – Волхв; когда он говорил с ним въяве, то, разумеется, не знал этого, да потом Добрыня Новгородский подсказал. И Ярослав видит то, чего прежде никогда не видел, но о чем слышал: тело его отца, отравленного Святополком по наущению Волхва, а потом видит то, чего никто не видел и чего, как я думаю, не было: Святополк стоит на коленях перед Волхвом в Ярославовой спальне и хочет поцеловать ему руку, а Волхв руку выдергивает, смеется и говорит: вот Ярослава кончишь – тогда поцелуешь. И вот они надвигаются на него – Волхв со Святополком – и тянут к нему пальцы, а он мычит и не может убежать даже во сне, и они настигают его, и ужас снова опаляет Ярослава; он не понимает, что с ним делают, но это адская мука, и он никак не может проснуться…

Но наконец князь проснулся, вскочил и заходил по комнате, заглядывая, устрашенный, в темные углы, держа в руках меч и ища повсюду злодеев. И когда он немного успокоился – услыхал стук в окно и задрожал снова, но задрожал и того пуще, когда увидал снаружи крылатую тень. А потом окно распахнулось, и в спальню вместе с зимним ветром влетел большой черный ворон, описал круг над головой Ярослава, сел на его онемевшее плечо, заглянул в глаза и проскрипел:

– Похороним-похороним-похороним…

Каркнул и улетел, растаял в снежной мгле.

Мокрый от смертного пота, раздетый, как был, князь выскочил в коридор с хриплым криком:

– Огня! Огня!

Прибежала стража (даже стражу у своих дверей не поставил в ту ночь беспечный князь Ярослав Владимирович), началась суматоха. Князь стискивал зубы, метался, вырывал у слуг из рук свечи, светил по закоулкам переходов, посылал людей в спальню (сам заходить боялся): «Ищите!»

– Чего искать?

Бей слуг, князь Ярослав Владимирович, заглядывай в спальню, а окно открыто, а оттуда – жалящий русский мороз…

Приковылял старый Будый, близкий человек; советов его не слушали, но – верили.

– Где богатыри?! Добрыня, Алеша, Илья?!

– Выехали вчера из Киева, – недоуменно округлил глаза Будый.

– Когда вернутся?! – прорыдал князь.

– Обещали к полудню…

Князь забылся сном только под утро – совсем в другой спальне, и Будый сидел у его ложа с мечом наготове, и стража стояла под дверью, но все равно снился Ярославу почти такой же сон, только ворон больше не прилетал; боялся, видно, старого Будого. И сказали князю утром, что снова стучался в давешнюю спальню ворон, все норовил разбить окно; слуги увидели это и убежали, даже не услыхали, говорил что или нет…

Вот такая история случилась на седьмую ночь после въезда князя в Киев.

Мы вернулись в Киев, как и обещали, к полудню. Уже у городских ворот махали нам руками:

– К князю, к князю!

Ярослав имел вид совершенно больной; затравленно озирался, только что под кровать при нас не заглядывал.

– Я видел сон… – произнес он и запнулся, исподлобья глядя на нас. Но мы стояли молча, и князь, спотыкаясь на каждом слове, рассказал нам и сон, и историю с вороном.

– Дурной знак, – переменился в лице Илья. – Хуже не бывает.

– Ворон старый был? – спросил Алеша деловито.

– Старый, черный, огромный, – закивал князь.

– Плохо, – сказал Алеша.

– И враг на тебя со Святополком вместе шел? – переспросил я. – И тело отца видел?

– Да, да, да… Что это, что?

– Смерть от их руки рядом ходит, – не вытерпел Илья и тут же осекся.

Князь посерел и опустил лицо.

– Ты знал, на какой престол садишься, князь Ярослав Владимирович, – сказал я. – Не только кровь твоего отца на нем и братьев, но и темная Сила. Побереги себя, державу побереги, князь.

– Говорите, – махнул князь рукой, не поднимая головы.

– Чем за очередной пир садиться, – буркнул Илья, – лучше давай проедем-ка по Киеву.

Мы показали ему следы правления Волхва в Киеве, потому что какой был Святополк на самом-то деле правитель! Верная Владимиру дружина оставлена – не все сразу, думал Волхв, – а вот верная и умная – положена, вот погост, посмотри, князь… Вот тут лежит твой отец – отравленный, как ты во сне видел и как мы тебе говорили… Вот спалена церковь – будто сама собою сгорела, а на деле-то не сама. Вот посмотри – тридцать дворов выгорело, и погибли там умные люди, заменить которых некем. Вот смотри – разденутся перед тобой люди и увидишь, как пытали в те дни в княжеских подземельях руки Волхва, тайн искали. Вот ты все раздаешь награды из казны своей, а загляни в казну: Святополк в Польшу пустой отправился, а в казне добра воробью по колено. Куда ушли злато с серебром, каменья, где драгоценная посуда, над которой так дрожал князь Владимир? Все пошло на оплату слугам Волхва; скупехонек Волхв, вот и решил княжеским добром расплатиться. И говорили мы тебе еще в Новгороде, что решил Волхв извести Русскую землю, хоть и русский он человек, и Святополк его слуга, хоть и не знает того. И не будет покоя тебе, покуда не побежден окончательно Святополк и – самое главное, слушай, смотри по сторонам, князь Ярослав Владимирович, берегись – покуда жив Волхв. Сила Волхва оплела твоего отца в последние годы; поэтому и приблизил он Святополка, потому и навлек эту беду на нас. Под конец стал вырываться князь Владимир из плена – и отравили его, и началась смута. А могилки в Киеве и пепелища – свежие совсем, еще дух Волхва от них идет… Смотри, смотри, князь Ярослав Владимирович, пропируешь ты Русскую землю…

Когда мы вернулись во дворец, князь молча ушел к себе.

Будый посмотрел на меня серьезно:

– Присмирел сокол-то наш… Очень у меня сердце болело два дня…

– Спасибо, Будый, – сказал я.

То, что князь видел и слышал в тот день в Киеве, было полной правдой: и убивал Волхв, и мучил, и жег заживо, и грабил. А вот то, что случилось ночью… Сны и ужас навел на Ярослава я. Дело это кропотливое и трудное, но если есть время, вполне посильное. Вот ворон – дело рук Алеши. Чему я завидовал всегда – так это тому, что Алеша умел говорить со зверями, и иногда они ему даже повиновались. Такая Сила дана немногим; я пробовал овладеть ею еще при Учителе, но ровно ничего у меня не получилось. А вот Алеша в озорстве сделал то, чего обычно избегал: показал Силу. И напугали мы князя нашего, как того и хотели.

А Будый только и сделал, что сказал, в какой комнате князь будет сегодня спать.

Пришла зима, засыпала Киев. Снег, снег кругом – домишки стоят по пояс, сугробы на крышах, окошки мохнато заиндевели, и злобно таращится в них месяц, расплывается в инее, словно чей-то сияющий глаз… Долгие ночи, и нет от них спасу. Многие бегут, закутавшись, к ворожее. Зимой спит лесная и водяная нечисть, не манит в чащу леший, не смеются русалки; только домовой поскрипывает половицами, шуршит за печкой; ну да что домовой – дух безобидный и домашний; но только хорошо зимнее время для гаданий. Видимо, очищается что-то вокруг, и будущее становится яснее. В теплое время года мешают гадать голоса и шевеление всех существ – больших и малых, наделенных Силой. Окружающее заполнено ими; их Силы пересекаются, сталкиваются; то пространство, в котором можно действовать Силой, шумит. Зимой же тихо… Правда, моя Сила, например, зимой ослабевает, полуспит. Не знаю почему, но такова Сила.

Князь Ярослав притих на время, пиры давал и на охоту ездил, но долго беседовал с нами и ближними боярами; строил замыслы успокоения Русской земли, и часто речи его звучали разумно. Я приходил к мысли, что наше решение в свое время поддержать Ярослава было неплохим; казалось вполне вероятным, что он вырастет в толкового правителя.

Однако время шло. Богатырь не годится в наставники князю; когда богатырь наставляет, князь хмурится, а то и грозится; не приспособлен богатырь для наставничества князей. Удел его – подвиги. И вот студеным зимним вечером сошлись мы втроем и стали говорить о том, что нам делать.

– Волхв слабеет, – говорил Алеша, возбужденно блестя глазами. – Когда осенью он напал на Добрыню, Добрыня его победил.

– Не победил, – сказал я. – Если бы вы не подоспели, неизвестно, чем бы дело кончилось. – А сам вспомнил этот холодный осенний вечер, когда стрелы Волхва летели в меня, а я уворачивался, и как я закрыл глаза, чтобы ясно видеть Волхва, одетого в светящиеся одежды Силы…

– Но ты его ранил, – настаивал Алеша, – а никому еще не удавалось ранить его. Пока он бежит, надо идти за ним по следу.

– А может, и не бежит он вовсе, – раззадоривал его Илья, – может, он уже по киевским улицам ходит.

– Бежит враг, – говорил Алеша, – бежит, не потому только, что разбит Святополк и Ярослав в Киев вошел – это ему полбеды. Много слуг врага положили мы; оглянулся он – а черную стаю уже просто так и не сколотишь. Людишек искать и учить надо. Да и потом Силой много враг пользовался. Много яду своего за последний год пролил. Вот и Добрыня его едва не победил. Врагу нужно укрыться так, чтобы никто его не нашел, чтоб Силу свою возродить, опять Сильным из Сильных стать. Как змея враг. Слетела одна шкура, новая нарастет. Да только для этого переждать, укрыться надо.

– Что ж, – спрашивал Илья, – выходит, пощипали мы его маленько?

– Пощипали, – горячо говорил Алеша, – да только если сейчас в покое оставим, такого же, как прежде, врага получим.

– Раны он зализывает, Илья, – вступил я, – на Силе тоже раны бывают. Застать его слабым – вот дело…

– Где же искать его? – вопрошал Илья. – До сих пор не мы его находили, а он нас.

– Так вот сейчас-то и самое время! – горячился Алеша. – Покончить с врагом! – говорил он мне. – Подвиг-то какой! – поворачивался он к Илье.

– Ладно, подвиг, – ворчал Илья. – Искать-то его где? Что – по всем землям колесить? Спросишь ты у кого? Собак бешеных натравишь на след?

– Я, кажется, знаю ответ, – сказал я медленно. – Смородинка.

Илья не сдержался – ахнул. Алеша нахмурился. Я назвал то, чего называть было нельзя, даже при богатырях.

– Смородинка, – прошептал Алеша и покачал головой. Илья шумно вздохнул.

– А что делать-то, богатыри? – сказал я.

– Смородинка, – протянул Алеша недоверчиво и снова покачал головой.

Илья заворочался на лавке:

– Звал я вас в свое время на Идолище Поганое, думал, никто меня в смелости не переплюнет, а вот Добрыня – смотри ты… Ой, Добрыня, Добрыня, не сносить тебе когда-нибудь головы.

Я перевел дух. Честно говоря, я ждал худшего.

О Смородинке мне рассказывал Учитель, как должен был рассказать каждый богатырь своему ученику. Рассказывал – и наказал никогда близко не подходить к тому месту, и я всегда послушно объезжал его, не собираясь и мысленно оспорить правоту Учителя. Даже на том расстоянии, на котором я был от Смородинки, чувствовалось, что места эти – особые, и на день пути не было там ни одной деревеньки, а люди, которые жили по границе этих мест, были особенные люди, и с ними лучше было не связываться. Смородинка имя речки в глубине Русской земли, в лесах и болотах. Никто доподлинно не знает, что там происходит, но только говорили испокон веку все знающие люди, что именно там наш мир переходит в мир иной.

Говорят: отлетают души и несутся на Смородинку, и где-то там проникают в мир посмертный. Говорят: Боже упаси тебя попасться на дороге этим душам – тут же подхватят и понесут тебя туда, откуда нет возврата. Говорят: на Смородинке можно узнать все, только вот вернуться оттуда нельзя. Говорят: открывает тайны Смородинка и тут же ловит тебя, не отпускает, и ты либо скитаешься всю жизнь по болотам, как призрак, либо проваливаешься живьем туда, куда текут души. Говорят: в тех местах Сила твоя может обернуться против тебя, и лучше забрести на Смородинку пахарю, чем Волхву: завертит Волхва Смородинка, и не вырваться ему. Говорят: Смородинка не добра и не зла, а просто – рубеж знания, переступать который человеку запрещено. Говорят: Волхв никогда не был на Смородинке, хотя дорого бы отдал, чтобы спросить там о многом. Говорят: посылал Волхв своих людей туда – и ни один не вернулся. Говорят: ни один человек еще не возвращался со Смородинки, и место это заповедано живым. Говорят: обитают там странные существа, которых только поначалу примешь за людей, а на самом деле – бесплотные знающие духи, охраняющие вход в мир иной. Говорят: загляни в Смородинку – и увидишь все, все начала и концы, и Сила твоя покажет тебе то, чего никогда не показывала, а если Силой не обладаешь – сама Смородинка покажет. Да только никто, говорят, не возвращался со Смородинки…

Во всех страшных заговорах используют имя Смородинки, пугают ею, уверяют, что черпают оттуда Силу. Но от Смородинки не питается никто и ничто. Возникает она в болотах и пропадает в болотах, и никто не может толком рассказать о ней. Но что Смородинка есть – это точно и что Сила исходит от нее неземная, тоже правда, я сам это чувствовал, проезжая теми местами.

Было от чего раскрыть рот Илье и усмехаться Алеше. Не говорят о Смородинке на Русской земле. Лучше уж помянуть Волхва: не за каждым будет гоняться Волхв, а к Смородинке – верят – мы все придем…

– Круто забираешь, Добрыня, – вымолвил наконец Илья. – На… Смородинку?

Алеша молчал.

И тут я понял, что совершил ошибку, и мне стало стыдно. Как только один из нас предлагал идти на подвиг, двое других уже не могли отказаться, как бы гибельно дело ни казалось; более того, чем страшнее предстоящее, тем непредставимее для богатыря отказаться от подвига, который предлагает товарищ. Мне нужно было молча выехать из Киева и отправиться на эту проклятую речку, но я, привыкши за последние месяцы, когда мы сообща отбивались от Волхва и боролись за Ярослава, обо всем говорить с товарищами, посоветовался с ними и на этот раз, а на самом деле – втянул их в этот отчаянный подвиг, подвиг, на который, насколько я знал, не отваживались богатыри, жившие до нас.

– Ну и что ж ты знаешь о Смородинке, чего не знаю я? – вдруг спросил Алеша, и я проклял себя: все, богатыри уже мысленно ехали туда, где соприкасаются два мира…

Но делать было нечего, мой язык уже сделал свое, теперь я только и мог что попытаться приготовиться к подвигу, чтобы хотя бы мои товарищи вернулись с него живыми…

– Ну, и кто расскажет тебе про эту самую Смородинку? – вступил Илья. – Разве что с черепами беседовать, если вы с Алешей это умеете. Да только черепа эти на той же Смородинке лежат.

– Если кто и знал что-то доподлинно о Смородинке, так это Святогор, – сказал Алеша задумчиво и посмотрел на Илью. Они оба были учениками Святогора: Илья первым, а Алеша вторым и последним. Но давно уже лежал в могиле Святогор, великий и таинственный богатырь прошлого, совершавший такие подвиги, о которых не поют и не помнят. Вот и я не знал, что Святогор, оказывается, был на Смородинке.

– Учитель! – сказал я горячо. – Учитель может знать!

– Никита? – задумался Илья. – Может, может… Никита всегда совал нос туда, где горячо, и тебя научил… – И он странно посмотрел на меня. – Что ж, Добрыня Никитич, поехали к твоему Учителю…

Поздним вечером мы пришли к князю.

– Вот что, князь Ярослав Владимирович, – сказал Илья. – Помнишь ворона, сон твой? – Он вздохнул: забавы кончились, начинались большие дела. – Так вот. Решили мы посмотреть, где это тот, что ворона к тебе посылал. – Лицо Алеши было совершенно бесстрастно. – Может, птицы расскажут, может, еще кто… – Илья снова вздохнул. – Уезжаем мы, князь Ярослав.

– Я пошлю с вами дружину! – вспыхнул князь.

Илья усмехнулся:

– Ему твоя дружина – что деревянный меч, а нам – обуза. Это богатырское дело. – И он горделиво выпрямился.

– Об одном просим, князь, – вступил Алеша. – Помни: волк с волчонком бежали, да вернутся. Непрочен престол будет твой, покуда мы волка не изловим, а ты – волчонка.

– О подвиге нашем никому не говори, – нахмурил брови Илья. – Иначе все в землю поляжем, Киев без защиты останется.

– Я дам все, что хотите, – быстро заговорил князь, сверкая глазами. – Серебро, золото – что хотите.

– Давай, – согласился Илья равнодушно. – Дорога длинная, а золото добывать нам некогда.

– Только молчи, князь Ярослав Владимирович, – сказал я. – Враг будет спрашивать – молчи. Друг будет спрашивать – крепче молчи. Но сам не забывай. Забудешь – пропасть можешь.

Князь посмотрел недобро. Не любил меня с некоторых пор князь Ярослав Владимирович, не терпел моей опеки…

Поэтому прощался с нами князь едва ли не радостно. Хотел он изобразить печаль на своем лице – мол, понимает, как труден и опасен наш подвиг, однако неудержимым весельем светились глаза его: никто теперь не будет докучать советами; может быть, исчезнут богатыри, и тревога пропадет, и можно будет привольно и беззаботно пировать в славном Киеве дальше.

Но чтобы князь меньше радовался и больше помнил о враге, наслал я на него, выезжая из города, сон: входит в его спальню Волхв с мечом, смеется и говорит: «Один, один!» – и идет к его ложу, и меч заносит.

Кричи, кричи в ночи, князь Ярослав Владимирович: от беспечальности много печали бывает.

В соседнем с Никитиным скиту жила моя мать.

Если меня спросит Господь: «Что, Добрыня, богатырствовал? А жалеешь о чем?» – не скажу о десятках, а теперь уже, наверно, и сотнях сраженных моих мечом; скажу о двух жизнях: погибшей Маринки и затворившейся от мира матери. Будущему богатырю лучше расти сиротой: меньше слез будет о нем пролито. Нельзя богатырю привязывать к себе людей: муки будут одни, а не любовь. Товарищи – ну да товарищи по той же дорожке ходят, той же лютой смерти в глаза глядят. А так – когда любит тебя кто, так, иногда кажется, лучше и не любил бы: в вечном страхе за тебя, а ты все летишь куда-то, словно ветер подымает твоего коня, и нет времени обернуться, а тебе вслед смотрят, смотрят… И вот за этот взгляд-то тебе в спину, когда ты не обернулся, с тебя и спросит Господь как за самый страшный грех.

Мать пыталась беспомощно расспрашивать меня. Но что я мог ей сказать? До князя Ярослава ей не было дела. А говорить, что я иду по следам Волхва, да еще на Смородинку еду… Хотя мать все чувствовала и понимала, что небо надо мной по-прежнему темно и, может быть, даже новая гроза надвигается… А гроза действительно шла на нас, да еще такая, которой и имени нет в человечьем языке: со Смородинкой встреча. Я чувствовал, что от матери исходит слабая Сила, защищающая меня, и оттого, что я понимал, как невелика и как горяча была эта Сила, я заплакал бы, если б мог.

Учитель знал, что мы едем в его скит. Как ни уходил он в молитву и пост, как ни пытался перестать быть богатырем, но не получалось. Думы, а того пуще – Сила, не отпускали, и вот он стоял в дверях – постаревший, но еще статный: ведь он был значительно моложе Ильи, а богатыри, даже ушедшие в скит, крепки плотью. Он спрашивал про Ярослава, усмехался, когда слышал про наведенные сны, с любопытством глядел на Алешу, умевшего говорить со зверями, но все время спрашивал меня глазами: «Что?» Товарищи мои молчали. Когда встречаешься с богатырем, которого плохо знаешь, пусть лучше говорит знающий, даже если богатырь этот ушел в скит.