355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Константин Плешаков » Богатырские хроники. Театрология » Текст книги (страница 13)
Богатырские хроники. Театрология
  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 22:59

Текст книги "Богатырские хроники. Театрология"


Автор книги: Константин Плешаков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц)

Глава четвертая

Мы ехали молча. По дороге я немного успокоился. Тем более что мы ехали знакомой дорогой и пока что я знал эти места.

– Я думаю, ты все понимаешь, Добрыня… – вдруг раздался голос позади. – Я околдовал вас. Это злые чары. Теперь ты в моей власти. И я использую тебя так, как захочу. – Он захохотал. – Почему вы поверили мне? Вы увидели кольчугу и меч и решили, что перед вами богатырь? Я – оборотень и сейчас превращусь в волка. Слезай с коня и смотри. – Он сбросил меня с коня на землю. – Слушай, юнец. Ты нужен мне. Ты нужен мне! И теперь ты – в моей власти. Смотри, кого ты принял за богатыря! Смотри! – Он заговорил на непонятном языке, делая правой рукой резкие жесты. Внезапно что-то поднялось во мне – гнев, должно быть.

– Я не верю тебе! Ты мог обмануть меня, но не мою мать.

– Ты думаешь, у твоей матери большая Сила?

– Я не знаю, большая или нет, но… Хватит! Он опустил руку. Постоял, усмехнулся:

– Все, Добрыня. Больше испытаний не будет. Ты прав. Я не мог обмануть твою мать. Но ты не прав в другом: я не мог обмануть и тебя. Я сейчас убедился в этом. У твоей матери действительно небольшая Сила – прости, но это так. А у тебя пока и еще меньше. Но у тебя есть больше, чем Сила, а может быть, и наоборот, самая ее суть: умение отличать злое от доброго. Я тешу себя мыслью, что я добр… Может быть, это и не так; через год ты скажешь мне. Но есть, во всяком случае, и совсем другие люди. И, я думаю, ты сумеешь распознать их. Давай присядем. И мы присели – на мою родную теплую лесную землю.

– Видишь как, Добрыня, случайностей почти не бывает. Когда ты отклоняешься от своего пути – как тебе кажется, просто так, ни за чем, а вот просто поворотил коня, – будь внимателен, не Он ли направил тебя на незнакомую дорогу. Смотри, чтобы из засады Не показались всадники – Он мог направить тебя сюда, чтобы остановить Зло, и, если ты будешь рассеян, ты можешь погибнуть. Он защищает тебя, но и ты должен защищать Его… Так вот, сегодня я отклонился от своего пути – я не знал зачем. Когда я увидел твою деревню – я и тогда не знал. Когда я увидел тебя, я начал догадываться. Потом я вошел в ваш дом. Уверенность моя росла. Потом я начал испытывать тебя. Ты отвечал безукоризненно. Единственно, кто беспокоил меня, – это твоя мать. Но и она – поняла. Она даже хотела, чтобы ты отвечал правильно…

Теперь слушай меня внимательно, очень внимательно, Добрыня. Я не достиг многого в своей жизни. Не обо мне поют былины, не меня славят, ты думаешь – я об этом? Да, не меня. Но не это главное. Главное – что я не сумел совершить в жизни то, что я хотел. Я не стану рассказывать тебе сейчас – ты, боюсь, не поймешь меня, не обижайся. И однажды я сказал себе: пока я еще силен, я должен найти ученика. Я должен найти настоящего ученика. Я должен передать ему все, что знаю и умею, – если он сможет и захочет перенять. Может быть, ему повезет больше и он сумеет сделать то, чего не сумел сделать я. И где бы я ни был, я везде искал такого. Ни один не подходил. Мне нужны были особые люди, крепкие телом и духом. В некоторых я чувствовал Силу, но видел, что они никогда не станут богатырями. В других я видел только сильное тело, но совершенно беззащитную душу. Некоторые хватались за меч, другие – за волос Змея. Я не обманывал тебя, он действительно у меня в суме, и я взял его из логова Змея, когда он был совсем рядом. И все, решительно все ловились на Силу… Никто не в силах был устоять. Я не спрашиваю, почему устоял ты, потому что ты не можешь мне теперь ответить, ты и сам не знаешь. Но я продолжал испытывать тебя. Оказывается, тебе нелегко внушить и страх. Это очень важно, потому что боязливый богатырь – жалкое зрелище, а бывают и такие. Потом ты узнаешь их.

Я понимаю, как трудно тебе было уйти из дома и как трудно было твоей матери отпустить тебя. Если тебя это утешит – моя мать не обладала никакой Силой, и поэтому разлука со мной ей была особенно тяжела. Но у каждого свой путь, Добрыня. Твоя мать права. Ты бы действительно все равно покинул дом, и кто знает, по какой дороге ты бы пошел.

Я расскажу тебе, кто я такой. Ты вправе знать обо мне все и можешь все спрашивать. Ты уже знаешь, что меня зовут Никита. Вот уже тридцать лет я странствую по свету, изъездил Русскую землю вдоль и поперек, был в разных краях, о которых, если тебе интересно, я тебе потом расскажу. Двадцать лет назад я крестился в Царыраде. Я участвовал во многих подвигах, скажу не хвастая. Много бился на мечах. У меня есть Сила – я не чародей, но что-то я могу.

Но несколько лет назад я понял: время мое резко пошло под гору; жизнь человеческая не похожа на жизнь дня или ночи: здесь ты знаешь, сколько им осталось. С людьми другое…

Он поежился, как будто холодок подул откуда-то из леса.

– И вот я стал чувствовать что-то такое… Не приближение смерти, хотя ее шаги стали мне слышны, чего не бывало ранее… Но я стал чувствовать, как трудно мне вставать по утрам и засыпать ночью, как болит мое сердце, как тоска застилает мне глаза. И я стал думать о том, что никогда, никогда не завершу того, чего хочу и о чем мечтал всю жизнь, что мне снилось и грезилось наяву. Мне отпущен довольно короткий век, и – я чувствую – силы мои на излете и уже никогда не возвратятся, какими бы заговорами меня ни заговаривали и отварами каких бы редких корней из дальних стран я себя ни поил. И я понял – пришла пора искать ученика, пока я еще силен и могу передать ему многое, а я все-таки кое-что могу, это подтвердят и мои друзья, и мои враги.

Теперь ты знаешь главное. Больше, чем кто-либо еще. Ты волен выбирать. Вон, еще видна твоя деревня, твой привычный мир; конечно, ты немного велик для него, но если ты не будешь взращивать свою Силу, ты все-таки вживешься в него и будешь в нем героем. Еще близка мать твоя. И вот перед тобой другая дорога – пыльная, со сверкающими мечами, возможно, смертью, прежде чем ты чему-либо научишься. Выбирай любую – но выбирай, потому что, пространствовав хоть день, ты станешь другим, и никогда – никогда, ты слышишь меня! – ты уже не будешь так прост, чтобы вернуться к своему озеру и жить у него всю жизнь.

Волнение охватило меня; не постыжусь сказать, что слезы потекли из глаз; я еще раз подумал о матери, о теплой безбедной жизни, которую я оставлял, о своих тайных молитвах в лесу, о том, что я входил в возраст и уже скоро должен был стать мужчиной…

Но что-то новое рождалось во мне. Отвернувшись, я отер слезы и сказал глухо:

– Нам, наверно, далеко ехать.

– Так ты решился?

– Да… Учитель.

Глава пятая

Мне очень трудно говорить об Учителе. Учитель сделал меня тем, кто я есть сейчас. Когда я вспоминаю парнишку из Заплавья, который только-то всего и мог, что молиться неведомому Богу в лесу, я невольно усмехаюсь. Учитель увел меня очень далеко от всего этого. В каком-то смысле я действительно стал его единственным ребенком.

Когда я уезжал из дома, я не умел держать в руке меч, толком ездить верхом, не знал грамоты, не имел доступа к Силе, я по-настоящему не был близок к Богу, я был никто, и по всему мне действительно выходила судьба землепашца или рыбака. Почему судьба рассудила иначе? Почему Учитель искал ученика несколько лет и только во мне он нашел его? Что было во мне, если разобраться, – это высокий не по годам рост и крепкое – опять же не по годам – тело, да какая-то искорка Силы, которая, как я подозреваю, есть во всех детях. Учитель так и не сказал мне, почему он выбрал меня; вернее всего, он и сам не знал почему. Отчего Бог снизошел ко мне, отчего выделил меня – я никогда не узнаю.

Первые дни после отъезда из дома Учитель ничему не учил меня, а просто говорил со мной, заставлял рассказывать о моей жизни, а я тогда толком не умел и этого, да и нечего было рассказывать. Он попросил показать, быстро ли я бегаю, сколько могу поднять, как высоко могу взобраться на дерево, боюсь ли высоты, огня, темноты, неожиданных движений и встреч. Все это время он испытывал меня, пытаясь понять, чего я в действительности стою и как много он может в меня вложить. Бегал я быстро, поднять мог по своим годам много, по деревьям лазил, как белка, высоты не боялся и мог спокойно смотреть вниз с самых высоких деревьев и даже ходить, поддерживая равновесие руками, по ветвям (Учитель сказал, что можно еще поддерживать равновесие мечом, плащом или, на худой конец, веткой; это было первое, чему я научился у него, и очень изумился); огонь я любил, темноты боялся; когда Учитель, испытывая меня, то бросал мне ножны, то внезапно появлялся передо мной, я весь напружинивался, ножны чаще всего ловил, а от Учителя не отскакивал, понимая, что он не сделает мне зла.

– Ну что, Добрыня, – сказал Учитель на третий день, – я вижу, что мечом ты научишься владеть, что в схватке не оробеешь, что голова у тебя не закружится на скале. Что тебя тянет к огню и что ты боишься темноты – это хорошо, потому что с людьми, у которых это наоборот, что-то неладно. Приедем в Новгород, там посмотрим.

На четвертый день мы въехали в Новгород. Сказать, что я был ошеломлен, – это значит не сказать ничего. Уже когда мы подъезжали и дорога стала оживленная, голова моя зазвенела. Когда же сам Новгород показался вдали, я замер. Это было что-то необыкновенное, что мне даже никогда не снилось, это было нечто сказочное, о чем говорили, что пытались описать странники, в чьи рассказы я до конца никогда не верил, Это не было большой деревней, это было тем самым невиданным – городом, совершенно особенным, небывалым, чего я и представить себе не мог. До сих пор думаю, что самое большое чувство восторга в жизни я испытал именно тогда, когда впервые увидел город, потому что все остальное – и женщин, и мечи, и коней, и даже Силу я так или иначе видел раньше в своей жизни, а этого – никогда.

Больше всего меня поразили некие совершенно удивительные строения. Остальные дома были так или иначе понятны: за ними угадывались жалкие дома родного Заплавья, но что это такое, я не мог взять в толк. Они были необыкновенны, они немного походили на остров-а с деревьями, когда на них смотришь издали, и словно слышался их крик: мы особенные, мы не такие, как все вокруг, к нам, к нам, к нам!

– А что это такое?

– Это? Это церкви, Добрыня.

– Церкви? И… они все такие?

– Нет, не все. Они все разные. И потом – наши церкви еще совсем молоды. Церкви Царьграда – они во много раз больше, когда смотришь на них даже издали, запрокидываешь голову, они выше самых высоких деревьев…

– А что там… внутри? – Я весь дрожал от возбуждения.

– Внутри? – усмехнулся Учитель. Потом он вдруг посерьезнел и сказал: – Там внутри – Бог.

Я ничего не понял, но не стал спрашивать дальше, а только все оглядывался на церкви. Впрочем, их было совсем немного, две или три.

– Мы с тобой не задержимся здесь, – сказал Учитель. – Соберемся в дорогу – и дальше. Переночуем тут. – И он показал на постоялый двор.

Я был в отчаянии. Хотелось ходить по улицам города вечность, впитывая в себя новую жизнь. Но я уже понимал, что Учитель знает лучше, и поэтому промолчал, Я думаю, Учитель очень хорошо понял, что со мной творится, потому что сказал:

– Сейчас перекусим и пойдем в город.

Вкуса еды я не чувствовал. Ноги мои просились вон. Наконец, Учитель довершил трапезу, и мы пошли в город.

Но у Учителя была какая-то цель. Он уверенно повел меня куда-то, и вдруг я очутился в толпе народа, среди сверкающих тканей, посулы и металла, множества коней… Я увидел, что это было торжище. И сразу понял, что Учитель привел меня сюда не просто так и что сейчас мне, нищему, босоногому пареньку из Заплавья, вдруг будет подарено что-то… Мне никогда не дарили ничего городского: очень немногие в нашей деревне могли похвастаться этим.

Я заметил, как люди расступаются перед Учителем, как многие здороваются с ним и как спокойно он идет, рассекая эту могучую, на мой тогдашний взгляд, толпу. И вот тут-то я начал понимать, что значит быть богатырем на земле Русской. Пройдет много лет, прежде чем я окончательно пойму, но первое понимание посетило меня в тот день. «Неужели и я когда-нибудь стану таким?» – ошеломленно подумал я и, конечно, себе не поверил.

Совершенно потерянный, я, стесняясь самого себя, брел за Учителем, который неторопливо шел по рядам.

Было видно, что он искал что-то или кого-то. Торговцы I наперебой зазывали его, но он только слегка качал головой: нет. «Конечно, – подумал я с горечью. – Здесь все такие прекрасные вещи. Они не для меня». И как я вообще мог рассчитывать, что Учитель захочет покупать мне что-то дорогое? Да, он взял меня в ученики; это само по себе уже было подарком.

Внезапно Учитель остановился и весело сказал:

– Здравствуй, Богдан!

– Никита!

Они обнялись. Богатырь, обнимающийся с торговцем, когда мгновение назад он отмахивался от других, как от мух? Я не понимал этого.

– Это Добрыня, Богдан. Ему нужен меч.

– Так! Какой меч тебе нужен, Добрыня?

– Он пока еще не знает сам. Я выберу за него. Предлагай.

– Вот хороший меч. Лучше не найдешь для учения.

– Для учения? А что, если ему придется биться?

Даже когда он еще не очень-то и научится?

– Вот тебе другой меч, Никита. Прочен, остер.

– И прочен, и остер, но это обыкновенный меч.

– У меня есть меч – особенный меч… Меч для воина.

Учитель взял меч, отошел в сторону и вдруг раскрутил его над головой так, что видно было только одно сияющее кольцо, а потом принялся рубить им со свистом воздух – направо, налево, назад… Я только разинул рот. В толпе, которая собралась вокруг нас, пронесся восхищенный шепот. Учитель взмахнул мечом в последний раз, поворотился ко мне, сказал тихо:

– Попробуй. Да, знаю, ты ничего не умеешь, а вокруг зеваки. Просто возьми его в руки. Подержи его. Это хороший меч.

Едва ли не со слезами я взял меч в руки. Он был тяжел; но я был силен. «Я смогу драться таким мечом!» – сказал я себе.

– Подними его над головой. Опусти. Подними. Опусти. Быстрее. Что ты чувствуешь?

– Я… я не знаю, Учитель… Он тяжел, но я смогу…

– Тяжел?

– Я не знаю… Я никогда не держал меча в руках… Может быть, я никогда не смогу с ним сладить…

– Тебе не нравится этот меч?

– Нравится…

– Добрыня, послушай меня внимательно. У каждой вещи есть душа. Это только кажется, что ее нет. И душу каждой вещи можно почувствовать. Меч – это особая вещь… Отвлекись от людей, от меня, от всего. Скажи, что ты чувствуешь, когда поднимаешь меч?

– Я чувствую… Я чувствую тяжесть. Я хочу этот меч, он не хочет меня!

– Он не хочет тебя? А может быть, это ты не хочешь его? Может быть, это не тот меч? – Учитель усмехнулся и сказал Богдану: – Нет, это не тот меч.

– Ему нужен один из твоих мечей, Никита? – Богдан посмотрел на меня с некоторым сомнением.

– Один из моих.

– Очень хорошо… Поглядим… Вот.

Учитель взял меч в руки, подержал, внимательно посмотрел на него; закрыл глаза и замер. Лицо его как бы замкнулось, потом прояснилось.

– Да, – сказал он. – Попробуй, Добрыня.

Я взял меч в руки и, как сказал мне Учитель, стал поднимать и опускать его, стараясь ни о чем не думать. Мне казалось все это очень странным. Меч был точно такой же, если не тяжелее. Но моя рука словно прилипла к нему.

– Что скажешь, Добрыня?

– Он… прирастает ко мне…

– Очень хорошо. Богдан, мы берем этот меч. Теперь покажи нам кинжал.

Когда Учитель расплатился, Богдан осторожно спросил:

– А зачем тебе меч, Добрыня?

– Это мой ученик, Богдан, – просто сказал Учитель, – Когда-нибудь он, как и я, будет приезжать к тебе и просить свой меч.

Потом мы покупали одежду, коня, щит, шлем и кольчугу. На одежду Учитель едва посмотрел, с конем возился недолго, пристально осматривал кольчугу и щит.

Потом, ведя коня на поводу, мы вернулись на по-стоялый двор.

– В дорогу, – сказал Учитель. – В дорогу!

Я молча повиновался. Мне очень хотелось посмотреть город – первый мой город! – но я уже хорошо усвоил одну вещь: Учителю нельзя прекословить. Нет, если бы я попросил, я уверен – он бы не сказал ни слова против и остался бы, и мы ходили бы по городу, и Учитель все рассказывал бы мне. Но я уже не мог спрашивать «зачем?», если Учитель говорил что-то. Теперь я понимаю – я оказался неплохим учеником; наверно, Учитель почувствовал это сразу, как только увидел меня. Я только никогда не пойму – как. Учитель всегда говорил, что часть своей Силы он не сможет мне передать.

– Я плохо езжу верхом, – сказал я. – Достаточно хорошо, чтобы держаться в седле, – усмехнулся Учитель.

Мы выезжали из города. Люди смотрели на Учителя, потом на меня, и я замечал в их взгляде уважение. Высоко поднял меня Учитель. Или можно сказать по-другому: неглубоко смотрит толпа. Ведь я-то на самом деле оставался неумехой, который с трудом держался в седле, неловко носил одежду, который задыхался под кольчугой, которого мучил шлем и который судорожно прижимал к себе новообретенный меч.

– Ты, наверно, спрашиваешь себя, почему мы не задержались в городе дольше, Добрыня. Но ведь ты бы ничего не понял, если бы я стал тебе объяснять, а город отвлек бы тебя от более важных дел. Всему свое время. Мы еще будем во многих городах, и скоро ты сможешь сам находить в них дорогу, а потом, даст Бог, побываешь в таких городах, о которых я никогда не слышал. Я тороплюсь, Добрыня… – Учитель зябко поежился и оглянулся. Нас уже окружал лес, и я почувствовал какую-то неясную угрозу, и тоска закружила мне сердце. – Что ты встрепенулся? Ты почувствовал что-то? Не бойся, на этот раз это были только мои мысли. Видишь ли, я прожил беспокойную жизнь и слишком часто вставал на пути сил зла, чтобы быть спокойным и уверенным в своем завтра. А я тебе уже говорил: наверно, главное, что я сделал в своей жизни, – я нашел тебя. Не знаю, когда со мной что-то случится. Пока я не чувствую приближения беды, но… кто знает? На всякий случай я не должен терять время. Я обязан передать тебе все, что знаю, и все, что ты сможешь взять. А ты сможешь взять многое. Вот сейчас ты почувствовал мою тревогу. Ты выбрал правильный меч…

– Но я не выбирал его, Учитель!

– Тем не менее ты выбрал его… Видишь ли, меч богатыря – это нечто особенное. Кольчуга, шлем, щит – все это очень важно, потому что это твоя защита. Еще более важен конь, но ты еще пока не можешь знать толк в лошадях, да новичку и не нужен первоклассный конь. А вот меч – если ты начнешь упражняться не с тем мечом, испортишь себе руку. Не в том смысле, что надорвешь мышцы, а в том, что ты никогда не будешь владеть мечом как продолжением своего тела. А это очень важно. Ты не будешь воином: богатырь отличается от воина. У него должны быть Сила, и изощренный ум, и очень чуткое сердце. Но богатырь в то же время и воин: многих врагов ты не проймешь ни Силой, ни умом, а они будут стремиться УНИЧТОЖИТЬ тебя. Поэтому твой меч – это как бы часть твоей Силы, это больше, чем просто длинное стальное лезвие… Богдан знает, какие мечи нужны богатырям. На Русской земле есть еще два-три человека, которые куют такие мечи. Я не знаю, как они это делают. Я думаю, они вкладывают в них не только хитрые тайные добавки, о которых можно прознать; они вкладывают в них Силу, которую ни украсть, ни подделать невозможно. Не смотри, что Богдан простой оружейник. Его Сила велика. Не обижайся, что он не признал тебя: он думает о другом. На Русской земле много людей, у которых есть Сила, – хороших и дурных; тебе надо знать всех.

– А что будет, если меч, в который вплавлена Сила, попадет к дурному?

Учитель посерьезнел:

– Богдан никогда не продаст такого меча случайному человеку. Если же меч попадет к дурному другим путем… Меч, в конце концов, остается мечом, он не может сопротивляться. Он только никогда не будет служить новому хозяину так же хорошо, как служил старому. Он будет обычным мечом в его руках. Впрочем, если он попадает в руки к очень дурному человеку – я слышал, – он может неожиданно обернуться против него. Я знаю такие случаи. Но это бывает, лишь когда меч попадает к лютым врагам… Давай не будем пока о них, тем более что мы уже въехали в сумерки. Старайся никогда не думать в сумерки о злом.

– Почему? Такие мысли всегда приходят в голову в темноте!

– Это очень верно, Добрыня, и именно потому, что мысли эти нам насылает Тьма, не нужно помогать ей.

Глава шестая

Мы неспешно ехали на юг, редко заезжая в селения и никогда – в города. Я тосковал по матери; я тосковал по людям, но Учитель, видно нарочно, старался избегать их. Теперь я понимаю, что он был мудр, объезжая селения стороной и в то же время не задерживаясь нигде подолгу: люди отвлекали бы меня от учения, а кочевая жизнь – удел богатыря, к которому нелегко привыкнуть. Да, многих людей, которые весь свой век прожили в одних стенах, манит дорога; это какая-то особая форма тоски или надежды – со временем я понял, что эти вещи часто суть одно и то же, потому что человеческий удел – тосковать по неземному, и надеяться на него. Дорога манит многих, но когда они вступают на нее, то обнаруживают, что тяжело жить без дома, и даже с большой привычкой к странствиям все же часто тянет жить, как все. Но богатырю нужна привычка к дороге, потому что это будет его жизнь, при удаче это будет добрая дорога, но по большей части – опасная, нередко – дурная, страшная даже. И чтобы выдерживать все, надо приучаться к ней смолоду. Вот примерно все это и старался растолковать мне Учитель. Мне казалось, что я понимаю его, но только теперь, наверное, понял до конца. Мне вообще думается, что настоящее учение состоит в том, чтобы принимать на веру какие-то истины, чтобы потом, много лет спустя, они в тебе проросли, когда Учителя уже не будет рядом.

Уже в первый вечер Учитель заставил меня биться на мечах. Это оказалось трудно, как я и предполагал. В детстве мы, играя, дрались на палках, и я был сноровист. Но ничего, кроме природной сноровистости, у меня, конечно, не было, а меч так же отличается от палки, как пахарь от богатыря. Потом было еще одно, и я признался Учителю почти сразу: я не мог биться на мечах с ним, я не мог поднять на него меч. Учитель не рассмеялся, как я того боялся, но только сказал, что так оно и должно быть, но что нужно побороть себя.

Мы бились на мечах часто; так часто, что у меня ломило все тело. Может быть, его ломило еще и с непривычки ездить верхом. Учитель учил меня и этому, но меч – это главное, говорил он. «Я не знаю, когда мы столкнемся с лихом, это может быть в любой день, и я не хочу, чтобы ты был беззащитен. Иногда достаточно только принять позу опытного бойца, и враг обратится в бегство. Да, умение биться далеко не самое главное для богатыря, но только тогда, когда он умеет по меньшей мере защищаться. Важнее всего уметь биться мыслями, но мир таков, что те, кто бьются только мыслями, как правило, погибают. Тебя собьют с ног прежде, чем ты сумеешь открыть рот. Поэтому становись в стойку, Добрыня».

Когда мы неторопливо ехали верхом, Учитель говорил со мной – обо всем, иногда я замечал, что он учит, но чаще учился, сам того не понимая. Когда я спрашивал его о Христе, – всегда неловко, потому что неловко спрашивать о таком, легче спрашивать о воинском искусстве, – он охотно отвечал, впрочем, довольно коротко. Понемногу он пробовал мою Силу, «Как я думаю сейчас?» – «Не знаю…» – «Отвечай «не знаю», только когда ты действительно не знаешь, Добрыня». – «Но я действительно не знаю, о чем ты думаешь, Учитель». – «А я и не спрашивал тебя, о чем я думаю. Очень немногие люди могут читать мысли, как книгу: сторонись их, я не встречал среди них праведников. Но ты можешь знать, как я думаю». – «Я не понимаю». – «Хорошо, потом поймешь».

Он учил меня, как управлять своей Силой. Он говорил, что Силу нельзя увеличить, ее можно только найти в себе и научиться ею пользоваться. Сколько Силы есть в человеке, столько ее и будет, и грешно рассчитывать, что можешь стать сильнее. Можно лишь стать действительным хозяином того, чем можешь владеть по праву.

«Ты никогда не будешь уметь говорить со зверями, и они никогда не станут тебе повиноваться, как повинуются другому. Но ты будешь уметь узнавать человека, который говорит с ними, и если окажешься умен, то человек сделает так, что звери будут поступать по-твоему, Ты должен уметь распознавать Силу каждого человека. Многое нужно уметь понимать сразу: добр человек или зол, умен или глуп, расположен к тебе или нет, скрывает что-то или готов рассказать все. Но Сила, которой обладают далеко не все, – это могучее оружие, и надо всегда знать, могут ли его применить против тебя».

Он наставлял меня так, как я того не ожидал, Так, он учил меня, как он говорил, слушать, как растет трава. Сидеть и слушать, Как растет трава? Кто может слышать это? Однажды вечером, когда мы сидели у огня, я спросил его:

– Учитель, ты говоришь, что я должен выявить свою Силу. Мы бьемся на мечах, мы говорим, ты учишь меня всему, кроме этого, Я не прошу тебя научить меня тому, чему ты не хочешь, но раз ты говоришь про Силу, я прошу тебя: научи! И тут Учитель рассмеялся:

– Я знаю, чего ты ждешь. Ты ждешь, чтобы я открыл тебе тайные слова?

– Да! – вспыхнул я.

– Тайные слова… Их нет.

– Как – нет?!

– Так – нет. – Учитель ворошил угли и молчал.

«Он обманывает меня! – горько подумал я. – Тайные слова конечно же есть, но он не хочет открывать их мне! Я, наверное, слишком глуп для них».

– Ты ошибаешься, Добрыня. Тайных слов правда нет, а если бы я думал, что ты глуп, то не взял бы тебя в ученики. Что? Как я узнал твои мысли? Может быть, ты думаешь, что я прошептал про себя какое-то заклинание и твой ум открылся мне? Ты ведь так думаешь? Ну так вот, ты ошибаешься. Все дела, какие люди совершают Силой, они совершают без тайных слов, потому что Сила дается без слов, – а просто дается, и все.

– Но моя мать… Она всегда шептала что-то…

– Почти все что-то шепчут. Но они обманывают либо других, либо себя. Посмотри. Чтобы поднять тяжелый камень, тебе не нужно тайных слов, тебе нужна только сила. То же и с другой Силой.

– Но заговоры! Сглаз! Колдун проклинает человека, и он умирает!

– Начнем с того, что по большей части он умирает от страха. Не обладая Силой, можно внушить человеку, что ты владеешь ею, и он будет в твоей власти, как если бы ты в самом деле обладал большой Силой. Это – важный урок, запомни. Это то же самое, как принять позу опытного бойца и выиграть бой, не вступая в него. Настоящий же колдун, каких очень мало, проклиная человека, проклинает его не тайными словами, а своей Силой. Придет время, и ты выдумаешь свои собственные заговоры, чтобы люди верили тебе. У меня они тоже есть, но ума для этого большого не надо. Я постараюсь объяснить тебе по-другому… Ты знаешь, как молятся христиане?

– Я слышал, как молилась мать…

– Так, по-твоему, люди молятся, чтобы Бог услышал их?

– Конечно. И молитва может творить чудеса.

– А вот тут ты заблуждаешься. Чудеса творит только вера. Если бы у человека было веры с горчичное зерно, сказал Иисус, он мог бы двигать горы. А горчичное зерно – это очень маленькое зерно, Добрыня. Молитва же нужна для того, чтобы люди, эти несчастные, по большей части злые существа, могли сосредоточиваться на своей вере. Святые полны веры и без молитвы. А мы должны отгонять свое ничтожество и грехи прочь – и молитва, молитва, Добрыня, помогает нам. Я много раз говорил тебе: слушай, как растет трава. Ты не понимал. И не понимаешь. И почти никто не понимает. Так вот, молитва для христианина – это когда он начинает слышать свою веру. Сонм забот и сует не подпускает его к вере. Молитва – не цель, а способ услышать свою веру самому и дать услышать ее Богу. Это непростой разговор, Добрыня, и я рад, что ты его сам завел. Не спеши… Только не спеши, Добрыня. Очень легко надорваться.

Так мы ехали на юг. Учитель был искусен во всем: ловил рыбу, собирал коренья, без промаха бил дичь из лука. Я старался учиться. Когда мы заезжали в деревни, Учитель был приветлив, но немногословен. Все чаще он испытующе посматривал на меня.

Так прошло много дней. Однажды мы свернули с тропы и поехали по лесу. К закату мы выехали на берег реки. На красном небе я увидел холмы и на них – стены, башни – так много, что я и представить себе не мог.

– Что это, Учитель?

– Это Киев, Добрыня.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю